ДЖИН С ГИПЕРТОНИКОМ
Птичка улетела, а яйца остались.
С. Есенов. «Храбрый орнитолог»
«Кондоры летят над нашей зоной, кондорам нигде преграды нет», – в который раз затягивал перуанский ансамбль фольклорной музыки. Какой-то мачо с непринужденным видом любителя казенной поэзии, в полном расцвете гепатита D, на протяжении трех часов заказывал эту песню, неподдельными слезами разбавляя водку в салфетнице…
Ресторан «Упругие брови». Самое знаменитое питейное заведение города трактористов и краснодеревщиков. Здесь бывали те, у кого есть деньги, и те, у кого их никогда не было. Беззаботные компании и одинокие поэты. Влюбленные и те, кто всячески избегал романтического общения. Люди с положением и в положении. Спортсмены, депутаты, писатели, карточные шулеры, милиционеры, барыги и фраера. В общем, все те, кого вечно подвергают социологическим опросам и кого без зазрения совести можно назвать творцами городской истории.
Посетители, как обычно, сидели за столиками, пили, курили, о чем-то беседовали. Какая-то парочка смачно целовалась, не взирая на лица друг друга. Целующийся нежно придерживал Целующуюся за затылок всей пятерней и, в порыве отчаянной страсти, раз за разом окунал ее грудью в салат. Группа молодых людей, потягивая пиво с пивом, ежеминутно взрывалась от хохота, раздражая удалым беспричинным смехом двух степенных дам, явно пришедших сюда обсудить в спокойной обстановке, как провести без мужей и детей ближайшие выходные. За барной стойкой тоже кипела жизнь. Рюмки, стаканы, коктейли, соки, крепкие алкогольные напитки, некрепкие алкогольные напитки, безалкогольные крепкие напитки, «отвертки», «вертолетики», «титаники»… Все мелькало, блестело, разбивалось, разбавлялось, оставалось забытым, материлось, с шумом стукалось о барный редут и смачно заедалось долькой лимона, кусочком шоколада или просто запивалось полуостывшим кофе. Бармен, делая вид, что принимает активное участие в укреплении жизненных позиций каждого подпитого гражданина, заботливо недоливал этим самым гражданам 20 капель. Официантки в эскимосских национальных костюмах, ракетами класса «девушка-воздух» с визгом проносились по залу, оставляя за собой шлейф из заграничного парфюма, перемешенного с табачным запахом «Дирола» и перегаром. Вот что делает с официантками «северное сияние».
А с небольшой полузеркальной сцены доносились уже ставшие ресторанными хитами «Девушка Феодула из Заманкула», «У Зелима нет интима», «Гулливер из универа», «За все клозеты мы в ответе», «Побег из ванной»…
Откуда они взялись, эти простые перуанские парни? Скорее всего, очередная пьяная выходка арт-директора ресторана, в прошлом токаря 7 разряда, Феликса Зарамагова. После каждой удачной пьянки он всегда что-нибудь выкидывал. Однажды он выкинул золотые часы. Потом ключи от машины и от сейфа. Затем начал выкидывать всякие номера. Началось с того, что он пригласил бродячих артистов с уникальной программой. Справедливости ради необходимо отметить, что программа на самом деле была уникальной. Обкуренные артисты просто хаотично бродили по сцене, а после и по всему ресторану. И все! Насилу от них избавились. А потом пошло-поехало. Веселые рыбаки, плавающие на льдине в одних валенках. Танцевальные группы из юго-восточной Сибири «Пернатые упырята», «Разудалые поддувалы», не знающие ни одного танца и почему-то декларирующие стихи Маяковского. Губастые негритянки с вживленными губными гармошками. Ди-джей «Заика», флейтист Рукавишников, играющий ноздрями на двух флейтах одновременно. И вот, последний писк арт-алкоголизма – перуанский шансон. После двух бутылок текилы Зарамагов не мог сдержать слез и напился так, что привез вместо обещанных им цыган певцов из Перу, по его словам задорно репетировавших в Черменском Доме Культуры. Самое интересное, что они органично вписались в окружающую среду, царившую в ресторане и в городе в целом…
Тот, о котором дальше пойдет речь, был здесь завсегдатаем. Он был таким же, как все. Чуть ли не единственной его отличительной чертой была непонятная страсть к творчеству Энгельберта Хампердинка. По обыкновению, он зашел через дверь, поздоровался со всеми, сел за свободный столик. К нему подошла знакомая официантка, знавшая его не только в лицо.
– Лауренция! Вилы мне!
– Весло подавать?
– Нет. Сегодня без первого.
– Как прикажете!
– А так, все, как обычно.
– Сию минуту.
