К 100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ
РАССКАЗ
ПЕРЕВОД С ОСЕТИНСКОГО Г. ИОЛТУХОВСКОГО
Бригада морской пехоты после длительного тяжелого марша расположилась на восточных склонах Терского хребта, недалеко от Малгобека. Было это в октябре тысяча девятьсот сорок второго года, в дни напряженных боев за Кавказ.
Командир одного из батальонов, капитан-лейтенант Бета Цаллагов, разрешил своим бойцам трехчасовой отдых, а сам, накинув на плечи плащпалатку, отправился на вершину ближайшей горы. Ему хотелось просмотреть местность, где батальону предстояло занять оборону.
Подъем был крут, но это не смущало Цаллагова. Его размеренное дыхание и осторожная поступь выдавали привыкшего к горам человека. Вскоре показалась полная луна. Достигнув вершины, Цаллагов остановился, смахнул со лба капельки пота, вздохнул полной грудью и огляделся.
Слева мерцали снеговые вершины, казавшиеся совсем близкими и доступными. Прямо перед ним, насколько хватал глаз, расстилалась долина. Извилистой лентой ее пересекал Терек. По склонам гор чернели леса, внизу выделялись светлые пятна полей, у берега Терека виднелось селение. Оно притаилось, будто вымерло, – ни огонька, ни дыма.
Бета всматривался напряженно, сердце его учащенно билось. Все вокруг родное и близкое. Здесь прошли его детство и юность. Вот за этим невысоким перевалом, контуры которого он отчетливо представлял себе даже с закрытыми глазами, находится его родное селение. В нем мать, знакомые, друзья… Но там и враги, фашисты. «Что с близкими?» – эта мысль постоянно волновала Бета.
Внезапный шум заставил Цаллагова обернуться. Кто-то карабкался по затененному склону. Бета изготовил автомат и присел.
Шаги приближались. Над возвышенностью показалась фигура в плащпалатке. Человек, переводя дыхание, сделал несколько шагов и стал осматриваться. Цаллагов, узнав своего ординарца Ивана Реутова, поднялся.
– Приказ «отдыхать» был отдан всем, – сказал он строго, но на сердце у него потеплело: он любил этого тихого незаметного человека. Коренастый, немного грузный и как будто малоподвижный, Реутов удивлял комбата особым чутьем, тактом и смекалкой. Он появлялся в тот момент, когда был необходим. В сумерки он подавал электрический фонарь; к моменту атаки у него оказывались ракеты нужного цвета. Обычно Реутов бывал где-нибудь в стороне, но иногда без зова появлялся перед комбатом и застывал неподвижно. Капитан-лейтенант, занятый чем-либо, недовольно косился на него, но Ваня делал вид, что не замечает этих взглядов. В серых глазах его можно было прочесть непреоборимое упорство.
– Ну что ж, неси, – сдавался Цаллагов.
И Реутов исчезал, чтобы через несколько минут вернуться с котелками и посудой. Суетясь у стола, а иногда и просто у пенька, накрытого газетой, он приговаривал, будто оправдываясь:
– Пища готова, кругом пока спокойно, ну, надо и покушать. А то кто знает, что будет позже.
Сейчас Ваня молча стоял перед своим командиром.
– Что молчишь? – спросил Цаллагов.
– Вы с утра не ели, – ответил ординарец, приблизившись. Он нагнулся и осторожно поставил на землю два котелка, затем сбросил с плеч плащпалатку, снял с шеи автомат.
– А зачем два котелка?
– В одном мясо жареное, а в другом помидоры… здешние… шли днем пустыми баштанами… погибают… нету людей…
– Садись, – пригласил Бета, когда ординарец, расстелив плащпалатку, установил на ней котелки.
– Так я уже успел…
– Без тебя не буду. – Тон командира не допускал возражений. Ваня опустился рядом с ним.
– Некоторое время ели молча. Затем Реутов спросил:
– Батя (так матросы называли любимого командира), ваше селение недалеко отсюда?
– За тем перевалом, – указал Цаллагов, вытянув руку.
– Близкие там остались?
– Мать… друзья…
Реутов опустил голову и задумался.
У Вани было свое большое горе. Когда фашистов гнали от Москвы, бригада проходила вблизи Можайска. Реутов попросил разрешения сходить в свою деревню, расположенную поблизости. Ему дали суточный отпуск. Он ушел утром, а к полудню был снова в роте. Сумрачный, почерневший вошел он в землянку, доложил о прибытии и молча принялся за свои дела. Бета понял, что у Реутова произошло что-то тяжелое, и не стал докучать ему расспросами.
