Один из самых больных вопросов для народов Северного Кавказа – кто же все-таки является прямым потомком средневековых алан? На «аланское наследие» претендует, как минимум, пять наций – «мы аланы» можно услышать от осетин, карачаевцев, балкарцев, а иногда от ингушей и чеченцев и даже от донских казаков. Эти споры, бытующие, в основном, в «научных кругах», проникают и на бытовой уровень, и, что гораздо более трагично, нередко используются в политических «разборках»… Проблема же сохранности реально существующих аланских памятников, дошедших до нашего времени от некогда доминировавшего в этом регионе государства, радует еще меньше.
Например, в постперестроечное время возникла проблема тотального разграбления древних (разумеется, не только аланских) захоронений. Возникла она как бы вторично – если в советское время «черной археологии», по вполне понятным причинам, практически не существовало, то в более ранний, дореволюционный период у историков она вызывала серьезную озабоченность. Так, появление древних вещей на рынке Майкопа инициировало в конце XIX и начале XX вв. профессиональные раскопки знаменитых Белореченских курганов. Графиня П. Уварова, работая в те же годы в Дигории, писала, что «холмы-некрополи» Махческа «подверглись за последние годы сильному разграблению», причем это делали «местные поселяне» тайно от владельца участка Абисалова, «спешно, иногда ночью, и потому портили гораздо более, чем разрывали». Как известно, из Махческа и Белоречья происходят предметы классические для кавказской и даже европейской археологии – в этих могильниках, например, были найдены готические и ренессансные вещи из итальянских производственных центров. Сейчас они доступны для исследований, украшая экспозиции Эрмитажа и Исторического музея, а, благодаря тщательной фиксации, хорошо известны условия их находки. Однако неизвестно, как бы сложилась судьба этих предметов, если бы погребения были исследованы не профессиональными археологами, а гробокопателями, которых интересовала исключительно их денежная стоимость.
В настоящее время разграбление древних захоронений проводится на более высоком уровне, со специальной поисковой аппаратурой. Вопрос о разгуле «черной археологии» на Северном Кавказе» последние лет двадцать периодически поднимается на научных конференциях и в печати. Однако за это время ни разу не появлялось какой-либо информации о пойманных милицией грабителях древних могил. Среди археологов и музейщиков существует неписаное правило ни за какие деньги не приобретать предметы, найденные таким образом. При этом археологи с тревогой говорят о том, что самое лучшее представление о древнем северокавказском оружии можно составить на «черном» рынке Ставрополя. Перед моими глазами до сих пор стоит силуэт кургана, прорезанного огромной грабительской траншеей, который я видел на одном из высоких и хорошо просматривающихся издалека холмов в карачаевском Бермамыте. Другой очень яркий пример – за шесть лет, как я занимаюсь Сентинским храмом, он дважды (!) кем-то тотально перекапывался внутри и снаружи – явно в поисках эфемерных «сокровищ». Это притом, что в 80-х годах памятник был полностью обследован археологом В.И. Марковиным – результаты его раскопок неоднократно публиковались, а находки хранятся в фондах ГИМ-а и Ставропольского краеведческого музея. Регулярно вокруг Сентинского храма и на окружающих его склонах появляются новые грабительские ямы. Пару лет назад один из жителей города Карачаевска показывал нам великолепно сохранившийся конский убор из аланского захоронения XI в., отнятый им у «черных археологов». Знакомые археологи, исследующие кобанский могильник в Кабардино-Балкарии, показывали мне фотографии многочисленных грабительских ям, появившихся уже после окончания раскопок прошлогоднего сезона. На грустные мысли наводит то, что этот могильник находится практически на виду, около большого села, администрация которого рьяно, но, видимо, только на словах выступает за сохранение местного исторического наследия. Примеры можно продолжать до бесконечности.