Посмотрев вслед уходящей официантке, он неожиданно споткнулся о мысль: «Ничто так не разъединяет людей, как непреодолимое желание быть друг с другом». Ему до сих пор было непонятно, зачем развивающаяся цивилизация плодит неонеандартальцев. Время биоэлектронного примитивизма и кутюрье-троглодитов. Людям надоело говорить, и они стали общаться знаками. Транссексуалы перестали бороться за свою свободу. Объединившись с секс-меньшинствами и маньяками, они почувствовали себя настолько хорошо, что борьба за свободу их перестала удовлетворять. Дети появляются на свет лишь для того, чтобы выполнить заданную программу прожить среди людей как можно большее количество лет и сразу же отойти в мир иной, желательно с почестями. Каменные джунгли, каменные лица. Повсюду клоны с камнями за пазухой, злобно потирающие каменные лбы «валентинками» и навязывающие мысль о том, что мы неизбежно направляемся в каменный век.
Который год мир сотрясают события, леденящие кровь. В Америке пьяный пятилетний мальчик гвоздем забил до смерти няню и бабушку. В Германии две малолетние наркоманки ограбили кассу приюта для бездомных детей, предварительно изнасиловав пожилого сторожа. Во Франции толпа разгоряченных лесбиянок захватила почту и телеграф. В Турции штангисты с гомосексуальными наклонностями заполонили эстраду. Мировая культура пала под неудержимым давлением вьетнамско-китайского постмодернизма. Россия вот уже пять лет как просыпается по утрам под «кукареканье» Бориса Моисеева, страстным шепотом исполняющего гимн России.
Мы пытаемся идти по жизни, невзирая на указатели. Это все равно, что безногому играть в футбол. Мы заявляем о себе на каждом углу, не имея при этом ни голоса, ни слуха. Обрисовываем наше «наиважнейшее» существование так, как это делал бы слепой художник. Все реже можно встретить человека, которого переполняют человеческие чувства! Именно человеческие и именно переполняют! Ужасно осознавать себя в окружении антропоморфных единиц, заряженных на непременный «успех» в жизни. Они готовы, в зависимости от ситуации, улыбаться, удивляться, решать какие-то задачи, они готовы даже подставить тебе плечо и, с чувством исполненного долга, этим же плечом выпихнуть тебя на обочину.
В этом многомиллионном городе он чувствовал себя затворником. Он сидел и думал. Он мог сидеть так неделями, но волна размышлений вдруг разбилась о мраморный образ. Он поднял глаза. Сердце сжалось до размеров зрачка. Перед ним стояла она. Они расстались давно, жестко обещая друг другу больше никогда не общаться. И тут…
– Здравствуй!
– Привет!
– Не занято?
– Где, в туалете?
– Можно присесть?
– Не знаю. Сходи, посмотри.
– Остришь?
– Чё надо?
– Так я присяду?
– А что, я сижу на унитазе? Ладно, садись. Уже не брезгуешь моей компанией?
– Есть немного. Кого-то ждешь?
– Я жду официантку. Заказал бутылочку «Перье», гагачий паштет и луковицу. Хотел поужинать. Разделишь трапезу?
– Пожалуй. Если можно джин и парочку креветок.
– Можно. Тебе парочку однополую или традиционно ориентированную?
– Ты неисправим.
– Да уж.… Так чем обязан? Я больше не занимаюсь мазохизмом.
– Жаль. Когда-то в этом тебе не было равных.
– А еще в этом я превзошел сам себя, поимел сам себя и сам на себя наложил кучу неоновых «сказок».
– При чем здесь неон?
– Пей джин. Надеюсь, ты его больше не разбавляешь рыбьим жиром?
– Я с друзьями. Заехали поздравить министра сельского хозяйства с очередными высокими показателями. Потом поедем к подруге на историческую родину. Она работает вахтером на истфаке. Но тебя, наверное, это мало интересует?
– Мне глубоко наплевать! Хотя могу порадоваться за министра сельского хозяйства. Настоящий мужик, если в хозяйстве у него такие показатели.
– Ну, как живешь?
– «Ну, как живешь?» Как живет моя жизнь? Какая жизнь не живет своей жизнью до тех пор, пока живет?.. Интересуешься результатами своих опытов? О чем ты думала, когда брила мой миокард и забыла в нем лезвие? И с чего ты вообще взяла, что у меня шерстяное сердце?
– Все было не так.
– Конечно, не так, все было гораздо хуже. Сколько раз и на протяжении стольких лет я слышал эту формулу: «Все было не так». Фраза, которую время неумолимо разбивало в пух и прах. Пустое высказывание, прикрывающее безответственное, наплевательское отношение к поступкам и к людям. Лукавые оправдания нездорового увлечения непогрешимостью собственноручно выдуманных собственных же ценностей. Тусклые иллюзии заштатного сибарита. Этакий искусственно зализанный и искусно загаженный затрапезной восторженностью огород порочных наклонностей. И при этом все это тупо воспринималось и воспринимается почему-то, как проявление силы человеческой «доброй» воли, упорно не замечающей, в каких муках погибает окружающее его человечество. Но разве есть еще люди, которые не знают, что сила не в том, сколько ты уложишь людей физически или морально?
– Зануда!
– Еще какая! А еще я… Ну ты сама знаешь. Может, вернешься к друзьям?