Вечером моряки узнали, что деревня его сожжена, людей почти нет – одни убиты, других угнали в Германию. Мать, сестра и братишка Реутова исчезли.
– Плодородные, хорошие места тут у вас, – наконец сказал Реутов, смотря вниз.
– Места хорошие, если бы не война…
Бета умолк и начал пристально всматриваться в ночь.
– Несомненно, кто-то крадется, – прошептал он. – Ваня, ты видишь людей на том хребте?
Реутов ничего не видел. Длинная извилистая линия хребта, лежащего несколько ниже их, казалась ему совершенно безлюдной.
– Следи за хребтом, следи. По его скату кто-то идет.
– Никого не вижу, батя, – сознался Ваня.
– Вот опять появилась какая-то фигура. Вот за ней – другая. Видишь?
Теперь Ваня заметил.
– Так это, наверно, наши разведчики, – неуверенно произнес он.
– Нет. Разведку я выслал в другом направлении. Это фрицы. Хотят по скату того хребта зайти к нам в тыл, – прошептал Цаллагов. – Там я их и встречу.
Помолчав некоторое время, он сказал:
– Ваня! Спускайся тихонько к нашим, возьми пять человек автоматчиков и обойди фашистов. Придерживайтесь вершины хребта. Я вас замечу. Когда услышите разрыв гранаты, встречайте «гостей» как следует. Они побегут на вас, больше некуда бежать, с обрыва не станут прыгать. Действуй!
Реутову хотелось сказать, что ему лучше было бы остаться здесь, чтобы вдвоем встретить врагов, но, зная, что комбат никогда не отменяет своих приказаний, он молча поднялся и бесшумно исчез. Цаллагов проверил гранаты, висевшие на ремне, и отполз к самому краю площадки. Люди медленно продвигались по склону. Тишина, видимо, действовала на них успокаивающе: они стали менее осторожными, переходили открытые места во весь рост, иногда останавливались, осматривая долину.
Бета несколько раз пересчитал врагов. Их оказалось семеро.
Они подошли к обрыву, посовещались, и один за другим начали спускаться. Добравшись до дна впадины, передние три человека стали подниматься на высоту, где был Цаллагов.
Бета следил за ними, бросая по временам взгляд на гребень противоположного хребта. Ваня не показывался, это беспокоило комбата.
Врагов он мог бы легко уничтожить. Достаточно было длинной автоматной очереди или парочки гранат. Но ему хотелось захватить «языка»: спешно переброшенные в новый район военных действий, моряки почти не имели данных о противнике.
Передние поднимались на гору, переговариваясь короткими фразами. Их голоса отчетливо раздавались в тишине.
«Ведут себя так, будто вышли на прогулку», – со злобой подумал Бета.
Увидев на краю площадки небольшую впадину, он сполз в нее. В высоком бурьяне он был совершенно незаметен, а сам мог наблюдать за всем, что делалось вокруг.
Поднявшись приблизительно до середины склона, немцы остановились. Затем один из них стал подниматься дальше, остальные залегли.
– Эх, Ваня, замешкался ты, друг, – прошептал с досадой Цаллагов, бросив взгляд на хребет.
И в этот момент сердце его радостно забилось: он увидел несколько темных точек. Они тут же скрылись, но вскоре показались далеко впереди и снова исчезли. Несомненно, это были моряки: сильные, ловкие, они стремительными перебежками сближались с противником.
Теперь Цаллагов был полностью уверен в успехе. Прижавшись к земле еще плотнее, он прислушался к шагам врага. Вот над краем площадки показалась голова. Она была так близко, что Бета отчетливо разглядел нос с горбинкой и настороженные большие глаза. На какую-то долю секунды взгляд фашиста задержался на впадине, где притаился комбат. Бета перестал дышать и закрыл глаза, чтобы их блеск не выдал его присутствия. Когда Бета вновь посмотрел на немца, тот глядел уже в другую сторону. Затем он выбрался на площадку, повернулся к своим и присвистнул.
В этот момент Бета вскочил и ударил фашиста прикладом автомата по голове. Тот, выронив оружие, упал.
Цаллагов швырнул вниз гранату, схватился было за вторую, но тут заметил, что немец приподнялся и шарит рукой по левому боку. Видимо, только оглушенный, он быстро пришел в себя и пытался вытащить пистолет.
Бета кинулся на него, схватил за горло, придавил к земле. А внизу уже рвались гранаты и рассыпались автоматные очереди. Это моряки добивали гитлеровских разведчиков.