Не лучшим образом обстоит дело и с теми древностями, которые невозможно продать. По большей части им грозит медленное разрушение или, что гораздо более трагично, уничтожение с «благими» намерениями. Самые, пожалуй, показательные примеры такого безразличия – два из пяти полностью сохранившихся храмов X-XI в. на территории западной Алании – Сентинский и Шоанинский.
Сентинский храм находится в глубине ущелья реки Теберды, около современного карачаевского аула Верхняя Теберда (старое название селения, используемое местными жителями и до сих пор – Сынты), у оживленной трассы на г. Домбай. Памятник расположен на высоком холме «Бурун-Сырт», у подножия которого сохранились постройки женского монастыря, основанного рядом с древней святыней в конце XIX в. Тогда храм был основательно отремонтирован и приспособлен для богослужения. К счастью, Императорская Археологическая комиссии вовремя взяла все работы в средневековом памятнике под свой контроль. Поэтому ущерб, нанесенный его подлинным архитектурным формам, был не очень велик, а в интерьере сохранились фрагменты древних росписей (хотя часть из них все же была утрачена). В таком состоянии храм просуществовал до установления здесь Советской власти, когда Сентинский монастырь был закрыт и его постройки постепенно пришли в запустение. В настоящее время ансамбль «обители» находится на балансе Карачаево-Черкесского историко-культурного и природного музея-заповедника. Реально же, видимо из-за отсутствия на это денег, многие здания этого архитектурного комплекса (в том числе две поздние церкви) никак не используются и не ремонтируются, заброшены и обречены на разрушение. Сам Сентинский храм стоит «нараспашку», его стены покрыты надписями, оставлявшимися посетителями в течение многих десятилетий. Один из местных жителей рассказывал нам, как, будучи школьником, решил «подновить» угасшие фрески: взял краску и нарисовал святому глаза, нос, рот и нимб, а затем, убедившись в своей неудаче, приписал: «Не могу. Сайды». Надпись эта видна и по сей день, а вот лик святого – нет.
Здесь не место давать подробное описание Сентинского храма и его росписи. Он, как и Шоанинский, неоднократно публиковался (библиографию см. в конце статьи). Кроме того, на страницах этого же журнала в дальнейшем планируется дать подробный материал по Сентам. Сейчас скажу только, что эта крестообразная в плане постройка, завершающаяся барабаном с куполом, сооружена, вероятно, зодчими, прибывшими по перевальной трассе с территории Абхазии, где местное абхазское и грузинское население соседствовало с греческой диаспорой византийских колоний. Происхождение форм Сентинского храма до сих пор вызывает споры – он имеет аналогии как в византийском провинциальном зодчестве, так и в архитектуре Закавказья – Грузии и Армении, однако к первому он, вероятно, ближе.
Другой древний храм, сохранившийся в Тебердинском ущелье, Шоанинский (иногда называемый Хумаринским), находится у выхода реки на плоскость, совсем рядом с городом Карачаевском. Он расположен на южном склоне горы Шоана и, как и предыдущий памятник, хорошо виден от трассы. У подножия горы в конце XIX в. выходцами из Туалгома было основано осетинское селение, называемое ныне Коста-Хетагурово (в просторечье Осетиновка). Поселившись компактным анклавом среди местного карачаевского и русского населения, осетины сохранили свой язык и верования. О контактах с прежним местом обитания красноречиво говорит памятник с изображением мужской фигуры и русскоязычной надписью, сохранившийся на краю села, около трассы. Такие «цирты» во множестве изготавливались в 1920-е гг. в Осетии и абсолютно не известны в других районах Кавказа. В настоящее время Коста-Хетагурово – уже не моноэтничное село, но местная осетинская диаспора пока еще сохраняет свои национальные традиции.
Шоанинский храм тоже завершается барабаном с куполом, но, в отличие от Сентов, этот памятник более «классической» конструкции, со стоящими внутри четырьмя столбами. Не углубляясь в рассуждения о происхождении его форм, отмечу только, что одной из особенностей этого сооружения является граненая форма барабана, указывающая на возможное закавказское влияние. Впрочем, другие детали указывают, что одним из прямых образцов Шоаны мог быть Средний Архызский храм, генезис которого явно связан с византийской архитектурой.
