РАССКАЗ
Медленно ползут по стеклу тонкие струйки воды. По ту сторону окна дождь: серый, нудный и нескончаемый. Он стучит и стучит уже который день, нагоняя тоску. Мне видно, как он моет стальные конструкции подъемного крана, застрявшего в бездействии на заброшенной стройке с полуразрушенным фундаментом и обгоревшим вагончиком. С высоты шестого этажа я смотрю, как в лицо, в его пустую кабину с разбитым стеклом и думаю, что, в конце концов, дождь просто смоет этот кран с панорамы, как рука художника смывает с полотна неудачно наложенный мазок.
В квартире царит сумрак. Он – как укрытие от пошлости и суеты дня. В нем можно немного задержаться, погоревать над быстротечностью времен или просто зависнуть в состоянии покоя, как давно остановившийся маятник смертельно уставших часов.
За круглым столом, массивным и старым, перед чашкой уже выпитого кофе, как всегда с прямой спиной и в индийском сари, сидит моя мама. Духовные поиски привели ее в зрелые годы к беззаветному служению Кришне. Мама пытается прочесть на дне чашки мою судьбу, зашифрованную в кофейной гуще. Но я почему-то не хочу знать будущее.
– Мам, ну что ты там высматриваешь? Все равно ничего хорошего уже не случится.
– Любишь ты себя жалеть! – нотка презрения звучит в ее тихом голосе. – Уныние – великий грех! Да… Надо иметь большое мужество, чтобы жить в материальном мире! Здесь необходимо бороться за жизнь, а ты имеешь привычку сдаваться без боя!
– Бороться за жизнь! Это звучит противоестественно! Жизнь – изначально данность, почему меня вынуждают отвоевывать ее в вечной борьбе?! Думаю, надо просто уметь пребывать в ней органично и легко, вот как эта муха! Я так и не овладела этим искусством.
На маму мой пессимизм не производит никакого впечатления:
– Ты не муха, и я вижу здесь нового друга мужского пола, – говорит она, разглядывая чашку с боку.
– Слишком поздно! – грустно улыбаюсь я. – Мое женское предназначение в этой жизни уже исполнено, так что не знаю, стоит ли в ней задерживаться? Пора и честь знать…
Мама вскидывает свою седую голову и устремляет взгляд в потолок:
– Господи! Пошли ей дзэнского учителя с крепкой дубинкой!
И снова молчание, и шелест дождя…
– Знаешь что, дочь! – неожиданно оживляется мама, – Раз уж ты собралась в мир иной раньше срока, то перед этим исполни мою давнюю мечту – составь родовое древо! Могу поведать много интересного, пока жива!
– И то верно! Что я знаю о предках!?– мамина идея зажигает во мне искру интереса. – Вот и начнем с твоей бабушки по отцу. Когда-то давно ты рассказывала о ней, но я забыла. Ее звали…– я напрягаю память: – Губата!
– Нет! Гошлаго! Губата была ее золовкой.
– Да, да, теперь вспомнила! Странные имена у женщин нашего рода: Гошлаго, Губата, Губара, Гошала!
– Ты права, эти имена очень древние, они встречаются еще в индийских Ведах. Десять тысяч лет назад их носили жены полубогов. И вдруг они всплывают у осетин! Как тесно все переплетено и взаимосвязано в этом мире!
– Так что Гошлаго? Какой она была?
– Сейчас покажу, есть довоенная фотография. Когда мы с родителями жили в Новороссийске, бабуля приезжала в гости.
– Надо же! Как старая женщина-горянка решилась совершить такой вояж?
– Ой! – мамины губы презрительно искривляются.– Для нее это было плевое дело! Знала бы ты, каким решительным характером она обладала. И к тому же, была смелой до безрассудства. Если что задумывала, то всегда выполняла, причем, не как ты – через сто лет, а сразу же. В молодости она даже украла из Кабарды невесту для своего младшего брата!
– Да, деградируют потомки! – восклицаю я с усмешкой.
– Еще бы! – намеренно не замечая моей иронии, отвечает мама. – Что ты хочешь, Кали Юга!
Мама долго роется в семейном архиве и извлекает оттуда средних размеров старую фотографию. На ней среди множества родственников центральное место занимает бабушка Гошлаго. Черный платок закрывает ее лоб и впалые щеки. Я долго вглядываюсь в изображение: тонкие черты лица, властный, пронзительный взгляд, прямая осанка.