* * *
Бета сидел в тесном блиндаже, наскоро сооруженном саперами, и при тусклом свете «катюши» рассматривал карту. Ваня Реутов тут же собирал трубу для печки. Пленный был уже отправлен в штаб бригады, и о нем, как и о всем ночном происшествии, больше не говорили. Комбат соображал, как лучше расположить оборону, а Ваня был озабочен устройством печки. Он следовал своему неизменному правилу: «Если можно отдохнуть в тепле, спокойно покушать и поспать, то надо это делать».
– Товарищ комбат! Вас требуют из штаба, – доложил телефонист.
Цаллагов подошел к телефону. Командир бригады сказал, что их обоих вызывают в корпус.
…Через полчаса свежевыбритый, подтянутый Цаллагов вместе с комбригом стоял перед генералом – командиром корпуса. Тот спокойными серыми глазами оглядел обоих моряков и, видимо, остался доволен: в уголках его рта промелькнула улыбка. Подавая им руку, он сказал:
– Спасибо за пленного, хороший «язык» оказался. Кажется, это ваш «крестник»? – обратился он к комбату.
– Бойцы моего батальона взяли, – смущенно ответил Цаллагов.
Комбриг, взглянув на него, усмехнулся и хотел что-то сказать, но генерал опередил его.
– Скромность – одно из достоинств офицера, – сказал он с явным одобрением и, пригласив командиров присесть, продолжал: – По показаниям пленного и по другим данным удалось установить, что враг готовит новое наступление. Он хочет форсировать Терек и ударить на Грозный. О появлении на склонах Терского хребта бригады моряков противнику пока не известно. На том берегу он сконцентрировал ударный кулак и расположил его следующим образом.
Генерал развернул перед офицерами оперативную карту. На ней цветными стрелками было обозначено направление ударов.
– Понятно? – спросил он после паузы, во время которой моряки знакомились с картой.
– Полностью, товарищ генерал, – ответил комбриг, чуть скосив глаза на Цаллагова и стараясь узнать, все ли понятно комбату.
– Вызвал я вас, товарищ капитан-лейтенант, – обратился генерал к Цаллагову, – потому что, как видите, вашему батальону предстоит самая трудная работа. Вы подготовились?
– Так точно, товарищ генерал, – заверил Бета, поспешно встав.
– Садитесь и доложите.
Цаллагов вынул из планшетки карту и коротко объяснил обстановку.
– Хорошо, – одобрил генерал, – только внимательно следите за высотой «Крейсер». В случае прорыва противника на эту высоту под ударом с тыла окажется расположение всей бригады. Еще раз. Что у вас здесь? Рота и шесть орудий Хотулева? Достаточно. Но следить надо.
Подчеркивая всю серьезность этой задачи, генерал несколько раз постучал по столу узловатым пальцем с коротко остриженным ногтем.
– Учтите, – продолжал он, – что точное время начала атаки неизвестно. Могут начать в любую минуту. Пойдут без артподготовки. Уверены, что у нас ничего нет. Мы должны остановить и разбить их. Терский хребет – предел. Отсюда мы пойдем только вперед. Таков приказ Верховного Главнокомандующего, мы выполним его.
Генерал встал, давая понять, что прием окончен.
– Представьте к награде участников поимки «языка» и уничтожения вражеской разведки, – обратился он к комбригу, пожимая ему руку.
Цаллагову показалось, что глаза генерала с едва заметной улыбкой задержались на нем.
* * *
Ночь была прохладной, и моряки изрядно продрогли. Когда первые лучи солнца озарили седую вершину Казбека, линия обороны батальона Цаллагова заметно оживилась. Некоторые матросы, согреваясь, подталкивали друг друга плечом, другие легонько пританцовывали в своих окопах-ячейках, третьи приседали, выбрасывая перед собой руки.
С командного пункта, расположенного на высотке, все это было хорошо видно. Отчетливо просматривались и окопы противника, протянувшиеся по низменности. Никакого движения Бета не замечал в них, и это беспокоило его. «Или фриц обманул, или готовят что-то неожиданное» – подумал он, кинув взгляд на часы. Было без двух минут четыре.
– Затишье перед бурей, товарищ комбат, – уверенно произнес Ваня.
Цаллагов удивленно посмотрел на него: который уже раз Ваня изумлял своей способностью угадывать его мысли.
