Сергей МАРЗОЕВ. Петля для изгоя

Повесть

1

Всю ночь бесновалась буря. Спасения не было ни на земле, ни на
небесах. Вековые деревья задрали острые пики рассеченных стволов.
Пастбище превратилось в комья глины среди развороченных кустарников.
Уцелевшие овцы, опустив головы, пытались укрыться от мощных порывов
урагана.

Пастухи еще вчера сбежались в самый большой кош. Пережидают
ураган и ждут не дождутся гонцов из села — что там, с родными. Только
Лексо не унимается, ворочает туши овец, надеясь найти оглушенных, но
живых. Решив, наконец, перевести дух, поднял голову и увидел перед
собой лошадиные ноги. Вскинул глаза. Перед ним — перекошенное лицо
хозяина отары. Встал, превозмогая боль в коленях.

– Бог наказал нас! — прокричал тот. — И тебя, и меня! Ты не
уберег моих овец! Всевышний не пощадил твою семью!

Пастух не понял хозяина, которого настигла божья кара. Никто не
в силах воспрепятствовать воле Неба. Но причем тут семья Лексо? А
хозяин продолжал:

– Царство небесное отцу и матери твоей. и братьям тоже… Тиф
унес их. Благодари творца, что избежал этой участи. Ты оказался
вдалеке от села.

Парень будто окаменел, даже слезу не выдавит из глаз.
Покачнулись деревья вокруг, словно грохочущее небо вновь обрушилось
на стойбище. Земля уходила из-под ног. Он не слышал, что еще говорил
хозяин. Бездумно уставился в небесную муть. Когда рассвело и
рассеялся тяжелый белесый туман, подхватил отцовскую бурку, пастушью
сумку и ушел в село.

Лишь в полдень выбрался Лексо из лесной чащи. Взопрел,
продираясь сквозь густые кусты и обходя топкое болотце. То и дело
прикладывался к родничкам, которых было видимо-невидимо.

– Господи, помилуй! – вздохнул Лексо, миновав опушку леса.
Вблизи, на взгорье, бугрились могильные холмики. Их было много, этих
свежих могил. Он бродил по кладбищу, отыскивая могилы родных, ушедших
в мир иной.

– Вот могилы родителей и братьев твоих, – услышал Лексо знакомый
с хрипотцой голос.

Оглянулся. Рядом стоял старый Дадо в серой войлочной шляпе, в
aexlere с заплатами. Черный кинжал висел на тонком ремне с бляшками.
Белая борода старца как-то странно подрагивала – он с трудом
сдерживал рыдания, подступившие к горлу. Сучковатой палкой Дадо
указал на могилы и тихо, но внятно проговорил:

– Я обложил могилы камнями, чтобы ты помнил, где нашли покой
твои отец и мать, твои братья. Мои тоже преставились… Царство им
небесное. А я да внучка Зали богу угодны оказались. Остальных мы
схоронили. В черное нарядилось село.

Лексо обошел могилы, прикасаясь к ним ладонью, повторяя одно и
то же слово: рухсаг, рухсаг1(1Рухсаг – царство небесное)… Потом
Дадо направился в село. Лексо последовал за ним.

– Двор после похорон прибрала Зали, – сказал Дадо, когда они
вошли в распахнутые ворота. – И курочек она кормит. Это теперь все
твое богатство.

Парень заглянул в хлев, застарелый запах навоза перехватил
дыхание.

– Корову зарезали. на поминки, – сказал Дадо и добавил: – Я ждал
тебя. каждый день ждал.

– Я не знал…

– Стойбище далеко. Люди появляются там нечасто. А я ждал. Но что
собираешься делать? В семнадцать можно горы свернуть. Отдохни,
подумай, вместе что-нибудь сообразим. Надо жить. Горю слезами не
поможешь. А теперь идем. Зали накормит нас чем бог послал.

Молча жевали черствый чурек, запивая его кисловатой сывороткой.
Когда Зали прибрала столик о трех ножках, Дадо уставился на Лексо
бесцветными глазами. Он ждал его все эти дни, а теперь ждет от него
слова мужчины.

– Пойду в казачью станицу. К другу отца. Его Кондратом зовут.
Разыщу, наймусь в работники, – сказал Лексо.

– Твой отец с плохими людьми не знался. Постарайся, чтобы очаг
отцовский не погас. Надо жить…

Утром Зали положила в суму чурек с куском соленого сыра.

– Да поможет тебе Уастырджи! – напутствовал Дадо парня. – А за
домом мы присмотрим.

Они были одни, и слава богу, никто не будет помехой путнику.
Таково поверье. Лексо зашагал по кривой улице к большой дороге.
Опустевший дом пугал безмолвием, и он ни разу не оглянулся. Тоже
поверье.

Три долгих года от Лексо не было вестей. Старый Дадо изредка
b{ahp`kq на окраину села, подолгу всматривался в безлюдный проселок.
И вопросительно поворачивался к Зали. Может быть, ее молодые глаза
разглядят путника. Юное сердце полно надежд, которые иногда
сбываются.

Тщетны были их ожидания, но они все же выходили на околицу. И
Бог, наконец, сжалился над ними, вознаградил за долготерпение.
Однажды, ближе к вечеру, острый слух Зали уловил частый стук колес.

– Дада, кто-то спешит в село! – вскрикнула Зали.

– Ты не ошиблась? – вздрогнул Дадо.

– Нет, нет, это арба… и лошадь…

– Слава творцу нашему! Вот теперь и я слышу.

Проселок ожил. Воздух звенел, словно не сумерки сгущались, а
занималось раннее утро. И вдруг все замерло. Путник придержал лошадь,
изумленно глядя на старика и девушку, стоявших на обочине дороги.
Потом вскричал радостно, спрыгнул и подбежал к этим странным людям и
заключил их в объятья.

– Дадо!.. Зали!.. Дадо!.. Зали!..

Это был голос Лексо, но ни Дадо, ни Зали не узнавали его. Густой
мягкий голос был нежен и ласков и будто доносился со дна глубокого
ущелья. Он тревожил и манил. Кто он, этот молодой богатырь? Почему он
так добр к ним?

Первой очнулась Зали. Девушка взметнула руки и теперь уже сама
бросилась в объятья путника, прижалась к его сильной груди.

– Дада, это же Лексо! Лексо! – повторяла Зали, и в голосе ее
было столько счастья, столько любви, что путник ощутил, как его
обожгло внутренним пламенем. Он смущенно переступал с ноги на ногу.
Не привык быть счастливым.

– Лексо!.. – облегченно произнес старик и, обессиленный,
прислонился к покосившемуся плетню.

– Что же мы у порога души отводим? – молвил Лексо.

Зали вбежала в дом. Вскоре окошко полыхнуло желтоватым светом
лучины. Все, все она давно приготовила к возвращению хозяина дома.

– Пройди в хадзар1(1 Хадзар – дом), Дадо, отдохни. Я лошадь
распрягу.

Тесной показалась Лексо отцовская лачуга, когда он переступил
порог. Тесной, но теплой и уютной. Он раздался в плечах, серая
черкеска плотно облегала статную фигуру, неярко поблескивали в
полутьме газыри и кинжал.

– Чья это отара в загоне? Овца и пара ягнят?.. — Лексо глянул на
qr`phj`.

– Хозяин прислал ягненка. Плата за труды твои. Потом приплод
появился. Ты разбогател. Впору пастуха нанимать.

– Ягненка? Обещал-то пять овец. Обманул. Ныне слово, что пушинка
– дунул и исчезла.

– Времена, ох, времена настали, – застонал старик, сидя на
трехножке.

– Сказано: злой человек и день ненастный недолговечны. Не будем
омрачать радость встречи горечью обид. Зали, будь хозяйкой. В арбе
хурджин с припасами. Не поленись, принеси.

Девушка зарделась, выпорхнула за порог. Лексо проследил за ней.
Дадо заметил вспыхнувший взгляд юноши и, как бы невзначай, проговорил
с доброй улыбкой:

– Выросла. Наши парни глаз с нее не сводят.

Лексо почему-то помрачнел, слова старшего задели за живое. Без
Зали хадзар словно опустел, будто надочажную цепь сняли чьи-то
воровские руки. Зали, Зали… В долгих странствиях лишь изредка
всплывало это имя в памяти да и то, когда вспоминался Дадо и прощанье
с ним. А вот эти мгновения всю душу перевернули. Лексо снова ощутил
жаркое объятие девушки, прикосновение ее тугой груди. Он впервые
почувствовал, как ему дороги эти люди, осиротевшие в те окаянные дни
так же, как и он. Беда породнила их. Это тогда. А теперь? Вот он,
старый, немощный, но мудрый Дадо, заменивший ему отца, и Зали,
которая… Нет, нет, сестрой он не хочет называть ее. Не сестра она,
а … хозяйка. Он пригласил ее быть сегодня в этом доме хозяйкой. И
сегодня, и завтра. Всегда… И никакому джигиту даже краем глаза не
увидеть Зали.

Лексо неожиданно оказался во власти новых, для него тревожных и
сладостных переживаний, и не заметил, как Зали подошла совсем близко
с хурджином в руках.

– Прости… Спасибо… Задумался…. – смутился Лексо.

Девушка неловко улыбнулась и шагнула в сторону.

– Будь хозяйкой, – повторил Лексо с чувством. – Пододвинь столик
поближе. Дадо, разве гостя так привечают. Помолимся богу.

– Будь счастлив, Лексо. Мы рады твоему возвращению. Ты не забыл
родной язык и обычаи предков. Тем мы и живы…

– Не откажи, Дадо, прими подарок. Не бог весть что, но дарю от
души, – Лексо вытащил из хурджина новенькие сапоги. – Мягкие они и
ноские… Тепло ногам, легко в пути, и на ныхасе появиться в них не
qr{dmn.

– Пусть бог воздаст тебе за доброту, – смущенно проговорил Дадо.

– А это тебе, Зали, на платье, – на широкой ладони путника лежал
отрез пестрого ситца, яркие цвета ткани пламенели в полумраке.

Девушка едва сдержалась. Ей хотелось вновь почувствовать тепло
рук Лексо, хотелось говорить, говорить… О чем? Этого она и сама не
знала. Прижала подарок к груди. Сердце бешено колотилось, дышать
стало трудно. Слезы катились по разгоряченным щекам. Стыд и срам!
Надо ухаживать за мужчинами, а она слезами умывается.

– Это русский хлеб, – Лексо выложил на столик белый, пушистый,
пахнувший солнцем каравай. – И сало копченое, и сыр… Вино домашнее.
У казаков виноградники. Они называют их золотыми лозами.

Лексо наполнил чашу, передал Дадо. Старик поднялся, произнес
истово:

– Слава творцу нашему!

– Аминь!

– Да пребудет с нами вовеки веков божья благодать!

– Аминь!

– Пусть вернется в этот хадзар фарн! Пусть беда и горе обходят
его стороной.

– Аминь!

– Пригуби, сынок!

Юноша прикоснулся губами к чаше и вернул ее Дадо. Старик выпил,
откусил кусочек сыра.

– Присядь, Лексо, поговорим. Не с пустыми руками вернулся в
отчий дом. Бог помог тебе. Есть с чего начать жизнь. Лошадь, арба…

– И плуг, – добавил Лексо.

– Еще лучше. Вернулся настоящим мужчиной, – Дадо задумался,
никак не разжует сыр и кусочек русского хлеба. – Ныне всюду разор и
смута. Одичали люди. Только и слышишь – разбой, грабежи. Забыли бога,
грешат днем и ночью. Ты-то как, Лексо, не встречал нелюдей, не
пересекались ваши пути-дороги?

После выпитого вина голос Дадо окреп, и спрашивал он без
обиняков. Лексо понял старика, не стал таиться.

– Все мое, кровное. Не спал ночами. Устали не знал. Не жалел
себя. Вот… – показал он Дадо свои мозолистые руки. – Пахал, сеял,
убирал хлеб, строил дома, ладил мельницы, рыл канавы… Была бы
работа – ничем не гнушался. Научился многому. Ума набрался. Кондрат
помог, как родному сыну. Приютил, накормил, к делу приставил. И
naepec`k… От косого взгляда, от зглаза, даже от недоброй шутки.

– Да поможет ему бог, да продлятся дни его жизни и жизнь его
домочадцев. Верю каждому твоему слову, Лексо. Не унесли твои родители
свой фарн в мир загробный, оставили его тебе в наследство. Береги
его, пока живешь, а там передашь потомкам.

Лексо снова наполнил чашу и благоговейно выслушал Дадо.

– Покровитель путников и мужчин святой Уастырджи помог тебе в
делах и помыслах. Пусть он и впредь опекает тебя и дома, и в пути.
Имя его пусть осеняет тебя и в горести, и в радости.

– Аминь!

Чуть захмелевший Дадо сам попросил наполнить чашу. Ожили
бесцветные глаза старца – блеснули молодым озорством. Третий тост был
цветистым, с лукавинкой и добрым назиданием.

– Да благословит твой хадзар Пресвятая Мать-Богородица. Да будет
она благосклонна к тебе и твоим домочадцам, – Дадо заглянул в глаза
Лексо, потом перевел взгляд на Зали.

Юноша и девушка встрепенулись, не могли отвести глаза друг от
друга. Старик словно напутствовал их, предрекал им одну общую судьбу.
Лексо и Зали смиренно стояли перед Дадо, как повенчанные жених и
невеста, склонив головы, благодаря старшего за благожелательность.

– Да посетит твой хадзар Бынаты хицау1(1 Бынаты хицау –
покровитель домашнего очага). Пусть принесет он в твое жилище
счастье. Пусть не оскудеют закрома. Хлеб да соль пусть не переводятся
под этой крышей. Чтобы гость переступал твой порог с фарном и покидал
твой очаг с фарном. Изобилия твоему дому, Лексо!

Старик уходил из дома Лексо с чувством исполненного долга. Деда
поддерживала внучка, прижимаясь теплым телом к его костистому плечу.
Зали болтала без умолку, но дед не вникал в смысл нежных слов озорной
говоруньи.

Лексо еще долго стоял у крыльца – этим вечером фарн переступил
через его порог, и пусть поселится в доме навсегда та, что принесла
под этот кров столько радости. Долго ждал он этого дня. Не знал, не
думал, не догадывался, что он будет таким счастливым…

2

С тех пор, как Лексо появился в селе, Тепсар потерял покой. Его
распирала злоба. Иногда в ярости готов бывал и петуха пустить.
Хорошо, что благоразумие брало верх – годы не те, о спасении души
пора подумать да и божьей кары страшился. Наследника Всевышний уже
m`j`g`k. Недоумок стал посмешищем острословов. Где бы не появился,
его ждут насмешки. Лицом неказист и умом не блещет, никакое дело в
его руках не спорится. Свата не найдешь для такого жениха, не то что
невесту. Породниться бы с Дадо. Этого нищего можно умаслить калымом,
а то девушки больно норовисты. Почуяли свободу, уже не загонишь в
стойло. А внучка у Дадо хороша. И покладиста, и умна. И руки у нее,
сказывают, золотые. Да вот Лексо объявился, будь он неладен. Дадо в
нем души не чает. Чуть ли не одной семьей живут. Но ведь он и она –
не брат и сестра, даже не дальняя родня. Значит дела там сердечные.
Черт бы побрал этого шатуна. Свалился на мою голову.

Тепсар в сердцах плюнул в ту сторону, где на взгорье ютятся
жилища Дадо и Лексо. Тиф покосил их семьи, но эти выжили и стали
роднее родных. Что и говорить удачлив Лексо. Любимец Уастырджи да и
только. А как развернулся, исчадье ада! Раскорчевал кустарник в лесу.
Неудобь превратил в пушистую землю. Сей, что хочешь. Посади бревно,
вырастит плодоносящее дерево. Мало ему нашей кукурузы. Белого хлеба
объелся, и теперь бредит пшеницей.

Как-то Тепсар наведался на участок Лексо. А вернулся домой ни
жив, ни мертв, будто колесо Балсага покалечило ему ноги. Сердце ныло
в плоской груди. Глаза налились кровью. Тропа то и дело уплывала из-
под ног куда-то в туманную муть, хотя был полдень и солнце палило
вовсю.

Хорошо, что никто не видел его отчаяния. Люди заняты своими
делами, им невдомек, что уважаемый на селе Тепсар оскорблен и унижен.

Когда он глянул через новую крепкую плетень на участок Лексо, то
почувствовал себя обманутым. Надеялся ведь увидеть нечто иное.
Бугорочки, ямы от пней, хилые росточки. На это надеялся. И об этом
молил бога. А Лексо окатил его ледяной водой. Справа стояла стена
зеленой кукурузы, ухоженной, сверкающей на солнце. По три-четыре
початка на каждом стебле. Эка невидаль – кукуруза! Но поперек участка
колосилась пшеница, наливаясь ядреным зерном, отливая золотом
спелости. Пшеницу в этих краях редко кто видел. Мешок, другой можно
было раздобыть в Моздоке в обмен на картофель. И еще… Огромные
кочаны капусты теснились, подпирая друг друга. Помидоры, крупные,
бурелые, распираемые, наверно, багровой сахаристой мякотью. Не нашей
земли плоды… Солить, что ли, собирается их Лексо? И заныло сердце в
груди, подкосились ноги. Обессилел. И проклятия не вымолвить. Тепсар
лишь чертыхался – добраться бы до дома, не рухнуть бы где-нибудь на
половине пути.

Этот день Тепсар будет помнить всю жизнь. Потому что с того дня
начал плести паутину-ловушку для Лексо. Хотя роль паука и коробила
его.

Знал Тепсар, что не одолеть ему богатыря, но ненависть оглушила
его – не мог он примириться с поражением.

С неприязнью смерил с ног до головы незадачливого наследника –
бог покарал его, подарив ему слюнтяя. Что с него взять? И все-таки
решил поделиться с Дуги своими заботами. Может, осенит недоросля
здравая мысль.

