Одним из важнейших терминов ономастики нартского эпоса является несомненно само название нартов, давшее имя и эпосу в целом, и его героям. Проблема происхождения термина нарт, имеющая уже довольно длительную историю, остается весьма спорной. Существующие по этому вопросу точки зрения практически не только нигде не соприкасаются, но и диаметрально противоположны. Между тем, решение вопроса о происхождении термина нарт является одним из обязательных условий решения проблемы генезиса нартского эпоса в целом, а также взаимоотношений и взаимосвязей его национальных версий. По справедливому замечанию В.И.Абаева, раскрытие происхождения термина нарт составляет “существенный и необходимый элемент всякого серьезного исследования данного эпоса”.
Начиная с первых публикаций нартских сказаний в 60-х годах XIX в., этим вопросом интересовались многие исследователи. Не вдаваясь в перечень различных этимологий имени нартов, высказанных за это время, можно отметить, что в настоящее время существуют две взаимоисключающие концепции, вокруг которых разворачиваются основные споры. Первая из них связывает происхождение этого имени с древнеиранским корнем nar (нар), означающим “мужчина”, “герой”, и т.д., вторая – с монгольским нара – “солнце”. Последовательным сторонником последней был В.И.Абаев, по праву считающийся одним из патриархов нартоведения и осетиноведения, точку зрения которого разделяет и Т.А.Гуриев.
Положение об иранском происхождении имени нартов было впервые высказано в конце XIX в. известным собирателем кабардинских нартских сказаний Л.Г.Лопатинским, сопоставившим это имя с древнеиранским названием мужчины нар. С незначительными вариациями также этимологизировали имя нартов позднее многие исследователи, в том числе такие крупные ученые, как Р.Блайхштейнер, Ж.Дюмезиль, А.Мейе, Н.Трубецкой, Х.У.Бейли, Э.Бенвенист, Т.В.Гамкрелидзе, В.В.Иванов и др. Наиболее полное обоснование эта точка зрения получила в работах Бэйли. Хотя в отличие от своих предшественников исходной формой термина нарт Бэйли считает не корень нар, а нар-тра, в котором формант – тра означает “лицо” или “орудие”, тем не менее, в основе его этимологического анализа лежит все то же иранское нар – “мужчина”, имеющее широкие параллели и в других индоевропейских языках.
Как отмечает В.И.Абаев, с чисто фонетической стороны объяснение Бэйли “наиболее аргументированное. Но, кроме фонетической, вопрос имеет и другие стороны”, при полном учете которых, по его мнению, эта этимология “сильно теряет в своей привлекательности”.
Мнение об ошибочности иранского происхождения имени нартов и его связи с монгольским нара – “солнце” было высказано В.И.Абаевым еще в опубликованной в 1945 г. работе “Нартовский эпос”. Однако в этой работе, как отмечает сам В.И.Абаев, взгляды автора на происхождение replhm` нарт не получили развернутой аргументации. Такая аргументация содержится в статье “Дети Солнца” (О героях осетинского эпоса, о Нартах), прочитанной в качестве лекции в “Коллеж де Франс” в Париже в 1966 г. и включенной затем в I-ый том его “Избранных трудов”. Именно в этой статье содержится подробная критика концепции иранского происхождения имени нартов и обоснование выдвинутого автором положения о монгольском происхождении основы этого имени.
Свою аргументацию по данному вопросу В.И.Абаев предваряет тезисом о том, что “для установления правильной этимологии первостепенное значение имеет всегда полное знание всех особенностей формального, смыслового и синтаксического употребления данного слова”. Исходя именно из этой установки, попытаемся рассмотреть сведения нартских сказаний, могущих пролить свет на происхождение термина нарт, с учетом, естественно, языковых данных и аргументов обеих сторон.
Одним из основных аргументов против иранского (древнеосетинского) происхождения имени нартов является ссылка на то, что “иранское нар -означало самец, мужчина, и в этом значении сохранилось в осетинском нал – “самец”. Ни малейших оснований допускать, что параллельно существовала другая форма этого же слова в значении “герой” или что-нибудь в этом роде, у нас нет”.
Нам уже приходилось отмечать в этой связи, что иранское р не всегда дает в осетинском л, что ясно видно на примере таких слов, как дигорское ардар рядом с иронским алдар – “рукодержец”, “князь”, арфа -“благословение” из др.-ир. арф, арлаууын рядом с алаууын -“остановиться” и т.д. Другими словами, закон перехода древнеиранского р в л в осетинском не является абсолютным. Одним из наглядных примеров такого положения может служить осетинское сар – “голова”, восходящее к древнеиранскому сара- с тем же значением, в котором также не произошел, казалось бы “закономерный переход древнеиранского р в л в осетинском. (Указано Нафи). Отметим также зафиксированное Аммианом Марцеллином (IV в.н.э.) и Евсевием Кесарийским (IV в.н.э.) термин ардараганты (ср. осет. армдараг – “рукодержец» как обозначение ведущего или “царского” имени сарматских племен на территории современной Венгрии, в котором р также не перешел в л.
Касаясь этого вопроса, Т.А.Гуриев отметил, что утверждение автора этих строк о том, что древнеиранское р не всегда дает в осетинском л “в какой-то мере справедливо, но не может поколебать тезис В.И.Абаева, т.к. мы действительно имеем в осетинском нал – самец… Думать, что указанное древнеиранское слово дало в своем развитии два результата в осетинском (нал и нар-т) с соответствующими изменениями в принципе не может быть отвергнуто (подч. мной – Ю.Г.), но маловероятно”.
Следует, однако, отметить, что маловероятность такого развития становится куда как вероятно, если учесть, что согласно Хр. Бартоломе, автора фундаментального “Древнеиранского словаря”, древнеиранское nar означает не только взрослого, зрелого, мужественного человека, в противоположность женщине и ребенку, но имеет и другие значения. А значения эти следующие: воин, защитник, военный герой, рыцарь и т.д. Однако именно эти значения корня нар почему-то не приводятся и не swhr{b`~rq при анализе значения этого термина.
Между тем указанные значения корня нар-, наряду со значением “мужчина”, в целом уже сами по себе не исключают происхождение термина нарт от корня нар именно в значении героя, воина, рыцаря, т.е. именно в том значении, в каком употребляется имя нартов в нартских сказаниях народов Кавказа. Следовательно, наличие в осетинском слове нал -“самец”, восходящего к корню нар (у Хр. Бартоломэ, кстати, значение самца в корне нар не содержится, хотя оно, возможно, и подразумевается), не исключает, как видно из приведенных примеров, параллельного развития, двух, хотя и различных, но близких по своему значению слов.
Следует отметить, что мнение В.И.Абаева о невозможности возведения имени нартов к иранскому корню нар ввиду наличия в осетинском нал – “самец”, является основным аргументом и для других противников иранского происхождения термина нарт. Так, например, М.А.Кумахов и З.Ю.Кумахова утверждают на этом основании, что “лингвистически невозможно возводить основу нарт к указанному иранскому источнику, хотя некоторые авторы молчаливо обходят этот факт (подч. мной – Ю.Г.), очень существенный для методики этимологического анализа”.
Действительно, ни Х.У.Бэйли, ни Э.Бенвенист, ни ряд других авторов не затронули этот вопрос, о причинах чего можно только гадать. Однако и М.А. и З.Ю.Кумаховы обошли молчанием высказанное автором этих строк мнение о том, что закон перехода р в л в осетинском не является абсолютным, хотя статья, в которой было сформулировано это положение, им хорошо известна, поскольку она цитируется ими. А ведь это положение очень существенно для методики этимологического анализа имени нартов.