– Вернусь. Не переживай.
– И чего ждем?.. А вот и моя луковица!
– Ты сам был во всем виноват.
– А разве тогда я не просил тебя не напоминать мне о прошлом? Как вы умудряетесь найти в человеке самое больное место? Это удивительно! Я всю жизнь копаюсь в себе, пытаюсь его найти, ищу эту брешь, чтобы прикрыть, но она ускользает от меня. А вы определяете на все 100! Причем, находя его, незамедлительно долбите туда разрывными из всех орудий без единого промаха. И поспешно снимаетесь, будто напоролись на что-то самое страшное, что видели в своей жизни, страх к чему впитали с молоком матери. Я – король монстров! Не меньше! Ужас! Какая-то каннибалическая карусель кардиоманов! Сердцеедки, пожирающие последние надежды на скорейший приход конца света. Только привстаешь на ноги, только поднимаешь голову, чтобы глотнуть хоть миллиграмм воздуха, как новая повелительница ритмичного фальша наотмашь рубит колени, а затем ржавой тупой булавкой хладнокровно пускает кровь из еще свежих рубцов. Насытившись, передает дальше. И – кульминация! На прощание желчный «дружественный» шепот в хрипящее горло: «Ты мне больше не нужен»…
– А ты романтик. Может, хватит? Ноешь, как баба.
– Я готов ныть, как баба, если это помогает мне выжить. Тебя это не касается. Какое тебе до этого дело? Сбылась ли твоя мечта – порвать с прошлым, сжечь все калории и начать новую жизнь?
– Почти. Я порвала с новой жизнью и начала прошлую.
– Вышла замуж?
– Четвертый раз.
– Дети?
– Двое.
– Довольна?
– Вполне.
– А глаза грустные.
– Хумарит.
– Еще джина?
– Нет. Хватит. Бесполезно.
– Тогда возвращайся к людям, которые для тебя важны, и не морочь мне голову.
– Да, мы сейчас поедем. А ты как был дураком, так им и остался.
– Спасибо всем, кто своим раскладным умом закрывает солнце дуракам.
– Браво! Сам придумал? Ах да, забыла, ты же у нас поэт и философ.
– Где вас таких умных производят? На каком заводе? Не на оборонном ли? Такими только и закрывать рубежи Родины. Потрясающая непробиваемость мозгов!
– Что ты там говорил насчет джина?
– Бортовой. Добавь пять капель фасолевого ликера. Вставит по самое «ты кто?».
– Ты уверен?
– Не веришь? Попробуй.
– Не дави на меня!
– Твоя старая болезнь: прессофобия. Скажи, на что можно давить плоскому человеку? Да и как может на кого-то давить человек с гипертонией?
– В чем ты меня пытаешься убедить?
– Ни в чем. Прошли те времена: «ужин при свечах, джин с гипертоником…» Гипертоник пустил свечи на восковые речи и перестал употреблять праздные напитки.
– Чушь какая-то.
– Можешь не слушать, можешь не понимать. Никто на это и не надеялся. Кстати, я так и не понял, что тебе еще нужно от меня?
– Ты мне не нужен.
– Знаю. Что дальше?
– Увидела тебя и просто подошла. Я подошла просто так!
– Какая ты простая, Приходишь просто так, уходишь просто так. Живешь просто так. Какое-то передвижное хранилище бактерий.
– Ты так думаешь? Только такие сволочи, как ты, не могли и не могут разглядеть во мне высокую тонкоорганизованную…
– Субстанцию?
– Личность, дурак!
– Действительно. Так все тонко организовано, что непонятно, почему в таком организме не предусмотрен сероводородоотвод. Интересно, сможет ли твое тело после смерти само разложиться? Оно же запутается в своих сложных молекулярных соединениях.
– А я умирать еще не собираюсь. И на такие дурацкие вопросы отвечать тоже.
– Да живи. Толку от этого? Какой толк от свечи, если она не горит?
– Что ты понимаешь! У меня хорошая работа, замечательный муж, прекрасные дети.
– А глаза грустные.
– Меня любят люди!
– Все одновременно или есть какой-то график? Зная тебя, понимаю – ты должна была составить какой-нибудь план любовной очередности. В первую очередь начальство, потом ветераны блуда, потом творческие работники, врачи, учителя, трудящиеся и, наконец, простые воздыхатели, если на них остается время.
– Хам! От тебя самого много ли толка?!
– А я вот как раз собираюсь умирать. Когда, пока не знаю. И не хочется мне с собой туда брать все то, что мне там будет мешать. Хочется от этого избавиться при жизни. Вот так-то! И, по крайней мере, я не сую свою жизнь всем под нос и не навязываю свое безграничное человеколюбие.
– Не поняла.
– Давай на посошок. Тебя, кажется, ждут.
– Какой же ты дурак! Ничего ты не понял. Я с тобой общаюсь уже больше получаса, а ты так ничего и не заметил!
– Ты беременна? Так это не мое.
– У меня же новые тени для губ!