– Что нового в селе? Давно я не выбирался на ныхас, – сказал
Тепсар, подозвав сына. – Что слышно? О чем говорят?

– Все Лексо да Лексо! Хвалят, завидуют.

– За что хвалят?

– Добрый, говорят, хозяин. Распахал раскорчеванную землю.

– Это я знаю. Что еще?

– Одинокой старухе вспахал клочок земли.

– Хваткий, дьявол! Знает, как одурачить безмозглых сельчан.

– Многим обещал пшеницы на семена.

– Хитер тифозный отпрыск. Может, в сардары метит? Зеленые фрукты
несъедобны. Чреваты малярией. Необъезженный жеребец, вот он кто! Пора
взнуздать. Скакуна тоже можно превратить в смирную лошадку.

– Ты прав, отец, – сказал Дуги, а сам подумал о Зали – как бы не
увлеклась этим Лексо.

– Прав не прав, а спицы колес его арбы следовало бы подрубить.

– Другие выточит. Он все может.

– Непонятливый ты, – разозлился Тепсар. – Рассуждаешь, как дитя!
В твоей голове вместо мозгов — цахдон1(1 Цахдон – блюдо из овощей и
острых специй) из кислой сыворотки.

Не обиделся, а взбодрился Дуги, хотя и не старался постичь ход
мыслей отца. Знал, что находчив отец и хитер, найдет лаз даже в стене
непреступной башни. Про себя повторял рассуждения родителя, будто
молитву читал. И сказал:

– Велика твоя мудрость, отец, всей округе она известна. Сардаром
тебе надо быть. Навел бы порядок в селе. – Дуги расплылся в улыбке.
Он даже выглядел благообразней, потому что в его глазах в кои-то веки
затеплилась хоть какая, но живая мысль.

– Ладно, ладно, – прервал его излияния Тепсар. – Прибери в
хлеву. Там твоя голова нужней. Пойду на ныхас. Потолкую со стариками.
И для тебя позаимствую у них мудрости. Иди, не мешкай.

3

Одиночества Лексо не переносил, однако деваться было некуда.
Семье всегда жилось трудно. Хлеб насущный был на вес золота. Детство
вознаграждало отрока лишь азартом игр с братьями и соседскими
мальчиками.

Лексо с малых лет приучался к роли хозяина в отцовском подворье.
Рано постиг простую истину: чтобы не оплошать, надо иметь крепкие
плечи, зоркие глаза, надежный характер. Услужи старшему, сохраняй
верность заветам предков, береги честь смолоду, живи по совести.

Нужны ли были эти премудрости Лексо? Если тебя осеняет
благоволение покровителя мужчин, путников и ратников, то нужны и даже
необходимы. Если же праведная ярость никогда не разбередила твою
душу, если ты любишь отсиживаться в подворотнях и на обочинах дорог,
то едва ли…

Не взлюбил Лексо одиночества с отроческих лет. Родители и
старшие братья уходили на заработки к богачам. А Лексо оставался за
хозяина. Вся живность была подвластна ему: куры, овцы, корова. И все,
что окружает его. Чурек в горячей золе. Голоса соседей. Рокот реки
Урсдон под обрывом. Клекот мельничных жерновов под напором потока.
Песня о Чермене, которая доносится издалека.

Все родное, привычное. Отними их у Лексо, и он перестанет
чувствовать многокрасочность большого мира, в котором живет давно и
спокойно.

И все-таки не любил он эти дни одиночества. И когда пришло время
ступить на свою стезю, то радовался, хотя и чувствовал непривычную
тревогу в груди.

Однажды семья собралась у пылающего посреди хадзара очага. Отец
окинул взглядом мать, старших сыновей и сказал:

– Пришла твоя пора, Лексо. Хозяин доверяет тебе отару. По осени
обещает пять овец. Не много это, но у нас нет выбора.

Семья онемела. И надолго. Как будто все лишились дара речи,
а,Лексо, общий любимец, – крыльев. Домочадцы привыкли ходить под
чужим ярмом, теперь и младшего запрягали. Молчали, словно поминки
справляли. На рассвете – проводы путника. Ночь – на раздумья и сборы
в дорогу.

Порог дома Лексо переступил согретый напутствием отца. Воздев
руки в небу, родитель молился с каким-то особым чувством, – то ли
покорности, то ли надежды, – прося у Уастырджи покровительства.

Тьма-тьмущая окружила парня, как только миновал горловину
ущелья. Его не оставляли вера в добро и жажда лучшей доли, хотя
судьбе угодно было, чтобы в этот миг он по-настоящему понял, что
обречен на одиночество. Село осталось за спиной. Путника поглотил
утренний туман. Шум реки заглушил все звуки просыпающегося леса и
окружающих гор. Оглохло ущелье. Земля и небо поражены дремотой. Ты
один на белом свете. Живи, как знаешь. Ни родни тебе, ни отчего
крова, ни сельских ребят с их безобидными шалостями. Незнакомый,
пугающий мир – высоченные в три обхвата деревья, камнепады, заросшие
бурьяном тропы, отупелая тишина. Шепот ручейка-осколок чего-то
забытого, нереального. Дуновенье ветерка – вестник детства. Но он-то
изгнан из детства, на плечи легли заботы отрочества. А там, глядишь,
и юность пожалует, позовет в путь. Молодому джигиту вручают кинжал,
когда он начинает различать звон металла – сабли, косы, плуга, когда
его губы коснутся Уацамонга, нартовской пивной чаши. Если лес не стал
для тебя добрым пристанищем, а гул водопада тревожит по ночам твои
сны и отара перестает перетекать по взгорьям и спешит в кошару – пой
песню об Одиноком. Коль не слышал чужую исповедь, сочини собственное
предание. Не о себе пой – о людской безысходной печали.

Лексо пел, без слов. Голос парня звенел так, словно он просил
все сущее найти, подыскать нужные слова, чтобы поведать лесу, реке,
горам, ущелью, травам и деревьям о горечи одиночества. Эхо отзывалось
стоном, горы громыхали лавинами, лес – раскатами небесных взрывов,
ущелье – порывами упругого ветра, травы и деревья – шелестом
песенного многозвучья. Мир жил тревогой и радостью, горем и жаждой
воли. То звучала песня об Одиноком.

Она неразлучна с Лексо. Будила парня поутру. В полдень звала к
трапезе. В час вечерний – на покой, когда усталость разливалась во
всем теле. Так и жили, он и его песня об Одиноком. День за днем,
неделя за неделей. Пока не пришла весть о беде.

Весть сразила парня. Он почувствовал себя изможденным скитальцем
в опустошенной бурей пустыне. Один между небом и землей. Накликал
своей песней вселенскую напасть. Или вызвал гнев Всевышнего? Но за
что? Чист ведь, как березка у их ворот после ливня.

Запутался Лексо в своих раздумьях, не выбраться из тупика.
Печальное свидание с родными, кладбищенский покой еще больше
обострили чувство одиночества, отрешенности от всего живого. Не будь
Дадо, он бы с места не сдвинулся и остался бы один на один с
усопшими. Надо жить – непрестанно звучали в ушах слова старика.

Эти же слова он услышал в станице от друга отца Кондрата. Это
потом, а пока добирался к нему проселками, вел долгие молитвенные
беседы в уме, а то и вполголоса с Уастырджи, покровителем мужчин и
путников. Стоило Лексо обратиться к Уастырджи, как ему полегчало,
словно горечь одиночества уползла на обочину дороги, перестав терзать
парня.

– О, Уастырджи, ты посредник между небом и землей, между Богом и
людьми. Ты наш благодетель и наставник. Убереги меня от злых козней.
Укажи мне верный путь. Будь рядом. Не покидай в час испытаний. Помоги
стать на ноги, чтобы я вернулся к отчему порогу не с пустой сумой. Не
дай погаснуть очагу моему. Не обрекай на одиночество. Твоя благодать
исцеляет страждущих. Твоя щедрость – надежда для сирых и
обездоленных. Ты укрепляешь их волю, окрыляешь сердца, возвышаешь
разум. Я один из них. Да коснется меня твоя длань. О том прошу, о том
молю тебя, Уастырджи, на этом бесконечном пути в одиночестве.

Не бывал Лексо в этих краях, не знал дороги в станицу. Уастырджи
привел его туда, и он без труда, не зная языка, разыскал нужный дом.
Кондрат долго всматривался в незнакомого парня. Наконец, его осенила
догадка. Он назвал имя отца Лексо, видно, очень уж похож Лексо был на
родителя. Гость закивал головой и хозяин обнял его. Усадил за стол,
позвал домочадцев. Те нанесли столько провизии, что у гостя глаза
разбежались – колбасы, копченое сало, русский хлеб, фрукты…

Гость и хозяин кое-как поняли друг друга. Лексо ни слова не мог
произнести по-русски, но Кондрат знал осетинский.

– Как отец?

– Амард1( 1Амард – умер, амардысты – умерли).

– Как мать?

– Амард.

– Братья живы?

– Амардысты?

– Как? Что случилось?

– Тиф…

– Боже мой! – застонал Кондрат и закрыл лицо шершавой ладонью.
Домочадцы смотрели на гостя с тоской и печалью. – Надо жить, Алеша, –
повторил хозяин дома слова старого Дадо.

Мудрый это был человек. Знал Кондрат, как и чем излечить душу
парня. Нельзя оставлять его один на один со свалившимся на него
горем. Работать, работать… До боли и плечах, до кровавых мозолей.
Работать остервенело, через немогу. Пусть придет в себя, избавится от
wsbqrb` одиночества да и заработает на жизнь. Парень крепкий –
выпрямится.

Кондрат не произнес этих слов в слух, но поступил именно так. и
был прав. Лексо преображался на глазах. Трудно ему было поначалу без
знания языка. Глухонемой, да и только. Русские слова приходили к нему
сами, их становилось больше и больше. Постепенно разомкнулся круг
одиночества. Надо жить…

Через три года он стал владельцем лошади и арбы. Плуг подарил
ему Кондрат. Он же положил в арбу пуда три кукурузного зерна, припасы
на дорогу и много еще чего.

– Не забывай нас, Алеша знай – у тебя есть друзья. В добрый
путь! – благословил гостя Кондрат.

На большаке Лексо вновь оказался один на один со своей судьбой,
но теперь знал, к кому обращаться за помощью. Всю дорогу он вел
неспешный разговор с Уастырджи.

– О, Уастырджи, ты не оставил меня в беде. Ты помог мне
выбраться из трясины. Я могу только мысленно возноситься к тебе с
молитвой. Так прими мою мольбу. Не обессудь, что так косноязычен.
Чиста моя душа, чисты помыслы. Не дай угаснуть надежде. Приведи меня
в отчий дом, чтобы в потухшем очаге снова запылал огонь.

Все святые пришли на помощь Лексо. Он помянул их в своих
молитвах и вот оказался у порога родного дома, в кругу близких людей
– Дадо и Зали. Теперь они – как одна семья. Это чувство не покидает
его с тех пор, как распряг лошадь в своем подворье.

Старика Лексо называет отцом. А Зали… После возвращения он не
расстается с девушкой ни на минуту. В мыслях, разумеется. Подолгу
беседует с ней, произносит самые нежные, самые ласковые слова. За
него говорят глаза, когда она появляется. Они начинают излучать
счастье. Зали отвечает взаимностью. Он это знает, он чувствует это.
Так зачем таиться? Пора сказать друг другу заветные слова.

Лексо повесил косу на ветку дуба, окинул взглядом выкошенную им
поляну – густое разнотравье лежит широкими полосами, поблескивая на
солнце изумрудом. Светило застыло в зените. Тени ушли в лесную
чащобу. Роса истаяла. Пора передохнуть. Косарь устало опустился на
пень, распахнул ворот бешмета, подтянул ноговицы, обнажил бритую
голову.

– Глотка бы воды, – подумалось ему, и, будто услышав его
внутренний голос, Зали протянула ему небольшой кувшин с квасом. Она
onbhk`q| как всегда, неожиданно, и Лексо встретил ее счастливой
улыбкой.

– Я принесла тебе поесть. Чурек свежий, а сыр не очень просолен.
Поешь. Вон какую поляну скосил.

– Спасибо, дорогая, – сказал Лексо и принялся за трапезу. –
Присядь.

– Что ты! Что подумают люди?

– Пусть думают, что хотят, – покончив с едой, Лексо произнес
глуховатым голосом: – Мы выросли вместе. Богу угодно, чтобы мы
никогда не расставались, Зали. Если и ты так думаешь…

Девушка потупилась, быстрыми пальцами стала перебирать бахрому
косынки. Она давно ждала этих слов, а когда услышала их, растерялась.
Он сам должен все понимать, сам… Зачем же ее-то терзать сомнениями?

– О, господи!.. – взмолилась Зали и возгласом своим обо всем
сказала: о своей любви, о жажде счастья.

Девичьи чувства отозвались в сердце Лексо радостью, но он
сдержался – негоже горцу сорить словами, когда на душе праздник.

Едва Зали скрылась за кустарником, на поляну выплыл грузноватый,
голосистый Серо, сельский глашатай, говорун и выдумщик всяких былей и
небылиц, которые у него схожи до невероятности.

– Что это к тебе на покос гости зачастили?

– Какие гости?

– Внучка Дадо только что упорхнула. Летит на крылышках
ангельских.

– Она мне еду приносила.

– Спасибо ей. Она кормит две семьи.

– Ладно. Стар уж, а все за молодыми подглядываешь.

– Подглядывает-то кто-то другой.

– Кого ты еще высмотрел в этой глухомани?

– Наследник Тепсара ходит вокруг да около туча тучей. Ливень не
прольется, но пакость сотворить шельмец способен.

– Что он ищет? Что потерял в лесной чаще?

– В этом вы сами разберетесь, а у меня к тебе дело.

– Говори. Не морочь голову.

– В субботу сардар Совета собирает сход села.

– Сардар?

– Да. Так теперь называется староста. Ты отныне глава семьи,
должен быть на сходе возле канцелярии.

– Что стряслось? Какие у сардара твоего дела?

– Не дела, а грехи. На окраине села ограбили Тедо. Отняли лошадь
и арбу, семья вмиг стала нищей. Будут искать бандитов. Да кто их
найдет? Ответчиков, однако, разыщут. Один порочный, другой, третий…
Так заведено.

– Грабителей надо ловить и судить. Невиновных порочить – грех на
душу брать.

– Умник ты, оказывается, Лексо. Так было при царе. И большевики
этот закон тоже признали. Не то что ты, мудрец. Приходи, однако. Все
увидишь сам и услышишь.

4

Стар и млад села сошлись на сходе. Словно пчелиный улей
разворошили в ненастный день – над толпой царил гул, густой, вязкий.
Согнали сельчан, значит так и положено. А что к чему – скрывать не
станут. Жди и помалкивай. лишь детвора никак не угомонится. Визжат,
хохочут, суетятся. А у старших лица сосредоточенны, брови сдвинуты,
едва ли не каждый снаряжен кизиловым посохом, кинжалом или
самодельным ножом на поясе с посеребренными язычками и бляшками.
Никогда не доводилось Лексо бывать на подобных сборищах и он с
любопытством всматривался в лица земляков. Сам-то он меньше других
был подвержен настроению толпы, но постепенно и его стала опутывать
паутина неясной тревоги и он начал походить на соседей – брови
сошлись на переносице, лицо затвердело в ожидании чего-то непонятного
и опасного.

Наконец, на приступке появился важный человек. Звали его Чеми-
сардар. Родился он с этим двойным именем или заслужил его – не
понять. Упитанный торс плотно облегает кожаная куртка, на армейском
ремне висит наган. Одутловатые щеки налились кровью, глаза заплыли
под бесцветными бровями. Поглядишь на это лицо и отвернешься. А
верховодит Чеми в селе почти год. Его возвышение во власти покрыто
тайной. Чего не случается в смуту, когда не поймешь, кто прав и кто
виноват. Разное сказывают очевидцы, а до истины не докопаться.

Деникинцы ночью спешно покинули село. Утром запоздалые смельчаки
бросились им вдогонку. В погоне оказался и Чеми. Увидев разгоряченных
земляков, он ухватился за облучок тачанки да так прикипел, что и до
сих пор эта мертвая хватка поит и кормит прощелыгу. Погоня вскоре
вернулась, наглотавшись пыли, однако поживиться чужим добром кое-кому
все-таки удалось. Чеми разжился кожанкой и оружием. С тех пор его
стали называть активистом, партийцем и даже партизаном.

Безвременье захлестнуло край. Руки большого начальства не
доходили до Фарсагдона. И Чеми опять нашелся. Подолгу
разглагольствовал на ныхасе о житье-бытье, о своей дружбе с районным
сардаром. Потом зачастил в канцелярию. Пустая комната отдавала
затхлой сыростью. Чеми растопил печь, и когда над канцелярским
домиком зачадило, сюда начали заглядывать досужие старики, охочие до
новостей. Чеми был не очень сведущ, привирать же горазд, и своими
россказнями ублажал доверчивых старцев. Саму канцелярию окрестили
Советом. Вот и прилипло к Чеми звание Чеми-сардара. Выбирать его не
выбирали, назначать сверху тоже не назначали. Нашлось свободное
кресло, он и забился в него и выглядел солидно, достойно. В районе
довольны тем, что в селе есть опора власти. Сельчан мало занимало,
кто сидит в сыроватой канцелярии. И просчитались, опомнились же
поздно.

Кресло-то Чеми облюбовал, да вот дела не находил. Сидит сиднем в
Совете целыми днями, а что проку. Даже досужие старцы перестали
заглядывать к нему. Видно, поняли, что стоит болтовня сардара. Некуда
Чеми сунуть свой нос – нет у жителей села ни общих забот, ни общих
целей. Каждый живет сам по себе, по своему опыту и убеждению. В
помощи и совете сардара никто не нуждается. Однако порядок в селе
должен быть? Сельчане же не святые. Время от времени следует
приструнить неугомонного, вразумить буйного.

