РОМАН
А на самом деле, город не является какой-то
самостоятельной и даже мистической
субстанцией, обладающей собственной
жестокой и разоблачающей волей, как
его любят представлять себе люди,
несчастные в нем. Нет, не город в этом
виноват, ведь город – это не более чем
просто место, в котором живут люди.
Какой-то писатель
1
Ну, наконец-то. Попрощались, перецеловались, миллион раз сказала “я позвоню, когда приеду”, и вот, наконец, я еду.
Пока только еду. Потом, через пару часов, меня ждет самолет и, в сущности, совсем незнакомый город. Суматошный, нелогичный, хамовитый и необъяснимо привлекательный город.
Но пока я только еду. Так даже лучше. У меня есть время привыкнуть к тому, что через несколько часов у меня, кажется, начинается новая жизнь. Не совсем, но все же. Новый город. Новые люди. Да, я буду работать, буду уставать, но это будет моя жизнь, а от этого я не устану.
Хорошо, что таксист молчит. Впрочем, еще слишком рано.
Я смотрю в окно. Не для того, чтобы запомнить проносящиеся мимо пейзажи. Я всегда была к ним равнодушна, а то, что я покидаю все это, не заставляет меня внимательнее вглядываться вокруг.
Я покидаю. Я так рада. Вряд ли навсегда, но надолго. Я знаю, что потом мне будет приятно вернуться сюда. Вот тогда я и буду говорить себе “я дома” и даже чувствовать подъем непонятной гордости за все эти горы, деревья и улицы, чувство, которое я называю “патриотизм”. Вот тогда мне все это будет важно и приятно.
А сейчас я просто покидаю один город ради более желанного, большого и властного, в котором я хочу и скоро буду жить.
Скоро остановка в аэропорту, возможно, я даже посижу в кафе перед регистрацией, и самолет. И через пару часов я уже буду стоять в другом аэропорту, в городе, в котором я хочу быть. Меня даже встретят. Я, может, и не хотела бы, но у меня сумки, а тащиться с ними в метро просто глупо, когда все так удачно, он уже там, встретит и отвезет меня. Может, если он застрянет в пробке, я все же смогу попить кофе в аэропорту, пока буду его ждать.
Мне нравятся такие остановки в пути. Даже когда я езжу куда-то не так далеко, я всегда стараюсь ехать с пересадками, чтобы у меня было время, пара часов, чтобы провести их где-нибудь в незнакомом кафе плохо знакомого города. Кажется, именно поэтому мне вообще нравится ездить. Невнятные лица, которые я больше никогда не увижу, и это состояние – я здесь ненадолго.
Какой маленький аэропорт! У меня действительно есть минут сорок перед регистрацией. Можно бы даже выпить, но я не люблю пить так быстро. Нет, пить мы будет вечером.
Кофе. Кажется, я уже немного устала, но это пройдет, я знаю. Просто это мельтешение, это движение откладывается на моем лице. За пару часов в машине я привыкла ни на чем не фокусировать взгляд и теперь, когда смотрю в зеркало, я не узнаю свое лицо.
Ненавижу это время между регистрацией и полетом. У всех такие серьезные, недовольные лица, как будто они что-то знают или чего-то боятся. Чего? Бомбы, террористов или усталости металла? Глядя на эти лица мне, наоборот, хочется быть беззаботной, так, чтобы они это увидели и вспомнили, что жизнь замечательная штука. Все мы более или менее молоды, красивы, и все у нас хорошо, хотя бы потому, что мы куда-то движемся, мы летим в замечательный город.
Он меня ждет, мой любимый город. Замечательная работа. Она нужна мне, чтобы жить в этом городе, она радует меня тем, что хотя бы не раздражает. Я думаю, работа не будет так уж меня напрягать. Я буду работать, обживать свою квартиру, буду встречаться с людьми, с новыми и старыми знакомыми. А через месяц, а может и раньше, надеюсь, раньше, я поеду к нему. Я давно его не видела. Я уже привыкла к этому, но я хочу его видеть, потому что я люблю его. Конечно, я люблю его. Он сидит там, в своем тоскливом, скучном, холодном Питере, не нравится мне этот город. Хорошо, что мне не придется там жить, хотя, конечно, жаль, что он именно там. Съезжу к нему на пару дней и домой в Москву. Да, теперь это мой дом.
Я еду в свой любимый город. Лечу. Я совсем не знаю, но очень люблю его. Мне в нем хорошо. Все говорят, что это потому, что я не жила там долго. Чушь. Я просто люблю этот город.
Завтра у меня первое знакомство. Я приду в офис, такая очаровательная провинциалка, продемонстрирую свои способности, сообразительность, даже эрудицию. Буду в меру кокетлива. Впрочем, я всегда кокетничаю, если есть с кем, это доставляет мне удовольствие, поднимает настроение. В общем, я буду стараться, а они, мои будущие коллеги, будут приятно удивлены. Мы все останемся довольны. Особенно, если среди них найдется хоть один приятный молодой человек. Мне всегда спокойнее с людьми, которые мне нравятся. Впрочем, я не собираюсь заводить лишние романы. Действительно не собираюсь, мне хватает того, что есть.
Интересно, лямур готовится к встрече? Как удачно, что он улетел раньше, что он встретит меня. Он меня развлечет, порадует. С ним я не буду растерянной в этом, все-таки незнакомом городе, ни секунды.
Смешно. Я называю словом, производным от слова “любовь”, человека, которого не люблю. Он мне нравится. Хотя я в этом не уверена. Не знаю, как это получилось, что свело нас вместе? Что-то, какие-то мелочи, какие-то детали в нем понравились мне, вызвали во мне резонанс. Возможно, я даже полюбила бы его, если бы моя любовь не была уже занята. Я так давно его не видела. Ничего. Скоро. Через месяц, надеюсь все-таки раньше, я поеду к нему. Мы опять будем вместе, мы редко видимся, но теперь будем чаще. Время не имеет значения, главное то, что нам всегда хорошо, когда мы вместе. Теперь я уже с трудом представляю, чтобы мы, как когда-то, были вместе постоянно. Хотя, я хотела бы, могла бы пожить с ним. Я буду ездить к нему. Я буду приезжать налегке, без вещей, падать в его руки, и он будет понимать, что скучал без меня. И мы оба будем удивленно и радостно убеждаться, что нам опять хорошо, мы любим друг друга. А вечером мы будем выходить, он будет показывать мне город, показывать места, которые он любит, бары, в которые ходит. Потом мы будем возвращаться в его маленькую квартиру, я уверена, она мне понравится. А когда я буду уезжать, я буду уезжать с легким сердцем, зная, что скоро мы опять увидимся. А в промежутках между нашими встречами, я буду работать, жить, узнавать город, по вечерам ходить куда-нибудь с друзьями или с лямуром. Так я его называю. А еще “любимый”, “радость моя”, например. Я так легко и просто называю его такими словами. Мне не страшно и не трудно так его называть. Именно потому, что не люблю его, я с удовольствием пользуюсь этими словами. Надеюсь, они не очень его обижают. Иногда я замечаю на его лице какое-то беспокойство. Он подозревает, что какое-то оскорбление скрыто в этих словах, ведь он точно знает, что люблю я не его. Я сама ему сказала.
Все-таки неясно. Откуда взялся, как сложился этот неожиданный, мне самой непонятный роман?
Я почти ничего не знаю о нем, но думаю о нем. Без нежности, без волнения, скорее, с недоумением. Как получилось, что сейчас меня будет встречать именно он?
Мы виделись пять, шесть раз, я не помню, что он говорил, я не помню его лица, не могу вспомнить его, когда не вижу, кажется, знаю о нем только то, что он будет меня сейчас встречать.
Что-то в нем есть. Он говорит, что не сделал бы ничего, если бы не увидел моего интереса. Так что же в нем вызвало мой интерес? Что заставило меня увидеть его, на секунду задуматься о нем и сделать тот шаг к нему навстречу? Цвет его волос или разрез глаз? Его голос или манера курить? Или то, как он улыбался и шутил, глядя на меня настороженными и серьезными глазами? И этого хватило, чтобы поддаться его порыву и, удивляя саму себя, мысленно с ним согласиться?
Он тогда еще не любил меня. Он просто и, как мне показалось, требовательно протянул руку к тому, чего хотел, ко мне.
Так он поймал себя в ловушку. Он думал, что равнодушен. Он думал, что его цинизм делает его неуязвимым. Но он не просто хотел меня, ему было этого мало, он захотел мои мысли, мои чувства, он захотел, чтобы я полюбила его. У таких желаний слишком большая отдача. В какой-то момент я была нечестной с ним, почти влюблена в него, просто уступила его агрессивным ожиданиям. Но я сказала ему правду, что люблю другого. Я всегда люблю одного человека, это не мешает мне иногда в кого-нибудь влюбляться. Ненадолго. Но он меня не услышал. Чем сильнее он хотел меня в себя влюбить, тем страстнее становился сам. Да, может быть, он и сейчас не совсем любит меня. Во всяком случае, это не та любовь, к которой я привыкла. Но это все, на что он способен – это его чувство, которое заставляет его думать обо мне, желать меня, помнить все, что я ему говорила, заставляет злиться на меня. О, и это его требование, чтобы я его уважала. Ну что поделать, если я не уважаю его? Я его даже не люблю. Он любит меня. Думаю, это странное чувство, это его иногда спокойное, иногда злое, но всегда жадное желание меня – это тоже любовь. А я не могу дать ему ничего, кроме просто воспитанной вежливости, кроме нежности каких-то жестов.
Он порадует меня, не причинит боли, не затронет никаких чувств, ведь вся моя любовь законсервирована для другого человека. Которого я люблю, которого всегда хочу видеть. Я увижу его через месяц. Скоро.