Более того, М.А.Кумахов, критикуя в другой своей работе Х.С.Джиоева, также отстаивавшего иранское происхождение термина нарт и поддержавшего мое мнение об относительном характере перехода р в л в осетинском и расширившего круг аналогичных примеров, также ни слова не сказал об этом.
В этой связи хотелось бы напомнить два высказывания В.И.Абаева, касающиеся развития звуковых законов. Первое из них заключается в том, что звуковые законы в сфере культа, мифа и фольклора “пасуют часто самым позорным образом” перед совокупностью “реальных условий формирования данного фольклорного продукта”. Сказанные по поводу парных собственных имен нартских сказаний и древних римлян, они, думается, имеют самое непосредственное отношение к рассматриваемому вопросу. В другой своей работе, касаясь тех же звуковых законов, В.И.Абаев отмечал, что в родственных языках заложено все возможности и направления звукового развития. Но в каждом из этих законов “одно из этих направлений реализуется как господствующая, как закон, а другие представлены единичными случаями, исключениями… Нет языков монолитного звукового развития”.
Эти высказывания В.И.Абаева, между которыми лежит промежуток времени почти в 50 лет, думается, как нельзя лучше подходят к рассматриваемому вопросу о переходе древнеиранского р в л в nqerhmqjnl. И если даже отсутствие такого перехода в отдельных случаях является “исключением”, лишь доказывающим общее правило, то эти “исключения” также являются вполне закономерными. Во всяком случае, данный звуковой закон, взятый даже сам по себе, не противоречит возведению имени нартов к корню нар и, следовательно, не может служить аргументом, доказывающим ошибочность этой этимологии и соответственно древнеосетинского происхождения термина нарт.
Основным аргументом в пользу монгольского происхождения имени нартов является положение о том, что имя нартов образовано по типу осетинских фамильных названий и означает “дети Нара”, “потомки Нара”. В этом названии, по мнению сторонников этой концепции, элемент нар соответствует монгольскому солнце и, стало быть, имя нартов означает “дети Солнца”. Для доказательства фамильного характера имени нартов В.И.Абаев привлекает форму этого имени в именительном и направительном падежах. Это связано с тем, что в осетинском языке, ввиду т. н. агглютинативного характера его склонения, падежные окончания одинаковы как в единственном, так и во множественном числе. Исключением из этого правила являются лишь именительный и направительный падежи.
Основываясь на этом явлении, В.И.Абаев пишет, что именно эти падежи являются “ключом к правильному анализу термина нарт: если в именительном падеже мы найдем форму нарта, а в направительном нартамнартама, то перед нами несомненные формы множественного числа, и, стало быть, термин нарт представляет фамильное название. Если же в именительном падеже имеем исключительно нарт, а в направительном -нарта, то перед нами формы единственного числа, и, стало быть, термин нарт идет по типу племенных названий”.
Для выяснения этого вопроса В.И.Абаев проанализировал тексты осетинских нартских сказаний, содержащихся в двух публикациях. Это “Сказание о Нартах” для иронского диалекта и “Памятники народного творчества осетин”, – для дигорского. Анализ этих текстов привел В.И.Абаева к заключению о том, что по смыслу и употреблению термин нарта представляет собой “фамильное имя, построенное по образу и подобию осетинских фамильных имен”. Как полагает автор, это заключение подтверждается тем обстоятельством, что лучшие и наиболее надежные записи осетинских нартских сказаний дают в именительном падеже нарта, в направительном нартамнартама, а формы нарт и нартма стали “спорадически появляться” лишь в результате частичного переосмысления термина нарт “из фамильного в племенное название”. Этот вывод, однако, требует определенных коррективов. Связано это прежде всего с тем, что в перечне привлекаемых В.И.Абаевым изданий осетинских сказаний, по словам автора, справедливо пользующихся “репутацией самых ценных и точных”, почему-то отсутствуют публикации А.Шифнера и особенно В.Ф.Миллера, а также ряд других изданий, ценность и подлинность которых вряд ли вызывает какие-либо особые сомнения. А материал этих публикаций дает несколько иную картину.
Первой публикацией осетинских нартских сказаний на языке оригинала и с русским переводом явились “Хвалебная песня маленькому Батразу, Хамыцову сыну” и “Хвалебная песнь в честь Нарта Урузмага”. ]rh сказания (кадаги) были записаны учителем Тифлисской гимназии осетином Вас. Цораевым и включены А.Шифнером в его “Осетинские тексты”.
В первом из этих сказаний имя нартов в именительном падеже множественного числа встречается только в форме нарт: 1) О куыйта нарт! Ма фыды туг мын ценна фидут? (О, собаки нарты! Почему вы не платите мне за убийство моего отца?); 2) нарт дын ардиагганга, уанта гуыбыр ама сар къулай арцыдысты (нарты вернулись рыдая, сгорбившись и опустив головы); 3) На вопрос Сырдона, знает ли он, кто убил его отца, Батраз отвечает: нарт (нарты); 4) Кад ай нарт амардтой, уаддар уыдон аххос уыйас на уыди (Если даже его убили нарты, их вина все же не так велика). Во втором из этих сказаний в именительном падеже превалирует форма нарта, однако встречается и нарт: “Нарт хистарай на исынц хай (Нарты по старшинству не берут доли).
Формы нарт в именительном падеже и нартма в направительном падеже множ. числа, как правило, фигурируют и в записанных В.Ф.Миллером “Сказаниях о Нартах”, включенных им в I-й том “Осетинских этюдов”. Примеры эти весьма показательны: 1) “Да хуызан нартма никуы арцыди?” (Разве подобная тебе никогда не приходила к нартам?); 2)”… уад ын таригъад кодтой нарт” (… тогда жалели его нарты); 3) “Стай нарт загътой…” (Тогда нарты сказали…); 4) “Стай нарт арамбырд кодтой афсадта” (Тогда нарты собрали войска…); 5) “Стай арцыдис нартма” (Тогда он пришел к нартам); 6) “нарт арамбырд сты Сахъоладонма” (нарты собрались у реки Сакола); 7) “Нарт адам… аз удагас на дан” (Нарты, я душою нездоров”); 8) “Нарт загътой…” (Нарты сказали); 9) “Нарт, загъы, цауын хъом чи у…” (Нарты, кто в состоянии ходить…); 10) “Нарт хацга хъалаг хорз канынц” (хотя нарты хорошо сражаются); 11) “Цы канут, нарт” (Что с вами, нарты?); 12) “Мах нартон адам стам… загътой нарт” (Мы нартские люди… сказали нарты); 13)”… загътой нарт” (…сказали нарты); 14) “Уый фаста ракодтой нарт са адамай…” (После этого нарты забрали у них людей…); 15) “Фастама нарт анкъардай раздахтысты…” (Нарты вернулись обратно опечаленными…); 16) “… нарт сафынц” (… нарты гибнут); 17)“… нарт са бынаты баззадысты” (…нарты остались на своем месте) и т.д.
Только в одном случае имя нартов в именительном падеже приводится в форме, которую можно трактовать как фамильное, да и то при отсутствии других данных: “Нарта, амбырдай бадтысты (Нарты сидели собором)”. В любом случае, вряд ли на основании приведенных примеров можно утверждать, что формы нартанартам являются основными при упоминании имени нартов в эпосе, а формы нартнартма лишь спорадически появляются в текстах в результате позднейшего переосмысления. Последующие публикации осетинских нартских сказаний также не меняют этой картины.