– Очень интересная! В ней чувствуется благородная кровь, и характер отмечен! – с удовлетворением констатирую я.
– Да, волевая была женщина, с мужским складом ума! В селе до сих пор помнят, что Гошлаго приглашали за старшую наравне с мужчинами. Уникальный случай у осетин! И, кстати, пьяных за ее столом никогда не было. К ней обращались, как к третейскому судье. Она справедливо и мудро решала все споры, мирила кровников, и ее слово было – закон! – с гордостью говорит мама. – Голос у бабушки был необычайной силы! Если что случалось и надо было народ собрать, – она как крикнет со своего холма, где дом стоял: «Беда!.. Беда!», так со всего села из-за реки люди сбегались на сход!
– Почему ты говоришь о нашем доме «стоял»? Ведь он и сейчас стоит.
– Это новый стоит, а старый, родовой, был чуть выше по склону. Когда его снесли, ты была малюткой, не помнишь!
Мама вздыхает, явно тоскуя по прошлому, потом продолжает:
– Гошлаго была мусульманкой, к тому же очень верующей. Молилась пять раз в день, как положено. Ее дед совершил хадж в Мекку, что по тем временам было большой редкостью. Видимо, он научил ее читать и писать. Она имела свои собственные суждения и представления обо всем на свете, даже об устройстве мироздания. Гошлаго точно знала о существовании кармических законов, поэтому и жизнь, и смерть принимала безоговорочно, как неизбежность. Учила нас вере во Всевышнего, говорила так:
– Трудно молиться безликому Аллаху: глазами его увидеть нельзя, только сердцем! Для этого сильную веру нужно иметь, но не у всех она есть. Поэтому люди пишут иконы, представляют Всевышнего в человеческом облике, чтобы видеть, кому молишься.
Аллах не одобряет того, кто поклоняется многим богам, потому что они только составляющие его части. Это все равно, что ребенок придет к своему отцу попросить о чем-то, но в глаза ему смотреть не будет, а обратится к его мизинцу или уху, например, и будет разговаривать с ним, и восхвалять его, и просить его. Конечно, отец удивится и рассердится!
Аллах един и находится во всем, в каждой вещи, особенно в сердце человеческом! Аллах – творец, а творит он из самого себя. Сердце же – самое совершенное его творение, оно вместилище души!
Вот возьми эту большую, сучковатую палку. Посмотри, какая она некрасивая! Поставь ее в угол, приходи к ней каждый день своей жизни, становись перед ней на колени и молись. Со временем эта палка станет святой, как икона, и угол этот станет святым местом, потому что даже в высохшей ветке пребывает бог, а ты своими молитвами заставляешь его проявиться! Милость Аллаха не имеет пределов! Если чего-то желать сильнее всего в жизни, он обязательно тебе это даст.
– Вот вам и угнетенная женщина гор! Откуда такое знание? – удивленно спрашиваю я.
– Духовный опыт прошлых жизней! Она знала Истину! – с твердой уверенностью говорит мама. – Все удары судьбы Гошлаго принимала с большим смирением, поэтому гнулась, но не ломалась! Тяжелую она прожила жизнь, много страдала, девятерых детей похоронила.
– Боже мой! Девятерых?! Как это возможно?
– Еще как возможно!– мама выдерживает многозначительную паузу, как хорошая актриса, и ровным голосом продолжает: – Рождались дети живыми, здоровыми, но до двух лет не доживали. И что странно, только однажды смогли понять причину смерти: от болезни.
Как Гошлаго выдержала все это, один бог знает, но вера ее не поколебалась! Причиной этих несчастий она считала свой брак с Сосланом. Думала, Аллах гневается на нее и наказывает за то, что вышла замуж за иноверца.
– И какой же такой веры был мой прадед?– спрашиваю я лукаво, заранее зная ответ.
Следует неловкая пауза, мама опускает глаза в пол и застенчиво произносит:
– Ну, нашей, осетинской…
Мне вдруг становится пронзительно жаль ее и горячо в сердце.
– Мама! Ты иногда бываешь такой смешной, – грустно улыбаюсь я. – Значит, он был наполовину – христианин, наполовину – язычник?
– Ну, что-то в этом роде…
– Ладно, что же было дальше?
