Феликс ГУТНОВ. Северный Кавказ в золотоордынский период: основные проблемы экономики

Летом I240 г. чингизиды в основном закончили покорение Северного Кавказа. Какая-то часть знати местных народов перешла на сторону врага. За службу захватчикам феодалы получали подтверждение своих владельческих прав и уделы, награды и должности, дорогие подарки. Так, когда тумены Субудая, вступив в страну асов и пределы Булгара, дошли до Булгара Великого, «тамошние вожди Боян и Джику изъявили царевичам покорность, были [щедро] одарены и вернулись обратно» (Тизенгаузен 1941, с. 35). Аналогичным образом поступила и часть представителей аланской знати. Китайская хроника «Юань-ши» прямо указывает на это: «асский правитель Хан-Ху-сы со своим народом подчинился Угэдэю», как только монголы достигли границ его владений. За это феодала возвели в звание «бадура», пожаловали золотую пайцзу и «оставили властвовать… над землею и народом». Вскоре по указу завоевателей он набрал «войско асов в I000 человек», а его сын Атачи находился «в свите и сопровождал государя в походе». В I283 г. Бодару пожаловали тигровую пайцзу, назначили командиром гвардии и главнокомандующим «отдаленных сторон». На службу татарам перешли Арслан, Илья-багадур, Юй-ва-ши, Негулай, Коу-эр-цзы, Матарша, У-цзор-бу-хань и еще 20 знатных асов. Они также сохранили свои сословные привилегии, а богатства приумножили. Например, Менгу «выдал Арслану грамоту на управление народом асу». Упомянутому выше Атачи хан Хубилай «пожаловал 500 лан серебра и 3500 связок ассигнациями, а также I620 дворов из числа усмиренных жителей» (Иванов 1914, с. 281-300). В монголо-китайской империи аланы составили отборную пекинскую гвардию численностью, по преувеличенным, очевидно, данным И. Мариньоли, более 30 тысяч воинов.

По сообщению византийского историка второй половины XIII в. Георгия Пахимера, социальные верхи алан, зихов, готов, русов и других, изучив язык, переняв обычаи и нравы татаро-монголов, стали их союзниками (Кузнецов 1971, с. 43). Вассалы Золотой Орды нередко собирали дань со своих соплеменников. Например, Менгу назначил некоего Аргуна главным сборщиком налогов в «западных странах», а в 1255 г. отправил вместе с другими чиновниками произвести перепись «покоренных народов», в том числе население Северного Кавказа. На службе у ханов находилось и духовенство за-хваченных районов (Хизриев 1979, с. 4-35).

Татаро-монгольская агрессия и сословная политика ханов нашли отражение и в устной традиции. В частности, в нартовском эпосе, в сказании о войне между Ахсартагата и Бората, фигурирует Сайнаг-алдар. Это имя представляет собой передачу монгольского почетного имени Батыя – Саин-хан «славный хан». Образ Сайнаг-алдара и его действия служат иллюстрацией политики ханов Золотой Орды: образование и стравливание группировок в стане своих противников. Сайнаг-алдар помогает одному объединению нартов в борьбе с другим, во главе с Хамыцем, которого он и убивает (Абаев 1978, с. 2I-22; 1982, с. 82-83).

Часть населения Северного Кавказа продолжала сопротивляться захватчикам, что проявлялось в разных формах и охватывало все слои населения, в том числе и господствующие. Одна из форм – уход с захваченных территорий. «Картлис цховреба» сообщает, что «между I257 и I264 гг. пришли Осетины [в Грузию – Ф.Г.], преследуемые Берка-ханом». Среди них находилась «удивительная женщина по имени Лимичав, и она привела с собой малолетних детей родом ахсарфкянов: первенца Фареджана и младшего – Багатара и много князей» (Гутнов 1993, с. 80-83). Значительные контингенты алан во второй половине XIII – первой половине XIV вв. появились в Молдавии, на Балканском полуострове и в Венгрии (Кузнецов 1971, с. 43-44). В Венгрии они поселились в центре страны на плодородных землях, которые указом короля закрепились за ними (Кузнецов 1985). Солидная группировка алан нашла убежище в Византии, с которой на протяжении многих веков Алания поддерживала дружеские отношения. По сообщению Никифора Григора, аланы тайно послали посольство в Константинополь с предложением перейти на службу. «Император благосклонно принял их, и более 10 тысяч алан прибыло в Византию с женами и детьми»1 (Кузнецов 1971, с. 44).