Скоро посадка. Наверно, он уже там. Конечно. Вряд ли он действительно попал в пробку. Даже если и так, то его это не остановило, и он уже ждет меня. Это хорошо. Я уже не хочу пить кофе в аэропорту. И я буду рада его видеть. Завтра меня уже ждет работа. У менеджера веселая манера разговаривать, и голос приятный. Интересно, он симпатичный? Но это завтра. А сегодня я буду рада его видеть. Лямур. Мне нравится это слово, есть в нем что-то кошачье. Я буду милой с ним. Мне опять будет что-то в нем приятно, и он опять мне понравится. Но не настолько, чтобы через месяц я не поехала в Питер. Да. Пусть ненадолго, и потом я вернусь к нему, потому что мы живем в одном городе, поэтому я вернусь к нему, но все же он знает, что я не люблю его. Я постараюсь не причинять ему боль. Он хочет быть со мной, я постараюсь, чтобы ему было хорошо. Я не собираюсь говорить ему постоянно, что люблю не его, что люблю другого. И я не собираюсь вскармливать его ревность. Он будет говорить об этом, я знаю, но я остановлю его. Зачем причинять ему боль, когда сама я так счастлива?
– Ну, здравствуй, любимый.
– Привет. Как долетела?
– Замечательно. Устала.
– Что у тебя в сумках?
– Тяжело?
– Нормально.
– Какая у тебя машина?
– Вот такая. Ну, что скажешь?
– Не знаю. Мне нравится. Нам долго ехать? Я хочу в ванну. Устала.
– Ты не голодная?
– Не знаю. Немного.
– Я купил тебе кое-что. Там, пакет.
– Зачем? Спасибо. Это очень мило.
– Мило?
– Вино. Это хорошо.
– Слушай, я пока поеду. Я заеду к тебе вечером. Если хочешь, пойдем куда-нибудь.
– Хорошо. Посмотрим. Я не знаю.
– Ладно. Или ты занята? Ты ждешь кого-то?
– Не знаю. Послушай. Перестань. Ты же знаешь, я рада тебя видеть. Приезжай вечером.
Как замечательно все складывается! Этот город. Я в этом городе. И этот вечер. Меня ждет романтический вечер. Кажется, это можно так назвать.
2
Да, пить все же придется.
А что делать? Ну, что делать?
Может, курить начать? Холодно. Я никогда не привыкну к этому холоду. На кафе нет денег. Денег вообще нет.
Вечером надо будет напиться.
Пока я доберусь до общаги, уже будет вечер. И водка. И может быть, пиво. И пельмени. Остались же пельмени? Остались.
Может, зайти посмотреть почту? Надо кому-нибудь написать. Я знаю кому, знаю, что надо. Но кому это надо? Не мне. Или мне все же нужно писать эти письма? Доказывать кому-то, а заодно и себе самому, что я еще жив. Что я, может быть, почти спился, но не замерз насмерть в этом красивом городе.
Этот город меня не любит. Не то, чтобы он ненавидит меня, нет, он просто равнодушен ко мне. И поэтому жесток. Он жесток со мной простой, незатейливой, потому что равнодушной, жестокостью. Этот город не любит меня и не хочет меня. Я для него один из многих бедных родственников. Я жду от него милости, внимания, денег, счастья. Хотя бы тепла. Этого он мне дать не может. Не способен. В этом городе добры только батареи центрального отопления. Да и то изредка. Вот, я мотаюсь по улицам этого города, я не замечаю его красоты, я предлагаю ему свою. Но разве может город разглядеть меня в массе людей, одетых в такие же, как у меня, серые куртки? Нет. Куртка у меня синяя, но это не меняет дела.
Надо посмотреть почту. Вернее, надо написать письма. Надо. Надо. Людям, которые меня помнят. С которыми я пил, иногда спал, почти любил. Любил. Если бы я знал, что значит это слово, которое все употребляют. Неизвестная идиома незнакомого языка. Оно как модный жаргонизм. Я не модный. Я талантливый. И красивый. Я говорю это всем проезжающим мимо меня маршруткам. Они забиты, в них нет места для меня. Ни в них, ни во всем этом городе нет для меня теплого местечка.
Работа. Учеба. Работа утомляет. Но надо ее искать. Ее не так уж трудно найти. Какую-то работу, за которую получаешь усталость, отупение и какое-то количество денег, которые никогда не знаешь, на что тратить, и которые развеиваются, как дым, хотя я не курю. Может, все же начать? Нет, это глупо, и противно. Когда-то я курил. Когда-то. В другом городе, в другой жизни. Я был молод. Хотя, кажется, я и сейчас еще очень молод. Я был молод, мне нравится это словосочетание, и был еще более талантлив, потому что тогда многие из моих талантов были скрыты и только давали о себе знать. Это сейчас я знаю, что у меня есть только один самый главный талант – жить, не зная зачем. Тогда я этого не знал. Тогда я был влюблен. И счастлив. Впрочем, я и сейчас счастлив. Особенно, когда мне тепло, во мне алкоголь и вокруг не очень накурено.
Влюблен. Опять слово с незнакомым корнем. В кого я был влюблен? Не помню. Кажется, она ждет от меня письма. Если, вообще, можно назвать письмами те несколько строк, что я обычно ей отправляю. “Здесь холодно. Но я держусь. Пиши”. Бессмыслица. Ей нравится. Она, наверное, чувствует себя причастной к моей жизни. Думает, что я делюсь с ней чем-то. Тоской? Мне не бывает тоскливо. Уже давно. Даже не помню. Я помню, светило солнце. Она куда-то уезжала. Перед отъездом на два часа вырвалась, чтобы посидеть со мной в парке. Это потом мы начали ходить в кафе и т.п., и даже в одном таком кафе я сказал ей, что больше не люблю ее, хотя, когда вижу ее, я опять чувствую любовь. Ну, что-то в этом роде. Конечно, все кончилось плохо. Нет, не плохо. Не хорошо. Просто кончилось. У меня теперь все так, ни хорошо, ни плохо, как моя жизнь. Она просто есть. В ней много каких-то элементов, людей и так далее, и это просто есть. Есть этот город и моя жизнь в нем. И, кажется, единственное, что я обо всем этом знаю, это то, что вечером надо выпить.
Я знаю еще много других вещей. Например, что надо звонить родителям хотя бы раз в неделю, потому что если этого не делать или делать реже, то становится труднее спрашивать “как вы там?” и отвечать на такой же вопрос.
Надо написать письма. Ладно, завтра. А нет, завтра воскресенье. Во вторник, напишу письма во вторник. Надо.
Надо учиться. Уж не знаю зачем. Потому что стыдно, потому что диссер, потому что армия и вся эта фигня, о которой я ничего не знаю, хотя часто слышу и даже обсуждаю. Надо.
Надо работать. Потому что надо пить. Это не нужно объяснять даже мне, и так все понятно. Хотя иногда противно, особенно по утрам.
Надо найти себе девушку. В конце концов. Сколько можно?! Лень. Действительно лень, но они очаровательные, хотя и лень. Но надо. Потому что девушка – это хорошо, говорят, даже полезно, в последнем я сильно сомневаюсь. С ней надо гулять, а холодно. Ее надо ждать. Тоже холодно. Ее надо любить. Это так, вообще, ставит меня в тупик. Хотя я довольно способный, даже талантливый, а некоторые девушки обожают парней, которые не говорят им о любви. Знаю таких. Постоянно вижу таких. Они такие свободные, циничные, во всяком случае, они так о себе думают. Они говорят, что устали от любви, и слегка бессвязным шепотом признаются мне: “Просто иногда хочется тепла человеческого тела рядом. Ты понимаешь?” Конечно, я понимаю. В четыре утра, после неисчислимого количества алкоголя, я многое способен понять, тем более, когда ее рука ползает по моей ширинке. Это понять нетрудно.
Да, надо завести девушку. Это хорошо. Уж не помню, откуда я это знаю. Хорошо. Но не сегодня. На днях. Может быть потеплеет. Хотя вряд ли. Надо попить витамины, это все авитаминоз. Где-то я об этом читал.
Общага. На редкость мерзкое слово. Финны, всякие буряты, братья. Если не по разуму, то наверное, по крови. Общага. Водка. Уже вечер. И не надо никого звать. Сами придут. Они такие же, как я. Вечер, водка. Хотя не такие красивые. Впрочем, с чего это я решил, что я красивый? Вряд ли мне это кто-то сказал. Разве что мое зеркало. Сказал. Сказало. Сказала. Это было так давно. В другом городе, в другой жизни. Никогда. Не со мной. Не помню. Мне все это не нужно.
Мне все это не нужно.
Тогда почему я лежу сейчас здесь на этой дурацкой узкой кровати, в этой дурацкой узкой комнате, панически боюсь и не хочу умереть? Почему я сейчас изо всех сил стараюсь успокоить этот бешенный, тяжелый стук своего сердца – тебе ничего не нужно? Лежу без света, без движения, один, с тупой ноющей надеждой в грудной клетке.
3
Я прислонилась к киоску подождать, пока рассеется этот тихий звон в голове и темнота перед глазами. Я не хочу умереть так. Прислонившись к киоску, к которому до меня прислонялось неведомое число пьяных и бомжей всех видов. А может, просто больных, как я, людей. Но я больна другой болезнью. Стук моего сердца свидетельствует не о больном миокарде, нет, банальнее, он говорит мне, что любовь закончилась.
Продавщица с сомнением посмотрела на меня, пытаясь понять, что именно я разглядываю в ее витрине столько времени. Я купила пачку “дирола”, чтобы успокоить ее, сменить досадливую встревоженность ее взгляда на обычную тупую хамовитость. Кто я такая, чтобы тревожить, даже ненадолго, существование этой женщины?
Я вышла из метро, город встретил меня серыми сумерками. Давно я их не видела. В это время я обычно еще в офисе. Но не сегодня.
Сегодня я подумала, что мне будет тебя не хватать. И что я больше никогда не смогу любить тебя.
Эта мысль заставила меня встать. Никогда еще я не формулировала свои чувства так четко.
Кажется, я сказала, что мне плохо. Я сказала правду.
Кто-то спросил, не нужно ли вызвать “скорую”. Нет. Я просто пойду домой. Я плохо себя чувствую. Мне поверили. Потому что у меня было такое лицо. Потому что мне было больно. Потому что я разлюбила тебя.
Я встала и ушла. Дошла до какого-то бара. Сегодня я получила зарплату, опять не знала, на что ее потратить. Я никогда не знаю, куда девать деньги, пока они не закончатся. Заказала кофе, потом коньяк, потом опять кофе, не умею пить одна.