– Фриц не мог обмануть, – он сильно дрожит за свою шкуру, твердит без конца: «Жить хочу». Я охранял его при допросе. Переводчик сказал ему: «Говорите только правду, и вы будете жить»…
Бета уже не слушал Реутова. Его внимание привлекли танки. Они появлялись, будто из-под земли, подравнивались и без выстрелов, на большой скорости устремлялись к расположению моряков.
Цаллагов схватил ракетницу и выстрелил. Красная ракета взвилась в небо и, медленно описав дугу, упала в пшеничное поле. Откуда-то из-за хребта ударила тяжелая артиллерия. Возле танков взлетела земля.
– Сколько же их! – воскликнул Ваня, напряженно следивший за полем боя.
– Вижу шестьдесят три, – доложил начальник штаба батальона, наблюдавший в бинокль.
– Считайте внимательнее, их больше, – приказал Бета, поднося к уху телефонную трубку.
Послышалось несколько голосов:
– Девяносто! Девяносто семь! Сто один!..
– Показались цепи пехоты, – доложил Ваня, но Цаллагов и сам заметил вражескую пехоту.
Так же, как и танки, пехотинцы появлялись, будто из-под земли.
– Многовато… – протянул Ваня.
– Под Москвой видели побольше, – спокойно заметил Цаллагов и тут же доложил комбригу обстановку.
– Пропустить танки в тыл и отрезать пехоту, – последовал немедленный приказ.
Танки продолжали двигаться без выстрелов. «Психическая атака» – подумал Бета, и почему-то этот момент напомнил ему кадр из давно просмотренного кинофильма «Чапаев»: выставив штыки, белогвардейцы густыми рядами идут в атаку. И вот их встречает шквальный огонь чапаевцев.
«Комкор хочет встретить танки на подъеме, где они должны будут снизить скорость. Мысль прекрасная», – думал комбат, отдавая ротам приказ пропустить танки и отрезать пехоту. Вспомнились слова командира корпуса: «Враг любой ценой будет пытаться прорвать нашу оборону и занять Грозный, захватить столицу Осетии Дзауджикау и перекрыть Военно-Грузинскую дорогу. Мы должны сорвать эти планы».
«Выдержат ли моряки страшное напряжение? Сумеют ли высидеть в окопах, когда на них навалятся танки?» – беспокоился комбат, пробегая взглядом передний край своей обороны.
Никто не выскакивал из окопов, никто не стрелял, хотя танки на подходе открыли ураганный огонь. Но когда большинство их перевалило через линию моряков, ожили окопы батальона. Пехота противника была встречена шквальным огнем. Немцы заметались и вынуждены были залечь.
Танки замедляли ход, так как подъем становился все круче. И вот тут-то заговорила артиллерия, расположенная на высоте «Крейсер». Несколько танков загорелось. Два танка вертелись с подбитыми гусеницами. Первая атака танков была отбита. Часть из них попыталась двинуться в обход, но матросы забросали их гранатами и бутылками с горючей смесью.
Противник переменил тактику: танки рассредоточились, укрылись за возвышенностями и повели прицельный огонь по высоте «Крейсер».
Разгорелся бой и с вражеской пехотой, получившей подкрепление. Она все яростнее бросалась в атаки, достигала окопов моряков и затем откатывалась назад.
Вокруг командного пункта Цаллагова все чаще взрывались снаряды. Комбат, весь обсыпанный землей, руководил действиями рот по телефону, через посыльных поддерживал связь с высотой «Крейсер» и докладывал обстановку командованию.
И вдруг связь оборвалась.
– Крейсер! Крейсер! – кричал Бета, но ответа не было.
Реутов, не дожидаясь приказания, выскочил из окопа и побежал вдоль телефонной линии.
– Ваня! Назад! – кричал Цаллагов. Но Реутов уже не мог услышать его. Его коренастая фигура в бушлате то исчезала, то вновь появлялась. Реутов упорно двигался вперед. Вот он присел, затем ткнулся в землю. «Убит!» – пронеслось в сознании комбата, но Ваня вскочил и побежал обратно. И в этот момент Бета услышал в телефоне голос Хотулева:
– «Линкор»! Я – «Крейсер», нас окружают. Танки все ближе, обстреливают в упор. Наваливается пехота, держимся, но трудновато.
Цаллагов видел эту высоту. По вспышкам можно было подсчитать количество орудий. Действовало только четыре. Танки рвались к ним, ведя огонь. Высота исчезла в облаках дыма и в гигантских фонтанах вздыбленной земли. Чуткое ухо комбата улавливало уже только три орудия. Скоро их осталось два. Вдруг над высотой поднялся черный дым, в котором замелькали красные языки. Послышались беспорядочные взрывы.