Аланы, осевшие в горных ущельях, вместе с другими народами Кавказа продолжали вооруженную борьбу с завоевателями. Степанос Орбелян в «Истории Сюника» повествует о выступлении против татар объединенного войска, во главе которого стоял «молодой грузинский царь Давид, сын Деметра». Он «завладел Аланскими вратами, которые в древности назывались Дариал, … откуда он изгнал татарскую стражу» (Армянские…1975, в. III, с. 26).

Всякое мало-мальски широкое выступление монголы жестоко подавляли. С этой целью враждовавшие между собой джучиды Золотой Орды и хулагиды Ирана на рубеже XIII-XIV вв. объединили свои силы. В 1301 г. монгольский правитель Ирана Газан-хан истребил многих повстанцев Дагестана, «которые с давних пор, бунтуя и восставая, скрывались в неприступных горах». Крупное восстание вспыхнуло в аланском городе Дедякове. Единственное известие об этом содержится в Воскресенской летописи. «В лето 6785 [1277]» пришли в Орду князь Борис Ростовский с братом Глебом и сыном Михаилом, князь Федор Ярославский. Князья с ханом «Менгутемиром поидоша на войну на ясы, и приступиша рустии князя2 ко яс-скому городу ко славному Дедякову, и взяша его месяца февраля 8» (Скитский 1949, с. 35-36). Таким образом, дата падения города известна, но начало восстания точно установить пока не удается.

Из других выступлений горцев Северного Кавказа необходимо упомянуть о восстании черкесов3 в 1327 г., во время которого предводитель монгольского войска Хасан по одним сведениям был убит, по другим источникам – смертельно ранен (Тизенгаузен 1941, с. 92, 143).

Информация о сопротивлении горцев монголам распространилась по всей Европе и достигла берегов «туманного Альбиона». Напомним, что Роджер Бэкон в «Великом сочинении» среди народов Кавказа отметил алан и асов. «Они – христиане и принимают всех христиан, равно как латинских, так и греческих, то есть они – не схизматики. И они борются против тартар; также и аланы. За ними на восток живут сарацины, именуемые лелги [лезги, лезгины – Ф.Г.], ведущие войну с тартарами из-за плодородной земли» (Матузова 1979, с. 214).

В другом сюжете Бэкон уточнил: «И турецкий султан, и царь Армении, и государь Антиохии, и все государи на востоке, вплоть до Индии, являются их подданными, за исключением немногих, живущих или слишком далеко, или в неприступнейших горных местах, которые они не могут одолеть» (там же, с. 217).

В результате «кавказского» похода монголов жизнь в регионе была подорвана, но не прекратилась вовсе. Об этом можно судить хотя бы по свидетельству Плано Карпини. Выехав из Киева 4 февраля 1246 г., он за два месяца [4 апреля 1246 г.] добрался до Волги, где находилась ставка Батыя. По пути к хану Золотой Орды Карпини встречался с «иными варварскими народами». Первый привал он со своими спутниками провел в селении «по имени Канов, которое было под непосредственной властью татар. Начальник же селения дал нам лошадей и провожатых до другого селения, начальником коего был алан по имени Михей». 23 февраля 1246 г., когда посланцы Папы Римского остановились на ночлег, на них «ужасным образом ринулись вооруженные татары, спрашивая, что мы за люди. А когда мы ответили, что мы послы Господина Папы, то они тотчас удалились, получив от нас кое-что из съестного». Утром следующего дня навстречу итальянцам выехали «старейшины [монголов – Ф.Г.], бывшие на заставе». После разъяснения цели посольства, «дав подарки и получив для подвод лошадей, с которых слезли они сами, мы [члены посольства – Ф.Г.] поспешили с их провожатыми отправиться к Коренце». Последний, по словам Карпини, предстает как «вождь», являвшийся «господином всех, которые поставлены на заставе против всех народов Запада, чтобы те случайно не ринулись на них неожиданно и врасплох; как мы [послы] слышали [курсив мой – Ф.Г.], этот вождь имеет под своею властью шестьдесят тысяч вооруженных людей» (Плано Карпини 2005, с. 300).