Внимательные взгляды посетителей медленно скользили по моему лицу. Они узнавали во мне кого-то, возможно, себя, потерянное несчастное существо, одиноко сидящее в баре. Они узнавали меня, но me здоровались, потому что нет, мы не знакомы.
Город полон таких почти знакомых, им подходит слово “strangers”. Странные незнакомцы.
Я смотрела в их лица. С интересом, как и всегда. Я узнавала в них черты своих друзей, людей, которых я привыкла так называть, знакомых, любовников. Только твоего лица не было среди них.
Я больше никогда не буду ни о чем тебя спрашивать. Хватит. Все наши разговоры всегда начинала я, я больше не буду этого делать. Потому что я не люблю тебя больше.
Я больше не буду задавать тебе вопросы, ответы не нужны, потеряли смысл. Где ты был и с кем? О чем говорил, о чем думал? Что ты пил и что тебе снилось? Однажды ты проснулся, и сказал, что тебе снился кошмар. Тебе снилась я. Я хотела получить формулу любви. Из твоей крови. Я больше не буду этого делать. Я устала. Не могу любить тебя.
Когда все это началось? Или все началось с начала? И с самого начала это был один и тот же замкнутый путь? Всегда только шаги от узнавания, от любви к забыванию. Да.
И вот, я тебя разлюбила. Я делала это долго. Я долго шла к этому. Да. Путь от любви к забыванию. Всегда. Теперь я это знаю.
Мне показалось, что я могу позвонить тебе. Когда-то моей любви и этого было достаточно, чтобы быть. Я звонила, спрашивала и знала, что в тот момент, когда я говорю, что хочу тебя видеть, это имеет смысл, как и слова, которые говорят друг другу в темноте спальни люди, которые любят. Это было вчера.
В тот момент, когда я звонила, когда говорила это, я еще не знала, что разлюбила тебя, что дошла до конца пути. Но почему? Ведь сейчас я понимаю, что это случилось не вдруг, что на самом деле, я давно уже только и делаю, что перестаю тебя любить.
Почему ты был рядом со мной? Потому что я любила тебя? Потому что ты любил меня? Да, мы говорили такие слова. Сейчас я знаю точно, что слова иногда не более, чем слова.
А любовь проходила. Долго. Она все чаще и больше была замешана на равнодушии. Как ты позволил мне разлюбить тебя?! Как ты мог?! Это же больно. Я так долго тебя любила. Что-то искала. Препарировала чувство, распластывала его на операционном столе собственной разумности и всеми силами своего интеллекта старалась найти тот орган, который отвечает за любовь. Реанимация. Вот, что я делала все это время. Вот, чем я занималась, долгими часами разговаривая с тобой или занимаясь с тобой любовью. Все это время я только и делала, что всеми возможными и абсолютными способами старалась заставить жить этот усталый орган – любовь. И я упрямо не замечала, игнорировала трупные пятна равнодушия на наших лицах.
Но сначала мелькнула тень, предчувствие смерти. Хотя, когда оно возникло, я уже знала, что все бесполезно, ничего не поможет. И все же упрямо продолжала стимулировать свое чувство надуманной ревностью, придуманной болью, наигранной страстью. У меня все хуже и реже это получалось, сейчас я это вижу.
А твое лицо все еще вызывает во мне нежность, желание провести пальцами по скуле. Но я делаю это уже машинально. Касаюсь губами твоих век. Я не хочу, чтобы ты меня видел, ты можешь увидеть свою смерть в моих глазах. Я больше не вижу тебя, не смотрю на тебя, даже, когда смотрю с любовью. Машинально. Это условный рефлекс – твое лицо – моя нежность. Что случилось? Ничего. Моя любовь закончилась. Я закрываю твои глаза, потому что моя любовь умерла.
Но я сделала еще одну глупую попытку. Чтобы дать тебе шанс. Я позвонила тебе. Последний приступ надежды. Пульс в ритм гудков твоего телефона – занято – занято – занято. Все.
Потом я сидела, больше не чувствуя на своих плечах твоих поцелуев, только усталость. Взглянула в зеркало, чтобы вспомнить свое лицо, и увидела одно настойчивое слово – самоубийство.
Это опять заставило меня встать. Я вышла из бара, в котором я так многое получила, я не забыла расплатиться. Нет времени делать долги.
Когда я вышла из метро, кое-как справившись со своим сердцем, которое уже давно не стучало так из-за тебя, в моей голове азбукой Морзе продолжало долбиться это слово – самоубийство. Странное оно какое-то, незнакомое, но кажется, единственно правильное, имеющее смысл. Это не спасет меня, но, может быть, поможет тебе.
Город встретил меня вечером и снегом. Я не могла ждать маршрутку. Я пошла пешком по шоссе, потерявшись в безмолвии своих мыслей, на ощупь двигаясь к дому. Это моя квартира. Она не моя, когда я умру, в ней будут жить другие люди, такие же пустые и несчастные, как я. Но идти я тоже не могла. А равнодушные автомобили проносились мимо моей беспомощно поднятой руки; я поняла, что есть только один способ кого-то остановить – броситься под колеса. Некрасиво, но это тоже способ.
Кто-то прочел и предупредил мои мысли. Я села в машину, назвала адрес.
– Что с тобой? Ты меня не узнала?
Я была так оглушена, что не заметила, что села в машину к своему другу. Кажется, так называют людей, с которыми связывает какое-то время знакомства и какое-то количество выпитого вместе алкоголя?
– Я как раз ехал к тебе. Давно не виделись. Почему не звонишь?
Я не умею. Я даже ему не могу звонить. Уже не могу. Не буду. Нам больше не нужно разговаривать, не нужно говорить о жизни, твоей или моей. Лишняя информация, пустые слова. Зачем мне это, если я больше никогда тебя не увижу? Потому что я не хочу тебя видеть. Я тебя не вижу. Нет никакого трепета. А был ли он? Когда-то. И мне больше не нужно думать, видела ли я тебя вчера или три дня назад, увидимся ли мы сегодня или в пятницу. Нет больше чисел и дней недели. Потеряли смысл, как и ты, как все твои жесты. Как ты брал мои пальцы, чтобы привлечь мое внимание, если я отвлекалась. Как ты злился, что я тебя не слышу, когда читаю. Нет смысла в этих картинках. Я больше ничего не знаю о тебе.
– Ты меня слышишь?
– Что?
– Как у тебя дела?
– Хорошо.
– У тебя усталый вид. Ты не заболела?
– Нет. Просто закрутилась на работе.
Он помог мне выйти из машины. Поднялся со мной в квартиру, в которой я больше ни разу не буду любить тебя. Он очень внимательный, такой предупредительный, этот молодой человек. Он помогает мне снять пальто, наливает мне что-то в стакан. Коньяк. Неважно. Он что-то говорит, я изображаю интерес и даже удовольствие на своем немеющем лице. Кажется, я даже флиртую с ним, хотя не в состоянии двигаться. Я просто сижу на диване и делаю вид. Он сидит рядом. Очень рядом. Таким вкрадчивым, признающимся голосом говорит мне о своей любви. О какой любви? О любви ко мне. Что это значит? Что же это значит?
Я думаю об этом несколько минут перед зеркалом в ванной, но когда смотрю в него, понимаю, что смысл утерян. Я не знаю. Кажется,
плачу, но слезы не катятся по моему лицу, не согревают его. В этом тоже нет смысла. Там. За дверью, на диване сидит человек, который сейчас ждет меня. Кажется, мне надо к нему выйти. Надо проводить его к двери, надо остаться одной. И ради этого я позволю ему целовать мои пальцы, он не уйдет просто так, у него не такое выражение лица. Я отдам ему то, что осталось во мне после тебя. Не жалко. Ничего не осталось.
А он и правда ждет меня. Я нужна ему, уж не знаю зачем. По какой-то неведомой причине ему нравится меня целовать, он волнуется, он смотрит на меня ищущими глазами. Не знаю, находит ли он то, что искал, или, не найдя, он говорит, что любит меня. Я верю ему. Любит давно, но я всегда так занята и равнодушна. Я верю. Я только хочу, чтобы это поскорее закончилось. Мое предательское тело теплеет под его поцелуями, я прощаю его, потому что это нужно, чтобы он ушел.
Уходя, он опять что-то говорит. Я не слышу. Я сплю. Позвонит. Позвони. Счастлив. Уже скучает. Любит. Любит. Любит.
Он говорит слова еще несколько минут, все такую же чушь, и, наконец, уходит. Я не встаю даже, чтобы закрыть за ним дверь. Я сплю.
Кажется, я и правда заснула. Или потеряла сознание.
Запах коньяка. Везде. Кажется, я вся пропитана этими чужими запахами. Мне надо в ванну. В горячую воду. Смыть с себя все. Эти запахи, эти руки. Это легко.
Но под ними твои руки. Память о твоих поцелуях.
Я слишком долго тебя любила. Твои поцелуи со мной. Навсегда. Это слишком долго. Я больше никогда их не почувствую, но память о них, о тебе, она осталась. Прячется под моей кожей, бродит в моей крови, по моим венам, шепчет какие-то слова и каждым ударом пульса эхом отдается в моем сердце. Есть только один способ избавиться от этой боли.
4
В этом городе легко потеряться. И нелегко кого-то найти. Я знаю. Я делаю это уже несколько часов. Мне нужно увидеть ее. Моя уверенность теряется. С утра был уверен. Звонил ей с работы, наверно, миллион раз, у нее то занято, то отключен телефон.
Она не здесь, не на этих улицах, по которым я хожу, как дурак, как несчастный или безумно влюбленный человек. Я не знаю, где она, но точно не здесь, не там, где я. Сидит сейчас где-нибудь со своими глупыми непонятными друзьями. Не знаю, где именно. Я не ходил бы сейчас кругами по этому правильному городу, если бы знал, в какой его точке она находится.