К 60-70 гг. XIX в. относятся записи нартских сказаний Г.Шанаева, А.Гатиева и Ин. Канукова, составившие 1-й выпуск “Памятников народного творчества (северных) осетин”, изданных в 1925 г. Опубликованные на русском, они, естественно, не дают возможности, ввиду отсутствия текстов на языке оригинала, судить о форме употребления имени нартов в }rhu сказаниях. Однако в единственном случае, когда имя нартов во множ. числе приведено на языке оригинала, оно фигурирует в форме нарт: “Уа, ма алдартта нарт! (О, господа мои нарты). Эти слова Сырдона, обращенные к ведущим нартам, встречаются и в другом месте этого же издания: “Да съем я ваши болезни, мои господа нарты…”, что дает основание полагать, что и в данном случае в оригинале фигурировала форма нарт.
Важное значение для решения рассматриваемого вопроса, естественно, имеют дигорские сказания и, в первую очередь, записи М.Гарданти, использованные В.И.Абаевым, русский перевод которых принадлежит Г.Дзагурову.
Анализируя данные этих сказаний, В.И.Абаев отмечает шесть случаев употребления в них форм нарт и нартма. В действительности их намного больше: 1) “Устур и нартма барагдар адтай дууа мугкаги”… (В великой нарте выделялись две фамилии…); 2) “Айсана… адами ба аракодта нартма”… (Айсана… привел народ в Нарту); 3) “Уаддар нарт робаси фиухуар”… (…все таки нарты съели мясо лисы); 4) “Ахса-Будай и Нартбал… ниббадтай”… (Акса-Будай осаждал Нарту…); 5) “…Нарт са уодан набал адтанца”… (Нарты дошли до изнеможения…); 6) “Нарт са хаднабал адтанца…” (Нарты дошли до изнеможения…); 6) “Нарт са хадзарма исцуданца” (Нарты прибыли домой); 7) “Нарт арбаздахтанца” (Нарты вернулись); 8) “Нарт исафтма арцуданца” (Нарты пришли к гибели); 9) “Нарт аримбурданца” (Нарты собрались); 10) “Нартма адтай заронд Уархаг” (В Нарте жил старый Уархаг); 11) “Нарти амбес… адтанца Уархаги” (Половина Нарты… принадлежала Уархагу); 12) “Нарт нигъгъос анца” (Нарты успокоились).
К вышеприведенным примерам следует добавить и топонимическое название Фас-Нарт-Хуза-Дзагат (букв. “Хуза Дзагат за Нартом), в котором термин нарт выступает как название нартского селения. Это название неоднократно встречается и в иронских текстах, и, естественно, также не является фамильным. И хотя в рассматриваемом издании формы нартанартама почти в два с лишним раза превышают формы нарт-нартма, тем не менее, из этого также вряд ли можно заключить, что последние лишь спорадически появляются в этих текстах. В этой связи следует также отметить, что взятая сама по себе форма Нарта – нарты, преобладающая в этих текстах и сходная по форме с осетинскими фамильными названиями, априори отнюдь не исключает значения имени нартов как обозначения какой-то определенной группы или коллектива внутри нартского общества, ввиду, в первую очередь, многозначности этого названия.
Приблизительно такая же картина прослеживается и в других дигорских вариантах. Так, например, форма нарт в именительном падеже множ. числа превалирует в записях такого знатока дигорских текстов, как Махарбек Туганов: “Нарт куы рантастанца” (Когда появились нарты); “Нарт кацай рантастанца…” (Откуда появились нарты); “Нарт адтанца арта муггаги” (Нарты состояли из трех фамилий); “Устур Нартма… хонаг ферветуй” (В великую Нарту он шлет приглашение. В переводе В.И.Абаева – “К великим нартам он шлет приглашение”; “Устур нарт рангъитай a`dsmv`” (Могучие нарты сидят рядами); “Низгули унца устур нарт” (Зашумели могучие нарты).
Аналогичная картина и в записях Г.Дзагурова, не вошедших во второй том “Памятников… “Ацамаз… Нартма уад ку раздахуй” (Ацамаз… вернулся в Нарту); “Ацамаз и Нартмааниццауй” (Ацамаз пришел в Нарту); “Нартма ай архонунца” (В Нарту ее привезли); “Нарт адтанца…” (Были нарты); “И нарт са “хуаздар уон”- бал дзорун байдадтонца” (Нарты спорили, кто из них самый лучший);
Только в форме нартнартма встречается имя нартов в именительном и направительном падежах множ. числа и в записях известного осетинского фольклориста Цоцко Амбалова, относящихся к 20-м годам прошлого столетия и вошедших в 3-й выпуск ПНТО. Данные этого издания не были учтены в анализе В.И.Абаева, хотя они, надо полагать, не менее показательны для иронского диалекта, чем данные вышеупомянутого цхинвальского издания. Возможно, это было связано с отмеченному в предисловии к указанному сборнику субъективизму записей Ц.Амбалова. Однако этот субъективизм, как отмечал автор предисловия Г.Бекоев, заключается прежде всего в том, что перед нами не столько собиратель, сколько своеобразный сказитель, сохраняющий “в неприкосновенном виде содержание записываемого народного сказания”.
Именно это обстоятельство дает Г.Бекоеву право утверждать, что “прирожденный народный певец и сказитель волею судеб оказался вооруженным культурными средствами для передачи тех духовных богатств, носителем которых он является…” Поэтому, независимо оттого, в качестве кого рассматривать Цоцко – сказителя, собирателя или того и другого вместе, употребляемая им форма для обозначения имени нартов не может не представлять интерес, хотя бы с точки зрения восприятия этого термина. Приведем лишь несколько примеров: “Уырызмаджы хадзары бадынц нарт” (Нарты сидят в доме Урузмага); “Уырызмаджы фосы кондыл нарт чысыл на фадис кодтой…” (Немало подивились нарты угону скота Урузмагом); “Нарт са Ацамонгайа хордтой ард” (Нарты клялись своей Ацамонга); Нарт… бараджы ауыдтой (Нарты… увидели всадника); “…арбатардтой фосы конд Нартма” (…пригнали добычу в Нарту); “Нарт фасабыр сты…” (Нарты притихли); “Нарт Гуры фидар басастой” (Нарты взяли крепость Гур) и т.д.
В нартских сказаниях южных осетин имя нартов также встречается как в форме нартанартам, так и нартнартма. В примечаниях к своей статье В.И.Абаев насчитывает в цхинвальском издании 1929 г. пять случаев употребления форм нартнартма. В действительности же их раза в три больше. Вот лишь несколько примеров: “Нарт цыдысты фурды былма” (Нарты шли к берегу моря); “Нарт уазалай цагъды кодтой” (Нарты гибли от холода); “Сырдон… Нартма фадис ныццыдис” (Сырдоны… спустился к Нартам по тревоге); “Нарт тынг фамаст кодтой” (Нарты сильно горевали); “Нарт са такка кады куы уыдысты” (Когда нарты были в зените своей славы); “Нарт ама Чынт Лахъондоны хъазынц” (нарты и чинты играют на реке Лакон); “Нарт ама чынт сты” (Это нарты и чинты); “Хамыцы нарт амардтой” (Хамыца убили Нарты); “Байдыдтой аввахс нартма ама чинтма” (Начали приближаться к нартам и чинтам); “Хатиагау армаст нарт зыдтой, S{p{gl`df{ байзаддаг” (По-хатиагски умели разговаривать только Нарты, потомки Урызмага) и т.д.