От Коренцы посольство «поспешно отправилось» к Батыю, «проезжая столько, сколько лошади, могли пройти вскачь, так как обыкновенно у нас бывали свежие лошади три или четыре раза всякий день, мы ехали с утра до ночи, а, кроме того, весьма часто и ночью, но не могли добраться до него ранее Страстной недели. Ехали же мы через всю страну команов, представляющую собой сплошную равнину и имеющую четыре большие реки: первую Днепр [Nepr], возле которой, со стороны Руссии, кочевал Коренца, а с другой стороны по тамошним степям кочевал Мауци, который выше Коренцы; вторую – Дон, у которой кочует некий князь по имени Картан, женатый на сестре Бату; третью – Волгу, эта река очень велика, у нее переходит с места на место Бату; четвертая называется Яик [Jaec], у нее переходят с места на место два тысячника…» (там же, с. 302-304).

Сохраняет актуальность вопрос о веротерпимости ильханов и джучидов как одного из методов утверждения своей власти в покоренных землях. В этом отношении привлекает внимание рассказ Рубрука о посещении «дома Сартаха». В присутствии католических посланцев Сартаху поднесли «Псалтырь, который тот усердно рассматривал, равно как и жена его, сидевшая рядом с ним. Затем Койяк принес Библию, и тот сам спросил, есть ли там Евангелие. Я сказал, что там есть [не только Евангелие], а даже все Священное Писание. Он взял также себе в руку крест и спросил про изображение, Христа ли оно изображает. Сами несториане и армяне никогда не делают на своих крестах изображения Христа… После того Сартах приказал удалиться всем окружавшим нас, чтобы иметь возможность полнее рассмотреть наше облачение». Затем Рубрук подал Сартаху папскую грамоту «с переводом по-арабски и сирий-ски… при дворе Сартаха были армянские [hermeni] священники, которые знали по-турецки и по-арабски, и… товарищ Давида, который знал по-сирийски, по-турецки и по-арабски». Послушав перевод грамоты, Сартах приказал принять хлеб, вино и плоды, а облачения и книги приказал нам отнести в наше помещение» (Гильом де Рубрук 2005, с. 340-341).

Рубрук резко критиковал несториан, упрекая их в распространении неверных сведений, иногда «вдесятеро больше, чем согласно было с истиной». Несториане «из ничего… создают большие разговоры, поэтому они распространили и про Сартаха, будто он христианин; то же говорили они про Мангу-хана и про Кен-хана, потому только, что те оказывают христианам большее уважение, чем другим народам [курсив мой – Ф.Г.]; и, однако, на самом деле они не христиане» (там же, с. 342).

Возможно, с религиозным фактором связана подвижность границ между кавказскими владениями двух династий чингизидов. Данная гипотеза подтверждается миссионерской деятельностью Пимена Гареджийского в ряде районов горного Дагестана и пропагандой католиков в районе Дарьяла (Нарожный 1987, с. 59). В этой связи внимание исследователей привлек вопрос исторической атрибуции Нижнего Архыза. Как известно, здесь и после походов татаро-монголов жизнь продолжалась. На это указывают погребения XIV в., находки золотоордынской поливной керамики, упоминание в актах Константинопольской патриархии Аланской епархии и т.д. Из послед-ней группы свидетельств обратим внимание на датированный 1365 г. акт № 152. В нем упоминается о синодальном низложении аланского митрополита Симеона – трапезундского грека. Этот факт Е.И. Нарожный рассматривает как начало охлаждения алано-византийских отношений. Отметив, что в XIII-XIV вв. Византия выступала союзницей ильханов, исследователь отстаивает спорную, на наш взгляд, идею. По его мнению, «получение Симеоном ярлыка от Золотой Орды, по-видимому, надо расценивать как показатель начала активного проникновения джучидов в горную зону современной Карачаево-Черкесии, и прежде всего – на Нижне-Архызское городище…» (там же).