Ее телефон не отвечает. Зачем иметь телефон, который постоянно отключаешь? Она постоянно это делает. Чтобы ее не беспокоили. Не отвлекали. От чего? Что может ее побеспокоить? Ее, такую равнодушную, такую беззаботную. От чего она не хочет отвлекаться? От кружки пива? От глупой музыки клубов, в которых она торчит каждый вечер? От глупых людей, которых она называет друзьями? У нее миллион друзей, или даже два. А я? Я есть в этом списке? Пару раз она представляла меня, как друга.
Где она? Где она пропадает? С кем? С кем она проведет эту ночь? Или все же одна? Вряд ли. Она не любит спать одна. Кажется, именно поэтому она осталась со мной в первый раз. Она не любит спать одна, пить одна, она никогда не бывает одна. Чьи пальцы будут сегодня гладить ее тонкую кожу, если я не найду ее? Такая прохладная. Она вся такая прохладная. И прозрачная. Как стекло. Иногда на него падает тень и можно увидеть свое отражение, но никогда ее саму. Кто она? Кто она такая, что я заглядываю во все бары подряд, надеясь, наконец, увидеть ее лицо? На ее лице всегда живой интерес, радость. Ей всегда приятно, хорошо и весело. Ей не бывает скучно. О чем она думает, что ей никогда не бывает скучно? С тех пор, как я ее знаю, мне тоже не бывает скучно. Я думаю о ней. Она натягивает мои нервы. Она заставляет меня подбирать слова и жесты, которыми я пытаюсь разбить ее равнодушие, как она разбила серую скорлупу моей жизни. Как она это сделала? Не знаю. Но сделала, и я ищу ее, хожу по улицам, не находя ни усталости, ни покоя.
Она говорит, что любит меня. В ее исполнении это теряет смысл. Она любит столько всяких вещей. Она любит фильмы, ни сюжета, ни названия которых не помнит, любит анекдоты, которые не умеет рассказывать, потому что никогда не помнит конец, она даже любит каких-то политиков, потому что они “милые”. Она любит все бары и клубы, все дискотеки этого города, в которых я пытаюсь сейчас ее поймать. И она говорит, что любит меня. Интересно, она хотя бы догадывается, что значит это слово? Она сыпет словами так много и так бездумно, что возникает ощущение, что ей просто нравится воспроизводить звуки, которые она слышала. Как ребенок, как Алисе, которой нравилось слово “антипод”, кажется. И она претендует на какое-то мнение. Она постоянно выражает свое мнение по поводу всего, что видит вокруг. Как какой-то сошедший с ума экскурсовод, она водит экскурсии по жизни для себя самой. Она путает прошлое и настоящее, предметы и людей, они для нее лишь объекты, которые она может описать, довольная возможностью продемонстрировать свой словарный запас.
Она здесь была. Конечно, она здесь была. Она была везде.
Я изучаю ее. Я наблюдаю за ней. Всю неделю после нашей встречи я обдумываю, сортирую и анализирую полученную информацию. Потом мы опять встречаемся, я жду, когда, наконец, мы останемся одни, ее внимание целиком будет обращено на меня, и я смогу применить свои знания. Но все впустую. Броня ее равнодушия непробиваема. Мне пока не удалось оставить на ней даже царапины. Я рад. Я все замечаю, все слышу, улавливаю малейшие вибрации, части ее кода могут быть где угодно, я ничего не упускаю.
Я хотел бы привязать, приковать ее к себе. Но как? Чем? Кого? Кто она? Я даже не всегда уверен, существует ли она на самом деле. Может, мне привиделась эта девочка? Может, она только фантазия, мелькающая в моей постели? Нет. Это сумасшествие. Конечно, она существует. Для идеи у нее слишком четкий голос. Ненормальная. Заставляет меня волноваться. Совсем не похожа на моих прежних, ухоженных любовниц, женщин, которые меня любили. Меня раздражают эти деловые, состоявшиеся дамы, которые чуть что или любят меня, или хотят любить. “Я могла бы тебя полюбить”, говорят они драматическим тоном, которым разговаривают героини мелодрам. Она не такая. У нее не бывает драм, она ничему не придает значения. Холодная. Особенно по утрам. Почему утром ее температура падает ниже нуля? Она бывает все такая же милая, веселая, но такая холодная. Ночью я могу заставить ее тело обратить на меня внимание, я оставляю на нем и следы поцелуев, она не против, она их не замечает. Я могу даже заставить ее говорить какие-то нежные слова медленным голосом или же горячим сбивчивым шепотом. Но только ночью. Утром, когда она просыпается, я жду ее первого взгляда, надеюсь поймать ее на границе сна, надеясь, что она не успела облачиться в свое равнодушие. Мне еще ни разу это не удалось. Наверно, она одевается в него во сне. Она встает, не глядя на меня, проходит туда-сюда по комнате, смотрит в зеркало, ей нравится то, что она в нем видит. Это единственное, что ей по-настоящему нравится в моей спальне. Кажется, еще она сказала, что у меня “милые” занавески.
Почему она не сказала “где”, когда говорила “увидимся” своим дурацким избалованным голосом? Почему она сказала “я люблю тебя”, стоя на пороге, и закрыла дверь, не дождавшись моего ответа? Я тебя тоже.
Почему именно сегодня я опять, как одержимый, ищу ее по всему городу? Потому, что мы виделись в пятницу, а сегодня опять пятница, и я со вчерашнего вечера уверен, что сегодня мы увидимся?
Что она делает всю неделю? Ничего. Я тоже. Всю неделю я только и знаю, сколько еще осталось дней до пятницы. Сегодня пятница, я не знаю, где она. Почему она не позвонила? Почему она отключила телефон, она же знает, я могу позвонить. Может, она специально это сделала? Я ей надоел? Но я еще ничего не успел! Поэтому мы так редко видимся? Поэтому ее так трудно увести из всех этих заведений, потому что я ей надоел? А может, у нее кончились деньги на счете? Нет. Деньги у нее есть. Уж не знаю, откуда. Она ничем не занимается. Или занимается? Нет. Деньги приходят к ней просто так. Как и все в ее жизни. Абсолютно никчемное, бесполезное существо. Но из-за нее я опять знаю, что у меня есть нервы, у меня есть желания. Или это просто гормоны? Глупости, мне не пятнадцать лет.
– Привет. Ты Лялю сегодня не видел?
– Нет. Стой. Мы тут в одно место идем, в гости, может, она там появится. Кажется, она говорила что-то такое.
Ну вот. Я все еще ищу ее, но теперь я хотя бы знаю, где это делать. Она должна там появиться. Нет, не “должна”, но “может”.
Место, в котором я буду ее ловить. Смесь притона и дискотеки. Это квартира. Достаточно большая, чтобы быть и тем и другим. Не верится, что здесь может кто-то жить. Слишком мало мебели, слишком много комнат и людей. Я узнаю какие-то лица. Это ее друзья. Что это для нее значит? Люди, с которыми ей интересно, хорошо? Или просто люди, которые рядом?
– Ты Лялю не видел?
– Нет.
– Она придет?
– Не знаю. Наверно. Позвони ей.
Он издевается надо мной. Наверно, она с ним спала. Бывший любовник. Хотя у нее нет любовников, она никого не любит. Или все наоборот. Наверно, она с ним все-таки спала. Для нее это не проблема. У нее вообще нет проблем. Наверно, она даже любила его. Как любит меня. Она так говорит.
– Вмажешься?
– Что?
– Ну, как знаешь.
– Подожди. Это героин?
– Нет. Витамин Цэ.
Шутник.
– Я не умею.
– Первый раз что ли?
Он смотрит на меня с сомнением, как бы не понимая, как я мог дожить до такого возраста, ни разу не уколовшись героином. Действительно, как?
– Младенческий доз. Тебе хватит. Хорошо?
– Хорошо.
Ляля. Кровь, трепетавшая при мысли о ней, стала тягучим раствором героина.
Какая-то девушка целуется со мной. И я с ней.
– Привет. Ты отошел? Хорошо. Ты же Лялин друг?
– Ага.
– Я тебя видела. Ты был такой грустный.
– Тебе показалось. Мне хорошо.
– Я вижу. Уже отходишь. Пойдешь со мной.
– Куда?
– Куда-нибудь. Или будешь ждать свою Лялю до скончания века?
– А что?
– Так и жизнь закончится.
– И что?
– А ты так и не узнаешь, что такое качественный секс с настоящей женщиной.
– Ты что ли?
– Ну, не Ляля же. Она же лесбиянка.
Наверно, у меня галлюцинации.
– Ты не знал? Я тоже была пару раз, между прочим, с Лялей, но это так, по пьяни, я мужчин люблю. Таких, как ты. Ты очень секси, ты знаешь?
– Нет.
– Ты странный. Ну, ты так и будешь на меня смотреть? Не увлекайся этим, эйч всех делает импотентами. Но ведь не тебя? Нет.
– Нет.
– Я тебе помогу.
– Не надо.
– Надо, милый, надо.
Она права. Надо. Мне нужна, не знаю кто, она мне необходима. На 98 процентов настоящая женщина.
– Какой ты. Я думала, ты влюблен в Лялю. Увидимся завтра?
– Конечно, почему бы нет? Как тебя зовут?
– Инга.
– Инга. Хорошее имя. Ну, пока, Инга.
– До завтра.
Ну вот, за довольно короткий отрезок времени я успел побыть немного наркоманом, немного импотентом, успел изменить Ляле с ее же бывшей любовницей. Такое возможно? Как я могу изменить ей, она никогда мне не принадлежала? А вот, кстати, и она.
Как всегда сияющая в своих полупрозрачных одеждах. Что я хотел ей сказать? Что-то важное и нужное.
– Что ты здесь делаешь?
– Трахаюсь.
– Что?
– Я пошутил. Тебя ищу.
– Нашел?
– Ты мне скажи.
– Что у тебя за манера? Никогда ничего не говоришь прямо.
– Просто не могу поймать твой взгляд, дорогая.
– Зачем тебе мой взгляд? Ладно, не важно. Ты думал обо мне?
– Конечно. Так же, как ты обо мне.
– Это не ответ.
– Единственный, который я могу тебе дать.
– Поедешь ко мне?
– Что такое? Ты никогда не приглашаешь меня к себе. Что случилось?
– Поедешь?
– Зачем?