– А, вот зачем ты подошла. Я на самом деле дурак!
– Ну, ладно. У тебя был шанс…
– Даже самая дорогая косметика цены человеку не прибавляет. Пустая трата жизненных сил на искусственное и преждевременное мумифицирование.
– Так, некогда мне с тобой тут…
– Ты не допила свой джин.
– Пошел ты! Я никогда не любила джин. Особенно, когда пьёшь его с гипертоником!
Она развернулась, немного отошла и, как ни в чем не бывало, широко улыбаясь, повисла на чьем-то плече.
Девушка-боа. Бесполезная, растрепанная, неустойчивая штука, обычно обвивающая чью-нибудь шею и готовая в любой момент эту шею сдавить. Интересно, чтобы в этом увидел мясник? Тушку самки хомосапиенса или фиесту толстой кишки, извивающуюся в танце на вершине позвоночного столба?
Он смотрел вслед вновь уходящему от него прошлому. На то оно и прошлое, чтобы уходить туда, откуда пришло. Да, но тогда оно было настоящим. Или оно уже тогда было прошлым? Судя по настоящему состоянию, уже тогда. Встреча с прошлым для него всегда заканчивалась схваткой жизни со смертью. Схватка непременно сопровождалась болезненным параличом душевных клеток, пандемией наиомерзительнейшей боли, каким-то образом когда-то взломавшей код ДНК. Сколько раз он пытался убежать от этого, но каждый раз натыкался на одни и те же грабли. О, эта оГРАБЛенная жизнь! Я – опустошенный сосуд, в котором живет лишь высокое кровяное давление.
Он встал на край стакана и зажмурил глаза. Хоп! И еще размышленье: что происходит в голове у человека, висящего над пропастью и смотрящего вниз? Вряд ли он думает о высоком положении в обществе.
…За окном шел дождь. За дождем шел снег. За снегом уходила она… А он плюнул на все и пошел за пивом.
ПРО ДВУХ ЛЮДЕЙ И ОДНУ СОБАКУ
Об отношениях людей написано немало. О взаимоотношениях людей с окружающим миром написано, может быть, еще больше. В современном мире случаются разные ситуации, не совсем похожие на те, к которым мы привыкли. Можно их не замечать, но когда видишь, что стоят трое: он, она и собака… (без продолжения), то, как говорится, не проходите мимо…
– Гражданка, отпустите мою собаку! Что вы с ней делаете?!
– Я ее кусаю.
– Что она вам сделала? Отпустите же ее!
– Она украла у меня бутерброд.
– Стыдно, гражданочка, из-за какого-то бутерброда лишать собаку спокойствия.
– Я сейчас лишу ее жизни!
– Неслыханно! Убить животное за такую мелочь!
– Но это же воровство!
– Так давайте судить по закону.
– Я этим и занимаюсь. Судья вальдшнепского райнарсуда Кирзова!
– Бедное животное. Его хотят загрызть на улице, среди бела дня, за невольную слабость. И кто!.. Она же не хотела.
– А-ха, не хотела. Да вы видели, с какой жадностью она проглатывала мой бутерброд! У-у, ворюга!
– Пожалуйста, не оскорбляйте ее. Она же не может вам ответить.
– Она сейчас за все ответит! А вы, собственно, ей кто будете? Документы на собаку есть? А собачье фото на документах есть? Прививки, небось, не сделаны! Родословная неизвестна! А при каких обстоятельствах Вы ее приобрели, если можете доказать, что она ваша? Почему вы ее выгуливаете в голодном виде?
– Неправда, я поел.
– А-а, он, значит, поел! А покормить собаку забыл! Вас нужно отдать под суд! Подозрительный тип, разгуливающий с социально опасной псиной! Она угроза для людей, не покладая рук работающих на государство! Она незаконно питается бюджетными бутербродами! Да я вас, с вашей собакой…
– Слушайте, у вас тушь потекла.
– Где?
– Да вот из кармана…
Она еще долго размахивала руками, забрызгивая прохожих бюджетным подсолнечным маслом. Он торопливо направлялся в кафе. Собака беззаботно бежала рядом, облизывалась и периодически пописывала на городские кусты.
ПРИ ЧЕМ ТУТ ДЕШЕВОЕ ПИВО?
Нет квашенней продукта, чем капуста. Рука не поднимется на повара с большой буквы. При чем тут дешевое пиво?..