Однако, изменение ситуации, включая взятие Константинополя крестоносцами после штурма 1204 г. и распад империи, не прервали связи между Византией и Аланской епархией. Не прекращались попытки слияния кавказских кафедр и создания единой крупной церковной организации. Так, в 1347 г. решением Синода митрополия Вичины «была соединена с Аланией под греческим именем Сотириуполь, в результате чего митрополит Вичины остался без средств». Это событие подтверждено в письме митрополита Алании того же года. В нем речь шла о «недавнем соединении» митрополий Алании и Сотириуполя. Аланский митрополит не знал, «кого из своих предшественников посвятить законно в патриархи» (Кузнецов 1992, с. 323–324).

Обращают на себя внимание смелые действия Симеона: самовольное рукоположение архиереев на Кавказскую митрополию и Сарай – столицу Золотой Орды, подчинение себе прихода Танаис на Нижнем Дону, незаконные поборы. Согласимся с В.А. Кузнецовым: Симеон беспрепятственно нарушал бытовавшие в Константинополе патриархальные порядки; в середине XIV в. сфера влияния Алан-ской епархии значительно расширилась. Какое-то время в нее входили значительная часть Северного Кавказа, некоторые районы Поволжья и Нижнего Дона. Очевидно, управление столь обширной территорией из малоазийского Сотириуполя было возможно лишь при наличии церковного аппарата на местах (там же, с. 325).

Переходя к основному вопросу данной статьи, отметим, что мы остановимся лишь на нескольких факторах, определявших состояние экономики Северного Кавказа.

В историографии неоднократно отмечалась связь экономики с окружающей средой. Поэтому мы лишь коротко рассмотрим этот вопрос, главным образом – на примере Северо-Восточного Кавказа. Данный регион выбран потому, что его географическая и социально-экономическая характеристики представляли собой своеобразный слепок различных обществ Северного Кавказа.

По М. Гаммеру, Дагестан [«Горная страна»] представлял собой «треугольник, стороны которого образуются Главным кавказским хребтом на юго-западе, Андийским хребтом на северо-западе и Каспийским морем на востоке. Внутренний или Нагорный Дагестан – это сплошные горы, высотой две-три тысячи метров с единственным выходом по глубокому и узкому ущелью реки Сулак». Эта область сложилась из «асимметричных, треугольных в сечении хребтов с заостренными гребнями и высоких… плато». Как правило, они обрываются в пропасти, чаще всего непроходимые, что придает этой стране «еще более дикий вид» (Гаммер 1998, с. 29-31). По меткому выражению Марлинского, «сам дьявол должен быть министром путей сообщения в Дагестане». Точность такой оценки подтвердил Дж. Бэддли, в 40-х гг. XIX в. писавший: Внутренний Дагестан представляет собой «хаотическое скопление утесов, чаще всего испещренных промытыми водой глубокими расселинами». Картину дополняли плоды деятельности человека «в виде дорог, скорее пригодных для горных козлов, чем для людей [курсив мой – Ф.Г.]; в виде террас, вырубленных на горных склонах ценой неимоверных усилий для выращивания сельскохозяйственных культур». На севере и востоке Внутреннего Дагестана склоны хребтов покрыты широкими полосами лесов, особенно характерными для Кайтага и Табасарана. Территория предгорий «постепенно переходит в полупустынную Кумыкскую равнину» (там же, с. 31-33).

Аналогичные характеристики природе Северо-Восточного Кавказа даются и другими авторами. «В самом центре Дагестана, – писал один из них, – в верховьях реки, известной у нас под названием Казикумухского Койсу, живет особое племя, называющее себя Лакъ или Лахъ… Страна лаков состоит из множества ущелий… от долины Самура она отделяется высоким хребтом, параллельным главному Кавказскому хребту… такие же хребты, но несколько ниже, отделяют лаков от соседей – кюринцев, даргинцев и аварцев. Чрез все эти горы есть только три тропинки, по которым… возможен доступ во-внутрь страны». Причем, на каждом из трех направлений «встречается множество мест, удобных для упорной защиты и трудно обходимых» (А.К. 1869, с. 3-4).