– Что значит “зачем”? Займемся любовью.
Кажется, она нервничает.
– Зачем?
– Люди иногда делают это.
Определенно, она нервничает.
– Зачем?
– Ну, не знаю. Чтобы получить удовольствие. Или там, завести детей.
– Ты хочешь от меня ребенка?
– Нет. Хотя, если ты хочешь.
– Тогда зачем?
– Что “зачем”?
– Зачем ты хочешь заняться со мной любовью?
– А ты не хочешь? Ну, если…
– Ты не ответила. Почему ты хочешь заняться со мной любовью?
– Потому что я хочу тебя. Потому что я люблю тебя. И вообще, ты мне нравишься.
– Так что именно? Ты хочешь меня? Или ты любишь меня? Или я тебе нравлюсь? Или вообще?
– Знаешь, если тебя это так трудно, я не навязываюсь.
– Мне не трудно. Ты не ответила.
– Прекрати меня допрашивать!
– Ты не ответила.
– Я люблю тебя! Неужели непонятно?
– Понятно.
Мы молчим. Она молчит. Я молчу. Мне нечего сказать.
– Пойдем? Здесь скучно.
– У тебя новое слово в лексиконе?
– Не поняла?
– Тебе же никогда не бывает скучно.
– С чего ты взял? Сейчас мне скучно. Пойдем.
Она берет меня за руку, ведет какими-то тропинками. Кто эта девушка?
Я искал ее, как маньяк. Жизнь казалась ограниченной, убогой без нее. Мне не хватало ее, мне нужно было увидеть ее, я искал ее, как ищут покоя, а может быть смерти. Она держит меня за руку, куда-то ведет, а я не чувствую ничего из того, что казалось бы должен чувствовать. Мне нехорошо. Пока ее не было, я был хотя бы одержим ею, это лучше того, что со мной сейчас.
– Может, еще посидим здесь?
– Тебе же не нравятся такие тусовки.
– Да нет, нравятся.
Кажется, это растерянность, это выражение лица, которое у нее сейчас. Она уже не кажется такой уж равнодушной и блистательной.
– Я думала, ты хотел меня видеть.
– Конечно.
– Понимаешь, мне пришлось отключить телефон, я не хотела, но у меня было собеседование. Я устраивалась на работу.
– Устроилась?
– Да.
– Молодец.
– Там хорошо платят, и у меня будет языковая практика.
– Ты, должно быть, влюбилась, – пытаюсь я шутить. Но она отвечает мне как-то слишком серьезно:
– Ты говорил, что когда-нибудь мне придется менять свою жизнь. Wrn мы живем в большом городе, он требует действий. Я поняла, что все это так. Пора чем-то заняться. Ведь так?
О чем она говорит? Я никогда не говорил ей об этом серьезно. Я лишь пытался задеть ее, зародить в ней сомнения. Ей не пойдет работа. Ей идет только бездумная, беззаботная трата времени. Она должна быть бесполезной, как фея.
– Ты рад?
– Конечно.
Почему? Я что-то не пойму. Мне казалось или я действительно любил ее? А если мне казалось, то как такое могло быть? Мне казалось, что я не могу без нее. А сейчас? Может, я вообще не умею любить? Не способен? Что значит “не способен”? Просто не люблю. Она, например, считает, что СПИД – это выдумка прессы, потому что она не знает ни одного человека, который бы знал человека, который знает хоть одного человека, больного СПИДом. И поэтому она делает вывод, что СПИДа не существует. Так, может, любовь – это тоже такой всеобщий миф? Или это вид легализованного наркотика, а я как раз отношусь к тому проценту людей, на которых он не действует? Любовь. Мне все больше кажется, что это не более, чем выдумка. Мне казалось, что я люблю Лялю, например, но ведь только казалось.
Я хотел ее, непонятную, необъяснимую, так не похожую на меня. Хотел ее, как хотят пить, мог думать только о своей жажде. А сейчас вот она, и нет ничего. Где трубы и литавры? Где яркие фейерверки, которые должны сейчас знаменовать ее присутствие? Ничего. Тихо и темно. И мое дыхание сбивается не из-за душевного волнения, а всего лишь в результате определенных мускульных движений, которые я совершаю.
Утром стало еще хуже. Дальше некуда. Она не встала, как обычно, она осталась в постели. Я старался не задумываться над тем, что хочет она сказать этим своим взглядом из-под края одеяла. То же, что говорила всю ночь, даже когда я засыпал.
– Ты уже уходишь?
– Да. Мне надо идти.
– Но сегодня суббота. Может, ты еще останешься? Мне будет приятно. Думаю, тебе тоже.
– Извини, времени нет. Мне уже надо бежать.
– Встретимся вечером?
– Я тебе позвоню.
– Ладно. А если я отключу телефон?
– Тогда не позвоню.
– Я пошутила. Обязательно позвони мне. Хорошо?
– Конечно.
Я не забыл поцеловать ее на прощание.
5
Здесь хорошо. Теплый воздух шевелится едва заметно. В летних кафе всегда хорошо, но здесь как-то особенно. Солнечные лучи огибают тент и уже совсем легко ложатся на лица посетителей. На мое тоже. Бережно. Солнце меня любит. И в таком свете все лица красивые и счастливые.
Мне хорошо сидеть так, тихо-тихо, слушать, как двигается время, ни о чем не думать, получать удовольствие от всего, что меня окружает. Я не тороплюсь. Мне нравится музыка, которая звучит, нравится бармен, которому я тоже нравлюсь, иногда мы обмениваемся взглядами, два довольных жизнью человека. Я замечаю все детали вокруг, кажется, специально для меня время движется так спокойно, так же неторопливо, как мои мысли, как закатный свет, щедро льющийся на город. Я трогаю свои плечи, они теплые, даже горячие, им хорошо.
Мне тоже. Мне интересны люди, сидящие за соседними столиками, особенно те, что сидят в одиночестве, с газетами или без. Я пытаюсь догадаться, кто и что они такое. Профессии и хобби – это ерунда, я пытаюсь догадаться, о чем они думают, кого любят, счастливы ли они? Иногда попадаются такие лица, я жалею, что мы незнакомы. Хорошие, иногда усталые, по которым хочется провести ладонями, иногда грустные лица. Я посидела бы, послушала. У них свои истории, свои переживания. Мне было бы интересно. Может быть, потому что сама я ни о чем не переживаю.
Вот я сижу здесь, и абсолютно ни о чем не переживаю. Даже немного жаль. Конечно, глупо жалеть, что не страдаешь, просто меня развлекают такие мысли. Мне хотелось бы сейчас дергаться, смотреть на часы, ломать голову над тем, почему он опаздывает, делать грустное лицо. Довести себя до изнеможения к его приходу, а когда он придет, собравшись с духом, боясь на него посмотреть, глухим голосом спросить “Ты меня любишь?”, так чтобы все внутри обрывалось и падало. Да. Но какой же дурацкий вопрос я придумала? Я и так знаю, что он меня любит. Да.
А что еще? Что еще останется в моей памяти о нем? Что он любит немецкое кино? Что он не снимает часть обертки с пачки сигарет, “чтобы табак не сыпался в карман”? И почему я думаю о нем так, словно мы расстались?
В сто пятый раз обхожу зал, проверяю, все ли нормально. Все это – чистая символика, хотя я и главный, но здесь и без меня все нормально. Тем более, даже если здесь сейчас начнется пожар или потоп, я все равно все брошу, потому что она ждет меня. Сейчас, я просто тяну время. В этом моем хождении туда-сюда нет никакой нужды и нет никакого смысла. Зачем я это делаю, когда она ждет меня? Может, именно потому, что она ждет меня? Я хочу, чтобы она меня ждала. Это ничего не даст, все закончится моими извинениями и ее улыбкой “все нормально”. И если я спрошу, не скучала ли она, она, конечно, ответит “нет”. Ее честность не всегда приятна. Хотя я никогда не уверен, говорит ли она правду. Она говорит, что это равнозначно, это одно и то же. Говорит ли человек правду или нет, а ты это знаешь, в любом случае получается, что слышишь именно правду. Что-то в этом есть, но я не совсем улавливаю что. Что-то верно, что-то нет, но я не знаю, что именно. Я ее не понимаю. Поэтому иногда я чувствую себя старым, намного старше ее, хотя я старше всего на год, это как-то теряется, я чувствую себя лет на двадцать старше. Потому что не понимаю ее до конца. Чего-то не улавливаю. Есть в ней что-то инфантильное. Меня, значит, тянет к молодежи. Да, меня к ней тянет. С того самого момента, как она здесь появилась, заказала чашку кофе, меня к ней тянет. Я и работу ей предложил наобум, просто так, потому что испугался, что она допьет кофе, уйдет, и я никогда не узнаю, кто эта девушка. Наверное, это любовь с первого взгляда. Она уволилась через месяц, сказала, что не может получать зарплату от своего парня, к тому же нашла настоящую работу. Но я не очень переживал из-за этого, к тому времени мы были уже вместе. Нет. Мы встречались. Именно так, мы встречаемся. Ей не нравится такое определение наших отношений, но когда я спрашиваю, что она может предложить взамен, она не знает, что ответить. Она не задумывается над этим. Она не задумывается надо мной. Я ей неинтересен. Интересен, но постольку, поскольку ей интересно все, что ее окружает. Можно сказать, что она относится ко мне, как к книге. Она любит читать, читает много, но все без разбора. Детективы, модных авторов, русскую классику, готические романы. Все подряд. Иногда несколько книг одновременно. И еще газеты. Она читает газеты. А статьи, которые ей понравились, иногда совсем маленькие, она пришпиливает на стену. Места не хватает, и периодически она меняет какую-нибудь старую вырезку на новую, а старую кладет в папку. У нее огромная папка газетных вырезок. В основном это культурные обзоры, рецензии на фильмы или спектакли, а иногда просто картинки, потому что в этих клочках газет главное – иллюстрация, картинка, которая ей понравилась. У нее на стене Хьюго Босс рядом с репродукцией Эрнста Неизвестного “Распятие”. Такое соседство меня немного удивляет, мешает что ли, хотя бога я не люблю. Она говорит, что бог во всем, и даже во мне. Я хорошо себя знаю, ничего такого в себе не замечал. Жаль, наверно. Верующим легче жить. Вернее, легче умирать. Впрочем, я пока умирать не собираюсь. Нет повода. Полгода назад она заменила собой и вместила в себя все причины моего существования. Знает ли она об этом? Может быть, но ни разу даже не намекнула, что хотя бы догадывается об этом. Все мои движения имеют только одно основание, чтобы их совершать – она. Завтракать, чтобы не выглядеть осунувшимся. Заниматься делами, потому что ей нравятся занятые люди. Не забывать чистить зубы на ночь, каким бы пьяным не ложился, и стричься дважды в месяц, чтобы хорошо выглядеть, чтобы ей было приятно на меня смотреть.