Сентинский и Шоанинский храмы известны как минимум с начала XIX века. Тогда они находились на территории, еще не покоренной Российской империей, однако относительно недалеко располагалось русское «Хумаринское» укрепление, служившее «базой» не только для российских войск, но и для исследователей северокавказских древностей. В 1820-х гг. эти храмы посетил архитектор И. Бернадацци, сделавший их первые, и, кстати, очень неплохие, обмеры. В 1848 году по Северному Кавказу путешествовал Авраам Фиркович, тоже побывавший в Сентах и Шоане.
Фиркович был караимом – представителем живущего в Крыму тюркоязычного народа, исповедующего иудаизм. В XIX в. возникла идея, что караимы являются потомками хазар, которые не были семитами и приняли иудаизм в довольно позднее время, в VII в. н. э. Из этого следовало, что ни хазары, ни караимы не имели отношения к распятию Христа. Если бы это удалось доказать, появились бы основания избавить последних от ограничений, наложенных на иудеев Российской империей. Поэтому главная цель Фирковича, как он сам писал, «состояла в исследовании древностей, относящихся к древней жизни евреев». Однако, добавлял этот добросовестный ученый, «не упускал я ни одного случая, который мог бы доставить мне какие-либо сведения о древностях греческих, грузинских, арабских и других». Отчет о путешествии Фирковича был опубликован в «Записках Императорского Археологического общества» (Т. IX. СПб, 1857). В нем содержатся уникальные сведения о самых разных памятниках древности Северного Кавказа. Какими-либо иллюстрациями автор его не снабдил, однако сохранился дневник исследователя (выявлен искусствоведом Л.А. Перфильевой), куда он весьма неумело, но старательно зарисовывал все найденные им древности. Дневник написан на иврите и еще не переведен на русский язык, однако, имея на руках опубликованную статью Фирковича, иллюстрации в нем атрибутировать нетрудно.
Содержащиеся там описания Сентинского и Шоанинского храмов не очень подробны и, в целом, содержат немного ценных для нас сведений – сами памятники с тех пор изменились относительно мало. Однако на стенах апсид Шоанинского храма Фиркович, как он сам указывает, открыл «изображения крестов и надписей, намалеванных масляной краскою». Зарисовки этих крестов и надписей имеются в дневнике исследователя. Спустя почти двадцать лет, уже после присоединения Карачая к России, кресты «в алтаре церкви Шони» видел Н.А. Нарышкин. Вскоре после этого при храме был устроен скит Зеленчукского Новоафонского монастыря, а сама древняя постройка несколько подремонтирована. Наибольшие изменения коснулись интерьера памятника – внутри был устроен новый иконостас, а стены были покрыты толстым слоем штукатурки. Всеми последующими исследователями средневековой Алании декорация Шоаны, виденная Фирковичем и Нарышкиным, считалась утраченной.
В Тебердинское ущелье я попал впервые в 2002 г. Главной целью этой поездки был не Шоанинский храм. В первом ряду стояло желание увидеть собственными глазами, что осталось от росписей Сентинского храма, о которых писали еще в начале XX века. Все знакомые мне алановеды в один голос утверждали, что они утрачены почти полностью. Однако результат поездки превзошел все ожидания. В храме было обнаружено четыре (4!) слоя росписи X-XI вв. и, что совсем неожиданно, обширная греческая строительная надпись с указанием года освящения храма и ранее неизвестных имен аланского правителя, его жены и византийского чиновника. Она была прочитана филологом и историком А.Ю. Виноградовым и в 2005 году опубликована. Кроме того, при более внимательном осмотре на штукатурке Сентов было найдено большое число других греческих надписей – и сделанных краской, и процарапанных по штукатурке. В итоге, Сентинский храм оказался древнейшим датированным христианским храмом на территории Российской федерации, с древнейшими же фресками и крупнейшим в России (наряду с Софией Новгородской) комплексом средневековой греческой эпиграфики.