Краткую оценку водных ресурсов южных районов России привел Ибн-Са’ид4. В его «Географии» несколько раз упоминаются река Атил и стоявшие на ней города. Ибн Са’ид приводит традиционные для арабской литературы сведения, согласно которым «Атил – это большая река, текущая с севера и впадающая в Каспийское море». Наряду с «Большим Атилом», собственно Волгой и ее притоками, называется и «Малый Атил», отождествляемый с Тереком (Коновалова 2004, с. 226-227).

Еще одна крупная река ал-Ганам. Ее истоки находятся на «горе языков», а впадает она – «в Хазарское море к востоку от города Матраха. Это большая река, зимой [она замерзает и] вьючные животные переправляются через нее. К югу от нее [в море] впадает река Малый Атил, которая ответвляется от реки Большой Атил и течет южнее реки ал-Ганам… Армия Хулавуна5 переправлялась через обе эти реки, для того чтобы сразиться с войском Берке6. На обратном пути воины Хулавуна утонули в реке ал-Ганам, а те, которые спаслись, затем утонули в другой реке: они переправлялись через нее по льду и провалились в воду7. Говорят, будто и сейчас в этих двух реках находят панцири и кольчуги» (там же, с. 228).

Гидроним ал-Ганам переводится как «Баранья [или «Овечья»] река». Спорной представляется идея В.А. Кузнецова, обратившего внимание на сохранившийся в бассейне Кумы гидроним с древнеиранским названием «Фисты» [ср. с осетин. fysty/fusti – «овечий»]. Так называется западный приток р. Подкумок, который, в свою очередь, является правым притоком Кумы. В конечном итоге, В.А. Кузнецов приходит к выводу о том, что название реки ал-Ганам у Ибн-Са’ида относится не к Куме, а к Подкумку (Кузнецов 1971, с. 151). С таким выводом не согласилась И.Г. Коновалова (2004, с. 228-229). Поскольку у Ибн-Са’ида сказано, что это большая река, и она впадает в море, то «совершенно очевидно, что имеется ввиду участок реки, включающий ее каспийское устье». И.Г. Коновалова не согласилась и с предложенным В.Ф. Минорским (1963, с. 119) отождествлением р. ал-Ганам с р. Койсу. Последняя орошает центральные районы Дагестана и не имеет выхода к морю, в то время как у Ибн-Са’ида данная река впадает в Каспий. Этноним и ороним следует читать как ал-Лакз; последним термином в XIII-XIV вв. восточные авторы обозначали лазов и лезгин (Коновалова 2004, с. 233).

Среда обитания лакцев совершенно безлесна; «удобные для хлебопашества земли находятся только на дне ущелий и небольшими клочками разбросаны по ближайшим к ним уступам гор… обширные пастбища, находящиеся на вершинах хребтов» позволяли держать на них «летом значительные стада баранов, но недостаток зимних пастбищ и невозможность заготовлять на зиму достаточное количество сена не позволяют овцеводству развиться… до такой степени, чтобы оно, вместе со скудным хлебопашеством, могло обеспечить существование значительного, по пространству, населения» (А.К. 1869, с. 4).

Из примеров более поздних времен отметим экспедицию по горному Дагестану Н.И. Воронова. Осенью 1867 г. ему удалось «собрать значительное количество данных, касающихся экономической стороны …жизни». Причем, его поразило состояние коммуникаций горного Дагестана, представлявших собой узкие тропинки, крутые подъемы и спуски (Воронов 1868, с. 3, 5). Вместе с тем, «здешняя природа далеко не так скудна и сурова, как она кажется на первый взгляд». Голых скал без всякой растительности «здесь совсем не видно; напротив, все вершины и скаты гор покрыты тучными лугами». По берегам горных рек «произрастают хорошие дровяные леса, нередко перемежаясь строевыми деревьями. Тучный чернозем и обилие влаги дают здесь урожаи сам [соотношение посеянных и собранных злаков] 15-20, так что дидойцы избыток хлеба сбывают в соседнюю Капучу». В окрестных горах обильный корм находят не только местные, «но и чужие стада, так что дидойцы получают известный прибыток [сабалахо]». Суровые и продолжительные зимы ставят «дидойцев в постоянную зависимость от Алазанской долины», где большую часть года пасутся их стада. Территория Аварии, напротив, в значительной части относилась к т.н. «Черным горам», не приспособленных для хозяйственного использования (там же, с. 21-22, 24).