Водить ее в кино, на закрытые просмотры, потому что она не любит большие залы, надеясь, что ей понравится фильм, и признавать его скучным и надуманным, если она так сказала.
Знакомить ее со своими друзьями, потому что она любит новые знакомства, представлять себе, как она понравится им, а они понравятся ей, и радоваться, что так она будет много времени проводить с ними, а значит, и со мной. А потом замечать, что кое-кто из моих друзей интереснее ей, чем я, и делать все, чтобы без меня она с ними не виделась.
Заставлять себя набирать номер ее телефона, пересиливая страх, что ее нет или еще хуже – что ей некогда. Но все же звонить, а вдруг она найдет для меня время.
Не думать о ней, когда ее нет рядом. До отказа забивать сном, делами, выпивкой время между свиданиями с ней.
Ее возмутило бы такое отношение к собственной жизни. Она говорит, что нельзя просто так тратить время. У нее обостренное чувство времени. Как смертельно больной человек, она всегда помнит, сколько ей еще осталось. Не знаю, откуда в ней это. Мне непонятно это ее свойство. Она никогда не дает себе передышки, притом что она спокойна, у нее не бывает истерик, но чувствуется какое-то электрическое напряжение внутри нее. Она впитывает в себя все, она как будто боится что-то упустить. Я без особой легкости проживаю свои 24 часа в сутки, а ее время кажется втрое растянутым, так многое она в него вмещает. Жадное внимание ко всему. Но в ней нет суетливости, она не торопится. Она может двадцать минут простоять перед каким-нибудь зданием. Может и дольше, ее нужно уводить. Кажется, что она старается запомнить, воспринять каждую деталь и все в целом, и чем дольше она смотрит, тем труднее ей оторваться, она словно влюбляется в эти детали и в то, что они вместе образуют. Она поглощает, впитывает в себя все, что видит, все, что ее окружает, и ничего не отдает. Иногда я спрашиваю ее, почему она со мной, что ей во мне нравится. Она всегда отвечает, что ей нравится мое лицо. Такой вот ответ. Все мои мысли и все мои дороги заканчиваются на ней. Я делаю то же, что и раньше, но теперь я делаю это для нее.
Как-то по пьяни, я ей все сказал. О ней. О себе. Сказал в качестве предположения. “Представь, что все это так”. “Невыносимая любовь”, сказала она. Сказала, что ей было бы тяжело от такой любви. Что она чувствовала бы себя обязанной. И что необходимость и невозможность, неспособность что-то отдавать взамен ее угнетает. Она всегда так и уходит – не проронив ни капли. Невыносимая любовь. А разве бывает другая? Сколько, вообще, видов любви? К черту всезнающую психологию! Разве бывает простая и легкая любовь? Так, чтобы всегда, не временами, не иногда, а постоянно было просто и легко? Нет, не думаю.
Я ничего не жду от нее. Я только хочу, чтобы она позволяла мне и дальше любить себя.
Когда я предложил ей переехать ко мне, она рассмеялась. Не зло, весело рассмеялась. Сказала, что я не смогу жить с ней, что у нее такая сумбурная безалаберная жизнь. И что ей нравится жить одной.
Я заменил все розетки в ее квартире, прикрутил все ручки к ее дверям. Я покупаю ей мебель и посуду. Она так снисходительно на это смотрит. “Диван, как диван” сказала она, а посуда ей понравилась. Но она пока не позволяет мне покупать ей одежду и платить за квартиру. Но я приучаю ее к комфорту, пытаюсь отучить от метро, я заваливаю ее разными мелочами, некоторые она принимает, какие-то нет. Я надеюсь, она и дальше будет снисходительно на это смотреть. Надеюсь, это продлится достаточно долго, чтобы она привыкла. Она почти никогда не задумывается обо мне, ну и пусть, только бы это длилось долго. Чтобы она привыкла ко мне, чтобы не могла отказаться. Как она не позволила мне поменять ее старый чайник на новый, потому что привыкла к нему. Я хочу, чтобы она и ко мне привыкла так же, как к этому чайнику.
Вот уже полгода она является единственной и достаточной причиной для того, чтобы я продолжался. Да, это тяжело, жить так, находиться в постоянном напряжении, в постоянном страхе. Даже когда она рядом, даже если на ней ничего не надето, я никогда не чувствую до конца, что мы близки. Я никогда не знаю, сколько это продлится и в какой момент она встанет и уйдет.
Глупый идиот. Столько времени. Она ждет. А может, уже не ждет. С чего это вдруг мне показалось, что будет лучше заставить ее подождать? Заставить! Но… В качестве извинения я приглашу ее поужинать, она не сможет мне отказать, не сможет ограничиться чашкой кофе, как мы договаривались, она примет мое приглашение, чтобы показать, что приняла мои извинения.
Только бы она еще была там. Если она уже ушла, никакие извинения, никакие приглашения не сработают. Только бы она была еще там.
Наверно, я старею. Мне нравится думать, что это пришло ко мне с возрастом, а значит, уже не уйдет. То, что я так спокойна. Мне хочется думать, что это не просто хорошее настроение, что я научилась сдерживать себя и уже не способна сходить с ума при одном воспоминании о чьем-то голосе в темноте. Мне нравится, что я так спокойна, что он не заставляет меня страдать, что меня не трясет, когда он не звонит, и я не мучаюсь сейчас оттого, что он опаздывает. Мне нравится моя уверенность. Надеюсь, что это не настроение, надеюсь, это старость. Но может быть, это ненадолго, эта моя уверенность в нем, в себе? Я не вспоминаю об этом, стараюсь об это не думать, но иногда у него бывает такое лицо, что я начинаю сомневаться. Мне приходит в голову мысль, предчувствие, что когда-нибудь мне будет очень плохо из-за него, когда-нибудь мне будет больно и меня все-таки будет трясти при воспоминании о его голосе в темноте.
Что это я? Глупости какие. Мне показалось. Это просто фантазия.
6
Я совсем не выспалась. Руки дрожат. Мне не холодно, так всегда бывает, когда я совсем не высыпаюсь – руки мерзнут, все время хочу и не могу ничего есть. Могу только пить. Кофе или алкоголь. И только к вечеру, к ночи, я приду в себя.
Но сейчас 11 утра, я опоздала на регистрацию. Если я сейчас не улечу, это катастрофа. Я не могу не улететь. Мне обязательно нужно улететь. Убраться к черту из этого города. Я все еще люблю этот город, но мне слишком плохо в нем, я его ненавижу. Я не могу в нем находиться.
Последнее время я только и делаю, что схожу с ума, дохожу до ручки. Так меня и осенило, что мне просто нужно убраться отсюда.
Как мне все это опротивело. Я так страшно устала. Что я делала? Ничего. Пила по ночам, звонила бесконечно и спала целыми днями. Днем этот город совершенно невыносим. Что это за жизнь? Разруха какая-то. По-другому не получалось. Проснуться в семь вечера, съесть какой-нибудь бутерброд, потому что надо что-то есть и пить, пить, пить. С людьми, неважно, с какими, но обязательно с людьми, по-другому не получается. Пить и разговаривать всю ночь до утра. И так две недели. К этому быстро, сразу привыкаешь.
Последние четыре, да, четыре дня я даже не выходила из дому. Просто перестала это делать. Последний раз мы с Аней выходили во вторник. Выезжали.
Аня обладает одним удивительным качеством, она умеет не спать. Мы знакомы две недели, случайно познакомились, и за две недели я так и не придумала, когда же она спит. Она не так чтобы очень мне интересна, просто получилось, что последние две недели именно она постоянно рядом со мной. У Ани неожиданная татуировка под лопаткой – агрессивно оскалившийся дельфин. Это наводит на мысли, но я ни разу не проследила их до конца, так что до сих пор не знаю, что же это за человек – Аня, не имею даже смутного представления. Она является ко мне часов в восемь-девять вечера, мы пьем всю ночь, и в семь утра она уходит на работу. Когда она спит – неизвестно.
Она говорит, что мне надо чаще улыбаться. Я последнее время улыбаюсь только когда вижу таких персонажей, как тот анархист в клубе.
Мы попили с Аней вина и поехали слушать музыку. В клубе я час старательно слушала каких-то сербов и пила сок. Целый час я медленно передвигалась от музыкантов к бару. Возле стойки и познакомилась с этим смешным анархистом. Слишком хорошо одет и слишком взрослый, если не сказать старый, для анархиста. Пиджак от Армани, джин с тоником, 38 лет. Зря я так смеялась, кажется, его это задело. В качестве извинения я спросила, пьют ли анархисты халявную водку. Пьют.
Потом я выпила с барменом. Очень милый. Угостил меня каким-то сложным коктейлем с дурацким названием. Вкусно. Очень женский напиток, для женщин, не для меня, я чувствую себя самозванкой.
Потом мы пили с теми сербами, когда они отыграли. Не помню, как мы познакомились. Я в тот вечер познакомилась с прорвой народа. С журналистом, он даже дал мне визитку. Зам. главного редактора модного журнала. Это произвело на меня не помню какое впечатление, его визитка, а сам он ничего, так. И сербы были милые, хоть и играли какую-то чушь. Мамульки-пигульки, бла-бла. Что-то в этом роде. Этническая чепуха. По-русски болтали, как черти. Просидели с ними, потом они куда-то делись. Или это я куда-то делась. Помню, у меня началась пьяная паранойя, я боялась потерять деньги. Кажется, именно в этот момент меня осенило, что мне надо уехать. Какая-то такая логика – не потерять бы деньги – почему? – потому что я уезжаю.