Как показывает приведенный материал, формы нартнартма, если и не преобладают над нартанартам, то встречаются сплошь и рядом. При этом следует подчеркнуть, что в некоторых случаях форма нарт первого издания нартских сказаний южных осетин в вышедшем несколько позднее “Юго-Осетинском фольклоре” заменена на форму нарта. Так, например, сказание “как произошли нарты” в первом издании значится как “Нарт куыд равзардысты”, а в последующем – “Нарта куыд равзардысты”. Ясно, что такая редакционная правка должна была быть объяснена, но этого, к сожалению, не произошло.
В связи с этим весьма показательно, что и в нартских сказаниях южных осетин, записанных и опубликованных самим В.И.Абаевым, в именительном и направительном падежах множ. числа встречается исключительно формы нартнартма: “Фесафат, куыйта, сау нарт” (Пропадите, собаки, черные нарты); “Уырызмаг фервиты арта нартма хонаг” (Урызмаг посылает приглашение к трем нартам); “Хуыцау арарвыста задты нартма минавар” (Бог прислал зэдов посланцами к нартам); “Цы уын загътой нарт” (Что вам сказали нарты); – Из осетинского эпоса, с.22, 45, 53.
Лучшие образцы осетинских нартских сказаний на языке оригинала вошли в I-й том “Осетинского народного творчества” под ред. З.М.Салагаевой и в академическое издание осетинских нартских сказаний под ред. Т.А.Хамицаевой и А.Х.Бязрова, куда вошли и многие не опубликованные до этого варианты. Хотя и в них имя нартов встречается и в форме нартанартам, однако преобладающими являются все же нартнартма.
Вот лишь некоторые примеры: “Нарт куывдма цыдысты” (Нарты шли на пир); …”Нарт сафынц” (Нарты гибнут); “Нарт… ныххаратт кодтой” (Нарты … двинулись); “И нарт (Нарты); “Са ранхъыта канынц нарт” (Нарты провозглашают тосты); “Тынг хъалдзаг сысты нарт” (Очень развеселились нарты); “Уад нарт райдыдтой…” (Тогда нарты начали…); “Нарт халдта аравардтой…” (Нарты разложили жеребейные палочки); “Аз цауын Нартма… (Я иду к нартам (или в Нарту); “Быцены фырт Нартма фацыд… (Сын Быцена двинулся к нартам или в Нарту); “Нарт сфанд кодтой… (Нарты решили); “Арамбырд сты Нарт “ (Нарты собрались); “Нарт ай федтой”. (Нарты его увидели); “Старстысты Нарт” (Нарты испугались); “Нарт иууылдар” (Все Нарты); “Нарт… куывдма хуынд уыдысты” (Нарты были приглашены на пир) и т.д.
Как показывает вышеприведенный материал, анализ оригинальных текстов осетинских нартских сказаний наглядно иллюстрирует, что формы нартнартма сплошь и рядом встречаются в сказаниях наряду с нартанартам, возможно, даже превосходя последние в количественном отношении. Точное соотношение между ними, очевидно, может дать только компьютерный анализ, однако в этом вряд ли есть особая необходимость ввиду именно частого упоминания форм нартнартма. В любом случае данные сказаний не подтверждают мнение об их спорадическом появлении лишь в результате позднейшего переосмысления. Следовательно, взятые q`lh по себе формы употребления имени нартов не могут служить аргументом ни за, ни против принадлежности имени нартов к фамильным названиям.
Преимущественно в форме нарт имя нартов встречается и в пословицах: “Нарт дзырдамонд уыдысты” (Нарты были наделены даром слова); “Нартма Хуыцауы комы таф уыди” (Нартам был присущ божественный дух); “Нарт фидисганаг уыдысты” (Нарты были насмешниками); “Нарт-иу сгуы хъамайы фындзыл кодтой ама афтамай куывтой” (Нарты обычно насаживали огузок на острие клинка и так молились); “Нарт зынгай райгуырдысты ама зынгай ард хордтой” (Нарты родились из огня и клялись огнем); “Нарт са дзырд на сайдтой” (Нарты были верны своему слову); “Нарт-иу сахи уазагыл чи на райгуырди: уый сахицай на хуыдтой” (Нарты не считали своими тех, кто не рождался у их очага); “Нарт фатк никуы халынц” (Нарты никогда не нарушают свой обычай); “Нарт дар иу бонма не снарт сты” (И нарты не в один день стали нартами); “Нарт аппалынай Нарт на уыдысты” (Нарты были нартами не благодаря бахвальству).
Эти пословицы, взятые из двух независимых друг от друга источников, показывают, что в народном восприятии имя нартов также ассоциировалось, как правило, с формой нарт.
Для решения рассматриваемого вопроса бесспорный интерес представляют, естественно, и данные национальных версий Нартиады
В свое время Т.А.Гуриев, справедливо сетуя на недостаточную изученность национальных вариантов нашего эпоса, указывал в этой связи и на необходимость исследования в них специфики употребления термина нарт. И хотя в последнее время появился ряд работ, посвященных сравнительно-историческому исследованию национальных версий, употребление в них термина нарт не стало еще предметом специального исследования. Между тем сведения национальных версий по данному вопросу весьма показательны.
Начнем с балкарских. В сказании “Орюзмек”, принадлежащем к записям одного из лучших знатоков и собирателей балкарского фольклора Науруза Урусбиева, содержится следующая фраза: “Нарт стал голодать и ослабевать…” На первый взгляд, такое употребление имени нартов в балкарском сказании выглядит неоправданным и даже единичным, поскольку в других публикациях балкарских сказаний такое употребление имени нартов не встречается, а ранние записи балкарских сказаний на языке оригинала не сохранились. Однако, как отмечает А.И.Алиева, переводы этих сказаний на русский язык были выполнены либо людьми, в совершенстве владевшими и родным и русским языком, либо при их непосредственном участии. Поэтому в большинстве случаев они представляют русский адекват и являются “надежным материалом для суждений о своеобразии бытования карачаево-балкарского фольклора на рубеже XIX-XX вв.”
Последующие записи и публикации балкарских сказаний полностью подтверждают это мнение, равно как правомерность употребления имени нартов в форме нарт вместо ожидаемого нарт-ла (-ла показатель множественности в балкаро-карачаевском). Так, в сказании “Рождение Сосрука” говорится, что рожденного из камня состар (осет. сосдор) Qnqpsj` звали сыном Состара, а это имя тогда “вся Нарта (подч. мной -Ю.Г.), собравшись, ему дала”. В оригинале значится форма нарт. Та же форма встречается и в сказании “Шауа и Рачыкау”, где Шауай, на вопрос, откуда он едет, отвечает: “Да вот из Нарты (подч. мной – Ю.Г.) еду”, в оригинале “…нартдан келеме”. В сказании “Рождение Шауая” говорится: “Бурун нарты нарт (подч. мной – Ю.Г.) болду”, т.е.: “В древние времена (букв. “во время нартов) жили нарт (ы)”. Русский перевод в этом издании не совсем точен: “В древние времена (жили) нарты, они настоящими героями были”.
В приведенных примерах, которые отнюдь не единичны, прежде всего обращает на себя внимание, что форма нарт встречается в сказаниях не только как обозначение страны нартов, но и как множественное число, наряду с нарт-ла, обозначавшее нартов в целом. Следовательно, в балкарских сказаниях мы имеем приблизительно ту же картину, что и в осетинских, т.е. параллельное употребление терминов нарт и нартла во множ. числе. Это обстоятельство весьма показательно.