Слышал Чеми: где-то возродили старый закон. Царский он, но и в
новое время не вредный. Горцы живут по обычному праву. А этот закон и
суда не требует, и свидетелей. Действуй решительно, и будешь прав.
Никто не посмеет оспорить твое решение. Люди поражены пороками.
Объявить порочным неугодного человека большого труда не составляет.
Есть порочный в селе, ну и ладно. Будет с кого спросить за грабеж, за
разбой. За что угодно. Тени подозрения достаточно, чтобы оказаться в
черном списке. Улики, очевидцы, свидетели – пустое, в них нет нужды.
Людьми исстари повелевает страх. Страх надо насаждать всюду, всеми
средствами. И будет порядок. Порок – это клеймо, которое выжигается
на шкуре, и уже не расстанешься с ним до скончания века.

Взять хотя бы Беки. Ниже травы, тише воды. А все оттого, что
слывет порочным, словно помечен клеймом. Гостил в соседнем селе.
Гулял на свадьбе. Напоследок во хмелю взобрался на чужого иноходца и
был таков – ускакал. Погоня отобрала коня, самого Беки изрядно
поколотили. С трудом доковылял домой. Так прилипла к нему дурная
слава конокрада. Когда на сходе речь зашла о порочных, Беки,
jkeilem{i, ни у кого жалости не вызвал. Случись с кем-нибудь беда,
потрошить будут его.

– Нельзя всех собак вешать на одного грешника, – полагает Чеми-
сардар. – Беки нужен напарник. Один, а лучше два. Смирение сельчан
обеспечено, почитание власти – тем более. Объявился вот в селе Лексо.
Жил, говорят, в казачьей станице. Лошадь, арба, плуг… Откуда все
это? Не чужое ли к рукам прилипло? Одному Богу ведомо. Заносится,
почтения к сардару нет, даже в Совет не заглянет. Ну, да Бог ему
судья. Вот о Тедо стоило бы порадеть. Дальний родственник, и все
же… Хозяйство старика не пошатнется, и отблагодарит не только
словом. Покруче надо обращаться с людьми, чтобы не забывались. Вон
сколько их сбежалось. Страх и тревога сбивают людей в толпу.

Изобретательность Чеми неистощима: горестные мысли гложат
сельчан. На кого падет кара? Чей дом будет разорен? Чей очаг
потухнет?

– Люди добрые! – так обычно начинает свои речи Чеми-сардар,
будто он, если и не покровитель, то уж точно благодетель земляков. –
Люди добрые, – снова возгласил он и подождал: чем ответят. Ответили
глухим молчанием, тоской в глазах, настороженной отрешенностью: пусть
так, пусть так, подумал Чеми, – надо сокрушить дерзких молчунов. –
Напрягся и громко, во всю мочь, прокричал свою проповедь. – Все мы
ходим под Богом. Бог дал нам жизнь. Придет время и Всевышний призовет
каждого из нас к ответу. Божьи заповеди нерушимы. Не причиняй зла
ближнему, не сотвори горе – высшая кара минует тебя. Утоли чужую боль
и воздастся тебе на небесах. Помним ли мы об этом? Иному согрешить,
что через плетень перепрыгнуть. Среди божьих угодников встречаются и
служители дьявола. Совращенные сатаной, они источают змеиный яд, сеют
смуту среди нас. Восстанем против них всем миром. Искореним разбои и
грабежи. Власти бьют тревогу, взывают к мудрости старших, к мужеству
молодых. Никого не дадим в обиду.

Сельчане не могли взять в толк, о чем так долго и нудно говорит
Чеми-сардар. Когда он почувствовал, что терпение людей вот-вот
лопнет, приступил к делу.

– По нашим дорогам не пройти уже, не проехать. Опасно. Недавно
Тедо средь бела дня стал жертвой бандитов. Связали, избили, угнали
лошадь с арбой. Разбойники приходят не из чужих пределов. Они среди
нас. Затаились, чтобы завтра досадить соседу, земляку, пустить по
миру с протянутой рукой. Смыть надо этот позор, уберечь добрую славу
села. Указать пальцем на преступника не можем, но подчиниться воле
qund` заставим любого. Кто поможет нам мудрым словом?

Молчали люди. Напряжение в толпе росло, ропот перекатывался из
конца в конец улицы волнами.

– Сказать можно… Но что сказать? – выступил вперед Дадо. –
Никто ничего не видел. Одни лишь слухи… Пострадал бедный Тедо. Ну,
накажем кого-то… А если он не виноват?

– Ты стар, Дадо, – прервал старика Чеми-сардар, – мелешь
несуразное. Туговат стал на ухо или мозги уже набекрень. Мудрость с
годами испаряется.

– Не смей оскорблять уважаемого человека!, – раздался голос
Лексо. – Весь род твой не стоит одного мудрого слова Дадо. Уважай
седую бороду старца. Или собрался ловить рыбу в мутной воде?

Толпа задвигалась, заволновалась. Гул не прекращался, и
неизвестно, чем все кончится. Надо урезонить подстрекателя. И как
можно жестче.

– Молоко на губах не обсохло, а туда же… Развелось умников. –
Чеми старался вложить в свои слова как можно больше ехидства.

Тяжелая рука Лексо упала на рукоять кинжала. В глазах вспыхнула
ярость. Дадо ухватил его за руку.

– Не губи себя, сынок, – промолвил старик. – Некому будет
хоронить меня. Будь благоразумен.

Толпа притихла. Сардар подергивал редкие усы. Лицо покрылось
багровыми пятнами.

– Шляются невесть где, набираются всякой дури. Погоди же! –
бормотал Чеми, глядя исподлобья на Лексо.

Но вот сардар поискал глазами Тепсара. Взгляды их встретились.
Сардар и Тепсар поняли друг друга. И Тепсар подтолкнул сына: иди!
Дуги не хотел говорить, но ослушаться отца духу не хватило. Нервно
расчесал пальцами рыжие усы, неудачно приклеенные под красноватым
носом.

– А где ты пропадаешь по ночам, Лексо? Что-то дымок над твоим
домом давненько не вился! – взвизгнул Дуги и осклабился.

Чеми уставился на Лексо, что-то соображая. Слова отпрыска
Тепсара взбодрили его – неужто повезло и нашелся человек, которого
сегодня же можно отдать людям на растерзание?

– По ночам сплю на сеновале. И снятся мне дурные сны, но чаще
всего мне снится твоя рожа! – вскипел Лексо.

– На сеновале? а Тедо тебе не снился? Особенно его арба? Сны,
они иногда кричат о беде, – сардар решил нанести строптивцу
qleprek|m{i удар.

Лексо ринулся было к Чеми, но его остановили.

– Дадо прав, Лексо. Плетью обуха не перешибешь. Успокойся.

– Не зря кипятится Лексо! На воре шапка горит, – подогревал Чеми
толпу, видя, что она уже раздваивается.

Этого Лексо перенести был не в силах. Обмяк и будто ростом стал
пониже.

– На прежнем сходе мы назвали порочным Беки. Лексо же в одной
упряжке с ним ходит. Выдал себя с головой. Теперь Тедо возместят
ущерб. Это справедливо!

Сотни людей собрались в тот день у канцелярии. Десять человек не
пожелали вносить Лексо в черный список, четырнадцать подняли руки
”за”. Остальные безмолвствовали, понуро уставились в землю.

– Вот и порешили, – сказал Чеми-сардар. – Большинство за то,
чтобы Лексо отныне считать порочным. Он отдаст Тедо арбу или лошадь.
Беки возместит остальной ущерб.

Толпа растекалась малыми группками по кривым улочкам. Вскоре
возле канцелярии остались Дадо вместе с Лексо и Беки. И Чеми-сардар
на приступке. Молчаливое противостояние ничего хорошего не
предвещало. Лексо ускорил события – шагнул к Чеми.

– Ты учинил самосуд!

– Это был суд закона.

– твои законы такие же поганые, как ты сам.

– Против власти идешь? В тюрьму угодишь.

– Не пугай. Жизнь, вами устроенная, и есть тюрьма, – Лексо
вплотную подошел к Чели. Лицо сардара отливало то пепельной серостью,
то известковой белизной.

– Буду стрелять!.. – вскричал сардар осипшим от волнения
голосом.

– Не будешь, трусливая собака! – Лексо схватил Чеми за пояс и
швырнул наземь. Тот плюхнулся грузным телом на землю, пропахав ее
лицом. Опасаясь более крутой расправы, он проворно вскочил и
засеменил прочь. Крови с лица не стер. и не заметил, что наган
остался в руках Лексо.

– Земля уходит из-под ног, – тихо произнес Дадо.

– Земля-то прочно держит нас. Останки царского закона душат
железными цепями. Не пойму, почему новая власть так дорожит ими?

– На бедняка и камень снизу вверх катится, – с горечью сказал
Беки.

Горемыки расстались, унося с собой тяжелую ношу – беду и горе.
Не хотелось старику оставлять Лексо одного, но, подумав, решил: пусть
придет в себя, пораскинет умом.

Все в Лексо бурлило, кричало, взывало к Богу. Он сжал душу в
кулак – прибрал двор, кинул сена скотине, запалил лучину. Опустился
на тахту. Сквозь щели в окошке и двери просачивался ветерок – на
потолке и стенах комнаты плясали сероватые тени и тусклые блики
света. Наблюдая за их игрой, незаметно задремал и погрузился в сон. И
снится ему, будто карабкается он на вершину горы по отвесной скале.
Задыхается от усилий, а в небе ярится солнце. Еще немного и он
окажется в половодье света. Вдруг хлынул грязный селевый поток. Лексо
увидел себя у подножия горы, в синяках и ссадинах.

– Одно и то же! и во сне и наяву, – подумал Лексо, просыпаясь и
стряхивая кошмар сновидения.

Он попытался осмыслить все, что произошло с ним в минувший день.
Самосуд села… дружки Тепсара и самого Чеми – вот тебе и
большинство. Почему другие-то молчали? Страх потерять клочок земли
под ногами, страх за детей?.. Выходит, что он, Лексо, одинок, как
прежде. обитает среди чужих – с обрезанными крыльями, с поруганной
мечтой о счастье. Никто не имеет права отнимать у человека мечту,
лишать нажитого добра по навету, из чувства мести. И слово-то какое
придумали! Порочный… Порочные обречены на муки и страдания. Он,
Лексо, и остальные – чужаки, разделенные глухой стеной. Как рай и ад.
Но туда попадают за праведную жизнь или грехи. Сельчан же казнит и
милует негодяй. Пока верховодит Чеми, покоя не будет.

Размечтался Лексо, словно наяву предался чарам сновидения.
Впрочем, сон и явь в его сознании переплелись так, что их невозможно
различить. Тяжко одному. Ждать помощи от земляков не приходится.
Один… А Зали? Он обещал осчастливить ее. На поверку же – сам на
мели, а Зали – в тенетах горьких разочарований. Она, может быть, и не
согласилась бы с таким мнением Лексо, но это от доброты души и ее
самоотверженности… Всегда все можно начать с начала, однако кто
скажет, что завтра ты не станешь жертвой новых козней. и уже не
лошадь или арба, а душа твоя потребуется кому-нибудь для утоления
жажды мести? Понимает Лексо, что Зали пойдет за ним и на плаху, но он
не позволит ей жертвовать собой ради мнимого счастья. Не лучше ли
одному, как прежде, впрячься в ярмо и нести свой крест дальше?

За окошком забрезжил рассвет. Скоро замычат коровы, заскрипят
арбы. Люди примутся за привычные дела. Ну, а ему что делать, чтобы
m`irh свою жизненную колею или хотя бы тропиночку? Но дано ли это
бедняку, сокрушенному, раздавленному неурядицами минувшего дня и
бессонной ночью?

Сардару не терпелось. Спустя три дня после схода перед Лексо
предстал сельский глашатай Серо. И зачастил:

– Ты не думай, Лексо, что я тебе зла желаю. Я только глашатай…

– Добрых вестей от тебя не дождешься. Ты, наверно, явился не для
того, чтобы сообщить о кончине хозяина? Не юли, старый грешник.

– Жив он, хотя и пострадал изрядно. Пышет злобой.

– Пусть изойдется злостью. Делай свое дело.

Глашатай с тоской глянул на кобылу. Лексо отвернулся. Серо
потянул лошадь за поводок и та послушно двинулась за ним.

– Не забудь вернуть уздечку, а то получится, как у того попа.

– Какого попа?

– А ты разве не знаешь? Поп переходил по мосточку через
пропасть. С лошадью. Она поскользнулась и рухнула в бездну. Горный
поток уволок лошадку. Поп постоял в раздумье, потом достал из кармана
пять рублей и бросил в воду. Подоспевший путник спросил: «Ты потерял,
святой отец, лошадь. Зачем же еще деньгами-то швыряешься?». «Бог с
тобой, путник. Лошадь не была подкована. Эти деньги – плата за труд
кузнеца, который подковы прибьет», – ответил находчивый поп.

У Серо отвисла челюсть: человек лишается кормильца и беззаботно
веселится, притчи рассказывает. Непонятный. Не зря Чеми-сардар его
боится.

Ушел Серо. А Лексо словно в пропасть провалился. Забыть? Нет, он
не забудет этого унижения. По древнему правилу – око за око. Другого
быть не должно, если ты горец и уважаешь законы предков. Увели
лошадь. Не беда. А честь поносят – это стоит крови. Так было, так
будет всегда.

Дни и ночи Лексо изнурял себя: выворачивал пни на отвоеванном у
леса участке, свозил на безлошадной арбе сено, рыл канаву от реки до
самого дома – пусть вода журчит у ворот, ласкает слух. Однако
леденящая душу тоска не отпускала. Бессонница стала привычной.
Осунулся. Усох. Хотя слабости не чувствовал. Однажды утром
рассердился на самого себя.

– Что же я раскис? Если ты джигит, будь джигитом, а не пугливым
зайцем. Надо показаться людям – пусть знают, Лексо жив и умирать не
собирается.

Недели через две Лексо появился на улице в серой черкеске.
Lcjhe сапоги смазаны гусиным жиром. При оружии – кинжал да наган.
Зали вышла навстречу.

– Как ты исхудал, осунулся!.. – прошептала девушка.

– А ты сама… Бледна, и радости нет в глазах.

– Какая у нас радость?

Зали боялась, что Лексо натворит что-нибудь такое, за что закон
его накажет. Он понял это и сказал:

– Не горюй, Зали. Все будет хорошо. День идет за днем и приносит
с собой фарн. А я хочу показаться людям.

– Да благословит тебя Всевышний. Да поможет тебе покровитель
мужчин!

Лексо огляделся вокруг. Они были одни. Он прижал руку Зали к
груди и долго не отпускал ее.

– Колотится, – прошептала девушка. – Страшно мне…

– Что ты, пока бьются наши сердца, судьбе не осилить нас. Помни
об этом. А я похожу немного. Скоро буду.

Лексо шествовал по селу не спеша. Шалуны и несмышленыши, женихи
и невесты, стар и млад – для каждого у него нашлось доброе слово.
Кому счастья пожелал, кому здоровья или удачи. Было радостно на душе
– лица сельчан светились благожелательностью. Не все поверили
наветам, не все желали ему горькой доли. Чаще он видел в глазах
смущение. Будто прощения просили за что-то. За то, может быть, что не
отвели от него злые наветы.

У ворот одного дома Лексо задержался подольше. Он и не
догадывался, что стоял у дома своего врага. Крыша покрыта жестью.
Обширный двор под сенью огромного грецкого ореха. В глубине подворья
возвышается двухэтажный деревянный дом. Под орехом за столиком о трех
ножках сидят двое пирующих. На столике три пирога, жареная индейка,
разносолы. Тепсар – хозяин дома и Чеми – сардар Совета. Возле них
Дуги с графином в руке. По лицам сотрапезников видно, что они
произносят не первые тосты – побагровели да и речисты сверх меры.
Говорят наперебой, слышны какие-то возгласы, клятвенные заверения в
дружбе.

Лексо не торопился продолжать путь. Его забавляло это зрелище,
это единение грешных душ.

Незваного гостя заметили. Тепсар застыл с чашей пива в руке.
Чеми-сардар вылупился с ножкой индейки в зубах. Дуги уронил графин на
землю и тут же стал собирать осколки.

Лексо внимательно разглядывал троицу, не посылая им проклятий,
mn не желая и добра и благополучия. Они этого и не ждали, помнили,
как они крепко досадили ему.

С усмешкой наблюдал Лексо за происходящим во дворе. Страх
пирующих вызвал у него чувство брезгливости. и он продолжил свое
шествие по селу. И, наверно, только у дома Тепсара он удостоился
проклятия. Ну, а что его ждет в доме, что приютился на отшибе, словно
стесняясь своей неустроенности.

Тедо возился с хомутом, когда Лексо беззвучно опустился рядом с
ним на шаткое сиденье.

– Откуда ты взялся, Лексо? – спросил Тедо как-то уж слишком
буднично, словно они вот уже битый час переливают из пустого в
порожнее. Повидал Тедо всего с лихвой, помотала его судьба, да так,
что отвык удивляться.

– Оттуда, – указал Лексо пальцем в небо.

– И давно ты обиваешь пороги небожителей? – Тедо понравилась
непринужденная манера, с которой разговаривал гость.

– Со дня рождения, – сказал Лексо и посмотрел на свою лошадь.
Тедо проследил за его взглядом.

– Обидели тебя. Но я не виноват.

– Какая там обида? Тебя обобрали, а ты, выходит, ощипал нас с
Беки. И на поверку ты – бандит, грабитель.

– Не говори так, Лексо. Не я увел у тебя лошадь, не я…

– Знаю. Сардар-бандит. И все они бандиты, кто наверху.

– Я не говорил этого. Я не слышал этого, – залепетал Тедо, и
Лексо стало жаль этого забитого человека.