Армен Юзифовский лежал на пластмассовой детской кроватке и мечтал о кукурузных палочках. Ему было уже за пятьдесят, но хрустящие ароматные воспоминания не давали ему покоя. Он пытался уснуть, но к безмятежной памяти присовокуплялись шепот безумных тараканов и залихвацкие пальцы соседа за стенкой, царапающие обои. В таких условиях сон прячется в домашних тапочках, летящих то в угол, то в стаю разбитой посуды. Попытки доплюнуть до потолка дешевой турецкой жвачкой тоже не давали никакого результата. Разве только несчастная любовь и некормленый старый французский бульдог, оставленный им дома, где-то там, за полярным кругом, хоть как-то заглушали шалости грез. Чувство исполненного долга перед Родиной не только не успокаивало, но даже напрочь отшибло всякую возможность что-либо противопоставить изящному похрустыванию где-то на задворках изможденной пожилой души. Ну и что, что далеко не был юн, ну и что, что он был так далеко и не был юн. Ну и что, что в тяжелые для России годы помышлял не о хлебе насущном, а о простых и, не стыдно сказать, отечественных продуктах пищевой промышленности. И не о каких-нибудь там мюслях или даже кукурузных хлопьях, а о палочках из кукурузы, вкус которых навеки высечен на его мощном гипоталамусе тяжелым беспризорным детством. Красиво жить не запретишь!
Пожилой майор расправил плечи, уткнулся лицом в зеркало и заглянул сквозь покрасневшие глаза в свою раскаленную душу. «Мать моя! – хрипло прокричал майор, – это что ж такое? Я больше так жить не могу! Что сделала со мной моя неустанная жизнь?!» Почувствовав странную горечь в душе, он решил оторвать пальцы соседу за стенкой.
Спустя несколько часов господин Юзифовский решил больше не испытывать судьбу, быстро оделся, взял в руки журнал «Здоровье» и вышел на улицу. Весеннее солнце радостно напомнило ему о том, что он отец пятерых близнецов, и уже ничто не могло его остановить по пути в пивную.
Пивная приветливо отворила двери перед майором. И через пару минут, за кружкой пива, он оживленно рассказывал члену венгерской сборной ветеранов по футболу о том, как использовать капроновую нить для связки слов. Венгерский футболист внимательно слушал, с удивлением замечая, как по ходу рассказа майор уже отхлебывает из его кружки. Совершенно увлеченный беседой с пивом Юзифовский находил темы для разговора, словно фокусник, достающий из кармана бесконечную цепь разноцветных платков. То он рассказывал о том, как в Казахстане разгрызал сухожилия саранче, а потом фотографировал умирающие хитиновые тельца и рассылал фотографии в редакции коммунистических газет. То майор вдруг становился волшебником и превращал соевую тушенку в рыбные трупики. После восьмой кружки открыл страшную тайну, что это именно он довел до слез памятник Сталину, и его низвергли с пьедестала, потому что никому не нужны плачущие вожди. Вдруг он сам себе сделал обрезание и стал простым советским Мойшей с богатейшей родословной. Как оказалось, предками его были такие известные люди, как граф Орлов, Луи Армстронг, Мик Джаггер, Фаусто Папетти и даже Адольф Гитлер. Пока его моноспектакль еще не превратился в пантомиму, он успел поведать о том, как брал штурмом золотое руно с аргонавтами из спецназа. Как охранял Ельцина от похмелья, как разгонял волшебной палочкой переполох на валютной бирже. Под конец майор стал путать события, даты и место действия. То он рыбачил с Алисой Фрейндлих на Соловках и одновременно в том же году, в тот же день командовал расстрелом китайских бритоголовых. То по его магическим летописям ему скоро исполнится 5000 лет, а то 300 лет назад он погиб от руки ревнивого голландского моряка в пьяной драке. Цепь несуразных событий могла стать незамкнутой, но тут майор вспомнил о кукурузных палочках. Пожилое сильное лицо вдруг сморщилось, он разрыдался по-детски так чисто и так наивно, что венгр не удержался и, пообещав вступить добровольцем в армию освобождения премьер-министра от должности, принялся заботливо вытирать престарелые слезы рыбьей чешуей.
Ничто так не объединяет людей, как пиво. И вряд ли что-либо их разлучит, если добавить в пиво водку. Растрогавшись венгерским сочувствием до предела, майор заказал еще бутылочку. Венгерский легионер легко согласился, робко предложив избавить его от последних сомнений. Он неуверенно спросил: «Может не надо»? Майор рассмеялся сквозь слезы: «Да ты что! Чистое здоровье»! При этом помахал перед лицом венгра старым журналом. Взахлеб, словно его могли недослушать, он принялся пересказывать статью о филиппинских ученых, доказавших благотворное влияние российского «ерша» на более спокойное впадение печени в цирроз…
Прошло несколько часов. Венгр во сне летал на круглом «алколете» к себе на Юпитер, Юзифовский в это время, полузакрытыми глазами, осматривал пивные окрестности. «Вот она история государства», – майор многозначительно выстрелил этой, неоднократно возникавшей, мыслью в поплывший от возлияния, расплющенный разум.
Перечислять профессии и дарования всех посетителей было бессмысленным занятием. Эту альма-матер замученных талантов посещали практически все таланты, замученные своими дарованиями. Это та категория людей, жизненное непостоянство которых постоянно приводило их сюда. Этих людей вопрос: «Будете ли вы пивка»? – повергает в глубокое недоумение, а если добавить к вопросу «свежего», то можно увидеть, как взрослые люди впадают в детство.