Существование в балкарском формы нарт рядом с нартла (нарты) явно свидетельствует о давности бытования в балкарском формы нарт, косвенным подтверждением чего может служить упоминание этой формы в записях Н.Урусбиева и древность его происхождения. Более того, существование такой формы в сказании о рождении Сосурука, выявляющем особую близость к осетинскому первоисточнику о рождении Сослана из камня сосдор (балк. “состар”), дает основание полагать, что форма нарт существовала в балкарском уже в период усвоения балкарцами сказаний о нартах и, следовательно, в эпосе их аланоязычных (осетиноязычных) предков. Это обстоятельство вряд ли можно объяснить результатом позднейшего переосмысления.
Существование формы Нарт в значении множ. числа прослеживается и в кабардинских текстах, причем также без показателя множественности в кабардинском языке: “Йе нарт деле — “О, глупые нарты!”; “Нарт псеури“… — «все нарты” рядом и с нартыр, и нартхер – “нарты”. Более того, название страны или местности, населенной нартами, как в кабардинских, так и адыгейских сказаниях также обозначается формой нарт.
Таким образом, анализ балкарских и кабардинских оригинальных текстов нартских сказаний показывает, что встречающиеся в этих национальных версиях формы употребления имени нартов в общем сходны с осетинскими – наряду с формами множ. числа, образованных с помощью суффиксов множественности, – ла и -хер соответственно, встречается и номинация нарт, сходная по облику с формой единственного числа, но в действительности являющаяся показателем множественности. Отмеченный факт весьма важен. Если на основании осетинских данных еще можно спорить о возможности перехода нарта в нарт, то это полностью исключается в балкарском и кабардинском ввиду явного несовпадения показателей множественности в этих языках с конечным -т(та) в имени нартов в осетинском. А из этого следует, что балкарцы и кабардинцы восприняли имя нартов сперва в форме нарт, которая затем уже, в соответствии с нормами балкарского и кабардинского языков, получила g`jnmnlepmne развитие в нарт-ла в балкарском и нарт-хер в кабардинском. Следовательно, данные балкарских и кабардинском сказаний скорее также свидетельствуют в пользу первичности формы нарт и вторичности нарт-ла и нарт-хер в балкарском и кабардинском, чем наоборот.
Тем не менее, существование в эпосе двух параллельных форм имени нартов, из которых форма нарт, судя по имеющимся публикациям, возможно, является более ранней, требует объяснения. Если на время отвлечься от других данных, проливающих свет на эту проблему, естественно возникает вопрос, что является более закономерным -переход нарт в нарта, или наоборот, если только обе формы изначально не существовали параллельно.
Думается, что решающим в этом вопросе является то обстоятельство, что форма нарта по формальным признакам совпадает с осетинскими фамильными названиями, ввиду наличия в их окончаниях показателя множественности – та. Поэтому логично предположить, что для сказителей XIX-XX вв. более понятной и естественной должна была быть именно эта форма ввиду ее совпадения с типом осетинских фамильных имен, что и должно было определить переход нарт в нарта, а не наоборот. И если даже в этих условиях сказители сохранили форму нарт, причем наиболее ранние и надежные записи в большинстве случаев сохранили именно эту форму, то не является ли этот факт доказательством первичности формы Нарт, не говоря уже о древности ее существования? В связи с этим необходимо отметить, что осетинские нартские сказания содержат и другие данные, проливающие свет на значение термина нарт и его отношение к форме нарта. Это, в первую очередь, наименование Арта нарты (букв. “Три Нарта”), сплошь и рядом встречающееся в сказаниях, которым обозначались три нартских рода или клана, т.е. нарты в целом. Это наименование, имеющее важное значение для раскрытия семантики имени нартов, как ни странно, не привлекалось еще к этимологическому анализу имени нартов. Между тем оно дает дополнительный материал для рассматриваемого вопроса.
Дело в том, что если бы термин нарт(а) по своему образованию был фамильным именем, то мы должны были иметь форму “Арта Нарта”, подобно “арта Абайта”, а не “Арта Нарты”. Следовательно, в основе этого названия лежит форма нарт, а не нарта, что также не согласуется с предполагаемым фамильным характером имени нартов. Об этом же свидетельствует и форма обозначения территориальных подразделений нартского “села” – Уаллаг нарт (Верхние нарты): Астауыккаг нарт (Cредние нарты) и Даллаг нарт (Нижние нарты). Такой переход в отдельных случаях наблюдается, правда, в осетинской топонимике, но не в фамильных названиях.
То же самое относится и к таким номинациям, как Агас нарт, служащая синонимом Арта Нарты и Устур нарт “Большая или великая Нарта”, или “Великие нарты”.
Столь же важной для рассматриваемой темы является и форма единственного числа имени нартов, служащая показателем обозначения единственного нарта. Основной формой для такого обозначения служит tnpl` родительного падежа множ. числа, в которой, ввиду ее совпадения с формой фамильных названий (Нарты Батраз – Даредзанты Амран), В.И.Абаев видит “решительное подтверждение” правоты своей точки зрения о фамильном характере имени нартов. Чтобы судить о правомерности этого вывода, следует иметь в виду, что для обозначения единичного нарта в осетинских сказаниях, наряду с указанной формой, сплошь и рядом встречаются и такие формы, как нартон или нарты нартон. Эти обозначения, однако, в данном контексте В.И.Абаевым не рассматриваются.
Значение термина нартон стало предметом специального рассмотрения Т.А.Гуриева. По его мнению, слово нартон, выступающее в роли определения и имеющее значение нартовский, принадлежащий к нартам, чудесный, отличный и т.д., употребляются в эпосе “для выражения идеи принадлежности к нартам и единственности (подч. мной – Ю.Г.)”. Насчитав 43 случая употребления этого термина в сводном издании “Нарты кадджыта”, служащее для автора основным источником, Т.А.Гуриев приходит к довольно парадоксальному выводу о том, что это слово “ни в одном случае не употреблено отдельно для выражения понятия нарт (один)”. (К проблеме генезиса осетинского нартовского эпоса, с.67-68).
Не говоря уже о том, что несколькими строками раньше (выше) Т.А.Гуриев сам говорит об употреблении термина нартон для выражения идеи принадлежности к нартам и единственности, приводимый им же материал, хотя и опирающийся на сводный текст, ясно свидетельствует об употреблении термина нартон, действительно многозначного по своей семантике, и для обозначения единичного нарта, т.е. отдельных героев эпоса. Такое положение мы имеем во всех случаях, когда этот термин в качестве определителя и эпитета прилагается к имени отдельных нартов -Нартон Сослан, Нартон Батраз и т.д. И если даже в таких сочетаниях термин нартон совпадает по форме с определителем, то, независимо от того, как переводить нартон – нартовский, нартов или просто нарт, что, очевидно, связано с интерпретацией самого термина нарт, в любом случае речь идет именно о единичном нарте.
Оригинальные тексты осетинских сказаний содержат не один и не два примера подобного употребления. Вот лишь некоторые в переводах составителей сборников или собирателей: “Нартон Уырызмаг уыди” (Был Урызмаг из нартов); “Аз нартон Созырыхъо дан” (Я – нарт Созырыко); “Нартон Сосланан кантама азнагта барга адтай” (У нарта Сослана ведь были враги среди кантов); “Нартон Сослан дар а нартон бахбал” (Нарт Сослан на своем нартовском коне); “Нартон Сослан нарти адами изолай барга арбауинай” (Нарт Сослан издали увидел нартов).