Домой ехали в том же составе плюс один. Я, Аня и журналист. Купили по дороге пиццу и много выпивки. Всю дорогу таксист рассказывал, как недавно подвозил Эдварда Радзинского. Я еду, а он стоит на обочине. Кажется, таксиста поразило именно то, что Радзинский умеет стоять на обочине. И правда, странно. А журналист, Сергей, добавил, что Радзинский очень милый, мягкий человек.
Потом Аня с Сергеем курили гашиш, пока разогревалась пицца. Сидели на кухне без света, при свечах. Я пью, они курят, мы ждем пиццу. Потом разговаривали всю ночь. Опять. О любви.
Аня доказывала мне, что если я так спокойна, значит, я его не любила. А я доказывала, что ничего это не значит, что я очень люблю его, любила, а теперь разлюбила. А она говорила, что, так как я не страдаю, значит, я не разлюбила, нет, я даже не любила.
Такая холодная страстность в наших разговорах, и ярость. Но глупо. Глупо. Так глупо сидеть на кухне и среди ночи, под дешевое вино доказывать кому-то, что я очень его любила.
Это длилось две недели. С начала этого запоя, а это был запой, определенно, эта тема – моя любовь, постепенно вытеснила все остальные. Кто бы не появлялся, оказывался втянут в ожесточенные обсуждения моей личной жизни. Какая радость людям от этих разговоров? Каждый из них пытался меня урезонить или поддержать какими-то примерами из своей жизни. Только Аня этого не делала. Все, что она говорила, касалось только меня и моих отношений. Через несколько дней, вернее ночей, она знала мою любовь лучше меня. Она узнала все, что он любит, а что нет, все слова, которые мы друг другу говорили, она узнала о нем все, что знаю я, кажется, даже больше. Много ночей она доказывала мне, что это не любовь, и зря я так переживаю из-за того, что она закончилась.
Ее упрямство порой просто убивает. Ну, как объяснить ей, что все это ненормально. И мой запой, и наши разговоры, наши скрупулезные обсуждения, рассмотрения моих отношений с ним – все это ненормально. Я не могу сказать ей, что все это просто мое бегство. Я пью, потому что алкоголь дает мне смелость думать о том, что все закончилось. Кому я вру? Ничего еще не закончилось. Просто я, наконец, поняла, что он меня не любит. Говорит, но не любит. И вообще, я ведь даже имени его произносить не могу. А она мне доказывает… Аня спросила, я сказала, что имя не имеет значения. Так он стал “твой бывший”. Он, твой бывший. Мой бывший. Какая пошлость. Мне даже доставляет это удовольствие, это словосочетание как-то унижает его. Или меня. Две недели я только этим и занимаюсь – унижаю его, себя, разрушаю все, что во мне есть, нужно вытравить из себя все это. Пять лет жизни. Пять лет, намертво связанные каждой секундой с ним. Он, мысли о нем, любовь с ним. Обиды, ревность, измены, слезы, прощания, расставания, встречи, упреки, надежды, дни, ночи. Это могло бы длится бесконечно. Это длилось пять лет, а могло бы и десять, всю жизнь. Пять лет вместе. Любили, влюблялись, все друг другу рассказывали, любовники-любовницы, ничего не скрывали, ничего не боялись, даже если бы поженились на ком-нибудь или даже друг на друге, а если нет, все равно были бы вместе. Жуть. И так всегда. Пять лет, семь, десять, всю жизнь. Вот это-то и отрезвило меня. Когда я поняла, что наши отношения уже не наши, и что это может продлиться всю жизнь, а мы даже не заметим этого. Просто иногда будем вспоминать, сколько лет мы уже знакомы, то есть сколько лет мы уже вместе. Пять лет, десять, всю жизнь.
Я начала пить. Бросила все, все заказы, бросила его. Просто перестала звонить и в агентство, и ему. Просто перестала звонить. На автоответчике, наверное, миллион сообщений. Я его не слушаю. Я пользуюсь телефоном, только чтобы заказать такси. Сняла все деньги, начала пить.
Он даже не понял, что я его бросила. Подумал, что это опять ненадолго. Нет. Но объяснять я не буду. Не могу. Я сама к этому еще не привыкла. Привыкаю. Постоянно об этом говорю. Думаю только об этом. Стараюсь его забыть. Забыть пять лет. Не просто. Все, абсолютно все, что меня окружает, связано с ним. Квартира, этот город. Станции метро, где мы встречались или не встречались с ним. Кино, которое смотрели вместе или не вместе. Музыка, которая нравилась или не нравилась нам. Безнадежно. Я замурована в этих деталях, которые все связаны с ним. Мой бывший.
Пока Аня с Сергеем курили гашиш, я в очередной раз пересчитала деньги. Поняла, что уехать нужно. Билет. На самолет. Никаких поездов.
Не очень уверенно я сообщила им, что уезжаю. Аня даже не удивилась. Только спросила – куда? Отсюда. Я уезжаю отсюда. Весь этот город стал таким же отталкивающим, невыносимым, как его лицо. Надо убираться отсюда. Иначе я сопьюсь. Аня сказала, что я уже спилась. Она опять ошиблась. Не очень, но все же ошиблась. Я почти спилась. Почти. Почти разлюбила, почти забыла, почти бывший.
“Тебе нужно кого-то найти”, сказала Аня. Сергей как-то заинтересовано на меня посмотрел. Теперь он тоже не спит вместе с нами. Его тоже захватил этот образ жизни.
С того вечера в клубе, во вторник, я больше никуда не выходила. Вечером являлась Аня, потом Сергей, иногда наоборот, Сергей, потом Аня, мы пили всю ночь, утром они уходили на работу, а я спала до их прихода. Это длилось до сегодняшнего утра.
Тебе нужно кого-то найти. Аня сказала это в среду. Я сообщила, что в воскресенье улетаю, а она выдала мне эту фразу. Кого-то. Кого? Нет, не Сергея, он тоже весь связан с ним, с моим бывшим. Ладно, пусть будет бывший, все равно, я не могу произносить его имя.
Только она сказала эти слова, я опять что-то поняла, вспомнила. Так получилось, я вспомнила о нем. “Есть один”, сказал я. Аня спросила “кто?”, но имя ничего не значит, подумала я. В моей жизни все или меняет, или теряет смысл, а уж имена подавно. Я сказала “один человек”. Бывший любовник? Слово “бывший” меня преследует. Как бы ей объяснить? Я серьезно озаботилась тем, как бы ей объяснить, кого я имею в виду. Это нелегко, учитывая бессмысленность слов. Мы так много говорили с ней, что слова стали просто звуками.
Часами растрепанные неудержимые, мы кричали друг другу слова, значения которых сами же обесценили. Периодически принимались утешать друг друга или же кричать на Сергея, который очень быстро приобрел все качества буфера. То она, то я снова и снова доказывали друг другу, что вещи, события и чувства, которые мы обсуждаем, являются не теми понятиями, не соответствуют словам, которыми мы их называем. Это не любовь, это не влечение, это, конечно, не страсть, это не ревность, это не самолюбие, это не тщеславие, это не отношения, это не жизнь. Так, постепенно мы разобрали и разоблачили все чувства и понятия, мы обессмыслили их все. Только несколько слов сохранили свои значения. Спать, есть, пить, пить, пить.
И вот, с таким ограниченным словарным запасом я вынуждена объяснять этой педантичной психопатке, кого и что я имею в виду, когда говорю “есть один”. Человек, который находится там, куда я лечу. Но Ане этого мало, она не понимает. Бывший любовник? Пожалуй, что так. Кто-то, с кем меня связывали какие-то недолгие отношения, уж не знаю, что это значит.
Тяжело оперировать словами, значения которых не знаешь. Все равно, что говорить на незнакомом языке, говорить бегло, но не понимая ни слова из того, что говоришь. Пора мне обзавестись толковым словарем. Какого языка? Русского. Да, скорее всего. Мы же говорим по-русски? Похоже на то.
“Ты его любила?” Нет, она сведет меня с ума. Ее упрямая садистская дотошность просто меня угробит. Она две недели доказывала мне, что то, что я пять лет называла любовью – это не любовь, и она хочет, так просто, чтобы я сказала, любила ли я его. Кого? Этого, бывшего любовника. Бывшего кого? Любовника. Не путай с твоим бывшим.
Я не понимаю ее. А Сергей, кажется, понимает. “Твой бывший, это которого ты бросила, которого ты любила, ну, думала, что любишь”, объясняет он мне. Ага. “А бывший любовник, это про которого ты сказала, что есть еще один. Правильно?” – уточняет он у Ани. Она кивает. Объяснили. Спасибо. Голова кругом.
“Так ты его любила?”. Нет. Я никого не любила, если следовать логике доказательств Ани. Даже если не следовать, я его не любила.
“Это хорошо” говорит Аня. “Позвони ему”.
Странно, я помню номер его телефона. До сих пор, хотя звонила ему всего раза три. Но помню. Наверно, я потому и позвонила. Я не сделала бы этого, если бы мне пришлось искать его номер в записной книжке.
Три, четыре гудка. Наверно, его нет. “Он спит” говорит Аня. Половина четвертого. Он спит.
Хриплый, неуверенный голос ответил “Да”. Я сразу узнала этот голос, хотя не слышала его больше года. У него дурацкое имя, Тимофей. Слишком тяжелое. Раньше я звала его “милый” или “Фей”, но сейчас зову так, как зовут его все. “Тима? Привет. Что делаешь?” Ну, что еще я могла спросить? “Сплю. Кто это?” Мы поговорили недолго, довольно скоро я почувствовала, что хочу его видеть. Знала, что хочу видеть не его, но это неважно, я легко перенесла свои чувства на него. Свою пьяную тоску я направила в нужное русло, и оказалось, что я хочу его видеть. “Я прилетаю в воскресенье”. “Я тебя встречу”. Он сказал это так просто, словно это не я перестала звонить ему год назад, словно не я комкала потом все наши разговоры, когда он звонил. Он звонил раза три-четыре, потом понял, что все закончилось. Ни он, ни я не сказали об этом ни слова. Никаких “не звони мне больше” или “я не хочу тебя видеть”, ничего такого. И вот, так просто, среди ночи он сказал, что встретит меня.