Шоанинский храм, как вначале показалось, не представлял такого интереса, как Сенты, и не сулил каких-либо новых находок. Как уже говорилось, стены его интерьера почти полностью были покрыты поздней штукатуркой, фрагментов же старой обмазки под ней я тогда не разглядел. Однако когда это узнала Людмила Руслановна Габоева, она с удивлением заметила, что если б я был внимательнее, заметил бы на откосах окон апсид многочисленные процарапанные родовые знаки-тамги. Спустя год представился случай опять побывать в Шоане, уже вместе с А. Виноградовым, и тогда мы более внимательно осмотрели стены этого храма. Действительно, откосы окон, не оштукатуренные в XIX в., были покрыты процарапанными по древней обмазке тамгами. Мало того, оказалось, что в местах утрат поздней штукатурки также видно первоначальное покрытие стен с многочисленными тамгами, граффити и, что гораздо более интересно, со следами краски. Таким образом, стало ясно, что кресты и надписи, когда-то обнаруженные Фирковичем, могли сохраниться под поздней штукатуркой. Было достаточно очевидно, что снимать ее со стен должны специалисты-реставраторы, аккуратно, чтобы не повредить лежащий под ней древний слой. Ведь даже в том случае, если бы от крестов ничего не осталось, еще не выявленные граффити обладали бы не меньшей ценностью. Как нам казалось, удаление поздней штукатурки – это дело будущего – какие-либо серьезные работы на аланских памятниках, при полном отсутствии финансирования, казались невозможными.
Однако в 2007 г. православная диаспора села Коста-Хетагурово начала в Шоанинском храме ремонтные работы. Работы проводились с благой, в общем-то, целью восстановления древней христианской святыни. Была заделана дыра в своде, заново отстроен южный притвор, настланы деревянные полы, застеклены окна, установлены двери, щели промазаны пеногерметиком… Разумеется, все это делалось без участия специалистов-реставраторов (их услуги, как известно, надо оплачивать) и без ведома охранных структур, в том числе юридического собственника древней постройки – Карачаево-Черкесского музея-заповедника. Монашеская штукатурка была попросту сбита, стены же намеревались затем заново оштукатурить – о сохранении древней обмазки никто не задумывался.
Я и А.Ю. Виноградов оказались в очередной раз в Шоанинском храме как раз в разгар этих ремонтных работ. Наше время было ограничено, но на открывшихся остатках обмазки (а сколько ее при «ремонте» погибло?!) мы успели рассмотреть следы древней росписи, процарапанные надписи на греческом и арабском языках и опять – многочисленные тамги. Систему и реальный объем первоначального декора храма понять не удалось. Уже в Москве, сравнив нашу съемку в Шоане с рисунками Фирковича, удалось опознать на стене апсиды один из открытых в 1848 г. крестов. К счастью, организовавшие ремонтные работы жители села Хетагурово осознали ценность памятника – во всяком случае, до осени 2009 года его интерьер не был заново оштукатурен.
Тем не менее, опасность утраты уникальнейшей информации остается до сих пор. В июне 2009 г. мною совместно с художником-реставратором И.Г. Волконской была совершена очередная поездка в Шоану, во время которой стены памятника были просмотрены более подробно. В итоге были обнаружены еще два креста. Выяснилось, что кресты были написаны по стенам всех трех апсид – как в росписи второго этапа Сентов, которую мы относим к рубежу X-XI вв. Все эти кресты исполнены красной охрой с глубокой графьей, причем в двух случаях просматриваются и традиционные подписи – «IC ХС NIKA» -«Иисус Христос побеждает». На остальных же стенах храма изображений, по всей видимости, не было, лишь вокруг западного проема просматриваются следы каких-то геометрических орнаментов. Кроме того, были найдены три средневековых греческих, одно грузинское (либо армянское) и два арабских граффити, многочисленные русские надписи XIX в. и тамги, расположенные почти по всем стенам и столбам.