– Зла на тебя не держу. Без вины виноватый не должен страдать за
чужие грехи. Мне просто захотелось повидать свою лошадку.

Поднялся Лексо, подошел к лошади, потрепал по холке, провел
ладонью по крупу, потом припал головой к звездочке на лбу кобылы.
Лошадь всхрапнула и тоскливо заржала. С глаз кобылы скатилась слеза.
Тедо озадаченно смотрел на гостя и, наконец, нашелся:

– Никогда не видел плачущую лошадь. Если она тебе понадобится,
приходи, забирай, делай свои дела.

– Одна лошадь на двоих? Кому голова, кому хвост.

– О чем ты говоришь? Твоя она и вместе… будем помогать друг
другу. Нам нечего делить. Разве я не прав, Лексо?

– Бедны мы и нечего нам делить. Послушай, Тедо, не обижай
кобылу. Она ласку любит. Христа ради…

– Боже упаси. Ожеребится, приплод будет твой.

– Беки клячей обзавелся. Брат одолжил. Ну, а я – хозяин
безлошадной арбы. Мы с ним порочные. Нам лучше быть вместе. Обойдемся
как-нибудь. А ты живи и здравствуй! – взмахнул рукой Лексо и
удалился.

5

Проселок от Фарсагдона до райцентра исхожен Лексо давно. Знает,
где какой валун лежит у обочины, где растут кусты, где спуск или
подъем. Все откладывалось в памяти – привычка пастуха замечать все
вокруг, будь то на горных тропах или в лесу.

Впервые по проселку Лексо проехал на казенной бидарке.
Милиционер застал его дома. не дал переодеться, ничего не объяснил –
усадил рядом с собой и покатил в райцентр. На допрос. В пути
милиционер не проронил ни слова – не положено. Да и следователь был
не речист. Короткие вопросы. Осуждающий взгляд. Спрашивал о лошади,
арбе и плуге. Откуда взялись? У кого приобрел? На какие средства?
Когда это было?

По тому, что интересовало следователя, было ясно, от кого
исходит все это. но об этом следователь предпочел не говорить.

Потом Лексо отвели в полуподвальное помещение – крохотная
комнатка с зарешеченным окошком под потолком. Здесь арестанты
дожидались решения своей участи. Лексо на допрос больше не вызывали.
Сидел и ждал, как распорядится судьба. И, судьба, кажется, оказалась
снисходительной. Видно, нашли дядю Кондрата. и дядя Кондрат сказал
правду. Следователя это как будто разочаровало. Он сказал:

– Иди. Не шали. Из села – ни шагу. Ты на крючке.

Потом следователь заговорил о делах, чреватых опасными
последствиями.

– В Фарсагдоне случаются беспорядки. Подозревают тебя.
Подстрекаешь.

– Подстрекатель Чеми-сардар, – возразил Лексо.

– Как это… сардар-подстрекатель! – вскинулся начальник.

– Он самочинно объявляет честных людей преступниками. А у них
родня, соседи, друзья. Село раскалывается на группы. Грызутся между
собой.

– Он избран сходом, – перебил его следователь.

– Не было выборов.

– Тогда, наверно, его назначили? – озадаченно заметил начальник.

– Этого я не знаю и никто подтвердить не может.

Дело принимало нежелательный оборот. Этот Лексо может не только
b{qjnk|gmsr| из сети, но и вскочить на коня. И тогда с ним не
совладать.

Начальник покрутил аппарат на стене. Ему ответил властный голос:

– Сардара выбирают на сходе.

– Но он-то, говорят… – покосился следователь на Лексо.

– Говорят, пусть не говорят. А человек он расторопный. Людей
держит в ежовых рукавицах. Остальное… Тебе все понятно?

Разговор прервался. Лексо отвели в камеру. В двое суток обошлось
ему слово правды о Чеми. Отсидка, видимо, для острастки. Чтобы не
заносило.

Новое задержание возмутило Лексо пуще прежних арестов. Повод
совсем пустяшный – груб. Грешит рукоприкладством. Ни одного
свидетеля. Кому-то что-то показалось, а ты отвечай, топай в райцентр
и оправдывайся. Осточертели бесконечные вызовы то к одному
начальнику, то к другому. А их в районе – не счесть. Почему-то у
каждого из них находится дело к нему. При том по всей строгости
закона. Кто? Когда? Почему? С кем? Вопросы, вопросы… Всю твою жизнь
вывернут наизнанку, вымочалят тебя, выжмут. Взвыть бы волком, но
лучше прикусить язык. Душещипательные беседы изводят так, будто из
тебя жилы тянут. Переносишь эти муки, чтобы отвести напраслину,
которую на тебя возводят в отместку за… За что – неизвестно ни
доносчику, ни тебе, ни тому, кто призвал к ответу. А угрозы набили
оскомину. Что бы не случилось в округе, отвечает порочный. Бандиты
обнаглели? Подставляй шею. Над тобой висит меч – не ходи, не говори,
не дыши. Руки отвыкли от косы, топора, плуга. Жить уже невмоготу.

Лексо все чаще коротает время в одиночестве, подальше от людей.
Ломал голову, но не мог постичь происходящего. За что наказан Богом?
И как дальше жить? Делать-то нечего. Арбу забрали. Потом пришли за
плугом. Огород зарос чертополохом. Разор.

Поначалу жизнь порочного человека не очень тяготила Лексо. Не
думал, что клеймо позора – мета навсегда. Надеялся, что не сегодня-
завтра избавится от клеветы. Не тут-то было.

Он менялся на глазах. Терял самообладание. Готов был обрушить
свой гнев на любого. Его не признавали за человека. И он жаждал
мести. Власти за то, что она измордовала его, пустила по миру. Людям
– за то, что они несправедливы. Молятся Богу, а души продали дьяволу.
Не то что жить, дышать трудно. Он протоптал дорогу в райцентр. В
поисках правды. не нашел этой правды. Может быть, ее и вовсе нет.
Люди придумали ее, чтобы легче жилось, чтобы было, во что верить, на
wrn надеяться.

Только Дадо и Зали живут в мире, в котором все просто и ясно.
Верят в Бога, берегут обычаи и традиции предков. Однако от того, что
окружает их и что происходит вокруг, испытывают адские муки. И все же
не сломить их. Как хотелось Лексо стать для них опорой!

Друзья легки на помине. Дадо и Зали разыскали Лексо. Они
предстали перед ним встревоженными. И с полным хурджином. На плече
старика висело ружье.

– Всюду бесчинствуют бандиты. Власти высылают в дальние края
всех подозреваемых этих… порочных, –Дадо был встревожен. – Беки уже
забрали. Придут и за тобой. Надо укрыться, пока власти не остынут.

– Уйду и признаю свою вину. Вины же никакой нет.

– Виноват или нет – это никого не волнует. И правый может
оказаться виноватым. Разве ты не понял этого до сих пор?

Зали молчала, всем своим видом просила, умоляла послушаться
мудрого старца. И Лексо решился:

– Пусть будет, как Богу угодно. Я поступлю, Дадо, как ты велишь.
Но дождемся ли покоя? Добьемся ли правды? Не знаю. И никто не знает.
Ухожу. Мне знакомы потайные тропы, непролазные чащи, пещеры. Там нет
зла и горя.

– Вот хурджин с припасами. Кончатся… дашь знать. А это
охотничье ружье сына. Пусть бережет тебя Святой Уастырджи. Пусть
опекает тебя Афсати1(1Афсати – покровитель охотников и дичи).

Не предполагал Лексо, что так круто изменится его жизнь. Никто
не произнес слово «абрек», однако было ясно, что отныне участь изгоя
– удел Лексо. Порой к нему приходила мысль уйти в леса, в горы, но не
хотелось давать лишнего повода для обвинений.

Начальство все решило за него. Но благодарить власть не за что,
проклинать – бесполезно. Людская молва… Она многолика и не очень
разборчива. То превозносит джигита до небес, то низвергает в бездну.
Так что уйди он в абреки, одни будут поносить его, другие добрым
словом помянут. Но ему это уже безразлично. Дадо дурному не научит.

Лексо подобрал хурджин и ружье, обнял Дадо и Зали и скрылся в
зарослях орешника.

6

Лесная дорога знакома и незнакома путнику. Когда-то Лексо ходил
по ней, криком, свистом и пастушьим посохом собирая овец.

Годы миновали с тех пор, как ураган разметал ясные приметы.
Hqwegkh и пешеходная тропа, и сама дорога в глубоких колеях,
заваленная буреломом.

Сердце Лексо заныло от горечи воспоминаний – тиф, смерть родных,
скитания на чужбине. И вот опять сердце гложет чувство одиночества.
Опять Лексо топчет ту же самую дорогу.

Лексо ступает настороженно, не торопясь и не зная, куда идет. А
спешить все-таки надо. Стемнеет, не выберешься из чащи. Дойти бы до
ночлега засветло. Стойбище в эту пору безлюдно, но, может быть, где-
то в нем можно будет приклонить голову на первое время.

Треск веток заставил Лексо вздрогнуть. Он застыл на месте. Ружье
соскользнуло с плеча на ладонь. Шум приближался. Кто-то ломился
сквозь кустарник, кто-то метался вблизи, будто уходил от погони.

Лексо притаился за срубленным дубом. В нескольких метрах от него
шумно пронеслась дикая свинья, остромордая, щетинистая, с вытянутым
хвостом. Вслед за ней в овражек скатился целый выводок.

– Пронесло! – вздохнул Лексо. – Распорет человека, если нарушить
ее размеренную жизнь.

Свинья умчалась вдаль. Лексо не двигался. Думал. Кто вспугнул
зверя? Может, охотник? Вознагради его, Афсати, удачей, однако
встречаться с ним опасно. Кто он? Кем окажется – другом или недругом?
Надо повременить. Никто на ночь глядя не преследует добычу. В лесу же
темнеет быстро.

Лексо прибавил шагу. Воистину дорога как судьба. Тяжела. Берет
на измор. И ведет-то… Во всяком случае, лес отныне дом для него.

– Черт бы все побрал! – не сдержался Лексо и осекся. Нехорошо
поминать нечистую силу в минуты отчаяния. Неизвестно, что тебя ждет
впереди. Лучше молись, проси помощи у святого Уастырджи. – Ты не
одинок в Черном лесу, – усмехнулся Лексо, будто речь шла о
постороннем человеке, – вокруг кишмя кишат божьи твари. Что с того,
что ты умом и речью наделен свыше? Ведь ты тоже удираешь от врага,
как промчавшийся мимо зверь. Он гоним, и ты гоним. Одна судьба, одна
участь. Фу, ты… Начал заговариваться!

Свечерело, когда он выбрался на травянистую пустошь с брошенным
загоном. От дуновения ветерка жесткие метелки трав издавали скрежет.

Лексо жадно вдыхал сухие запахи разнотравья, духота смягчалась
свежестью воды безымянного ручейка.

Загон пустовал. Плетеная ограда развалилась. Кривобокий кош
понуро стоял возле рассеченной молнией чинары.

Лексо повесил хурджин на ветку, в полумраке коша нащупал
ondqrhkjs из пахучего сена и растянулся на ней, обхватив руками
ружье. И вскоре провалился в сон. Изредка всхрапывал, как загнанная
лошадь.

Ветер крепчал, продувая кош – Лексо спал. На небе таяли звездные
россыпи, тучи накрывали их черным войлоком. Проснулся Лексо ближе к
рассвету, когда тьма вовсе загустела. Проснулся не оттого, что
отдохнул и пора было возвращаться к дневным заботам. Разбудил его
протяжный волчий вой. Лексо вскочил, бросился с ружьем к раскрытой
двери коша и оторопел. В двух шагах от него в расколотом стволе
чинары застрял волк. С мощной шеей, с клыкастой пастью. Злой и
бессильный. Угодил в ловушку. у него хватило ярости, чтобы в прыжке
ухватить лакомство – наверняка его привлек запах пищи из хурджина.
Бросок оказался роковым. Хищник успел вонзить зубы в хурджин, но так
плотно угодил в расщеп чинары, что уже не вырваться. Зажатое в тисках
тело намертво застряло в стволе. Попытки высвободиться ни к чему не
привели. Волк вздувался от усилий. Дергался, сникал и снова дергался.
Тщетно. И тогда зверь взвыл, не страшась близости человека.

Лексо понял волка и страха от соседства с хищником не испытывал.
Он разглядывал волка в рассветных сумерках. И волк разглядывал его.
Знал по опыту, ничего хорошего не следовало ждать от человека. Однако
человек стоял неподвижно. Огнедышащая палка не упиралась в морду.
Выть волк уже не смел. Он висел, как тряпка, с раскрытой пастью.
Лексо показалось, что на хурджине появились пятна от слез хищника.

Вряд ли это было так. Человек судит обо всем по себе,
приписывает свои свойства зверю, птице, всему сущему.

Не спешил Лексо завершить противостояние. Рука не поднималась
расправиться с беззащитным зверем . Не зря ведь и горцы в своих
молитвах воздают хвалу Тутыру, покровителю волков.

– Что, дружище, и на тебя нашлась управа. Ты дерзкий вор. Чужим
добром хотел поживиться? Ну, да ладно, как-нибудь сочтемся. На мне
тоже клеймо вора. Потому и сошлись наши пути. К одному стойлу
привязаны, но миру между нами не бывать. Встречи с тобой не рад.
Пусть каждый живет сам по себе. мне не хочется лишать тебя жизни,
хотя и жалости не испытываю. Твой род не переделаешь. А мне хуже, чем
тебе. Человека заставляют жить по-волчьи. А ведь Бог создал нас по
разным меркам. Не сверкай глазищами. Не клацай зубами. Не норови
перегрызть мне горло клыками. Бог милостив. Не даст меня в обиду.
Денно и нощно молюсь об этом. А ты уходи… Живи!

Лексо обошел волка. Зверь присмирел, свесил голову. Лексо
sub`rhkq за задние ноги хищника, вздернул их с силой. Волк взвыл от
боли, но упал на землю и бросился прочь. Очень скоро он достиг кромки
луга, повернулся, постоял неподвижно, потом вскинул голову и наполнил
урочище надрывным воем.

Прав был Лексо – не запахи чурека и сыра привлекли волка, а
вареная курица, которая оказалась в хурджине вместе с другими
припасами. Не привык Лексо завтракать так рано, но он не ел со
вчерашнего дня. Отломил куриную ножку, кусок чурека и стал есть.
Разжевывая чурек, он по привычке мысленно перебирал минувшие события.
Ничему не удивился, ничего его не взволновало – все от Бога. Дичь
ходит кругом, встречи со зверьем неизбежны и еще будут. Охотники тоже
зачастят в лес. Вот об этом стоит подумать. Не все расположены к
добру. Время такое… Совесть не в чести.

Черная пещера в ущелье туманов напоминает крепость. Редкий
человек заглянет сюда, за порожистую реку. Туда и направился Лексо.

Лес оживал, наполнясь таинственными звуками. Шелест ветерка
сопутствовал Лексо с самого утра. Откуда-то со стороны доносился
негромкий шепот ручья. Дышать становилось труднее – подсыхала влажная
листва под ногами, от испарений перехватывало дух.

Лексо замедлил шаг. Прислушался. В ушах звенел монотонный гул,
сплошное жужжание. Запрокинул голову. Над ним на ветке клена завис
пчелиный рой. Пчелы облюбовали ветку с густой листвой и стали
лепиться к ней. Вскоре образовалась живая звенящая гроздь.

Не приведи, господь! Если эти трудяги набросятся на человека, то
не укрыться от них. Лексо замер, даже дыхание придержал. Слава Богу,
пчелы, кажется, угомонились. Что заставило их покинуть дупло? Не
медведь ли лакомился их медом?

Мелкими шажками Лексо пробирается по тропе, то и дело опасливо
озираясь, чтобы ненароком не стать жертвой хозяина леса. Предчувствие
не обмануло путника. Еще издали он приметил огромного медведя.
Косолапый удобно устроился под деревом. Сидел, как человек, на
толстом корне, поочередно запуская лапы в дупло и выгребая янтарную
сладость. Оближет лапу и тут же сунет лапу в дупло.

Ничего не могло отвлечь его от лакомства. и это было на руку
Лексо. Стараясь не шуметь, он взобрался на дерево в надежде дождаться
конца медвежьего пиршества. Все обойдется, если он уйдет в свое
лежбище, не заметив человека.

Руки и ноги Лексо онемели, но он и не помышлял расположиться
поудобнее, боясь навлечь на себя гнев медведя.

Все подчистую выгреб косолапый из дупла. Посмотрел в одну, в
другую сторону, потом сунул голову в пчелиный дом, но тут же выдернул
морду, обнажив красный язык с хорошую ладонь. Только после этого
убрался в чащу леса…

Уже не слышно его тяжелой поступи, уже не трещат под его лапами
ветки. А Лексо все еще не сходил с дерева. Везет же ему. Жаль, что
Афсати явил зверя не охотнику, а горемыке, который вынужден скитаться
по лесу, укрываясь от неправедного суда своих хулителей.

Лишь после полудня Лексо добрался до Черной пещеры. С
незапамятных времен она служит приютом для путников, охотников,
пастухов. От сажи и копоти, от дыма костров ее ребристые стены стали
иссиня-черными, однако дышится в ней легко. Через широкий лаз потоки
горного воздуха беспрепятственно проникают в пещеру. В ней тепло во
всякое время года. Сквозняков нет и в помине. Люди, как могли,
обустроили Богом данное им жилье. Высекли на стенах полки, нанесли
скарб – деревянные чаши, глиняные кувшины. Есть и коса, и топор, и
метла из березовых прутьев. Дров натаскали впрок, и лучины нащипано
сколько надо. Пещера прибрана, чиста, уютна. Только лежанки каждому
гостю всякий раз самому сооружать приходится. Кустарник за порогом.
Наруби веток для подстилки. Накоси травы. Высуши ее на солнце или на
ветру – вот и вся забота.