«Рвутся запасы собственных снарядов» – с болью в сердце подумал Цаллагов.
В этот момент в трубке прозвучал прерывающийся голос:
– Они уже здесь. Огонь на меня! Огонь на меня! Браток, прощай! – связь оборвалась. Бета увидел на высоте одинокую вспышку, услышал выстрел орудия, и «Крейсер» умолк.
…Командир тяжелого артдивизиона сначала не поверил, что с ним говорит Цаллагов. Лишь после того, как Бета по его требованию назвал имя, отчество Хотулева и область, откуда он родом, артиллерист подтвердил:
– Есть! Огонь на «Крейсер!»
Высота опоясалась разрывами. Цаллагов смотрел на нее, и глаза его влажно блестели.
Бета не заметил, как появился в окопе Реутов. Ваня с силой давил на его плечо, заставляя укрыться. Это было сделано вовремя: перед ними разорвалась мина, вслед за ней другая.
– Нащупали! Давай на запасный КП, – крикнул Цаллагов, выплевывая набившуюся в рот землю.
Они отбежали несколько шагов и залегли, услышав свист мин. Бета почувствовал, что Ваня навалился на него.
Громыхнул взрыв. Ваня перестал давить и отвалился. «Вперед, пока длится пауза!» – мысленно приказал Цаллагов самому себе и бросился вперед. Вскочив в окоп, он посторонился, чтобы дать место своему ординарцу, но того не было. Оглянувшись, Бета увидел, что Ваня лежит на спине, широко раскинув руки. Бета выскочил из окопа, подхватил на руки своего верного друга, перенес его в безопасное место и побежал на командный пункт.
Захватив высоту «Крейсер», фашисты повели огонь по тылам моряков. Цаллагов поставил автоматчикам задачу – окружить и уничтожить противника. Но вскоре связной доложил, что новые цепи противника прорвались к высоте, автоматчики оказались в двойном кольце. Требовалась срочная помощь.
– Помощь будет, сейчас будет, – заверил Цаллагов, мучительно соображая, откуда ее взять.
Резервов у него не было. Взять взвод второй роты? Там, кажется, положение крепкое?
– На участке второй роты порядок, – доложил спрыгнувший в окоп моряк. – Фрицы отбиты с большими потерями.
– Отлично! Молодцы!
Моряк вытянулся и отчеканил:
– Служу Советскому Союзу.
Что-то очень знакомое показалось Цаллагову в чертах почерневшего, с глубоко запавшими глазами лица моряка.
– Кто вы? Как фамилия? – торопливо спросил он.
– Старшина второй статьи Дзарасов, товарищ комбат.
Понятным стало, почему он знаком: когда-то вместе бегали в одну школу. Дзарасов был из соседнего селения.
– Лети стрелой, товарищ Дзарасов, передай командиру роты, чтобы немедленно перебросил второй взвод к высоте «Крейсер». Сейчас я сам буду там. Действуй! Да будет удачным твое дело!
Последнюю фразу Бета произнес по-осетински, крепко пожав руку моряка.
– Разрешите мне быть с этим взводом, – попросил Дзарасов.
– Разрешаю, – улыбнулся Бета.
Моряк козырнул и ловко выскочил из окопа.
Грохот артиллерии почти смолк, и комбату показалось, что бой стихает. Но, присмотревшись, он понял, почему пушки стреляют редко: местами противники сошлись в рукопашной схватке. На подступах к высоте «Крейсер» и на ее скатах бой был особенно ожесточенным. Немцы стремились закрепиться на высоте, но моряки их выбивали.
Оставив за себя начальника своего штаба, Бета захватил с десяток моряков, оказавшихся поблизости, и кинулся к высоте.
Там среди других дрались только что прибывший взвод второй роты и отряд охраны штаба бригады. «Прислал свою охрану – значит видит, что положение трудное», – подумал Бета о комбриге, и на душе у него стало легче.
Моряки увидели своего комбата, и их усталые, потные лица повеселели, громче стал боевой матросский клич: «Полундра!» Бета кричал вместе со всеми, стрелял, швырял гранаты, падал, переползал, поднимался и снова бежал до ближайшего укрытия.
– Сзади танки! – услыхал Цаллагов и быстро обернулся.
Штук пятнадцать танков, проделав обходный марш по лощине, устремились к высоте. Их обстреляла артиллерия с хребта. Три танка загорелись. Остальные приближались. Новый залп накрыл их. Вспыхнуло еще несколько машин. Оставшиеся круто свернули в сторону.