Изучение внутреннего декора Сентинского и Шоанинского храмов производилось по собственной нашей инициативе и было поддержано со стороны как директора Карачаево-Черкесского музея-заповедника У.Ю. Эльканова, так и жителей села Хетагурово. Большая часть надписей и изображений Шоаны была нами сфотографирована и снята на кальки. Однако полноценным исследованием это назвать невозможно. Подобные работы, тем более на памятниках такого уровня, должны осуществляться при тщательной организации работ, с использованием специальной аппаратуры, с устройством помостов и хорошего освещения. До сих пор большие площади древней обмазки в апсидах Шоанинского храма покрыты современной побелкой. Ее должны аккуратно удалять реставраторы – под ней могут оказаться кресты и, что очень важно, древние надписи, в том числе и те, о которых писал Фиркович. Методика подобных исследований давно разработана. В специальных лучах выявляются даже давно угасшие надписи и изображения – а ведь для истории Северного Кавказа, столь небогатой древними артефактами, любое письменное свидетельство ценно вдвойне.
Еще три десятилетия назад один из крупнейших специалистов по домонгольской архитектуре архитектор-реставратор Г. Штендер обращал внимание на то, что любые работы в уникальных аланских храмах Теберды и Зеленчука должны осуществляться строго под контролем специальных ученых советов. Вопреки же этому, отмечал исследователь, решение реставрационных проблем на этих памятниках проводится «разными людьми без общей авторской координации», что превращает уникальные сооружения древней Алании в «полигоны для испытания новых методов реставрационных работ и материалов».
Спустя много лет остается только констатировать, что результатом подхода, о котором с тревогой говорил Штендер, стали множественные и невосполнимые потери. Так, Северный Зеленчукский храм был «зареставрирован», при этом некоторые реконструированные элементы в нем вызывают большие сомнения. Сейчас памятник выглядит очень «благообразно», однако недоступен для визуального обследования и во многом потерял свою археологическую ценность. Следы древнего строительного процесса (отпечатки и отверстия от лесов, кружал, опалубки и связевого каркаса, остатки разметки и проч.) и древние граффити, наверняка частично сохранявшиеся к началу реставрации, утрачены полностью, хотя никак не были зафиксированы. Промазанные новым раствором швы между камней фасада Среднего храма сделали практически невозможным подробное изучение внешних стен, хотя вопрос о возможном изменении «проекта» памятника еще в процессе его возведения в древности остается все еще открытым. По той же причине затруднено, кстати, и обследование фасадов «Нузальской часовни» в Северной Осетии, хотя до сих пор идут споры о первоначальных формах этой постройки, в том числе о происхождении швов на алтарном фасаде.
Надо, кстати, отметить, что не существует даже обмеров многих известных памятников Северного Кавказа (хотя, как говорил Нильс Бор, «ничто не существует, пока оно не измерено»). Так, мы не смогли найти таковые для Шоанинского и Северного Архызского. Обмеры последнего, выполненные в 1970-х гг., были изъяты покойным ныне архитектором В.И. Бородиным из архива ЦНРПМ еще в 1980-х гг. и ныне их местонахождение неизвестно. Не обмерены многие памятники Осетии (например, Нарский, Дзивгисский и Фараскаттский храмы, Авд-дзуар), хотя они медленно разрушаются или перестраиваются и в скором времени многие их детали будут безвозвратно утрачены. Такая же проблема в Балкарии, Чечне и Ингушетии. Так, чертежи обмеров Тхаба-Ерды, исполненные три десятилетия назад грузинскими архитекторами и хранившиеся в Грозном и Тбилиси, погибли, будучи опубликованными лишь в небольшом масштабе. Не существует и профессионально исполненных обмеров Алби-Ерды и Таргимского храма. Изданные же их «обмеры» в работах археолога М.Б. Мужухоева не выдерживают никакой профессиональной критики. О более «рядовых» памятниках Северного Кавказа говорить вообще не приходится. Однако их хорошие чертежи очень важны для серьезной работы – в том числе, для составления свода средневековой архитектуры Северного Кавказа, необходимость которого назрела давно.