За столиком в дальнем углу стоял и ритмично опустошал кружку за кружкой заместитель министра культуры по Северо-Кавказскому федеральному округу, в прошлом боксер в среднем весе, Василий Нугзарович Шершавишвили. Хороший он человек, Василий Нугзарович. После третьей ходки он, правда, немного изменился. Но это не беда. Он очень начитан. Знает наизусть всю подписку за 1975 г. журнала «Наука и закон» и развлекательного обозревателя «Сантехника молодежи» за 1983 г. Хороший человек, а жизнь не сложилась. В 16 лет от него ушла жена, забрав с собой самое дорогое, что у него было – лавсановое сомбреро. Дура. Наверное, молодая была. Вряд ли она нашла еще человека, который нежно наряжал бы ее по праздникам в бабушкин маскарадный костюм, дарил бы ей монгольский янтарь и нежно целовал в щеку, отправляя на помойку за мебелью. Она ушла от него под утро, не сказав ни слова, хотя какие могут быть разговоры после пьяной ночи. Затем его выгнали из политехнического института, и он потерял отдельную комнату в общежитии. Работать он никогда не умел, но все хвалили его золотые зубы. Василия Нугзаровича еще с юности уважали за то, что он мог вести себя за столом. Он пил больше всех, пил со всеми, пил все, что есть, и никогда не закусывал. Это приводило в восторг изголодавшихся по долгим посиделкам студентов-геологов и их научных руководителей. Можно сказать, что он никогда не пьянел. После недельных запоев он трезвел, не вставая из-за стола еще месяц. От него даже не несло перегаром. Как он это делал до сих пор остается загадкой. Талант, что тут скажешь. Гений! Монопассатиж! Удивительный человек! Никто не знает, где он родился, никто не знает, где он вырос, никто не знает, были ли у него родители, но всем, даже тем, кто встречал его впервые, казалось, что знают его всю жизнь. Он с бескорыстной радостью встречал каждого. Заранее уже был в него влюблен и, подкупая своей незлобливостью, покупал на деньги встречного выпивку. При этом, заливая в себя неограниченное кол-во жидкости, дарил людям секрет непотопляемости.
Слева от него стояла дама, возраст которой можно было определить лишь по морщинам на фалангах ее пальцев. Судя по обилию пьяной слюны, разбрызгиваемой мужской частью при ее появлении, она была довольно популярной среди уставших от неудачных попыток приобщиться к прекрасному, пропахших горечью особей мужского пола. С ней они чувствовали себя комфортно. С одной стороны, она давала каждому войти в образ рыцаря-покорителя дамских сердец и, с другой, все это делалось с такой бесшабашной легкостью, что не могло не приводить в неописуемый восторг разленившиеся забулдыжные помыслы. Это была полная женщина, весьма милая на детских фотографиях и постоянно пьяная. Никто не давал ей больше 40, но и меньше тоже. Ее смыслом жизни была поддержка собственного кайфа, жить весело и бесконечно, ни о чем не жалеть и ни о чем не думать. Теперь основным ее занятием был флирт. Ей казалось это необычайно веселым занятием. О замужестве она и не думала. Такие, как она, обычно выходят замуж только для того, чтобы доказать другим, что они могут и это. И потом – это тоже какое-то разнообразие в жизни. Она не признавала никаких моральных ограничений – тело, в форме пластиковой бутылки болтающееся от берега к берегу, и задерживающееся лишь в местах поболотистей. В детстве она мечтала стать лидером движения «розы Геббельса», но, попробовав в 37 лет мужчину, стала кидаться из крайности в крайность. Знойная женщина, но «мертвая». Женщина, состоящая из союзов «но». Вроде бы ничего особенного, если бы не одно обстоятельство: она носила бакенбарды.
За ее обширной спиной томился в неопределенности поэт средних лет. Худощавый, вечно мрачный, с томным взглядом настороженного гения. Он никогда не причесывался. Умел одеваться так, что сразу никто не мог понять, женщина это или мужчина, человек или пароход. Он был настолько поэтизирован, что его тяжелое внутреннее помешательство напрочь поглотило внешнее косноязычие. Непонятно, за что его любила уборщица? Майора он упорно избегал. Старался держаться от него подальше. Если, по неосторожности, он оказывался в зоне досягаемости, майор долбил крупнокалиберной повествовательной очередью по его нахрапистым рифмам. И пока поэт делал безуспешные попытки вывести себя из окружения боевых языковых единиц, Юзифовский осуществлял вывод войск из организма…
Майор уткнулся ресницами в стол. Но даже в таком, не совсем удобном положении, он умудрялся что-то там бубнить про исландских венкоплетов, которые день и ночь плели венки для траурных церемоний высокопоставленных лиц. Он бубнил про нерушимую дружбу с Фиделем Кастро, с которым сидел за одной партой, хотя учился всю жизнь в рабочем поселке в читинской области, про которую он тоже постоянно бубнил. Он часто бубнил и про то, как в перестроечные годы удачно приторговывал перцовыми пластырями собственного изготовления. Рецепт был до боли прост: нужно было всего лишь смазать лейкопластырь силиконовым клеем и мелко накрошить на него стручковый перец. Он мог бубнить так долго, что редкий посетитель не порывался попасть ему в бубен.