– А потом дети перестали умирать, пятеро до старости жизнь прожили, слава Богу!
– А как случилось, что они выжили?
– О! Это целая история! – мама делает загадочное лицо. – Вот слушай, что произошло!
Жили они в ту пору в самом конце ущелья высоко в горах. От их селения было только две дороги: одна вела к лесу, а другая к городу. Мужчины в основном занимались охотой и пасли скот. А по осени дружно отправлялись в лес за дровами. Надо было много заготовить, чтобы хватило на долгую зиму. Поодиночке никто не ездил: абреки разбойничали, грабили и убивали. Гошлаго тогда носила своего первенца, и срок родов уже приближался. В это время как раз и собрались все односельчане на заготовку дров. Решили выехать перед самым рассветом, чтобы к лесу успеть с первыми лучами солнца. Сослан подготовился с вечера, наточил топор и пилу, почистил свое оружие, захватил веревки, чурек, воду – в общем все, что нужно, а потом лег спать.
Среди ночи слышит, стучат в окно: «Вставай, Сослан, ехать пора!» Поднялся он, оделся, вывел лошадь со двора, сел на подводу и поехал по дороге к лесу. Едет, а сам думает: «Темень какая! Зачем так рано выехали?!» Вглядывается в темноту Сослан – впереди никого не видно и не слышно. Решил, что сильно отстал от своих, гонит лошадь, настичь все равно не может! Вдруг слышит, громкие стоны раздаются откуда-то. Стал он лошадь придерживать, а она понесла! И тут стоны перешли в рыдания, а потом в вой!
Остановился, наконец, Сослан и не знает, что делать. Подумал, абреки кого-то грабят-убивают. Глянул в подводу – а его винтовки нет! И он один в темноте! Первый и последний раз в жизни забыл тогда Сослан свое оружие! Делать нечего, развернул он лошадь, – решил назад за подмогой ехать. А на въезде в село встретил свой обоз и рассказал им все, что с ним произошло. Те очень удивились. «Не будил тебя никто из нас», – говорят. Поехали вместе к лесу, а тут уже светать стало. Осмотрели округу, ничего и никого не нашли. Тогда постановили: Сослана черт попутал! Долго в селе об этом случаи говорили, но со временем история забылась.
Наступил срок, Гошлаго родила сына – красивого, здорового младенца, и не могла на него нарадоваться! Но через месяц ни с того ни с сего он уснул и не проснулся. Сильно горевала Гошлаго, плакала, молилась. А когда опять понесла, то успокоилась, надеялась, что ее материнское счастье впереди. Второй ребенок умер в полтора года без видимой причины – еще один тяжелый удар! Бедная Гошлаго! Считай, каждый год она хоронила своих сыновей. – Мама хмурит брови, что-то вспоминая. – Да, точно! Рождались у нее только мальчики! И представь себе, было такое, что в один год, и даже в один день от оспы умерли сразу двое: двухлетний и десятимесячный!
– И как она жила все эти годы? – мой голос предательски дрожит, и я боюсь заплакать.
– Знаешь, раньше люди были в большем согласии с жизнью, – как-то устало говорит мама, – пришло горе – плачь, пришла радость – танцуй! Для скорби выделялось свое положенное, ограниченное время. Так и жила Гошлаго: в мире и согласии со всеми, работала по дому, ухаживала за скотом, да еще на ее руках были сумасшедшая золовка и старая, больная свекровь. Спасала Гошлаго только вера во Всевышнего! Ни разу не пришла ей в голову мысль обидеться на него и отвернуться.
Гошлаго винила только себя и молила Аллаха простить ей, что живет с иноверцем. Несколько раз собиралась она вернуться в родительский дом, но не так-то просто это было сделать в те времена. Ведь за нее был выплачен калым, и две фамилии могли стать кровниками! Что было у Гошлаго на душе – неизвестно. Своими мыслями она ни с кем не делилась, совета не спрашивала, все держала в себе, гордая была! Родня и соседи судачили, считали, что кто-то навел на нее порчу или проклял. Но кто? Кому это надо?