На грани исчезновения почти не известные науке фрагменты древних фресок в Среднем, Северном Зеленчукских и Сентинском храмах. Еще в конце XIX в. художник И. Владимиров, описывая остатки росписей Сентинского храма, отмечал, что «туземцы окончательно погубили эти некогда прекрасные образцы византийской церковной живописи». О том, что укрепление оставшихся росписей Сентов «необходимо производить не мешкая, летом текущего года», указывалось почти столетие спустя, в 1976 г., причем писавшие об этом реставраторы с тревогой отмечали, что «если не принять срочных мер по охране, то храм будет непоправимо изгажен в течение одного туристического сезона». Однако по сей день ничего из сказанного не сделано – как уже говорилось, уникальный памятник стоит нараспашку… Сравнивая же его фрески в нынешнем виде с их же фотографиями 1980-х гг., приходится с грустью констатировать утрату большой части живописи. При этом нет гарантии, что в скором времени не погибнет и оставшаяся.
Ситуацию усугубляет резкое ослабление контроля со стороны государства – в результате многие древние религиозные памятники стали объектом борьбы их юридических собственников и Церкви. Передача последней древних храмов не вызывала бы у меня протеста, однако существует множество примеров тотальной порчи средневековых сооружений после того, как их владельцем стала религиозная община. Один из ярких примеров такого варварства – перестройка местным священником шатрового храма в селе Городня вблизи от Москвы – уникальнейшего памятника, возведенного в XVI в. при участии итальянских зодчих. И это отнюдь не единичный пример. Если подобное происходит вблизи от центра, то чего же ожидать в отдаленных от столицы регионах?
Понятно, что мы имеем дело с религиозными святынями. Если собирается претендующая на них община, возобновление здесь богослужений практически неизбежно. Но нельзя забывать, что христианские храмы Алании являются «хранилищами» разнообразной уникальной информации, связанной с плохо документированной историей Кавказа, указывающей на культурные связи этого региона и вводящей его в общий контекст средневековой истории. Поэтому на первом месте должны стоять не только восстановление храмов как религиозных объектов или их «реставрация» для показа туристам. Очень важно комплексное изучение, фиксация и консервационные меры для остановки продолжающегося разрушения уникальных артефактов, столь важных для археологии и истории. Чтобы в будущем не шло речи о новых утратах, любые работы на памятниках Северного Кавказа должны контролироваться высококлассными и опытными специалистами. Это упирается в вопрос финансирования, во многом зависящего и от правительств тех республик, где находятся памятники. Однако далее политических баталий за аланское наследие обычно дело не заходит.
ОСНОВНАЯ ЛИТЕРАТУРА ПО СЕНТИНСКОМУ И ШОАНИНСКОМУ ХРАМАМ:
Кузнецов В.А. Зодчество феодальной Алании. Орджоникидзе, 1977.
Марковин В.И. Сентинский храм и его изучение // Вопросы средневековой археологии Северного Кавказа // Черкесск, 1988. (Там же и обширная библиография).
Марковин В.И. Сентинский храм X в. на реке Теберде // Архитектурное наследство. Т. 41. М., 1996.
Перфильева Л.А. Купольные храмы Западной Алании в контексте средневизантийской архитектурной традиции // Христианское зодчество. Новые материалы и исследования. М., 2004.
Белецкий Д.В., Виноградов А.Ю. Фрески Cентинского храма и проблемы истории аланского христианства в Х в. // Российская археология, 1, 2005.
Белецкий Д.В. Росписи и граффити Шоанинского храма // Проблемы хронологии и периодизации археологических памятников и культур Северного Кавказа. XXVI «Крупновские чтения» по археологии Северного Кавказа. Назрань, 2010. (В печати).