Пещера прилепилась к скальному выступу. Ведет к ней крутая
каменистая тропа. Урсдон катит валуны на дне ущелья. Бурный поток
пробивается из-под ледника. Спускаться к реке надобности нет. Почти у
самого входа бьет ключом целебная вода. Зря нарекли люди этот райский
уголок Черной пещерой.

Новый хозяин жилища устроил себе лежанку в дальнем углу пещеры и
опустился на плоский камень возле родника. Ни о чем не хотелось
думать. Никаких желаний у него не было. Забыться бы, забыть обо всем,
что произошло с ним. Но кто подарит такое счастье? А разве это
счастье? Ничего не знать, ничего не желать, ни о чем не думать. Можно
уподобиться зверю. Но не волк же он и не медведь, хотя и загнан в
лес. Нет, нет, есть у него желания, есть душа и сердце, и умом
Всевышний не обделил. Минутная слабость… Грех это и пусть Бог
простит его за малодушие.

Встряхнулся, будто не проделал долгого пути и не подвергался
опасностям. Не умел и не хотел быть ни страшилищем, ни посмешищем.
Горцу непростительно обнажать кинжал без нужды и с позором возвращать
в ножны. Играть в прятки с судьбой – не велика радость, но совать
cnknbs в петлю – кому охота? Но сколько можно жить меж двух огней,
висеть над пропастью?

Солнце уходило за перевал. Ущелье наполнялось оранжевым туманом.
Ветерок скользнул со снежных вершин. Похолодало. Повсюду разлита
тишина. И шум реки едва нарушает ее. Тепло пещеры манит покоем. Дай
бог сладких сновидений. Господи, помилуй, ниспошли свою благодать на
эту грешную землю. вразуми заблудших. отведи беду от невинных…

7

Лексо томился безысходностью. Восход и закат смешались в смесь
реального и иллюзорного. Яркие всполохи рассвета опустошали душу
взрывами непостижимой силы. А уход солнца за горы означал прозябание
во мраке пещеры.

Спасало хождение по окрестностям, по склонам, распадкам,
лощинам. Он бродил с косой и топором от зари до зари. Утопал в
обильном травостое и выкашивал его начисто. Росли стога зеленого
сочного сена. От них исходил дурманящий запах разнотравья, который
слышится и в молоке, и в сыре, и в масле. Кому достанется это добро?
Там, за перевалом, найдутся семьи без кормильцев. Найти, наверно,
найдутся, да кто им поможет перевезти сено по нехоженым тропам?

Затупил Лексо широкое лезвие топора – дров в низине и на
взгорьях разбросано видимо-не видимо. За перевалом о дровах только
мечтают, вонючим кизяком пропахли и сами горцы, их одежда и жилища.
Может, бог укажет им, где лежит для них клад. И еще. Возле наколотых
дров торчат, как снопы пшеницы, метелки, сплетенные из лозы белой и
красной березы. Навьючить бы ими ослов и туда же, в дар хозяюшкам.

Хорошо бы отдать им все, все… Эта мысль ободрила Лексо. Он
даже повеселел от такой простой истины – не так уж много надо для
того, чтобы кому-то принести хоть немного радости. Недолго длилось,
однако, это радужное настроение – непривычно оно и для него вовсе
чуждо. Душа саднила. Мозоли на ладонях горели. Не мог избавиться от
ощущения, что на шее – удавка. И это было невыносимо. Тянуло к опушке
леса, к дороге, к человеческим голосам. Что происходит в селе? Может,
власти угомонились? Не размахивают больше хлыстом. Кто знает… Лексо
привык коротать время с лесной дичью. Впору самому одичать,
породниться с хищниками. Припасы на исходе. Горы и леса кишмя кишат
зверьем. На молодь рука не поднимется. Завалить же кабана или медведя
– добро переводить.

Нет, не о том думает Лексо. Все, все правда, а настоящая-то
op`bd`… Зали и Дадо, Дадо и Зали. Что с ними?

Однажды спозаранку, будто он давно решил отправиться в путь-
дорогу, быстро собрался и заспешил вниз по ущелью. Ни разу не
передохнул, пока впереди не поредела чащоба и перед ним не запестрела
чересполосица нив, со скирдами соломы и рябью маслянистых отвалов
пашни.

Залюбовался Лексо полем. Перестук колес брички оторвал его от
созерцания милых сердцу картин. Он преобразился мгновенно –
подобрался, лицо посуровело, вытянулось. Взгляд устремлен на
проселок, по которому стучат хорошо смазанные колеса. Путники едут
налегке или кони у них добрые. Кто они и куда направляются?
Разгадывать загадки не пришлось – это казенные люди. Бричка
исправная, лошади тоже, сбруя… Седоки вооружены винтовками. Их
двое. Двое других сидят позади с перевязанными руками. Конвой
сопровождает арестантов. Не таких ли горемык, как он?

Лексо обмотал лицо башлыком и, как только бричка поравнялась с
ним, ухватился за вожжи. Молодые милиционеры, увидев вооруженного
человека с закрытым лицом, с перепугу ошалели. Лошади подчинились его
крепкой руке. В следующее мгновение винтовки конвоиров оказались за
плечом лесовика, а их владельцы свалились на обочину дороги. Они не
успели оказать сопротивление. Растерянно глазели на джигита, так
быстро и ловко распорядившегося их участью. Тем временем Лексо
перерезал веревки, которыми были стянуты руки арестантов. Те
спрыгнули с брички, даже не поблагодарив своего спасителя. Стали
разбирать вещи.

– Это мое.

– А это мое.

– А это его, – сказал один из спасенных и перебросил мешочек
милиционера за спину. И еще гадливо усмехнулся.

– Положи на место! – строго сказал Лексо. Тот пожал плечами, но
повиновался. – Поезжайте, – обратился он к милиционерам.

Конвоиры поспешно взобрались на бричку и хлестули лошадей –
подальше от беды. Когда смолк цокот копыт, один из арестантов сказал
Лексо с упреком:

– Что струсил? Прикончил бы их и концы в воду.

– Верно говоришь, – поддержал его товарищ по несчастью. – Они
нас хорошо запомнили. С них спросят, вот и накаркают, чего не
следует. Зря ты их упустил, – взъелся он на Лексо.

Лексо смерил его надменным взглядом и резко бросил:

– я не убийца. У них тоже есть матери и родные. Храбрость нужна
в другом деле. Не знаю, что с вами стряслось и куда вас черти
понесут. Проселков на Земле не счесть.

– Мы одного поля ягоды. Так я понимаю, – ответил один из
освобожденных.

– Какого еще поля, какие ягоды! – оборвал говоруна Лексо.

Только теперь он присмотрелся к бедолагам. У одного из них нос
перекошен, на шее глубокий шрам. Нечист на руку этот Шрам, – отметил
он про себя, окрестив кривоносого Шрамом. – А напарник тщедушен,
серые кошачьи глаза неподвижны, будто смотрят в одну точку. Кошачий
Глаз и Шрам воистину одного поля ягоды. Наградил, нечего сказать, Бог
приятелями.

– В село нам путь заказан, – сказал Кошачий Глаз – кличка как
нельзя лучше подходила к его невзрачному облику.

– Тогда нечего мешкать. Возьмите винтовки.

Лексо был недоволен случившимся. Впрочем, была и польза, он
узнал, что охота на порочных в селах продолжается. Это откровение
привело его в уныние. А эти “джигиты”, видать, оставили за собой
грязный след. Что ж, чему быть, того не миновать.

Шрам шел спорым шагом. Кошачий Глаз едва волочил ноги, то и дело
оглядывался на Лексо: не пора ли отдохнуть и долго ли еще бродить им
по чернолесью? Спросить не смел. Дружки почувствовали характер и
хватку своего спасителя, и перечить ему не хотели.

Спутники Лексо ожили в пещере. Она пришлась по душе их черным
душам – в этом Лексо уже не сомневался.

– Здесь можно и перезимовать, – сказал Шрам.

Дружок согласился с ним. Лексо помолчал, потом повелел им
набрать для лежанок веток и сена. Те повиновались. Отношения между
ними определились сразу же, менять их гости не намеревались. Неровен
час, хозяин пещеры выдворит ослушников и тогда никто не придет им на
помощь. Одно обстоятельство обрадовало Лексо – удальцы оказались
запасливыми, мешочки набиты провизией. Шрам спросил Лексо, видать,
хотел наладить отношения:

– Большая у тебя семья?

– Невеста с дедом.

– У нас побольше. Наш побег причинит им горе. Руки у душегубов
длинные. Так думаю.

– Так оно и будет, – поддакнул Кошачий Глаз. Привык, кажется, во
всем соглашаться с задиристым дружком. В голосе его не было тревоги.

Странные люди. Лексо ни о чем не спрашивал собеседников. Они
сами охотно рассказали о себе и о своих проделках. Дружат давно, чуть
ли не с детства. Шрам – ведущий, Кошачий Глаз – ведомый. Шкодили с
малолетства. То яйца унесут из-под курочки-наседки, то из рассола
круг сыра уволокут, то еще что натворят. Закрепилась за ними слава
воришек, они же по глупости закоренелой считали себя чуть ли не
абреками. Насмешки сверстников, упреки и увещевания старших им
нипочем. Шалости вошли в привычку и с годами уже на баловство не
походили. Кто-то в загоне не досчитался барана, у кого-то оборвали
кукурузу. Не все грехи брали на себя. По-настоящему грешили другие,
местные или пришлые – неизвестно. Но подозрение все время падало на
этих мелких злоумышленников. Вот и на этот раз поплатились за
преступления грабителей с большой дороги. В чужом пиру похмелье.
Поначалу они не придавали значения угрозам властей, когда же время от
времени их запирали в комнатку с решетками, страх обуял бедолаг.

1 Хандыг – рассол из кипяченой воды для сыра.

“Откуда у этих людишек такая жестокость? В любую минуту готовы
казнить невинного. За что? По какому праву? – Лексо с открытой
неприязнью разглядывал соседей. – Страх и трусость вылепят из
человека и убийцу, и предателя, и доносчика. Нельзя спускать с них
глаз, оружие доверять только в крайнем случае. Вразумить воров вряд
ли удастся, но держать в узде – необходимо”.

К чувству неприязни примешивалось другое чувство – жалость. Не
сложилась у них жизнь. Стать бельмом в глазу односельчан – участь
изгоя. И самое страшное в том, что это как-то поощряется властями.
Что станет с ними на чужбине, на месте высылки? Совсем потеряют
человеческий облик, оборвутся родовые корни, забудется фарн предков.

Лексо обескуражен собственными рассуждениями. Ведь эти недоумки
правы. Пусть они и не одного поля ягоды, но сидят-то рядышком, на
одной полочке. Порочные, да еще беглые… Кто повинен в их
замороченной судьбе? Власти. Однако где они, эти порочные? Сколько уж
скитается по лесу и ни разу не встретил их. Может, их и вовсе нет.
Тогда кто же грабит и убивает людей на дорогах?

– Ты спас нас от высылки, – Шрам прервал размышления Лексо.

– Не высылка эта – петля.

– Мы отомстим обидчикам, – покосился Кошачий Глаз на винтовки, и
сам же испугался своей решимости.

– Кровь кровью не смывают, – урезонил Лексо храбреца.

– Не темни. Что ты предлагаешь? – Шрам был менее уступчив.

Ответа у Лексо не было. Будь все так просто, не прозябали бы в
этой дыре, не обтирали бы закопченные стены пещеры. Он сказал как-то
уж слишком буднично:

– Утро вечера мудренее. Давно сказано. – Про себя же подумал:
надо занять их делом, пусть выворачиваются наизнанку, дурью меньше
будут маяться. – Нам бы дровами запастись…

– Дров много там, – возразил Шрам.

– Дрова помогут нам выжить.

Шрам и Кошачий Глаз недоуменно переглянулись, однако препираться
не стали – знали, что пользы от этого не будет.

– Родные дома далеко. Село Калиат – под боком. Там топят
кизяком. Мы дадим горцам дрова, они нам – хлеб и мясо. Припасы
кончаются. Надо думать о завтрашнем дне.

Дружки не возражали – можно размяться, и сами будут сыты, и
калиатцы не окажутся в накладе. С того дня с утра до вечера ущелье
оглашалось стуком топора. Топор был один на троих. Сменяли друг друга
и не уставали. Настроение обитателей пещеры изменилось к лучшему –
порой даже шутили, вспоминали всякие веселые истории из жизни
односельчан. Лексо с любопытством наблюдал за тем, как разбойнички
возвращались к полезному труду. Скучать было некогда

Штабеля дров радовали глаз, но и тревожили немало. Шрам и
Кошачий Глаз не скрывали своего беспокойства – куда девать столько? И
тогда Лексо сказал:

– Схожу в село. Поговорю со стариками.

– Дай-то бог, – взмолился Кошачий Глаз.

– Вернусь к вечеру, – сказал Лексо таким тоном, словно
предупреждал: не терять головы, не безобразничать!

Перевал был крут, тропа будто выложена камнем – нигде ни
травинки. Это по ней навьюченные животные и стада спускаются в ущелье
туманов. Лексо одолел перевал около полудня. Внизу на плоскогорье
лепились сакли горцев с плоскими кровлями и глазницами окошек, узкими
двориками и небольшими пристройками. Царство камня… Деревом здесь
или не умели, или не хотели пользоваться. Кизячный дым плескался на
ветру по утрам и вечерам. Стены каменных заборов облеплены свежими
навозными лепешками животных – топливо в Калиате заготавливали впрок.

С высоты перевала Лексо высмотрел строение, которое выделялось
своими размерами и черепичной крышей. Канцелярия. Или школа. А может
a{r|, дом священника… Вот он-то ему и нужен! Он ближе к людям,
знает их нужды.

Священник принял Лексо радушно. Статный молодой богатырь с
черной бородой, с веселым прищуром внимательных глаз располагал к
себе сдержанной манерой вести беседу и рассудительностью. Хлеб да
соль, здесь гостя всегда привечают от души. Хозяин дома никогда не
позволит себе бестактные расспросы: кто да что, почему да отчего…
После приветствий и обильной трапезы – Лексо даже обмяк от курятины,
от пирогов с сыром, от густого хмельного пива – он спросил, стараясь
не вызывать у понятливого благообразного служителя церкви недоумение
или хотя бы удивление:

– Много в вашем селе беспомощных людей?

– Как не быть? Время такое.

– И вдовы есть? И семьи без кормильцев? – продолжал Лексо.

– Ты, видно, добрый человек, – заметил священник, – если тебя
волнует участь сирых и обездоленных.

– Я сам один из них, – не сдержался Лексо.

Священник выпятил полноватые губы: дескать, тогда о чем же речь?
Его все больше занимал этот исполин, по-детски простодушный, однако в
обиду себя не даст, судя по спокойному нраву. Что же привело его в
село? Только про себя мог позволить себе хозяин дома задать такой
вопрос. Лексо почувствовал это.

– Мы можем помочь этим людям.

– Кто может помочь? И чем? – священника распирало любопытство, и
он этого не скрывал.

– В ущелье Туманов есть большие запасы сена и дров. Пастухи
перекочевали поближе к селам, – святая ложь не покоробила Лексо, – мы
могли бы все это отдать бедным людям – вдовам, сиротам, немощным
старикам. Зима не за горами.

– Да возблагодарит тебя и твоих товарищей Бог, сын мой! Однако
платить-то нищим нечем, – вздохнул поп.

– Да нет же, нет, – возразил Лексо. – Был зиу, когда косили
сено, заготавливали дрова. Мы от души, Христа ради…

– Слава Богу и тем, кто служит ему верой и правдой. Как
доставить ваш дар в село? Ну, да ладно, об этом мы поговорим на
ныхасе.

– Есть в селе достойные мужчины? Верю, найдутся.

– Бог не обделил нас своей милостью.

– Соберите зиу. Лошади и ослы, наверно, не перевелись в Калиате.
Onm`dnahrq недели две, чтобы переправить сено и дрова через перевал.
Люди будут довольны.

Священник не мог понять: кто этот божий посланец? Да не оскудеет
его рука! Пусть сопутствует ему удача! Хозяин не захотел оставаться
неблагодарным – милость божью испросил для гостя, однако не мог не
поинтересоваться и самым обыденным.

– Тебе-то чем помочь? Каждый человек нуждается в поддержке и
заботе.

– Нас там несколько человек. Припасы кончаются, – признался
Лексо.

Гостеприимный хозяин кивнул головой, пригласил соседа, и пока
Лексо рассматривал кривые улочки села, переговорил с ним. Настало
время прощаться. Гостя проводили до перевала с обвешанным хурджинами
крикливым ослом.

На второй день в ущелье потянулись караваны вьючных животных.
два раза в день оборачивались. И так в течение трех недель. Но вот
дрова и сено уже в Калиате. Священнослужитель сам роздал дары Лексо
нуждающимся. Доброхотам же прислал свое благословение, три пирога,
жареную индейку, бочонок пива.

– И это все? – недовольно спросил Шрам.

– Не сотвори зла, за добро воздастся Богом, – проговорил Лексо.

– Хвала Всевышнему! – Кошачий Глаз всегда с кем-то должен
соглашаться.

– Хвала, – процедил сквозь зубы Шрам. Ссориться с Лексо не
хотелось, и все же не унимался: – Не воздастся ли, однако, нам за
доброту лихом? Жители Калиата тоже не ангелы с крылышками.

Лексо понял Шрама и сказал:

– О порочных там не слыхали. Живут спокойно.

Сказал так, а самому подумалось: умудренный жизнью священник
наверняка догадывался о том, кто его незваный гость, но сан и ум да и
простая человеческая порядочность не позволили ему слишком
любопытствовать. Он щедро отблагодарил Лексо и его товарищей. В
хурджинах, которые прислал служитель церкви, было сушеное мясо,
копченое сало, кукурузная мука, круги поджаристого чурека и соленого
сыра.