Шло время, и после смерти девятого ребенка Гошлаго, наконец, решилась расстаться с мужем. Но прежде пошла в другое село, за 10 километров, к мулле посоветоваться. Мулла выслушал ее внимательно, выспросил обо всем, потом открыл большую, толстую книгу, долго читал и, наконец, сказал: «Аллах здесь ни при чем, а совсем наоборот: это дело нечистого! Много лет тому назад твой муж ехал темной ночью по пустынной дороге, а на обочине чертиха рожала своего чертенка. Лошадь почуяла ее и понесла с перепугу, и муж твой переехал новорожденного колесом своей телеги. За это чертиха прокляла его и тебя, чтобы все ваши дети умирали, как умер ее детеныш!»
Похолодела от этих слов Гошлаго и вспомнила тот случай, когда Сослана черт попутал! Но мулла успокоил ее, сказав, что от проклятья можно избавиться, если правильно провести ритуал. Потом научил, как и что нужно делать. А в довершение предсказал, что после этого родится у нее сын, и назовут его Царай, что значит: живи! И будет он жить!
Пришла Гошлаго домой и не знала, как об всем этом поведать мужу, потому что не верил он в подобные вещи. На следующее утро все же решилась и сказала. Сослан, конечно, рассердился, кричал, что мулла, мол, дурак и все выдумывает, а к вечеру все-таки вспомнил ту давнюю историю. – Мама замолкает на мгновение, а потом продолжает таинственным шепотом, будто кроме нас в квартире есть кто-то чужой:
– Тогда он сделал так: взял черную козочку с белыми копытцами, отвез ее на то самое место, нарисовал большой палкой на земле круг по размеру колеса телеги, поставил в него козу и стал молить у чертихи прощения. Потом козу принес в жертву, приготовил мясо на костре в этом же круге и сказал: «Это тебе во искупление моего греха! Возьми козу, а детей не бери!» Оставил он мясо на потухшем костре, а сам домой уехал.
– Как же он нашел это место после стольких лет? – удивляюсь я.
– А дорога сама то место петлей огибала. Много там происходило неприятностей с путниками.
– Откуда ты знаешь все подробности этой истории?– спрашиваю я недоверчиво маму, подозревая наличие художественного вымысла в ее повествовании.
– Как это откуда!– возмущенно восклицает моя родительница. – От родни: невесток бабулиных, золовок, сестер двоюродных. Я была у нее любимицей, вот мне и рассказывали!
Ну так вот, слушай дальше! На следующее утро вышла Гошлаго коров доить, а во дворе чей-то козленок бегает, светленький такой. Подумала она, что потерялся, и пошла по селу хозяев искать, но они не нашлись. Тогда Гошлаго надела на козленка колокольчик и стала его пасти. А когда в следующем году родился у нее сын, решили, что козленок был для этого ребенка предназначен, устроили кувд и принесли его в жертву Богу. Сына назвали Царай, и он остался жив. Потом был Амурхан, который Баппу, – мама медленно загибает пальцы, стараясь никого не забыть. – Потом Гошала, твой дед Хадзбатр, потом Губара. Дожила Гошлаго до 94 лет, но умерших своих младенцев так и не забыла. До конца дней болело за них сердце несчастной Гошлаго! – Мама замолкает и долго смотрит в серый туман за окном остановившимся взглядом. Потом у нее морщится лицо, губы поджимаются, а из глаз бегут слезы.
Но я понимаю, что она горюет не о той давней истории, а совсем о другом.
– Ну, вот опять! Мамочка! – пытаюсь я успокоить ее. – Уже прошло сорок дней бесланским детям, не надо больше плакать!
– А сколько плакали евреи после избиения младенцев Иродом?! Я буду по ним плакать и через год, и через сто лет! Все мы теперь будем вечно плакать! – со злостью на свое бессилие что-то изменить, выкрикивает мама.
Тоска сжимает мое сердце, я отворачиваюсь и упираюсь лбом в стекло:
– Мой прадед с нечистой силой договорился, детей своих откупил, потому что даже у нее существуют какие-то законы, а с этим зверьем договориться невозможно: нет у них никаких законов, ни божеских, ни дьявольских!
В воздухе повисает скорбное молчание.
– Как надоел этот дождь! Сколько ему еще лить, мама?
– Долго, дочка, очень долго! – притихнув, отвечает она. – Вселенского потопа мало будет, чтобы смыть всю кровь, пролитую людьми безо всякой меры. А у Господа каждая кровинка на счету!
Все сказано. Только звуки дождя в тишине…
Июнь 2005 года.
г. Владикавказ