Дидойцы сами себя называют цеза, т.е. «орлы». Хотя «по виду они гораздо правильнее цунта, т.е. оборванцы, как их и величают неделикатные соседи». Угодья дидойцев – «альпийская, луговая полоса гор». Дидойцы жаловались на свою судьбу: «и хлеба у них своего на год не станет и овцы мало, и лес плох, и пастбищ не хватает… Словом, жить совсем плохо». Однако при ближайшем знакомстве выяснилось, что «дидойцы даже продают избыток хлеба от своих урожаев, и что овец у них вдоволь, и лес есть, и пастбищ не мало». Они сеяли ячмень, пшеницу, весьма редко – бобы; урожаи зерновых доходили до сам 15-20, стада их увеличиваются с каждым годом. По статистическим данным середины XIX в. за 10 лет поголовье скота «увеличилось примерно в 8 раз» (там же, с. 12-14).

Гидатлинское общество располагалось в одноименной котловине. Поделенная на маленькие участки земля требовала больших усилий для ee сохранения в качестве сельскохозяйственной территории. Практически постоянно горцам приходилось собирать камни, которыми обрамлялись границы участков. В результате вся гидатлинская котловина представлялась «поделенною этими оградами на множество мелких участков, промеж которых белеют камнями же усеянные дороги и тропинки. Каждый такой участок осенен… несколькими фруктовыми деревьями…» (там же, с. 26-27).

Для определения «степени благосостояния такого близкого к природе, такого наивного общества, как Гидатлинское, довольно принять во внимание количество тех благ, которые служат для удовлетворения самых первых, самых насущных потребностей. Количество скота, величина земельного надела, качество урожая – вот главнейшие показатели народного довольства». За неимением статистических данных средневекового периода, воспользуемся материалами третьей четверти XIX в. При этом мы понимаем, что проецирование в прошлое, конечно, не даст полной картины интересующих нас процессов.

Самый богатый из Гидатлинских населенных пунктов – Орода – состоял из 272 дворов, «с населением с лишком в тысячу душ». Площадь пахотных участков позволяла засеять 2600 саб или 285 четвертей зерна. При среднем урожае [сам 5] с полей собирается до 12-ти тыс. саб, т.е. более, чем по 40 саб на двор или по 12 саб на душу. Такое количество хлебных продуктов представляется «весьма недостаточным». Между тем, по официальной статистике, дневной рацион в два раза меньше вышеприведенного; «каждое семейство [среднее] обеспечено 40 сабами зерна, 5-ю штуками рогатого скота и 8-мью баранами» (там же, с. 27-28, 29). Но и эти цифры не отражают реальную картину. Хорошо известно, как земская статистика подходила к экономическим выкладкам. «Средняя» цифра не учитывала существование нескольких групп, «экономический паспорт» которых в достаточной мере отличался от других. Причем, такие группы бытовали и среди феодалов, и среди крестьян.

Благоприятные природно-географические условия отличали территорию кумыков. «Представляя совершенную равнину, прорезанную в некоторых местах вытекающими из гор реками, Кумыкская плоскость покрыта наносною с гор почвою, плодородие которой делает эту местность одною из лучших на Кавказе. Умеренный климат… вполне благоприятствует не только обширному производству различных сортов хлеба, но и разведению других, почти тропических растений» (Гаврилов 1869, с. 37).