Штурм высоты возобновился с новой силой. Сколько он длился, Бета не мог определить. Ему казалось, что все произошло очень быстро, но когда морякам удалось овладеть высотой, солнце уже клонилось к западу.
Ни один из артиллеристов Хотулева не поднялся навстречу освободителям высоты. Они лежали вперемежку с убитыми фашистами. Дымились обуглившиеся снарядные ящики и танк с распоротым боком. В четырех-пяти метрах от него возле разбитой пушки лежал командир батареи Хотулев, покрытый копотью и пылью. Его китель был насквозь пропитан кровью.
Несколько мгновений моряки стояли с обнаженными головами, а затем Бета отдал приказ закрепляться. Бойцы снизу тащили на руках пушки. Переброской руководил начальник оперчасти бригады подполковник Гурджи.
– Комбриг требует вас к себе, – сухо сказал он комбату. Подполковник не хотел говорить, что комбриг, все время наблюдавший за боем на высоте, был недоволен появлением на ней комбата. Но, вероятно, Гурджи был бы удивлен, когда увидел бы, как крепко обнял комбриг грязного измученного Цаллагова.
* * *
Тяжелые бои под Моздоком утихли. Наступательная сила немецко-фашистской армии была сломлена. Враг потерпел поражение и в районе Эльхотовских ворот. План гитлеровского командования – лобовым ударом захватить Дзауджикау и Грозный, перекрыть Военно-Грузинскую дорогу – был сорван. Тогда, собрав силы, гитлеровцы ударили на столицу Осетии со стороны Дигории, обнаружив там слабое звено в нашей обороне. Бригада моряков перебрасывалась на этот участок.
Снялись с наступлением темноты и шли всю ночь. Ничего, кроме оружия и боеприпасов, люди при себе не имели. Не доходя километров пятнадцати до Дзауджикау, батальон Цаллагова устроил привал.
«Раз привал, то это значит – подавай завтрак. А где я возьму его?», – с горечью думал старшина первой роты мичман Кубышкин. «Обоз – черт знает где. У ребят только автоматы, гранаты, патроны…», – размышлял Кубышкин, не зная, что предпринять.
За этими размышлениями его и застал комбат.
– Что же вы, мичман, стоите, когда надо действовать, кормить людей?
Кубышкин начал обстоятельный доклад об отставшем обозе и кухне. Но Цаллагов удивленно приподнял брови, что служило верным признаком недовольства, и мичман сразу умолк.
– Так! – протяжно вымолвил комбат. – Значит, будем голодать? А это вы учли? – и он показал в сторону большого селения.
Кубышкин был поражен: комбат явно призывал к тому, против чего боролся самым беспощадным образом.
– Действуйте, время не ждет. Люди должны быть накормлены.
Не дожидаясь ответа растерявшегося мичмана, Цаллагов ушел в другую роту.
Кубышкин постоял, поскреб в затылке и направился в село. У ворот большого дома с высокими окнами он остановился и постучал.
На стук вышли старуха и молодая женщина. Из-за их спин выглядывали любопытные ребятишки. Несмотря на ранний час, обитатели дома, видимо, давно бодрствовали.
– Здравствуйте! Не найдется ли у вас стакана воды? – спросил мичман, ловко козырнув.
Старуха сказала что-то на родном языке. Молодая женщина приветливо закивала головой.
– Здравствуйте! Дадим вам попить, – неожиданно раздался мужской голос. Это произнес высокий старик в папахе, появившийся в дверях. – Заходите. – Старик говорил по-русски довольно чисто, с легким акцентом. – Пожалуйста! – продолжал он, открывая калитку и пропуская мичмана вперед.
Старик провел мичмана по длинному коридору в комнату и усадил рядом с собой. Молодая женщина быстро принесла большую деревянную чашу и, улыбаясь, подала ее мичману.
Кубышкину, если говорить откровенно, совсем не хотелось пить. Воды он попросил лишь для того, чтобы не сразу начинать разговор о том, что его волновало. Но, начав пить, он уже не мог оторваться от чаши.
– Что за чудесный напиток! – искренне восхитился он, когда чаша опустела.
– Обыкновенное осетинское пиво, – спокойно разъяснил старик.
– Даже в голове зашумело, – сознался Кубышкин.
– Это с непривычки, – улыбнулся старик и, обернувшись к старухе, сказал:
– Хозяйка, гость с дороги, хочет кушать.
Та начала накрывать на стол.