Юзифовский медленно поднял бровями веки. Поплывший взгляд провожал последний пароход, отходивший от мозгового причала. На берегу оставались одни эмоции и откуда-то появившаяся неразборчивая возбужденность. Ему хотелось поговорить с кем-нибудь, но он говорил еле-еле. Ему хотелось кинуть в толпу, что это он доставал собак академику Павлову и Дарвину исправлял ошибки в тексте его диссертации об эволюции, но толпа выбрасывала ему это все обратно. Кто в этом маленьком городишке знал, что рядом с ними живет и ежедневно пьет пиво человек, который дал в дорогу Гагарину атлас вселенной? А тетя его передала Юре пирожки. Кто мог вообще себе представить, что под пожилым солдатским лицом скрывается прототип лорда Вейдера? Кому могло прийти в голову, что стоящий напротив пьяный весельчак и есть знаменитый Человек-Невидимка? И что в его отточенных движениях просматривается ловкая самоотверженность санитара Земли, который каждую осень собственноручно очищает Суэцкий канал от опавших листьев. Темнота. Провинция. Что можно увидеть, когда горизонт проходит по кончику носа?..
С годами все чаще и чаще ловишь в раскаленном мозгу затертые веками вопросы:
«Как ведут себя люди, когда время становится им на плечи? Надо ли всегда держать осанку, если натянутый до предела торс может вот-вот разлететься в щепки? Сколько может выдержать сердце обычного человека, если оно с трудом вмещает в себя легкий день? Мысли, думки, размышления. Бесконечный цикл аналитического существования. Когда это кончится?» Майор пристально смотрел в повидавшие жизнь глазницы тарани и, не дожидаясь ответа, мастерски схватил ее за нижнюю челюсть. У – ух!
Вот и отлетела никчемная голова рыбы сушеной. Зачем сушеной рыбе голова? Размышлять ей незачем. Биться об стены негде. Мозгов в ней, как в пустыне снега. Зато сколько радости она приносит людям! Безмозглое сухое существо. Может, правы те, кто живет, как сушеная рыба? Все, что нужно для того, чтобы тебя любили – это своевременное икрометание, соленое тело и роскошный плавательный пузырь. Все остальное сгладит пиво…
Вдруг он увидел свое отражение на дне той последней кружки, в которой он топил свои секреты. Тайны, покрытые пеной. Ценности, о которых не говорят вслух. Маленькие шалости, часто заканчивающиеся большими проблемами. Будучи сухопутным воином, он жил словно на корабле. Его постоянно штормило. Из стороны в сторону, сверху вниз и снизу вверх. Некогда «рабочая лошадь» превратилась в «морского конька». Когда-то на своих крепких офицерских плечах он выносил себя из горящих кварталов, а теперь не может вынести того, что его не выносят другие. Несмотря на то, что запас несгибаемости у него был очень велик, со временем его стало хватать лишь на то, чтобы разгрести морщины на лице и отвести себя в «глюкозодрожжевой» стационар по месту жительства. Все, что ему осталось в жизни – это выгуливать свою тень и мечтать о…
Он встал. Шатаясь, доплелся до пышногрудой барышни, вспотевшей от непрерывного разливания пива и, заплетая челюсти с языком в морской узел, произнес:
– Палочки…
– Армен, тебе хватит. Иди домой, отдохни.
– Палочки…
– Ну, Армен, рыбу можно поесть и руками.
– Дай мне…
– Что с тобой? Раньше ты не просил…
– У тебя есть…
– Не понимаю. Ну, есть у меня один парень, но… для тебя…
– У тебя есть палочки? Кукурузные палочки… у тебя… есть? Палочки кукурузные…
– Тьфу ты! – не скрывая разочарования, выдохнула барышня, – опять надрался. Откуда в пивной кукурузные палочки?! Очумели совсем! Хари позаливают и страдают всякой фигней! Все мозги уже opnohkh! Упыри! Палочки ему! Кукурузные! Работу пропил! Семью пропил! Сначала нажрутся, как свиньи, а потом палочки кукурузные им подавай! Я, между прочим, одна… с утра, до вечера… не покладая рук… несмотря на усталость…
– Заткнись, дура!
Майор засопел, развернулся и вывалился наружу, на ходу прихватив с собой чью-то кружку пива. Отлепившись от опустевшей кружки, Юзифовский зацепился взглядом за край высотки, на котором отдыхала луна, и у него, неожиданно, вместе с отрыжкой, вырвался тяжелый вопрос: «Е – мое! А где пивная?» Немая сцена длилась до тех пор, пока с неба не упала звезда. «Кто придумал эту чушь: когда видишь падающую звезду надо загадать желание? Сколько раз звезды падали с моих погон, но желания так и не исполнились». Майор ухмыльнулся, осторожно, чтобы не упасть, покачал головой, и пнул от души бродячего пса, слизывавшего с подошв его старых ботинок раздавленный два дня назад беляш. И, что-то бормоча себе в ноздри, поплелся по улице.