Через полчаса или около того, после того, как мы поговорили, я опять звоню ему. Я уже более, чем пьяна. Я говорю о наших отношениях. Сначала я говорю, что мне плохо, потом спрашиваю. Не обиделся ли он? Злился ли? Думал ли обо мне? Хочет ли меня видеть? Нет. Да. Да. Да. Это его ответы. Поток моих вопросов иссякает, я опять прощаюсь, он еще раз говорит, что встретит меня. Я вешаю трубку.
Аня показывает стриптиз. Это нелегко, потому что мы не слушаем музыку. За две недели она дважды пыталась что-то послушать, но все песни связаны с ним, и я всегда выключала эти звуки. Последний раз мы что-то слушали тогда, сербов. Второй раз я бы уже не стала этого делать, они теперь тоже связаны с ним, с моим бывшим. Так что Аня показывает стриптиз под более или менее ритмичные хлопки ладоней Сергея. Что за безумие? Я опять позвонила.
– Ты спишь?
– Нет.
– Извини, я просто не могу здесь больше.
– Бывает.
– Это какое-то безумие. Ты любил когда-нибудь?
– Кого?
– Женщину, девушку.
– Нет. Я люблю только своих родителей.
– Тебе хорошо. Научишь меня?
– Чему?
– Никого не любить.
– Ты ненормальная, – смеется он.
Я знаю, я очень хорошо это знаю. Это несмешно. Наверное, всю жизнь я только старалась производить впечатление нормального человека. Встречалась с людьми, старалась любить. Все замкнулось. Сижу в квартире с такими же ненормальными людьми, которые не позволяют мне продолжать делать вид, как раньше.
– Ты просто устала. Уже поздно. Ложись спать. Спокойной ночи.
Он меня успокаивает. Его голос убеждает меня, что что-то еще можно сохранить, не все потеряно. Это “спокойной ночи” дает надежду.
Все. Говорю я. Спать. Всем спать. И не сметь трахаться, пьянь, это слишком.
Недовольно, немного повозмущавшись, они повинуются. Сергей спит в ванной. У меня только две комнаты, а спать с Аней я не могу, я ей не доверяю, она вполне способна домогаться и меня. Нет уж.
Всю пятницу и субботу я постоянно звоню. Мы все так же пьем, только я пью с телефонной трубкой в руке.
Не знаю, как Фей это терпит, я звоню ему по пять–шесть раз за ночь. Я спрашиваю о погоде, прошу его подробно описать мне где и с кем он находится. Пару раз болтаю с его друзьями. Мне просто необходимо разговаривать с нормальными людьми, чтобы не забывать, что в воскресенье я с ними увижусь. Мне нужно понять, воспринять, привыкнуть к нормальной человеческой речи.
Мы все так же обсуждаем мою жизнь, мои отношения, немного мою поездку. Аня спрашивает “какой он?” Я не помню. Обсуждения проходят все так же активно. Единственное, о чем я не говорю, и ей не позволяю, не могу, не думаю – о том, что же будет после того, как он меня встретит. Аня пытается проводить сравнительный анализ моих отношений, но у нее не очень это получается. Только разговоры с ним как-то намекают мне, что мир еще существует.
Окружающая меня реальность распадается просто на глазах. Эти два персонажа, Аня и Сергей, окончательно съехали с катушек, тем более, что последние два дня не ходят на работу. Связь с миром осуществляется Сергеем, когда он ходит в магазин возле дома. Думаю, с продавщицей он объясняется жестами, вряд ли она способна понять его язык.
Мы общаемся междометиями или же очень длинными сложноподчиненными предложениями. У меня стойкое ощущение, что я живу в плохом переводе романа Пруста. Какой его части? “Содом и Гоморра”, смутно узнаю я.
Но мне уже не так страшно. Последняя ночь в этом городе закончилась. Когда я уеду, эти двое, наверное, просто исчезнут, просто перестанут быть. Не знаю. Эта мысль недолго меня занимает.
Я опоздала на регистрацию. Зря я вообще легла спать. Я проснулась от мысли, что опоздала. Судорожно умылась, схватила сумку и помчалась в аэропорт. Я успела к самому отлету. Мое испуганное лицо произвело впечатление. Никакой регистрации, никакого досмотра багажа, галопом до автобуса, который отвез меня и кого-то из пилотов к самолету. А потом минут сорок мы не могли взлететь. Погода.
Сорок минут для того, чтобы осознать происходящее. Что я все-таки улетаю, что сейчас утро, и я изо всех сил улетаю из этого города. Смена реальности. Слишком стремительная, учитывая статичность последнего времени. Но именно эта стремительность убеждает меня, что, кажется, все реально.
Мне холодно, у меня дрожат конечности, но жизнь опять началась, это радует. Это должно радовать, ведь я спасена. Только начинаю, но все же прихожу в себя, становлюсь все более настоящей и живой. Пьяный снежный бред сменяется кусками теплеющей реальности. Фей сказал, что у них идет дождь. А здесь снег не помешал нам взлететь. Как будто силой своей воли я заставила взлететь этот тяжелый самолет. Как заставила себя прекратить жить так же, как жила пять лет.
Тяжелые слова. Пять лет. Но я улетаю отсюда, я перестаю воспринимать все так уж категорично. Никогда – слишком длинное слово. Конечно, мы еще с ним увидимся. Я узнаю его, как узнаю кадры когда-то виденных фильмов. Мой бывший. Так оно и есть. Он мой бывший. Окончательно им стал. Моей бывшей жизнью.
Обед в самолете, кофе в самолете, пиво. Я пью за окончание запоя, которым закончилась моя бывшая жизнь. Я пью, потому что у меня праздник, мой день победы, со слезами на глазах. За это стоит выпить. Меня ждет другой город, другой человек, достаточно приятный человек, чтобы помнить его имя. Я знала его раньше, но это не значит, что я возвращаюсь. Я возвращаюсь не к нему. Я даже не возвращаюсь. Я опять начинаю. Налегке. Весь мой багаж – его голос и несколько мыслей. Боязливые предположения. Что же будет после того, как он меня встретит?
Я спросила “где я буду спать?” Он ответил “со мной”. Так что я уверена в своем будущем. Оно не просто будет, оно вполне определено – спать я буду с ним. Нужно только угадать, что это значит. Ладно, догадаюсь по контексту.
Я еще слаба, растеряна, многого не знаю, не помню, а может, и не знала никогда. В моей голове есть какие-то схемы, я разберусь в них, когда прилечу.
К концу полета, или после пива, у меня опять начинается паника. В маленьком захолустном аэропорту она достигает колоссальных масштабов. Его нет. Ко всему прочему меня никто не встречает.
Мне начинает казаться, что дурной сон последних недель просто нашел продолжение после антракта. Да, здесь день, здесь тепло, здесь тихо, но меня никто не встречает. Может, это белая горячка? Может, я все еще в Москве, и сейчас меня разбудит Аня звонком в дверь? Внимательно смотрю вокруг. Таксисты спрашивают, куда меня отвезти. Я твердо стою на своем, “меня должны встретить”. Они оставляют меня в покое. Даже если это белая горячка, нужно следовать логике происходящего. Ищу телефон, ненадолго пугаюсь, что набирают не те цифры, кто-то отвечает мне, что он поехал в аэропорт. Ко мне. Ладно, пока все логично. Все хорошо?
Я сажусь за столик в кафе с таким фатальным равнодушием, что никакая горячка не должна устоять. Все, хватит. Что бы ни было, я отсюда не сдвинусь. Мне и здесь хорошо, решаю я.
После второго бокала какого-то неразъясненного вина мне становится по-настоящему весело. Я же боялась его увидеть? Да. Я же испугалась этой его фразы “Со мной. Ты будешь спать со мной”? Так? Так. Ну вот, нечего было бояться. Я прилетела, а никто не берет меня в плен.
Пью, мне весело, игнорирую взгляды ментов и официанток. Плевать! Скоро он приедет, все-таки встретит меня, будет извиняться, еще посмотрим, кто кого возьмет в плен. Я опять включусь в игру. Разберу эти схемы у себя в голове, уже начала разбирать, я быстро научусь опять разговаривать, чувствовать, понимать реальность. Буду целовать его, буду жить, как все нормальные люди. Я знаю, как это делать, ничего, немного потеряла навык, но я знаю все это наизусть. Я хорошо умела в это играть. Опять поиграю. Не спеша, по порядку, чтобы не сбиться и не сфальшивить. Влечение, влюбленность, ревность и обиды, прощания, прощения, ссоры, примирения – я не собьюсь. Это ерунда, что я его не помню.
Его лицо мне незнакомо, а ведь между нами что-то было. Какие-то страстные объятия, объяснения, взгляды. Почему я этого не помню? Что происходит? Кто это? Почему мне опять так нехорошо, страшно?
Я теряюсь. Эти межевые столбы, которые я расставляла, пока готовилась к встрече, подвели меня. Я все-таки потерялась. Я все-таки испугалась. Кто это? Что я здесь делаю? Зачем я здесь? Зачем здесь этот человек? Рядом со мной – кто?
Берет мою сумку и мою руку, подводит нас к машине, сажает нас в нее. Я чувствую себя героиней сериала, которая опять потеряла память.
“Как ты?” спрашивает он. Я не понимаю его. Что он имеет в виду? “Кто ты?” хочу спросить я.
Он меня останавливает. Его лицо. Меня останавливает его лицо. Он отворачивается, но я успеваю заметить. Реальность сразу становится четкой, ясной и моей.
Его замкнувшееся вдруг лицо, оттолкнувшийся взгляд, ожесточившийся голос, я узнаю, я вспоминаю. Я понимаю. Он ждал меня, он хотел меня видеть, это ему я говорила, что прилетаю, это он сказал мне “спокойной ночи”.
Я взяла его руку, улыбнулась губами в его губы – “я очень рада тебя видеть”, и, наконец, с облегчением призналась самой себе, что все хорошо.