Лексо испытал какое-то особое, тихое умиротворение, получив
благословение священнослужителя. Напутствие его он воспринял как
отпущение грехов – душа спокойна, помыслы чисты и безмятежны. Было от
чего возрадоваться. Но божья благодать не всякой твари ниспослана.

– Порочные люди… Пещерные люди… – однажды обмолвился Лексо.

– Чем тебе не приглянулась наша пещера? – воззрился Шрам на
Лексо. – И предки наши в пещерах жили и, слава Богу, не перевелись.

– Жили… Потом начали строить дома.

– Ты хочешь строить дом? – не поверил своим ушам Шрам.

Кошачий Глаз безмолвствовал. Еще не решил, кто из них прав и к
кому присоединиться, чтобы не промахнуться.

– На берегу реки, над обрывом, под огромным буком присмотрел
поляну. Валяются там валуны и скальные обломки. Бери и строй. Будет,
где принимать гостей.

– Каких еще гостей? – Шрам уставился на Лексо.

– С гор к нам могут пожаловать наши новые друзья. и горемыки, на
нас похожие, еще найдутся.

Шрам и Кошачий Глаз молчали. Если хозяин пещеры надумал что-то,
то так тому и быть. Да и то – загнали их в пещеру, как зверей, не
дают им жить в домах. Что же получается? Не люди они, что ли?
Дикарями их считают?

Кошачий Глаз понятливо пожимал плечами. У Шрама злобно сверкали
глаза. Лексо разгадал ход мыслей этого прыткого правдоискателя и был
доволен. Проняло, значит, будет работать в поте лица.

Как-то Шрам долго бродил по берегу реки. Вечером, вернувшись в
пещеру, уставился на Лексо. и спросил:

– Когда начнем?

– Завтра.

Утро выдалось пасмурным. Туман стлался над рекой серой пеленой.
Ущелье от реки до пещеры словно завалено снегом – сплошь покрыто
пушистым туманом.

Мужчины засучили рукава. Расчистили поляну. Потом собрали в кучу
скальные обломки, складывая отдельно плоские плиты, отполированные
временем.

На это ушло дня три. О фундаменте поначалу речь не шла. Где
взять лопату, кирку, известь, песок? Да и кто распорет скальную
твердь, чтобы в основание заложить плиты пошире и на них возводить
стены. Сооружение фундамента заняло много времени. Работали до
изнеможения. Рычагами из молодых дубков перекатывали глыбы, ставили в
ряд, чтобы основа будущего дома была прочной. На глаз выходило три
метра на шесть. Предполагалось иметь в доме два окна и дверь. Это
потом. Пока же глыбы да плиты, валуны и булыжник…

Лексо подгонял дружков, сдабривая строгие наставления
qnknmnb`rni шуткой. Но не всегда это получалось. Порой слова словно
застревали в горле. Шрам и Кошачий Глаз стали замечать, что с их
вожаком творится что-то неладное – начал сдавать, уже не было
первоначального напора. Однажды утром Лексо сказал товарищам:

– Вы тут… это… постарайтесь… Потихоньку, полегоньку… А я
проведаю своих. Дурные сны мне снятся. Неспокойно на душе.

– Опасно. Схватят тебя, – сказал Шрам.

– Будь осторожен, – добавил Кошачий Глаз.

– Что вы загодя хороните меня? Скоро вернусь, – спокойно сказал
Лексо. Он был благодарен этим изгоям за заботу и тревогу.

Как в воду глядел Лексо, когда заговорил о похоронах.
Предчувствие и на этот раз не подвело его. Не напрасно ныло сердце
все эти дни.

Как всегда, после возвращения в родное село, Лексо завернул на
кладбище, сказать усопшим рухсаг. Невдалеке мальчонка пас овец.
Суетился, кричал на подопечных – пора было гнать овец домой. Лексо
помог ему собрать животных, и он успокоился.

– Ты чей, такой глазастый? – Мальчик назвал имя отца. – Да, да,
будь счастлив. Расти большой. А это… Кто умер? – внимание Лексо
привлекли свежие могилы.

– Это?.. Зали и дедушка Дадо.

– Как ты сказал? – переспросил Лексо и пошатнулся.

– Зали и дедушка Дадо, – повторил мальчик.

– Что случилось? Когда?.. – растерянно бормотал Лексо.

Пастушок увидел, как побледнел незнакомец, как расширились его
глаза, а в глазах – боль, страшная, невыносимая. Вот-вот разревется,
начнет бить себя по голове. Чем помочь этому человеку? Если он
убивается, значит, это были близкие ему люди. Он ничего не знал, не
слышал. Теперь он знает, теперь услышал. Как и что случилось – об
этом тоже должен узнать и услышать.

Окаменел Лексо. Душа мертва. Лицо безжизненно. Сил нет – и
мыслей не собрать, и не сообразить, что предпринять. Помог мальчишка.
Он взял его большую руку и сказал:

– Дуги похитил Зали. Она убежала от него и повесилась. Дедушка
Дадо помер в тот же день.

Лексо молчал, потом сказал:

– Ты меня знаешь?

– Знаю. Ты – охотник.

– Да, да… Охотник на диких… кабанов, – хотел сказать
Sлюдей”, но вовремя спохватился – это напугало бы маленького пастуха.

Мальчик погнал овец домой. Лексо обходил могилу за могилой. От
кладбищенской тишины веяло холодом. Сердце грохотало в груди
толчками. От резких толчков дыхание перехватывало. «Вся моя родня,
все близкие люди в мире ином. Один я, неприкаянный скиталец, здесь.
Может быть, мне и места не найдется рядом с ними, и прах мой
успокоится на чужбине». Лексо страшится одиночества своего и горькой
участи своей. «Простите меня за то, что было, – произнес он упавшим
голосом, – и за то, что еще будет. Будет… Не убийца я. Мститель.
Приму грех перед Богом и людьми – отомстить злодеям обязан. Пусть
покарает меня Всевышний, если заслужу его гнев. Другого суда над
собой не признаю. Простите и примите мою клятву… мстителя. Имею это
право. Других прав лишен с малолетства».

Сумерки сгустились. Кладбище утопало во тьме, и уже не различить
могильные холмики – сплошное бугристое поле.

С трудом унял боль в сердце. Сейчас, как никогда, надо
собраться, чтобы мысль не растекалась. Он решился сделать то, что
оправдает его перед земляками и перед самим собой. Лишить жизни
человека вправе один Бог. Но и раб Господний, создание Божие, коль
принуждают его к этому, вправе сделать это.

Лексо вздохнул облегченно – все стало на свое место. Этой ночью
свершится то, что не могло не свершиться. Пусть падут на его голову
проклятия людей, отступать не намерен.

Село отошло ко сну раньше времени. Дневные тревоги и ночные беды
остаются за крепкими запорами. Дома утопают во мраке. Светятся лишь
редкие окна. По этим тусклым огонькам можно судить о состоятельности
их владельцев.

Тепсару лучина не нужна. Керосиновая лампа пылает во всю ширь
окна. Похоже, принимает гостей. Чудно. Лексо, сам того не подозревая,
стоял у резных ворот давнего недруга. Прильнул к плетню. Прислушался.
Голосов не слышно. Лишь по тому, как люди за столом размахивают
руками, можно понять, что говорят громко, не стесняя себя этикетом
застолья. Тепсар не поскупится на обильный стол, гость ведь полезный
нужен позарез.

– Благодарение Богу, – прошептал Лексо. – Тепсар с сыном вышли
проводить гостя… Чеми-сардара. Благодарение Богу, – повторил Лексо.

Хмель качал Чеми из стороны в сторону. Дуги развязал узду на
коновязи, подвел коня к крыльцу. Хозяева помогли Чеми взобраться в
седло. Ворота захлопнулись со скрипом. Пьяный всадник двинулся вдоль
skhv{, покачиваясь, как мешок. Дуги вел коня под уздцы, чтобы седок
не свалился. Лексо находился рядом, в двух шагах от нелюдей, ступал
по их пятам, не упуская их из виду. Ждал, когда поравняются с
канцелярией. Вдруг Чеми рыгнул и сказал:

– Ты, Дуги, настоящий… джигит. Похитил невесту этого… Лексо.
Погибла она. Что поделаешь. Найдешь другую. Ничего не бойся… В
обиду не дам.

Лексо выхватил кинжал, всадил его в грудь насильника. Дуги
рухнул замертво. Потом он сбросил с коня Чеми. Тот потерял дар речи.
Наконец, пролепетал:

– Ты… ты… Откуда?..

– С того света. Пришел за тобой.

– О, о… – больше сардар уже не произнес ни звука, неуспел –
кинжал Лексо вошел в его жирную грудь.

Все произошло мгновенно и неожиданно просто. Но Лексо не испытал
чувства удовлетворения. Его охватило какое-то тупое безразличие.
Утолил жажду крови и сам как будто кровью изошел. Однако силы не
покинули мстителя. Едва коснувшись стремени, взлетел в седло.

– Конь тебе больше не понадобится, Чеми-сардар. Дорогу в ад ты
пройдешь пешком.

Конь споро перебирает тонкими ногами, идет ходко, размашисто.
Спит село, отдыхают люди, чтобы поутру содрогнуться от жуткой вести,
как они содрогнулись, услышав о гибели Зали и смерти Дадо. Око за
око. Зуб на зуб. Так велит обычай предков.

Всадник миновал глухую улицу, выбрался на взгорок на окраине
села. Оглянулся, прощаясь с родным уголком, с кладбищем, со всем тем,
что связывало его с земляками. Лес и горы спрячут и от погони, и от
властей. Они теперь не страшны ему. Благодарение Богу! Свершилось!

– Стой! – Из кустов раздался визгливый голос.

Лексо придержал коня, всмотрелся туда, откуда его окликнули.
Кусты зашевелились. Кто-то велел зычным голосом:

– Сойди с коня!

Лексо молча повиновался. Легко спрыгнул со скакуна и ждет, что
будет дальше, что еще прикажут эти полуночники.

– Положи винтовку на землю! – в кустах объявился еще один
разбойник.

Лексо выполнил и его волю. Другого такого послушного – поискать!

– Сними… кинжал, – этот, видно, совсем молоденький, как не
старался, а повеление его прозвучало просительно, будто хотел
onbhmhr|q за то, что происходит.

Лексо угодил и ему. Развязал ремень, кинжал положил рядом с
винтовкой. Потом повернулся к грабителям спиной и сказал:

– А дальше что?

– Это Лексо! Я его у следователя видел! – вскрикнул один из
грабителей.

– А это конь Чеми-сардара!

– Лучше не связываться с ним!

Грабители выбрались из кустов, заговорили наперебой.

– Прости нас, Лексо. Темно. Не узнали тебя, – зачастил знакомец
по следствию в райцентре.

– Чеми подарил тебе коня? – поинтересовался тот, у которого
зычный голос.

– Куда путь держишь? – спросил третий.

– Может, к нам присоединишься?.. – заискивающе сказал молодой.

Лексо молчал. Кинжал снова украсил сильную его фигуру. Подобрал
Лексо и винтовку. Вскочил на коня.

– Ищите меня в ущелье Туманов, – обронил он и тронул коня.

8

Село словно вымерло. Не слышно гомона детворы. Женщины по
вечерам не собираются посудачить. Мужчины больше времени проводят на
ныхасе. Сиднем сидят на гладких валунах и молчат. Сельчане
встречаются только на похоронах. А так живут врозь, оберегая покой
семьи надежными задвижками. Громкого слова не услышишь. Все опасаются
даже безобидных упреков. Люди, чуть что, хватаются за кинжалы. Угрозы
не остаются пустыми обещаниями. Молитвы не приносят покоя. Все чаще
улицы оглашаются рыданиями и проклятиями – разбойники распоясались,
бесчинствуют по ночам и даже средь бела дня. Что богатый, что бедный
– им все равно.

Старики на ныхасе перебирают четки, жуют табак, молчат. Как
избежать новых несчастий? Нельзя вечно обретаться в тупике – впору
вконец озлобиться.

На ныхасе теперь часто упоминается имя Лексо. Тепсар исподволь
подогревает стариков, как бы невзначай пересказывает всякие слухи. В
его россказнях то и дело всплывает это имя. Так, между прочим.
Понемногу завсегдатаи ныхаса начинают привыкать к этому. Да и то
правда, что удержу не знает Лексо и вряд ли забудет, как с ним
обошлись. Ловкий, храбрый, он сумеет досадить кому угодно, когда
scndmn и где угодно. Никто не сомневается, что Лексо отправил к
праотцам Чеми-сардара и наследника Тепсара. И было за что, хотя об
этом предпочитают помалкивать. Ну, а угон скота – это ему что через
плетень плюнуть. Никому не обуздать его. В селе нет равных ему по уму
и смелости.

Не бескорыстен Тепсар, – это все понимали, – однако старики
начали прислушиваться к его голосу.

– Надо сжечь дом Лексо дотла!

– Это распалит его еще больше, – кто-то возразил Тепсару.

– Зато будет знать, что и его можно стреножить.

– Ох, и наплачутся многие из вас.

– Пусть соберется все село, пусть Лексо поймет, что это Божья
воля. Мы сильны, когда вместе. Терпеть злодеяния грабителей и убийц –
стыд и срам, – говорил Тепсар не по возрасту запальчиво и дерзко.

Разное думалось сельским мудрецам, на разных весах взвешивали
зло и добро, но сошлись на одном – пора кончать с напастью, иначе
житья не будет ни им самим, ни их потомкам.

Рано утром глашатай Серо обошел улицы Фарсагдона, приглашая
жителей исполнить приговор ныхаса – сжечь дом Лексо, злодея, столь
уже досадившего обществу. Мало удовольствия видеть сожжение жилища
односельчанина, и все-таки у подворья Лексо собралась целая толпа.
Те, что помоложе, разломали плетень, обложили сухим хворостом дом со
всех сторон. Из жилища ничего не вынесли. Все, чем богат Лексо,
должно превратиться в пепел. Мальчики, не понимая что творят, бегали
по двору с факелами из соломы. Очень скоро языки пламени расползлись
по стенам. Полыхнул деревянный коридор. Огонь перекинулся на хлев и
сарай.

Дом пылал, черепица трескалась. Пламя пожирало балки крыши,
обугливало саман. Постыдное зрелище причиняло боль старикам, до той
поры покорно внимавшим наущениям Тепсара. Молодые резвились по
недомыслию. К ним поздно приходит озарение мудрости. Дети с визгом и
криками носились вокруг пожарища – с них спроса нет.

Сожжение дома Лексо походило на казнь беспомощного человека,
заживо брошенного в костер. Жуткая картина расправы сельчан,
учинивших самосуд, их самих ввергло в ужас, и они не скрывали этого.
До скончания века будут помнить свою причастность к беде Лексо. От
вины за грех не избавиться. Каждый про себя молится Богу, просит
милости и пощады. В страхе перед карой Всевышнего они разбредаются по
улочкам села, озираясь на тлеющее пепелище. А оно дымилось, напоминая
edjhl запахом, что был совершен грех, большой грех.

Вскоре ветерок разметал по селу черный пепел.

Дом Лексо сожжен. Но мир не пришел в село. Страха не
поубавилось. Может статься, сегодня он посетит даже души тех, кто
прежде не знавал его.

Ущелье Туманов продувается ветрами во все времена года.
Обитатели ущелья живут на сквозняке и даже сквозь сумеречную муть
замечают все, что происходит окрест. Не успел пришелец выйти из
чернолесья, как его тут же окликнули.

– К тебе не подкрадешься незаметно, – проворчал пришелец, увидев
Лексо, и пошел навстречу.

По зычному голосу Лексо узнал недавнего грабителя. Удивления не
выказал, радости тоже. Простодушно поинтересовался:

– С чем пожаловал?

– С доброй вестью, Лексо!

– Выкладывай, – велел Лексо и заглянул в глаза нежданного гостя,
пытаясь выудить в их застылой серости хоть что-то, потом спросил с
усмешкой: – Давно тебя назначили вестником добра?

– Не обижай, Лексо. Я пришел с открытой душой. Одного поля
ягоды.

– И этот с ягодами! – ухмыльнулся Лексо, кто только не
набивается в побратимы, вслух же предложил гостю: – Пойдем.
Поговорим.

– Крепость строишь? – удивленно воскликнул пришелец. – Гавди
такого еще не видел. – Внимательно осмотрел окрестности, провел рукой
по стенам строения.

– Полно камней. Валуны разбросаны вокруг, скальные обломки.
Приводим землю в порядок. Так-то будет лучше.

Гавди покачал головой. Понял, что расспросы тяготят хозяина.
После скудной трапезы воззрился на обитателей заповедной глуши и
изрек:

– Прощение всем вышло. Большое начальство помиловало нас. Все
грехи отпустило. Вернись в отчий дом и трудись. Корми семью. Живи по-
человечески. Никто тебе не указ. – Словоохотливый Гавди продолжал бы
сыпать добрыми вестями, но осекся, уловив жесткий взгляд Лексо. – Ты
не веришь?

– Не могу. Кто сказал? Когда?

– Бог услышал наши молитвы! – воскликнул Кошачий Глаз.

Шрам не возникал. Его терзали сомнения. Он ждал решения Лексо.
Вожак погрузился в раздумье – не понять, рад он этому проныре Гавди
или его настораживают новости.

– Встретился мне Беки. Он и просил сообщить тебе про указ.

– Беки вернулся! – Лицо Лексо смягчилось, в глазах потеплело. В
каком-то внутреннем порыве развернул плечи. Перемену в настроении
Лексо заметили все – и гость, и сожители. – Собирайтесь! Идем к
людям. – Лексо поднялся и отвел Шрама в сторону. – Оружие спрячь. И
понадежней. Кто знает, может, снова придется пуститься в бега.

Вскоре Шрам и Кошачий Глаз вернулись со своими скромными
пожитками.