Существование в эпосе термина нартон для обозначения единичного нарта также не согласуется с мнением об образовании имени нартов по типу осетинских фамильных названий. Это связано, в первую очередь, с наличием в термине нарт, производной от которого является нартон, показателя множественности – т. Будь термин нарт фамильным названием, то производным от него в единственном числе должна была быть форма нар-он (подобно Худалон от Худалта, Мыртазон от Мыртазта и т.д.), однако такую форму осетинский эпос не знает.
Особенно наглядно это обстоятельство проявляется в сочетании нарты нартон, также служащим для обозначения единичного нарта. Для этого сочетания трудно подобрать адекватный русский перевод, чем и объясняется расхождение в существующих переводах, даже у одних и тех же переводчиков, в определенной мере также связанное с восприятием корня нарт. Однако в любом случае это сочетание также служит для обозначения отдельных персонажей эпоса. Вот, к примеру, дигорские варианты в переводе Г.Дзагурова: “Нарти нартон Болат-Хамиц” (Знаменитый нарт Болат-Хамыц); “Нарти нартон заронд Уорузмаг” (Великий нартовский старик Урузмаг); “Нарти нартон Иелахсардтон” (Знаменитый нарт Елахсардтон)” и т.д. То же самое мы видим в других публикациях: “Аз дан нарты нартон Уырызмаг” (Я есть Нартов нартовский Урузмаг”, пер. В.И.Абаева. “Я нартовский нарт Урызмаг” в академическом издании); “Нарти нарамон Сослан” (нарт неукротимый Сослан); “Нарти нарамон нартон Сослан” (Нарт неукротимый нартовский Сослан).
Из приведенных примеров, думается, наглядно видно, что, независимо от перевода этого сочетания – Нартов нартовский…, Нартовский нарт, нарт нартовский и т.д., во всех случаях сочетание нарты нартон означает исключительно единичного нарта. Иную интерпретацию этого сочетания попытался дать Т.А.Гуриев, переводя его как “нартовский (имярек) нартов” и видя в нем одну из форм “выражения фамильной принадлежности”. Однако в осетинских фамильных названиях с окончанием – он (ан), являющихся формой единственного числа и показывающих принадлежность к данному роду (фамилии), естественно, отсутствует показатель множественности т(а), как, к примеру, в Худалта-Худалон. В то же время этот формант наличествует в обеих формах имени нартов, составляющих сочетание нарты нартон.
Видя это противоречие и стараясь его снять, Т.А.Гуриев в конечном счете приходит к заключению о том, что осетинский формант -т в слове нарт выделяется теоретически, и ”неразложимость слова нарт изначальна”. Об этом же свидетельствует и отнесение им термина нарт к словам pluralis tantum, т.е. к словам, для которых множественное число является основной и единственной формой. Но коль скоро это так, а это заключение кажется близким к истине, то естественно напрашивается вопрос, а как в таком случае в неразложимом слове нарт выделяется монгольское нар – солнце, что собственно и является основным аргументом сторонников монгольского происхождения имени нартов? Ответа на этот вопрос нет. Следовательно, данный пример также служит доказательством невозводимости термина нарт к монгольскому нар -солнце, с одной стороны, и лишний раз подтверждает, что термин нарт и производные от него нартон и нарты нартон не являются фамильными образованиями.
Таким образом, ни закон перехода -р в л в осетинском, ни формы употребления имени нартов в эпосе, ни семантико-морфологическая характеристика термина нарт не могут служить доказательством монгольского происхождения основы имени нартов.
Другим важным аргументом сторонников монгольской гипотезы является ссылка на содержащееся в этнографическом очерке известного j`bj`gnbed` Г.В.Чурсина, посвященного южным осетинам, замечание о том, что “когда-то у солнца были дети, богатыри-нарты”. Из этого делается концептуальный вывод о якобы доказательстве монгольской гипотезы происхождения нартских сказаний осетин и их космогонических мифов. Основываясь на указанном сообщении Г.Ф.Чурсина, Т.А.Гуриев утверждает, например, что оно “позволяет выделить в имени нартов формант та(т), а “выделенный путем морфологического анализа корень нар должен иметь значение солнце”. В этой связи необходимо отметить, что автор никак не может прийти к однозначному заключению о делимости или неделимости термина нарт морфологически, поскольку почти тут же рядом, как отмечалось выше, он говорит о морфологической неразложимости термина нарт лишь возможностью теоретического выделения в нем форманта т. При этом в обоих случаях семантико-морфологический анализ термина нарт направлен на доказательство одной и той же цели, а именно -монгольского происхождения основы этого термина, что уже само по себе ставит под сомнение правомерность этого вывода. Не может служить подтверждением этого вывода и ссылка Г.Ф.Чурсина на космогонические представления осетин.
Дело даже не в том, что и в данном случае Г.Ф.Чурсин не называет своего информатора, поскольку лишь в одном случае он называет в качестве такового Макси Содтиева в рассказе об охотничьих обычаях осетин. Тем не менее, вполне можно согласиться с тем, что цитируемая фраза: “когда то у солнца были дети – богатыри нарты” была записана им со слов кого-то из своих информаторов – осетин. Но можно ли на основании этого соображения или указания Г.Ф.Чурсина всерьез утверждать, что космогонические воззрения осетин и содержащиеся в эпосе указания якобы подтверждают, что нарты считались детьми Неба? Ведь очевидно, что для того, чтобы это предположение получило хотя бы малую толику вероятности, оно должно было получить подтверждение хотя бы в двух-трех случаях, почерпнутых именно из текстов сказаний. Между тем ни в одном из известных вариантов опубликованных сказаний такого указания нет.
В то же время осетинские нартские сказания содержат несколько различных вариантов родословной нартов, отнюдь не сводящих эту родословную к одному корню. Так, например, согласно большинству вариантов, бог, сотворив землю, решил создать людей. Среди первых упоминаются гумиры или гамеры, сопоставляемые с историческими киммерийцами, уадмеры, камбадата, уаиги и другие, которые оказались неприспособленными к жизни на сотворенной им земле. После этого бог сотворил новый народ, нартов, которые удались, поскольку “ростом и силой были под стать земле”. По одному из дигорских вариантов, только одному богу известно, откуда появились нарты, но в сказаниях говорится, что они “появились со дна моря”. Имеется и вариант, отразившийся и в пословицах, согласно которому нарты произошли от огня и клялись им (Нарт зынгай райгуырдыстыт ама зынгай ард хордтой).
Вряд ли на основании этих данных можно сделать однозначный вывод о том, что нартские сказания осетин сохранили конкретное указание на происхождение нартов или на то, чьими детьми они считались. Тем более, dsl`erq, нет оснований ссылаться на указанное сообщение Г.Ф.Чурсина, следы которого даже не прослеживаются ни в нартских сказаниях, ни в космогонических мифах осетин, во всяком случае – опубликованных. Это, конечно, не означает, что нартский эпос вообще не сохранил более убедительных данных о родословной нартов, равно как и о происхождении и значении самого имени нартов. Как отмечает В.И.Абаев, при объяснении основы имени нартов методологически правильно было бы “не хвататься за первые попавшиеся созвучные слова из иранских или других языков, а найти в самом эпосе, в его традиции какие-либо указания на то, чьими детьми считались герои эпоса” или, добавим, хотя бы на значение самого имени нартов.