Улица как раз находилась под небом со звездами. Все вокруг напоминало ему о том, что напоминало ему вчера о том, что напоминало ему позавчера. Переполненные урны, небольшие свалки из неоднократно использованной одноразовой посуды. Группа лиц с неопределенным местом жительства, злостно нарушающих обмен веществ, спорила о том, насколько гениален был Олеша, какие песни пел юный Лундстрем и кто все-таки жар-птицу облил синькой. Городской транспорт устало развозил последних пассажиров. Таксисты, забыв про свои автомобили, бойко резались в шашки, не обращая никакого внимания на поздних клиентов, желающих потратить энную сумму на дорогу домой. Парочка милиционеров, пропахших чебуреками с «чаем», методично прохаживалась мимо ларьков и, небрежно размахивая резиновыми дубинками, разгоняла тоску. Тут и там игровые автоматы тошнило монетами, и понемногу бурная городская жизнь уступала место традиционному ночному хаосу.
А после захода солнца расцветали пенсионэрки.
– Чем торгуем, бабули?
– Гони «бабули», скажем.
– Вот вам полтинник.
– Мы продаем ночь, милый.
– И почем у вас ночные кошмары?
– Тебе бесплатно. Иди, милый, домой. Поспи.
Уснешь после такого. Как же. Вот это бизнес! А ведь, если вдуматься, то ночь – это самый ходовой товар. Каждый зарабатывает, как может. Кто-то продается ночью, а кто-то эту ночь продает другим, в том числе и тем, кто продается ночью. Возвращаешься домой, а кто-нибудь возьмет да и всучит тебе эту ночь по дешевке. Утром проснешься и задумаешься: «А чё ж мне теперь с этой ночью делать? Куда ее деть так, чтоб куда-нибудь от нее деться? Дождаться следующей ночи и перепродать эту? Тогда я тоже стану продавцом ночи. Хотя кто ее у меня купит? Кому нужна прошлая ночь? Кому нужна ночь, которую уже кто-то прожил (купил)… Тем более, что ночная жизнь стоит дорого… Почему мотыльки слетаются к небольшому источнику света, например, к лампочке, именно в это время суток? Потому что ночью душу согревает даже самый маленький огонек. По сравнению с самой ночью он пылинка, ничто. Но она ничего с ним не может сделать. Потому что он – свет, а она – тьма. Тьма есть только там, где нет света…
«Эх, блин, журнал забыл. Свое «Здоровье»! Мой дед говорил: «Если где-то забыли что-то – забудьте про это, ибо это уже не ваше!» Сейчас какой-нибудь «рукоборец» чистит рыбу на моем «Здоровье», ругается матом и ему глубоко наплевать на чье «Здоровье» он сыплет старую чешую. Как я домой пойду? Кто же меня узнает без журнала в руке. А может это и к лучшему. Пройду незамеченным. Хотя сосед справа возьмет да и спросит: «Арменыч, а где твое «Здоровье»?» А я и отвечу: «В пивной забыл». Сосед понимающе промычит, а затем злорадно похихикает у меня за спиной. Ему-то «Здоровья» не забыть. Он-то парень примерный, правильный. Но «правильный», «примерный» только лишь потому, что нельзя доказать то, что он всегда злорадно хихикает у тебя за спиной – на радость тем, кто злорадно хихикает за спиной у него…
Вставляя ключ в замок, майор понял, что вернулся домой. Снял с себя «боевые доспехи» и упал в кровать.
Спи, боец! Сегодня ты победил еще один день. Завтра опять в бой. Ты устал. Ты больше не в силах взрываться на минах и зашивать сам себя без наркоза. И ты не понимаешь, что заставляет тебя бежать, под непрерывным огнем, в атаку на вражеские позиции, в то время, как твои же стреляют тебе в спину. Сколько войн надо пережить, чтобы почувствовать, что такое покой? Сколько объедков надо сожрать, чтобы наконец-таки утолить голод и вспомнить то время, когда ты с радостью бежал в булочную, чтобы купить пакет изумительных кукурузных палочек на заветную мелочь, которую мама специально оставляла с зарплаты учителя? Но надо проснуться. А что делать? Жизнь пенсий не назначает. Осталась последняя война. Ты стал взрослым и ты обязан защитить свое детство. Тебе под ногти будут совать наточенный план, как выжить в жестоком мире, но ты спокойно можешь ответить: «Зато я помню, чем питался в школьной столовой!»
Жизнь складывается по-разному. И не нужно играть со временем. Можно заиграться, ведь каждая секунда – часть вселенной. Нужна простая, но жизненно важная цель. НУЖНО НАУЧИТЬСЯ ПОНИМАТЬ, О ЧЕМ ДЕТИ БЕСЕДУЮТ С АНГЕЛАМИ…