Мичман стал благодарить хозяев. Он говорил, что не может остаться, хотя ему и очень приятно было бы посидеть со стариком и попробовать угощенье, приготовленное руками женщины, умеющей делать такое чудесное пиво. Вскользь он упомянул о том, что моряки шли долго, устали и что он, старшина, обязан накормить их. Но это для него очень трудное дело, так как обоз отстал, а у моряков кроме оружия ничего нет. Поэтому он, мичман, благодарит и извиняется.
– Оружие воину необходимо в походе, – одобрил старик, проводя ладонью по небольшой седой бородке. Помолчав, он задумчиво добавил: – Берут с собой только оружие. Это хорошо! Умные ребята, настоящие мужчины.
Затем он встал и обратился к мичману:
– Идите и позовите всех ваших товарищей. Они будут моими дорогими гостями. Со своими спасителями каждый осетин разделит последнюю корку хлеба. Зовите всех. Будь, сын, как дома. Мои сыны тоже не фронте. Знаю, на что вы идете.
– Да что вы, отец! Нас же много, – попытался возразить растроганный мичман.
– Не хватит у меня – есть добрые соседи, дадут. Не обижай меня, зови своих товарищей! – почти приказал хозяин дома.
Кубышкин хотел еще сказать что-то, но старик отвернулся и позвал:
– Хазби, о Хазби!
К нему подбежал мальчик лет двенадцати и, выслушав какое-то распоряжение, тут же скрылся.
Мичман, выйдя из дома, задумался. Его смущало количество приглашенных. И в то же время он представлял себе строгое лицо старика, вспоминал его искреннюю просьбу и чувствовал, что тот может обидеться.
Кубышкин застал в роте немногих бойцов. Да и те не проводили время попусту: перед каждым был хлеб, сыр, овощи. К ним подходили женщины, дети, старики и предлагали угощение.
– Где остальные люди? – спросил мичман у дневального.
– Комбат разрешил часок отдохнуть, а хозяева пригласили в дома, угощают… Душевный народ!
– Собирайся, ребята, в гости к моему знакомому, очень хорошему старику, – распорядился мичман. – Зовите остальных.
…Во дворе старика был разведен костер. Над ним висели два больших котла. У котлов хлопотали не знакомые Кубышкину старики.
«Зарезали скотину! Чем же я буду расплачиваться за нее?» – ахнул мичман.
– А где остальные гости? Ты, сынок, говорил, что их будет много, – спросил старик после того, как, сняв папаху, приветливо пожал руку каждому моряку.
– Так мы на военной службе, а она предъявляет особые требования, – оправдывался Кубышкин.
– Да, я знаю, что такое военная служба. Служил на действительной, был и на войне против германцев, в Третьем кавказском корпусе служил, – ответил старик, сочувственно кивнув головой. – Прошу всех, – пригласил он. Под деревьями в два ряда были положены бревна, а между ними доски. Хозяин сел старшим, на месте тамады. Один старик с правой от него стороны держал пирог, на котором лежала баранья ляжка, а второй, с левой – шашлык на вертеле. Перед ними лежали вареные баранья и бычья головы и курдюк.
Хозяин поднялся, обнажил голову. Все последовали его примеру.
– Да будет победа над коварными захватчиками! – торжественно произнес старик и передал чашу с пивом, пирог и шашлык самому младшему за столом.
После обеда Кубышкин осторожно предложил хозяину деньги.
– За что ты, сынок, хочешь меня обесчестить? Разве я сделал что-нибудь не так? – тихо спросил старик, растерянно и в то же время с явной обидой смотря на мичмана.
– Спрячь деньги, не обижай старика, – прошептал подскочивший Дзарасов.
Кубышкин, а за ним и все моряки сердечно благодарили хозяина, который, стоя в воротах, провожал их.
…Обходя приготовившийся к походу батальон, Цаллагов встретился взглядом с мичманом. Кубышкину показалось, что веселые, немного лукавые глаза комбата спрашивают: «Ну, как?»
«Ничего не скажешь, душевный народ», – ответил мичман широкой улыбкой.
* * *
Повисли плотные туманы. Часто шли дожди. Раскисла земля. Труднопроходимыми стали дороги. Но ожесточенные бои велись днем и mnw|~. Враг все еще пытался любой ценой пробиться к Дзауджикау и Грозному.
…Завязался упорный бой под Гизелью. Наступлению наших частей на укрепившегося в селении врага предшествовала мощная артподготовка. Грохот сотен орудий разносился на десятки километров. Сквозь плотный туман, образуя в нем светлые коридоры, свистя, проносились снаряды. Откуда-то с невидимого неба самолеты сбрасывали тяжелые бомбы, которые, оглушительно взрываясь, раздирали белую завесу тумана.