Путники шли гуськом по нехоженой тропе. По очереди садились на
коня. Молчали, не хотелось расплескивать добрые чувства, которые
согревали им душу. На опушке леса распрощались по-братски. Одного
поля ягоды, усмехнулся Лексо. Шрам похлопал скакуна по загривку.

– Хорош конь!

– Он твой. Дарю. Мне приведешь какую-нибудь кобылу. Все-таки
помощь. Хозяйство-то порушено.

– Спасибо, брат, жди меня. Нам теперь нельзя расставаться.

Кладбище сплошь заросло бурьяном. Могильные холмики едва
различимы. Лексо сложил свои пожитки под деревцем и начал прибирать
могилы родных. Повыдергивал бурьян, вычистил мусор, поправил
покосившиеся деревянные надгробья. Прошептал молитвы, прося Бога
ниспослать упокоя ушедшим в страну мертвых.

Пепелище отчего дома не поразило Лексо. Еще на кладбище
почувствовал запах гари. Отрешенно уставился на то, что осталось
после пожара, что и пламя не смогло уничтожить. Бревнышки какие-то,
куски железа, кирпичный лом. Созерцание разора не привело его в
ярость, не вызвало негодования. Спокойно принял очередной удар
судьбы. Не впервой начинать с пустого места. Надо жить. Засучить
рукава. Мешкать нечего, но прежде поговорить бы, однако, с Беки.

– Не горюй, Лексо. Нам с тобой не привыкать ходить по острию
ножа. На роду написано…

– Беки! – товарищи по несчастью крепко обнялись. – Пусть бог
воздаст тебе за добрую весть. Ничего не могу понять. Боюсь попасть в
мышеловку. Власти умеют расставлять сети, устраивать ловушки.

– Власть называется Совнарком. Несколько дней повторял это
слово, чтобы запомнить. И еще Республика. Наша, Горская. Так мне
говорили. Эта власть приказала простить всех, кто ошибался. Мы-то
mhjncd` никого не грабили. Но и разбойникам дают вольную. Ходить
никуда не надо. Живи, работай, соблюдай закон.

– Если так… Это хорошо… Слава богу!

– Что собираешься делать? Ни кола, ни двора. Поживи у нас.

– Дом Дадо пустует. Устроюсь пока там. Ну, а потом… Руки, ноги
целы, голова на месте. Не пропаду.

Вдвоем обошли жилище Дадо. Проветрили комнатки. Прибрали скарб.
Вычистили дворик, пристройки, хлев. В хлеву обнаружили ящики для
пчелиных ульев. Их было восемь. Когда-то старик разводил пчел, и эти
трудяги одаривали Дадо янтарным медом. С годами ему все труднее было
справляться с заботами о пасеке, и он кому-то подарил свои ульи.

– Вот этим и займусь, – показал Лексо на ящики.

– В добрый час, – сказал Беки.

– Ты не слышал, кому Дадо отдал ульи?

– Нет. Разыскать пасечника, однако, можно. Обещаю помочь.

– Ради бога. Мне это теперь очень нужно.

Спустя немного времени порог дома переступил мальчишка лет
четырнадцати. Ясноглазый, с веселой рожицей под вьющимися черными
волосами.

– Ты чей, джигит? Каким ветром занесло? – обрадовался Лексо
появлению юного гостя.

– Я – сын Беки. Мать прислала тебе поесть, – парнишка выложил на
стол теплый чурек, копченое мясо, кувшин кваса.

– Долгой тебе жизни, дорогой. Как зовут?

– Хетаг.

– Пусть святой Уастырджи окажет тебе такую же помощь в трудную
минуту, какую оказал твоему святому тезке, Хетагу, в беде.

Мальчик, наверно, был не знаком с преданием о спасении Хетага –
неловко перебирал ногами, потом смущенно попрощался.

Теплое чувство от посещения его жилья жизнерадостным подростком
не покидало Лексо весь вечер. чистота юности брызнула на него
радостным светом.

Встречи Лексо и Хетага приносили им обоим радость. Они быстро
привязались друг к другу. Паренек восхищался своим старшим – наслышан
о его доброте и бескорыстии, мужестве и смелости. Старался во всем
походить на него, ловил каждое движение и взгляд, мгновенно выполнял
поручения, ходил по пятам, слушая его веселые истории, и не мог
понять, как можно обижать такого хорошего человека.

Лексо же, общаясь с Хетагом, как бы возвращался в детство, на
dsxe становилось светло и покойно. «Мой ангел-хранитель», – так
называл он своего юного друга.

Село, как всегда, разделилось во мнении на два лагеря. По улицам
бродили разнотолки. “Смену себе готовит, – говорили недоброжелатели,
– свихнется парень, сладу не будет”. Раздавались и другие голоса:
“Вырастет Хетаг настоящим мужчиной. Наберется ума”.

О чем бы не шептались сельчане, самого Лексо они сторонились.
Одни побаивались быстрого на расправу лесовика. Другие стыдились
злодеяния, совершенного скопом по коварному наущению. Жил Лексо
жизнью отверженного человека. Ни с кем не общался. Работал от зари до
зари. Надо жить – звучала в ушах заповедь старших.

Собрал пепел в кучу, потом рассыпал его по огороду, чтобы не
разносило ветром по селу. На расчищенном пепелище вырыл ямы для
столбов – решил ставить деревянный дом. На большее пока не
рассчитывал. Появились и помощники. Беки с сыном находились рядом
неотлучно. Пришел и Тедо. Он вместо приветствия продолжил давний
разговор с земляком, с которым у него сложились странные отношения –
добрые, приятельские и в то же время обязывающие.

– Долг свой не забыл. Ожеребилась твоя кобыла.

– Оставь жеребенка себе. Мне приведут лошадь. Один я, а у тебя
семья. Забот – полон рот. Прошу тебя – об этом больше ни слова.

– Тогда возьми теленка.

– Ладно. Пусть будет так, как ты желаешь.

– В этом деле могу помочь, – Тедо осмотрел строительную
площадку, – бревна подброшу, и руку приложу. Есть еще силенка.

– Дай бог тебе здоровья. Вот и моя лошадка.

К воротам подъехал Шрам на лошади без седла. Спешился и говорит:

– Ты вечный строитель, Лексо, – гость оглядел подворье. – И
там… – договорить не успел, строгий взгляд Лексо предупредил: об
этом не следует распространяться.

Вчетвером недели за две подняли дом. Столбы, перекладины, балки
заняли свои места. Крышу пока накроют камышом. Стены из плетеной
лозы, обмажут глиной. Сухо. Тепло. Уютно. Женщины побелят стены
известью и внутри, и снаружи.

На ныхасе снова заговорили о Лексо. Старики поглядывали на его
новый дом, хвалили за расторопность и трудолюбие. Мало кто слушал
теперь Тепсара, и он понуро молчал, насупленный и разъедаемый злобой.

Старожилы приметили в подворье Лексо и лошадь с теленком.
Животные неразлучны, ходят, пасутся, отдыхают – и все парой.
P`gg`dnphrq телок, вскинет хвостик, пойдет кругами по участку Дадо,
словно подбадривая кобылу. Лошадь следит за выходками проказника,
одобрительно похрапывая. Иногда и она взмахнет хвостом, будто
подгоняет шалуна. Жару пережидают в тени сарая. Вечером также вместе
устраиваются у стойла, чтобы дождаться зари. Так и живут…

– Начало положено, – говорили сельчане на ныхасе, – поднимет
Лексо хозяйство всем на зависть.

Тепсар уходил от этих разговоров, предпочитал отсиживаться дома
в окружении безмолвных женщин. Но Лексо, точно призрак, напоминал о
себе в любое время. В то утро его заставил выглянуть на улицу скрип
колес.

– Фу, ты… Опять Лексо! – выругался Тепсар. – Куда его черти
понесли? Лексо, беки, Тедо… Идут пешком. Бричка наполнена ящиками
для ульев. Спелись, сошлись бродяги. Ну, погодите! – Зубов у Тепсара
– наперечет, скрипеть нечем, но язык на месте.

Лексо и его друзья вернулись с плугом в бричке. За три дня трое
пахарей тремя лошадьми вспахали участки Лексо и Дадо. Черные отвалы
пашни густо посыпаны перегноем. Насыщенной удобрениями земле легче
дышится. Быть урожаю. Быть достатку.

Целыми днями Лексо пропадал у пасечника Гасти. Хозяин знал про
Лексо все, охотно потчевал его медом и медовухой, поощрял его рвение
постичь премудрости древнего ремесла. А с пчелами не всякий может
ладить. Их надо понимать, любить, пестовать, как детей, ценить, как
великих тружеников и помощников. Вот тогда не будешь думать лишь о
пользе пчел, но об их исконной, почти человеческой мудрости жить
дружной семьей, собирать нектар для себя и для людей. И делать это
беззаветно, безвозмездно.

Лексо любил слушать Гасти. Здоровое красноватое лицо,
обрамленное белой бородой, делало его похожим на святых, изображения
которых он когда-то видел в алагирском храме. Он приходил к Гасти,
наспех перекусив чем бог послал. Одинокий мужчина был не так уж
одинок. Едва ли не каждое утро обнаруживал в сенях кошелку с
провизией. Сердобольные соседки тайком, чуть свет, приносили съестное
и исчезали. Лексо не знал, кого благодарить за эту заботу. Только
возносил молитвы Всевышнему, просил для своих доброхотов добра и
счастья.

Однажды Лексо, придя на пасеку, не сразу узнал Гасти, он был в
чем-то вроде колпака или сетчатого мешочка, натянутого на голову.
Лицо и шея закрыты. Старик осторожно приподнял крышку улья, вынул
j`js~-то подушку. Под ней лежал прямоугольный кусок войлока. Заметив
Лексо, пасечник приоткрыл лицо.

– Это на всякий случай. Пчелы не злые. Не рассерди – не ужалят.

Гость заглянул в открытый улей. Одна, две… пять рам висят
рядком. Может, их еще больше – отстранился, услышав сердитое жужжание
около уха.

– На этих рамах пчелы наращивают соты, – пояснил Гасти. – Они
заняты делом. Им не до тебя. Трудятся.

В самом деле, рамы черны от пчел. На других белые соты еще не
поблескивают восковой желтизной.

– Там пчелиное потомство нарождается. Это личинки. Погляди.

Из прогрызанных ячеек высовываются головки молодых желтеньких
пчелок.

– Вот так они и живут – рождаются, трудятся всю жизнь и умирают.
Совсем как люди. Только век у них недолгий.

– Так это не те пчелы, которые тебе Дадо подарил?

Гасти рассмеялся добродушно, подмигнул голубым глазом.

– С тех пор, наверно, десять поколений сменилось.

Лексо развел руками, пораженный услышанным. Уязвленный
несправедливостью природы, он сказал:

– За что им такое наказание? Не заслужили…

– Изнашиваются бедняги. День и ночь в хлопотах. Ни сна, ни
отдыха. Только и знают – собирать нектар и превращать его в сотах в
мед.

День выдался погожий, однако небо стало заволакиваться облаками.
Гасти поспешил привести улей в порядок. Крышка, подушка, кусок
войлока.

– В непогоду пчела свирепеет и тогда – берегись!

Пчелы роями возвращаются в свой дом. От их жужжания вокруг стоит
какой-то нутряной гул. Узкая щелка не успевает пропускать их и у
входа в улей, на прилетной доске столпотворение жаждущих проникнуть
вовнутрь пчел. Гасти и Лексо отошли подальше от ульев, чтобы не быть
помехой.

– А переждать ненастье где-нибудь не могут?

– Нет, не могут. Только одну неделю, а то и меньше они проводят
на воле, в поисках нектара. Остальное время – на труды и заботы в
улье.

– Это как в сказке, – заметил Лексо.

– Ты хорошо сказал. В селе должен быть хоть один пасечник. Без
mecn никак нельзя. Люди хворают. Лекаря нет. Кто им поможет? Знахари
могут только зубы заговаривать. Мед – любую хворь снимет. Особенно
полезен теплый мед. – Гасти охотно рассказывал о пчелах в надежде,
что Лексо продолжит его дело точно так же, как он сам продолжил дело
Дадо. Надеется и верит, что так оно и будет. Не напрасно зачастил к
нему Лексо. И ящики не зря привез.

Гасти не ошибался. Лексо впитывал все, что говорил старик.
Сможет ли он вот также уподобиться своим пчелам – мудрым трудягам?
Ведь пчела и пасечник со временем начинают походить друг на друга.

Старик готов был поделиться опытом, накопленным за многие годы.

Багровый закат полыхал в полнеба. Облака и те не могли погасить
его пламени. Лексо слушает старика и так поглощен его рассказом, что
не шелохнется. Очарован и обескуражен, будто до сих пор обитал в
беспросветной тьме и лишь теперь ему открылись загадочные тайны
природы. Не хотелось расставаться с чудом, не хотелось возвращаться в
привычный мир, в котором столько зла и лжи, крови и слез.

Мысли Лексо прервал знакомый голосок. Это был Хетаг.

– Я принес вам холодненького кваса.

– Дай бог тебе счастья! – сказал Гасти.

– Спасибо, – Лексо прижал к себе крепкое тело паренька.

– Пчелы уже спят? – спросил Хетаг.

– Нет, дорогой мой, не спят. Они никогда не спят.

– Когда же они отдыхают?

– Никогда не отдыхают. Они всегда работают.

Лексо, как и Хетаг, был озадачен новым открытием – как мало он
знает, как много чудес вокруг, а люди грызутся, как собаки, норовят
перегрызть друг другу горло. И еще… К чувству восхищения странным
образом примешивалось ощущение безысходности бытия.

– Родиться, чтобы умереть, – глухо произнес Лексо.

– Такова участь каждой божьей твари. И человека тоже, – спокойно
сказал Гасти. – Только надо постараться… Надо успеть сделать как
можно больше хорошего. Пчела не различает белых и красных, добрых и
злых.

– Выходит, человеку далеко до пчелы.

– Мир устроен так, что нам с тобой не постичь всех премудростей.
От вражды и злобы люди дичают. Пчела бескорыстна. Посуди сам – не
будь пчелы, не было бы ни хлеба, ни фруктов, ни овощей, даже леса и
трав.

– Почему же так мало их разводят?

– Все от глупости человеческой, от недомыслия и равнодушия.
Греховность на роду нам написана, алчность и корысть заедают нас.

– Я тоже хорош. Привез ящики… Они все в трещинах и щелях.

– Зато сухие и прочные. Дадо все делал на славу. Остальное –
дело пчел. Не будет ни швов, ни трещин, ни единой щелочки. Все
заделают, заклею клеем своим.

– Видел я в лесу рой. Медведь изгнал его из дупла и он, наверно,
погиб. До сих в ушах – тревожное жужжание диких пчел.

– Что взять с косолапого? Насытился – и был таков. А рой не
пропадет, наверняка нашел пристанище. Придет время, и твои ульи
загудят.

– Дай-то бог, чтобы не разлетелись кто куда.

– Мы приготовим им жилье. Соты свеженькие. Медку дадим на первое
время. Матку подсадим. И заживет новая пчелиная семья. И все
повторится снова. Так каждую весну и каждое лето.

Лексо бредил пчелами. Ни на шаг не отходил от Гасти. Смотрел,
слушал, думал, запоминал. И во сне он теперь часто возился с ними. То
приснится хозяйка ульи Матка. Дни и ночи откладывает в ячейки яички,
из которых вылупятся личинки будущих рыжих пчелок. Главная забота
Матки – потомство. Ее оберегают, чтобы народилась новая семья, не
исчез род пчелиный. В улье нет места тунеядцам. От них они
избавляются без жалости. Роли и обязанности строго распределены и
выполняются неукоснительно. Перво-наперво чистка ячеек. Выскоблят до
блеска. Что дальше? Изо рта пчелы малюсенькими капельками начинает
сочиться молочко. Матка подбирает их и подкармливает молодых пчелок.
Молочко на исходе? Найдется другое занятие. На брюшке образуются
крохотные вощинки. Разжуй, приладь к ячейке – делай это раз за разом.
Словом, лепи соты. Шестигранников сот прибавляется все меньше и
меньше? Выдохлась? Подыщи работу попроще – встань у входа, принимай у
летных пчел нектар и доставляй в ячейки, или бери воду, которую
приносят в улей другие пчелы в зобиках. Ею разбавляют корм для
личинок, а в жару освежают улей. Устаешь? Эта работа уже не по силам?
Займись уборкой, выноси мусор наружу.

И снилось все это Лексо, и наблюдал это наяву. Не переставал
удивляться: как разумно устроена жизнь пчелиной семьи! Как
справедлива и честна… Люди, люди, что же вы-то? Чем вы живы? Что
ищете? Во что веруете?

От этих мыслей Лексо вздрагивал и долго не мог прийти в себя.
Так бывало днем. И во сне они не давали ему покоя. Просыпался в поту.

Бессонница изнуряла, выбивала из колеи. Он превозмогал себя и
шел к Гасти, как ни в чем не бывало, бодрый, подтянутый, сноровистый.

На пасеке Лексо преображался. Помогал старику как мог, и с
каждым днем чувствовал себя уверенней. Это не ускользнуло от Гасти и
он исподволь осложнял его ношу. Лексо старался изо всех сил. Умения,
конечно, не всегда хватало, но он набирался опыта. Он обрел мудрого
наставника, а Гасти – трудолюбивого ученика. Понимали друг друга с
полуслова и были этому рады. А там, глядишь, и Хетаг подрастет. Не
унес Дадо свой фарн на тот свет.

Лексо спешил, и Гасти спешил. Молодому не терпелось обогатиться
мудростью старца, старику – приобщить молодого к пчеловодству. Ведь
он, Гасти, начал уставать и, неровен час, вдруг придется расстаться с
белым светом. Силы уходят, хотя он и трудится, как прежде.

Как-то Гасти присел на пенек, долго о чем-то размышлял, не сводя
глаз с гудящих ульев.