В этом отношении бесспорный интерес представляет факт употребления имени нартов в сказаниях в узком и широком значении этого имени. Следует отметить, что несмотря на семантическое многообразие имени нартов, служившего, в частности, обозначением целого народа (племени), местом жительства нартов (страна, село), отдельных групп нартов, одного из нартских родов (фамилий), территориальных подразделений нартов и т.д., исследование употребления этого термина именно в его двух основных значениях, узком и широком, дает возможность, как нам представляется, уяснить значение слова нарт на основании данных самих сказаний.
Прежде всего термин нарт служит обозначением нартов в целом, отражением которого являются такие номинации, как Арта Нарты, три нартских рода (фамилии); Агас Нарт(а) – вся Нарта или все Нарты, и само имя нартов в форме нарт или нарта, обозначавшие в совокупности всех представителей нартского общества. Такое обозначение особенно четко проявляется при описании взаимоотношений нартов с внешними силами и при характеристике нартского общества в целом. Однако при описании событий, происходивших внутри нартского общества, внутри Арта Нарты, нартами, как правило, называются исключительно представители рода Ахсартаггата, т.е. ведущего нартского рода, олицетворявшего собой военную аристократию нартского общества. Глава этого рода Урызмаг называется “главой нартов”.
Обозначение именем нартов внутри триединого нартского общества исключительно представителей рода Ахсартаггата наглядно проявляется при описании взаимоотношений между Ахсартаггата и Бората, в частности, в одном из популярнейших сюжетов осетинского нартского эпоса о борьбе между этими фамилиями. Так, в сказании “Война между нартами и (родом) Бората” (Хаст Нарт ама Бораты ‘хсан) говорится, что нарты были “маленькой” фамилией (нарт уыдысты гыццыл мыггаг) и когда их стало меньше, то Бората решили их уничтожить. Кульминацией сказания является попытка умерщвления на пиру Урызмага пригласившими его Бората и спасение главы нартов Батразом.
В разгар пира Батраз заявляет пирующим: “Нартам и Бората вместе больше не жить. Но у нас, Нартов и Бората, остался общий священный котел (цатджинаг-ардамонга), который мы должны разделить”. Котел достался Батразу, который рассказом о своих подвигах заставляет вскипать воду в котле, а затем приступает к расправе над Бората. SТаким образом была уничтожена там фамилия Бората, которые сами устроили пир для того, чтобы уничтожить род Нартов”. Аналогичное противопоставление Ахсартаггата и Бората наблюдается и в других вариантах сказания с теми или иными, впрочем, вариантами. Согласно юго-осетинскому сказанию “Старый Урызмаг и Батраз”, когда нарты ушли в поход и долго не возвращались, то Бората сказали: “Молодежь нартов ушла в поход: очевидно, повстречался им кто-то сильнее их, и они погибли. Добро нартов пропадает и (только) ждет, чтобы его взяли”. Другие примеры: “Для нартов и Бората наступил тяжелый год” (Нартыл ама Боратыл фыдаз скодта); “По-хатиагски могли разговаривать только нарты, потомство Урызмага” (Хатиагау армаст Нарт зыдтой, Урызмаджы байзаддаг); “В тот день посчастливилось всем Нартам и Бората (Уыцы бон агас нартыл ама Боратыл хур аркастис); “…из страха перед ними у нартов, чинтов и Боратат даже курица боялась кудахтать (уыдон тасай нартай, чынтйа, Боратай каркдар уасын нал уандыд). В записанном В.Ф.Миллером сказании “Сослан и Урызмаг” говорится, что когда Борйиата (вариант “Бората”) умертвили Асана Ахсартаггата, то последние во главе с Урызмагом в отместку “перебили Бойриата, разграбили их имущество, после чего нарты (подч. мной – Ю.Г.) вернулись обратно”. Во всех этих случаях нарты – синоним Ахсартаггата.
Обозначение именем нартов внутри нартского общества исключительно лишь рода Ахсартаггата, т.е. рода, который играл ведущую роль внутри Арта Нарты и к которому принадлежали наиболее выдающиеся герои эпоса, конечно, не случайно. В литературе уже неоднократно отмечалось, что деление нартов на три рода или фамилии, каждая из которых несла определенную социальную функцию – военную, ритуальную и хозяйственную, восходит к социальной структуре древних скифов и продолжает эту эпическую традицию, являясь тем самым одной из ярких скифо-осетинских параллелей.
Обозначение нартами внутри триединого нартского общества только представителей Ахсартаггата, выполнявших именно военную функцию, четко укладывается в концепцию трехфункционального деления нартского (древнеосетинского) общества. Следовательно, нартами именовались, в первую очередь, воины Ахсартаггата, что явно свидетельствует об идентичности семантики термина нарт понятию война, рыцаря, героя, защитника и т.д. Это значение термина нарт, вытекающее из данных эпоса, подтверждает основанную на фонетических данных этимологию имени нартов, связывающие это имя с древнеиранским корнем нар с теми же значениями. Совпадение, в данном случае, фольклорных и лингвистических данных более чем показательно.
Одним из аргументов противников осетинского происхождения имени нартов до последнего времени оставалась также ссылка на невозможность морфологического членения термина нарт на корень нар (независимо от семантики этого слова) и осетинский показатель множественности – т. Наиболее последовательно эта точка зрения проводится известным адыгским исследователем М.А.Кумаховым в его работах, посвященных ономастической лексике нартского эпоса. Правда, при этом М.А.Кумахов, цитируя мнение исследователей, в частности, Э.Бенвениста и Х.У.Бэйли, opnrhb монгольской гипотезы происхождения имени нартов, почему-то не приводит аргументацию Х.У.Бэйли в пользу его иранского происхождения, поддержанную и Э.Бенвенистом. Тем не менее, интерпретация конечного -т(а) в термине нарт и его отношения к осетинскому показателю множественности, при очевидной неразложимости самого термина, с одной стороны, и столь же очевидного характера его собирательного значения и множественности, с другой, до последнего времени не находила удовлетворительного разъяснения.
Окончательную ясность в этот вопрос вносит, думается, предложенная известным иранистом М.Н.Боголюбовым интерпретация этого факта. Автор исходит из того, что в осетинских словах, происходящих от основ, в которых содержится историческая группа -тр-, согласный -т на исходе слова удерживается. О том, что формант -тра- закономерно дает в осетинском -рт писал и В.И.Абаев. В то же время, в личном имени Ахсар, основу которого, как и в имени его брата Ахсартага, составляет корень хшарт (из д.иран. хшатра – “власть, сила”), конечный -т “не представлен”. На этом основании М.Н.Боголюбов приходит к заключению о том, что различие в судьбах конечного -т- в личном имени, с одной стороны, и в аппелятивах, с другой, не является “чисто фонетическим”.
Подтверждение этого положения автор видит в коллективном наименовании героя эпоса: нарта, нарт – нарты. По его мнению, как и Ахсар, имя нарта, нарт “образовано с помощью суффикса -тра- от основы нар – “сила, мощь” (как это и предполагали Бэйли и поддержавший его Бенвенист). Исторически же основы хшатра – и нартра – “сила, мощь, могущество” могли быть “первой частью сложных двухсоставных слов…”, претерпевших сокращение. При этом первое из них – Хшатра, как наименование единичного одушевленного предмета, утратило конечный -т, присутствие которого неизбежно “втягивало бы личное имя в сферу множественного числа”.