Батальон Бета Цаллагова был в числе передовых ударных подразделений.
Бета медленно шел по освобожденному селению. Улицы были завалены вражеской военной техникой и имуществом.
Повсюду лежали трупы врагов.
– Еще не то будет. Настоящая расплата за все страдания советских людей – впереди! – думал Бета.
Сердце его болезненно сжималось, никаких известий о матери он не имел.
С посуровевшим лицом, сжимая кулаки, прошел Бета по селению. В селе не было ни души. Сельчане бежали в горы и леса, спасаясь от ненавистных захватчиков.
…Батальон Цаллагова получил новую боевую задачу: выйти в тыл отступающего противника. На совещании Бета разъяснил своим командирам задачу. Он был уверен в том, что они подготовятся к ее выполнению, но все же сам пошел в подразделения для проверки. Такой порядок был заведен у него издавна.
Ночь была очень темной. Над линией немецкой обороны взлетали ракеты. На позиции моряков была полная тишина. Проходя с ординарцем возле одного из блиндажей, Бета услышал жаркий спор.
– Сейчас узнаю, – заторопился ординарец, но комбат удержал его и первым шагнул в блиндаж.
Здесь он увидел мичмана Кубышкина, широко раскинувшего руки над ящиками.
– Больше не дам. Норма такая. Хватит с вас! – упрямо твердил старшина.
– Что здесь происходит? – строго спросил комбат.
– Товарищ командир, – раздалось несколько обиженных голосов, – мы требуем больше патронов и гранат, а он не дает!
– Из-за этого вы ссоритесь? А сколько он дает?
– Выдал по триста и по четыре гранаты, а им подавай по пятьсот патронов и по десять гранат, – пояснил Кубышкин.
– А не трудно ли будет таскать их? – обратился Бета к матросам.
– Товарищ командир, нам в бою хлеб в тягость, а патроны никогда.
– Удовлетворить всех полностью! – распорядился Цаллагов.
Моряки заулыбались.
Нарастали удары Советской Армии. Разгромленные немецко-фашистские части отступали. Батальону Цаллагова пришлось штурмовать Ардон – родное селение Бета. Еще рвались вражеские снаряды, а Бета уже пробирался через сады к родному дому. Вот и знакомое место. Здесь был дом, где прошло его детство. Теперь лишь груда кирпичей. Вокруг ни души. Наконец из какого-то укрытия вышел старик, но, увидев незнакомца, шарахнулся в сторону.
– Кто ты? – догнав старика, спросил по-осетински Бета.
Услышав родную речь, старик недоумевающе посмотрел на комбата воспаленными глазами.
– А ведь ты Гаппо! – воскликнул Бета.
Старик не узнавал его, – в селении уже давно свыклись с мыслью, что Бета Цаллагов погиб на войне.
– Где моя мать? – допытывался Бета.
– Там, под землей, – глухо сказал еще не пришедший в себя Гаппо, указав дрожащей рукой на большую сухую иву с обломанной кроной.
– Когда? Как она погибла? – с трудом проговорил Бета.
Гаппо удивленно посмотрел на него и ответил:
– Она жива, но мало чем отличается от мертвеца: эта женщина перенесла много мучений, она услышала о смерти своего единственного сына. Она – в землянке.
Бета больше не слушал старика. Он уже бежал к землянке. Старухи и дети, сидевшие внутри, с ужасом смотрели на ворвавшегося к ним моряка.
– Не бойтесь, я свой, – успокоил их комбат. – Ольга здесь?
– Я здесь. А ты кто такой? – послышался слабый женский голос.
– Нана! – бросился к ней Бета. – Посмотри на меня хорошенько. Узнаешь?
– Дитя мое!.. Ты жив?
Бета засмеялся.
– Сын мой, уходи отсюда скорей, уходи! – молила плачущая мать. – Германы сказали: «Завтра придем обратно». Застанут тебя – убьют.
– Не беспокойся! Им здесь никогда уже не бывать. Скоро мы будем писать вам письма из Берлина.
У Бета больше не было времени. Он обнял мать и выбежал.
– Это просто сон! – воскликнула мать, ударяя себя по коленям. – Дитя мое, дитя мое! Ты бы хоть покушал чего-нибудь.
– Не беспокойся, Ольга, – обнадежил ее Гаппо, – после победы он вернется домой, а к этому времени нам надо откормить быка. Мы устроим тогда великий пир, чтобы отпраздновать нашу победу…
1943 г.