– Ты знаешь, Лексо, о чем я думаю? Нет, тебе этого не понять. Ты
молод и силен, старческие думы радости тебе не доставят. И все-
таки… Не все возможное и задуманное успевает сделать человек, хоть
бы и жил сто лет. А вот пчеле за месяц удается оправдать свое
предназначение. До издыхания не изменяет Богом данной сущности. Много
раз наблюдал я, как пчела уходит из жизни. Улетает на охоту за
нектаром. Набирает полный зобик. Напоследок насытится ею. А крылья-то
потеряли силу, они изношены, уже плохо держат в воздухе. Добираться
до улья невыносимо тяжело. Она все летит, летит через силу, чтобы не
упасть на половине пути. Спешит, когда садится на леток. Спешит
поскорей проникнуть в щелку летка. Спешит передать собранный нектар
приемщице. Только после этого уходит из улья. Она никому больше не
нужна. Она не должна мешать жить и работать другим. Она должна уйти и
умереть. Завершен круг жизни.

Лексо выслушал историю о печальной участи пчелы с непонятной
душевной тревогой. Гасти нечаянно посыпал на саднящую рану соль.
Старик невозмутимо продолжал:

– Так и человек, так и я… Пора складывать обветшалые крылышки.
На них уже не воспаришь в небо. Всему есть конец.

– Рано ты заговариваешь об этом, Гасти, – взволнованно сказал
Лексо, хотя горькая правда проняла его, но чтобы отвлечь старика от
грустных размышлений, решил подбодрить его былью или притчей,
услышанной когда-то от Дадо.

– Хочу поведать тебе забавную историю. Вот послушай. – Лексо
ophqek рядом. – Жил в одном селе, в горах наших, славный человек.
Славился гостеприимством, щедростью, умом. Трудился, как вол.
Удачливей охотника было не сыскать. Хлеб да соль – всегда наготове.
Славился горец еще и тем, что умел гостей как бы ненароком заставить
поработать. ему на пользу. Остроумен, смекалист, ненавязчив. Гости
оставались довольными. Хвалу ему воздавали. И только покинув
гостеприимный дом, догадывались, что с ними произошло. Хлеб-соль
отрабатывали сполна. Хозяин не грешил перед богом. Соблюдал обычаи
предков, но и гостям давал возможность размяться. Людская молва
разнесла слух об его чудачестве. Долетела молва и до Кабарды. И
нашлись там охотники самим убедиться в необыкновенной находчивости
нашего земляка, и – будет возможность проучить его. Как-то у его
ворот спешилось человек десять. Гостей пригласили в дом. Молодые
горцы приняли у них коней. Старейшины села и путники обмениваются
любезностями и новостями. Хозяин велел заколоть откормленного бычка.
Женщины взялись печь пироги. По кругу пошли чаши с пенистым пивом.
Пиво не уступает нартовскому ронгу, однако скучать гости не должны.
Пока закипят котлы, пока пироги пропитаются ароматом сыра и масла,
пусть развлекутся… Горец отстроил новую саклю. Плоская крыша
покрыта свежей глиной. Устроили танцы. Фандыр наполняет ущелье
танцевальными мелодиями. Джигиты без устали предаются огневым
пляскам. Тем временем накрыли столы. Обильное угощение, цветистые
тосты во славу бога и небожителей лились, как из рога изобилия. Не
нарадуются люди доброй встрече. На прощание обнялись по-братски.

– Пусть не переводится в твоем доме хлеб-соль, – говорили гости.

– Будьте счастливы, – хозяин не остался в долгу, – большое вам
спасибо, дорогие гости. Вы мне очень помогли. Утоптали новую кровлю.
Теперь никакой ливень ему не страшен.

Гости рты пораскрыли – обвел их радушный хозяин вокруг пальца.
Не зря воздают ему хвалу.

Гасти смеялся от души. Благостное настроение долго не покидало
старика. Глаза светились небесной голубизной и добротой мудрого
сердца, будто Лексо одарил его своей молодой энергией.

– Не перевелись еще потомки Сырдона. Без них жизнь была бы
совсем ыносимой.

И самому Лексо как-то полегчало. Словно повыветрились печальные
мысли, навеянные рассказом Гасти о последнем дне умной, трудолюбивой
пчелы. Эти мысли вновь посетили его на рассвете. Лексо грубо
растолкали невесть откуда взявшиеся милиционеры.

– Вставай. Собирайся. Ты арестован.

– За что?

– Главарю банды есть за что ответить.

– Банды… Главарю?..

– Не прикидывайся ягненком.

Бричка покатила по безлюдной улице. Вскоре резвые лошади понесли
их по незнакомой дороге. Видно, Тепсар сводит с ним счеты. Как-то
Хетаг говорил ему, что видел, как тот направлялся в райцентр. Тогда
он не придал этому значения, и зря – вот как все обернулось.

– Что произошло? Меня власти помиловали, – Лексо попытался
поговорить с конвоирами. Служивые словоохотливы. Ничего не утаивают.

– Бычка у Тедо отобрал?

– Нет. Он сам привел теленка.

– Кобылу завел? Откуда она взялась?

– Приятель одолжил.

– С дружками домик отгрохал? Они ведь тоже на примете. Попался.

Тепсаровы наветы. Однако полюбопытствовал:

– Куда мы едем?

– Когда-нибудь железную дорогу видел?

– Нет, не приходилось.

– Теперь увидишь. По этой дороге катятся вагоны. Далеко, далеко.
До самой Сибири.

“Вот оно что! Не просто арест. Ссылка. Везут в Дарг-Кох на
станцию. Оттуда в Сибирь”.

Объехали Ардон. Появились мельницы Бекана. Они скрипят внизу под
высоким обрывом. Жернова крутятся под напором родниковых вод. Их шум
едва доносится до столбовой дороги.

Рослые конвоиры перестали обращать внимание на арестанта. На нем
наручники. Куда он денется? Лексо дождался, когда бричка подъедет
поближе к обрыву. Развернулся и, словно молотом, ударил одного, потом
другого конвоира наручниками по голове. Милиционеры упали на землю,
выронив винтовки. Лексо соскочил, разорвал наручники ударами по ободу
колеса. Сбросил оглушенных конвоиров в овраг. Там наверняка рассыпаны
валуны, вряд ли выживут. Распряг лошадей, закинул винтовки за плечо и
затрусил по бездорожью туда, где сквозь клубы предутреннего тумана
пробивались пики деревьев. За туманами – чернолесье. Нельзя верить
людям. Нельзя покидать лес. Только там можно чувствовать себя
спокойно. Только горы не выдадут.

Села остались в стороне. Лес подступил к путнику вплотную.
Knx`dh ступали осторожно, продираясь через кусты и усыхающий бурьян.
Выбраться бы на какую-нибудь тропу.

– Ну, слава богу! – услышал он голос Беки.

– Ты-то откуда взялся? Сбежал он конвоиров?

– Да нет, меня Тедо предупредил. Тепсар расхвастался, сказал
ему, что будет облава. Тебя он не разыскал, но кобылу привел.

– Куда нам столько лошадей?

– Мы не одни, Лексо. Все твои знакомцы в сборе.

Лексо присвистнул: Кошачий Глаз и с ним четверо.

-Надо уходить, пока не поздно. За нами могут снарядить погоню, –
сказал он и первым нащупал тропу. Соратники потянулись за ним – кто
верхом, кто пешим.

– Вот теперь это банда, – мелькнула в голове досадная мысль. –
Власти сами сколачивают банды. Виноватых и невинных – всех валят в
одну кучу, потом скопом – в Сибирь. Как ты назвал новую власть? –
обернулся он к Беки.

– Сов-нар-ком, – с усилием выговорил Беки незнакомое слово.

– Санаргом, говоришь? Санаргом1(1 Санар – кизяк, ком – ущелье) и
есть.

– Забери своего коня, Лексо, – подъехал к ним Шрам.

– Ты где застрял? Говорят, повсюду рыщут милиционеры. Как за
кабанами охотятся за нашим братом.

– Это правда. В селах полно милиции. Кто-то убил двух
милиционеров на Бекане. Ищут преступников. Заодно и нас бы замели.

Понял Лексо, что убитые – его жертвы, но говорить об этом не
пожелал.

В ущелье Туманов Лексо окинул взглядом спутников. Есть лошади?
Есть винтовки? Есть… И люди. Банда! Надо быть тем, кем тебя
называют. Повторяй каждый день зрячему, что он слеп, и тот со
временем ослепнет. Банда… бандиты… главарь… Не от бога, нет, от
власти удостоился этих кличек. Позорных и позорящих. Привыкать к ним
не пристало. Отвечать придется. Всегда, всюду, на каждом шагу. Опять
загнан в логово. Кто обречен на волчью жизнь, у того и повадки волчьи
появляются.

– Устраивайтесь на ночлег, – сказал Лексо товарищам и направился
в пещеру, от которой успел отвыкнуть.

Ему хотелось уединится и подумать. О чем? Уже и ума не приложит,
уже и сил нет думать о превратностях судьбы, о преследованиях
властей. Он пытается выкарабкаться из трясины, найти правду, его же
bmnb| и вновь клеймят позором, сулят ему муки высылок и заточения. О,
господи! Когда все это кончится? Сколько раз нащупывал прочную колею,
но сваливался в пропасть. Теперь и надежды нет никакой. Тогда двух
конвоиров обезоружил. Ныне двух других покарал. Скорбная ноша
тяжелеет. Недолго и концы отдать. Помогут сердобольные власти с
приманками и без них. Раньше хоть вера какая-то обнадеживала, сегодня
тяготит только бремя обреченности. За все спросят строгие судьи. Лес
и горы укроют, но вряд ли спасут. Как быть? Отправиться во
Владикавказ? Покаяться? Сгноят в тюрьме.

9

Лексо окружали побратимы поневоле. Родства душ не ощущал и не
желал. Джигиты… Барахтаются в болоте и хвастают лихостью. Будто нет
другой доли, понятной каждому. Жаждут правды и справедливости? И
слова об этом никогда не слышал от них. Грязные дела и неотвратимость
возмездия собрали их в одну ватагу. Готовы на любые мерзости. Это
страшно. Он ненароком, по воле обстоятельств, стал их верховодом,
хотя все его существо восставало против этого.

Но он – мститель. Кому и за что мстит? Властям за то, что
превращен в изгоя, лишен чести и достоинства, права на жизнь и
счастье. Нелюдям за их пакости и жестокость. Ни родных у него, ни
близких, ни хозяйства. Односельчане рассеяли пепел жилища по округе.

И все же больно и горько оттого, что пролита кровь. Чеми и Дуги
в царство небесное не попадут. Собакам собачья смерть. Жаль тех
молодых конвоиров, что погибли на Бекане. Бог свидетель, не хотел он
убивать их, безвинных. Всю жизнь будет молить Всевышнего, чтобы
упокоились в раю их души. Не повинен и в том, что матери пугают своих
детей его именем. Что делать? Не может он больше противостоять всему
миру. Не может… Знает, кто виноват в его беде, но не знает, что
делать. Столько горя принесено людям, что искать виновных смысла не
имеет. Проклятия людей и мольба о спасении души, жажда добра и
крови… Как найти выход из тупика?

Сон сморил Лексо, когда он совсем размяк от этих тягостных
раздумий. Он не ощущал в руках прежней силы. Будто омертвело все в
нем. Голова словно набита чем-то вязким и тяжелым. Незаметно
подкрался сон. И это было спасением. Еще немного, и он, вконец
изможденный, рухнул бы на камни. Дышал ровно и глубоко, разгоняя
мошкару густым клокочущим храпом.

И приснился Лексо сон. Его носило по волнам реки, швыряло на
qj`k|m{e выступы, потом выбросило на прибрежные валуны, но почему-то
очутился в болоте. Кроваво-красная жижа загустела, засасывала все
глубже и глубже. Каким-то невероятным усилием воли он вытолкнул свое
вялое тело из трясины и ударился о камень.

Кошмарный сон будто испарился. Лексо ощупал лоб – шишка саднила,
сочилась кровью. Кровь да кровь… Судьба… Звериная судьба. Стоит
ли жить? Крах иллюзий пережил. Веру и надежду потерял. Дорога в ад
вымощена им самим. Грехи искупаются смертью. Нет, нельзя уходить из
жизни, пока не рассчитается с теми, кто обрек его на страдания.

Издалека послышался цокот копыт – соратники возвращались с
разбойничьего промысла. Накануне они ушли в села за добычей. Лексо же
занемог, задержался в стане.

– Мы исцелим тебя, Лексо, доброй вестью, – уже звенел голос
Гавди, – Скот Барзикау перегнали в Джерах. Соседи не поскупились –
отвалили и серебра, и золота. Бери. И будь здоров! И надейся на
друзей.

Лексо взял кулечки, набитые монетой царской чеканки, положил на
полку. Ни слова не произнес – ни тебе похвалы, ни хулы.

– Хворью еще маешься или удачи не рад? – Поинтересовался Гавди
и, между прочим, добавил: – На развилке дорог выставлен пост.
Многовато красноармейцев. Как бы не угодить в ловушку.

– Где это? – воспрянул Лексо.

– На Чернореченской балке. Вблизи Владикавказа. Пощупать бы
красноармейцев. Как думаешь?

– Завтра спозаранку навестим гостей. Приготовьтесь, –
распорядился Лексо и прислушался. Слух уловил похрапывание лошадей,
приглушенные голоса всадников.

Вскоре путники спешились и загалдели вразнобой, стараясь угодить
вожаку, встретившего их хмурым взглядом. Шрам сказал:

– Целую отару отбили у … пастушонка.

– Герои… – обронил Лексо.

– Еще какие, – ничего не понял Шрам. – Пастушенок ранил моего
друга в руку. Пришлось успокоить. Потому что…

– Жаль, – перебил его Лексо.

– Он мог выдать нас, – оправдывался Шрам.

– Очень жаль, – повторил Лексо. – Отдыхайте. Завтра идем на
большое дело. Надо убрать пост на Чернореченской балке.

Наутро всадники растянулись по лесному бездорожью. Осень
украсила рыхлую землю желто-бурой листвой. Красная береза прячется
lefds кленом и ясенью. Ежевика осыпается. Кизил пламенеет недозрелыми
плодами. Поспевает черная рябина. Набирает соки калина. Дуб уже
роняет желуди. Кустарник облетает. Под жухлыми листьями папоротника –
голубые пятна моха…

Лексо с грустью отмечает про себя эти перемены в природе. Все
созревает и увядает, чтобы по весне снова налиться соками. Все будет
цвести и благоухать, шуметь на ветру, кормить всякую дичь, жить своей
жизнью, богом данной от века. Лишь в бурю трещат они от боли, гнутся
и ломаются, чтобы потом снова тянутся к ясному небу. Не то человек.
Сломался и – конец. Другой жизни не будет. Созрел, возмужал или
остался недотепой – все равно, все одно, и конец один. И не
возрадуются ему ни люди, ни звери, как лесной ягоде.

Рядом сопит Гавди. О чем он думает? Дары леса его не волнуют.
Красота природы незамеченной проплывает мимо. Глух и нем, будто
мертвый.

Стук колес оборвал мысли Лексо. Пост красноармейцев где-то
рядом. Опередить бы их, чтобы капкан не захлопнулся. Показалась
бричка. На ней шестеро красноармейцев, беззаботных, безоружных.
Вынырнули из чащобы на поляну, прямиком катят к ним.

– Окружить бричку! Всех расстрелять! – распорядился Лексо.

Седоков высадили и увели. Из лощины раздались выстрелы. Один,
два, три… шесть. Теперь надо обезоружить пост. Едва эта мысль
мелькнула в голове Лексо, едва успел четко и ясно обозначить свое
намерение, как на поляну высыпала группа красноармейцев с винтовками
наперевес и тут же двинулась на них.

– Их не одолеть… – насупился Лексо и крикнул: – Уходим. Все в
лес!

Развернули лошадей. А навстречу шла другая группа
красноармейцев. Бросились к дальней опушке леса, но там их ждали
вооруженные люди. Взяли в плотное кольцо.

– Все! Это конец, – подумалось Лексо с каким-то непонятным и
необъяснимым удовлетворением.

Он спешился, бросил оружие к ногам красноармейцев. То же самое
сделали его соратники. Плененных доставили на пост. Туда же привезли
трупы убитых красноармейцев. Пять трупов. Шестой выжил, был тяжело
ранен, притворился мертвым и уцелел.

К вечеру пост опустел. Убитых и арестантов повезли в город. Во
Владикавказе тускло горели уличные фонари. Редкие прохожие
сторонились бричек с людьми, сопровождаемых вооруженными всадниками.

Судили банду три дня. С окрестных сел привозили свидетелей.
Мужчин и женщин. Были среди них и подростки. Лексо заметил Тепсара и
Тедо. Других знакомых в зале не было.

Тепсар и Тедо после суда возвращались в село врозь. Тедо сделал
большой крюк, чтобы не встретиться в пути с этим ябедой. Ехал
заросшими проселками. Горевал, думая о Лексо. Наказание будет
безжалостным. Слишком много зла причинила банда людям. Честный,
добрый, трудолюбивый человек превратился в жестокого преступника. Кто
повинен в этом?

Не умел Тедо строго судить о людях, грешных и незлобивых. Жил
так, как бог на душу положит. Жалел хороших людей, когда их постигало
горе. Да и злодею никогда не перечил. Такая доля…

Впереди над оврагом закружилось воронье. Черная стая то взмывала
ввысь, то опускалась на колючки у обрыва на одном и том же месте.

– Нашли падаль, – подумал Тедо и спустился в овраг.

В траве лежал труп. Бритая голова запрокинута. Черная борода
задрана вверх. Пустые глаза устремлены в небесную синь, ничего не
прося, ничего не требуя. В них погасла жизнь.

Тедо скинул шапку. Скупые слезы скатились по небритому,
морщинистому лицу. Едва заметным движением сухих пальцев смежил веки
мертвеца.

Это был Лексо.