Второе же, нартра-, изначально служившее коллективным наименованием “могучих существ, героев, удержало согласный -т”, который оказался в грамматическом восприятии звуком, тождественным осетинскому форманту множественного числа”. Указанный факт сохранения -т основы, прослеживаемый и в слове нартон – “нартовский”, и преобразование -т в -та форманта множественного числа “ввел имя нарт в парадигму склонения имен множественного числа. В отличие от имен собственных определенных предметов, единственному числу в осетинских апеллятивах присущи категории единичности и собирательности (подч. мной – Ю.Г.). Последнее обстоятельство объясняет -т в уарт – “щит”, март – “мера сыпучих тел”, уадарт – “веретенное кольцо”, цырт – “памятник”, фырт – “сын”. Утрата -т в ахсарахсара – “боевая доблесть, сила, власть” вторична и обусловлена формой имени Ахсар”.
Этим самым проблема конечного -т в термине нарт получает логичное объяснение. Добавим к этому, что положение М.Н.Боголюбова о том, что утрата конечного – т в имени Ахсар является вторичной и обусловлена формой этого имени, находит прекрасное подтверждение на материале осетинских нартских сказаний, в которых наряду с традиционным Ахсар встречается и форма Хсарт, зафиксированная В.И.Абаевым в Южной Осетии. J`j отметил В.И.Абаев в примечаниях к этому сказанию, только в данном варианте “мы находим закономерную и цельную форму имени Хсарт… другие известные варианты дают либо отпадение конечного -т (Ахсар), либо вставку иррационального -н (Ахснарт)”. Форма Ахснарт встречается, в частности, в публикациях А.Кайтмазова и В.Ф.Миллера. Этим самым снимается и второй, наряду с законом переход р в л в осетинском, аргумент неосетинского происхождения термина нарт.
Традиционную форму имени нартов нарт – нарты, как единственно возможную номинацию этого термина, попытался поставить под сомнение в последнее время М.А.Кумахов. Основываясь на абсолютном характере перехода р в л в осетинском и формальную неразложимость термина нарт, о чем говорилось выше, он утверждает, что на современном этапе изученности лексики нартского эпоса “трудно решить проблему происхождения слова нарт”. Исходя из этой презумпции, автор ставит под сомнение существование только одного варианта имени нартов, представленного в языках всех носителей нартского эпоса. По его утверждению, существует и второй фонетический вариант этого термина, а именно – “нат, широко употребляющийся в западных адыгейских диалектах”, в частности – в шапсугском.
В качестве доказательства бытования этой формы в шапсугском М.А.Кумахов ссылается на 2-й том семитомного издания адыгейских нартских сказаний под редакцией А.М.Гадагатля, научная ценность которого, равно как и подлинность включенных в него текстов, вызывает большие сомнения. Но дело не только в этом. Обращает на себя внимание, что записи и публикации адыгских нартских сказаний, осуществленные во второй половине XIX и первой половине ХХ вв., термина нат не знают. Судя по сказаниям, включенным в академическое издание адыгского героического эпоса, первое упоминание имени натов, идентичного термину нарт, относится к концу 50-началу 60-х годов и содержится в записях А.М.Гадагатля и Ш.Хута.
Если даже согласиться с подлинностью шапсугских текстов, которые вошли в академическое издание и в которых встречается термин нат, учитывая при этом их довольно позднюю фиксацию, то и в этом случае рассматривать этот термин в качестве второго равноценного варианта имени нартов, как это пытается доказать М.А.Кумахов, нет никаких оснований. Учитывая явно периферийный характер этого термина, он, судя по всему, является не более чем диалектной инновацией или диалектной разновидностью, но никак не вторым фонетическим вариантом имени нартов.
Это заключение прекрасно иллюстрируется на примере другого западно-адыгейского (бжедугского) сказания “Откуда пошло название натыф”(адыгейское название кукурузы). Согласно этому сказанию, когда нарты поняли, что их земной жизни приходит конец, то они попросили Всевышнего (Тха), чтобы он дал им какое-нибудь съедобное растение, названное их именем, по которому бы их затем вспоминали. Тха дал нартам такое растение, которое они назвали нартским просо, откуда и произошло название натыф. Если учесть, что кабардинско-черкесские названия кукурузы, также производные от имени нартов, является m`pr{us, то нетрудно догадаться, что адыгейское натыф, семантически идентичное кабардинско-черкесскому нартыху, как и западноадыгейское нат (если, конечно, такая форма имени нартов действительно существует), являются диалектными разновидностями терминов нарт и нартыху, но никак не равноценными вариантами имени нартов и названия кукурузы.
В связи с вышеизложенным необходимо отметить, что в своих построениях М.А.Кумахов слишком часто обращается к текстам, подлинность которых вызывает большие сомнения, поскольку такие тексты фиксируются в печати только в 50-60 гг. XX столетия, т.е. уже после выхода сводного издания осетинских нартских сказаний в 1948 г., а сюжеты и персонажи таких сказаний не имеют никаких следов даже в изданном в 1938 г. “Кабардинском фольклоре”, не говоря уже о дореволюционных публикациях адыгского фольклора во второй половине XIX-нач. ХХ вв. В то же время они выявляют поразительную близость к сюжетам и мотивам сводного текста осетинских сказаний, что естественно ставит вопрос об их искусственном конструировании, о чем нам уже приходилось писать.
Так, например, мотив золотого дерева нартских сказаний осетин, эта действительно типологическая аналогия и разновидность золотого древа архаичных мифологий различных народов, М.А.Кумахов рассматривает как “яркую шапсугско-кабардинскую изоглоссу не только в чисто лексическом плане, но и шире – с точки зрения соотношения компонентов нартского эпоса в разных ареалах его бытования”. Более того, по его мнению, с золотым деревом тесно связаны как семантические функции шапсугско-кабардинского близнечного мифа о Пидже и Пизгаше, так и элементы его строения. Формы лексического выражения имен близнецов “продолжают общеадыгскую модель образования близнечных имен” (подч. мной – Ю.Г.), т.е. повторения части первого имени во втором”.
Нам уже приходилось отмечать, что кабардинское сказание “Золотое дерево”, включенное в сводное издание кабардинских нартских сказаний 1957 г. на русском языке, почти в точности повторяет содержание осетинского сказания о золотом яблоке нартов, повествующего о приключениях Ахсара и Ахсартага, о женитьбе на Дзерассе и рождении первых нартов из рода Ахсартаггата. Осетинское сказание хорошо известно по различным публикациям осетинских нартских сказаний. Разница между указанным кабардинским сказанием, разбитым на несколько самостоятельных частей, и осетинским “заключается лишь в том, что имена Ахсара и Ахсартага заменены именами Пигдаш и Пиджа, не встречающимися в каких-либо предшествующих публикациях кабардинского эпоса, имя Уархага – именем также доселе неизвестного Дадо и наконец имя Дзерассы – именем Мигазеш”. Следовательно, наличие в некоторых западноадыгейских текстах термина нат, даже соглашаясь с подлинностью этих текстов, никак не может ставить под сомнение именно форму нарт как единственно возможную номинацию этого термина.
Таким образом, как показывает вышеприведенный материал, все возможные возражения против древнеосетинского (древнеиранского) происхождения имени нартов, лишены серьезных оснований. Этот же l`reph`k убедительно свидетельствует о том, что в основе термина нарт лежит древнеиранский корень нар – воин, герой, защитник, мужчина, в каковом значении он и употребляется во всех национальных версиях нартского эпоса. Из этого следует, что имя нартов получило свое оформление на осетинской почве и уже отсюда было заимствовано другими народами Кавказа.