Однако в реальной практике не все обстояло так гладко. Под воздействием восточных ветров равнинные земли подвергались засухам. Из-за отсутствия искусственного орошения значительная часть названной территории получила «степной характер» и использовалась «только под пастьбу скота или же оставалась вовсе в запустении». Использование же в некоторых местах орошаемого [«водопроводными канавами»] земледелия «всегда вполне вознаграждали и поощряли труд; но, тем не менее, состояние сельского хозяйства» у кумыков «всегда [курсив мой – Ф.Г.] находилось, несмотря на естественные богатства… далеко не в цветущем положении» (там же).

Арабской географической традиции Каспийское море известно под названиями «Табаристанское», «Хазарское» и «Дербентское». К XIII в. относятся данные, приведенные Ибн Са’идом. «К востоку от него [города ал-Баб – И.К.] в море Табаристана [выступает] полуостров ал-Баб. Там множество лугов, где пасут скот жители [города]» (Коновалова 2004, с. 222).

Географическая среда наложила отпечаток на структуру хозяйства всех горских народов. Занятая ими территория – это «гряды высоких и скалистых хребтов», удерживавших «малопродуктивный характер почвы… и только самое дно ущелий и прилегающие к нему низменные части боковых скатов представляют удобства для земледелия, но не иначе, как при тщательном удобрении земли, а местами и при искусственном орошении» (Гаврилов 1869, с. 10).

Тот же автор отметил, что по «естественным условиям местности, для жителей горских обществ единственным источником их богатства может служить только скотоводство [курсив мой – Ф.Г.], ибо, при скудной, малопроизводительной почве занятых ими земель, они не могут существовать земледельческим трудом». Собранного в горах ячменя «в обыкновенные годы достает для горского населения только на месяц». Пшеница попросту не успевала созреть (там же, с. 11-12).

При хане Узбеке [1312-1342 гг.] Золотая Орда достигла своего политического и экономического расцвета, оптимальной внешнеторговой деятельности. Существенно выросло и значение Дербента. Генуэзские купцы в конце XIII-XIV вв. хорошо знали не только Дербент, но и все Каспийское побережье (Зевакин, Пенчко 1938, с. 90). Карта 1367 г., составленная итальянцами, братьями Франциско и Доменико Пиццигани, и «Каталонский атлас» 1375 г. свидетельствуют о хорошем знании итальянскими купцами территории Дагестана. Значительная часть из 40 городов, отмеченных на карте братьев Пиццигани, локализована по берегам Волги. На западном побережье Каспия располагалось несколько городов, включая Дербент (там же; Егоров 1985, с. 134-135). На анонимной карте итальянских купцов, составленной в 1351 г., на относительно небольшом пространстве от Терека до Дербента обозначено 10 пунктов. К сожалению, их названия до сих пор не поддаются прочтению. То же самое можно сказать и о названиях поселений [за исключением Тарки], нанесенных на «Каталонский атлас» 1375 г.: Фабинаж, Кубене, Тарки, Башциай, Цицие, Кобасо, Бурх, Барса, Абскаих, Сасах. Все они располагались на пространстве от Адитархама [Хаджи-тархан – Астрахань8] до Дербента.

К середине – началу второй половины II-го тысячелетия социально-экономическая жизнь равнинного Дагестана стабилизировалась. Здесь уже не было условий для интенсивного развития скотоводства9. Население равнины постепенно вернулось к традиционной форме деятельности – земледелию. Утверждение специализации хозяйства на производстве зерна обусловило здесь рост поголовья крупного рогатого скота. Это, в свою очередь, вызвало перемены в структуре хозяйства горцев, которые увеличили размеры пастбищ, сократив площади обрабатываемых террас (История Дагестана 2004, с. 236).

Историки, археологи и этнографы Дагестана «проследили процесс забрасывания террасных участков в XIII-XV вв., превращения их в пастбища». Это связано «со специализацией отдельных естественно-географических зон на производстве зерновых или же на животноводстве по преимуществу» (Шихсаидов 1984, с. 396).

В черкесском княжестве [?] Кремух земли состояли из орошаемых «многими водами» плодородных долин. Поэтому земля их «изобилует хлебом». По другим сведениям, у черкесов «пшеницы нет вовсе, зато много проса и других семян, из которых делают хлеб, разные кушанья и напитки и зовут его боза [буза]. Земледелие было пашенным и мотыжным». Кроме зерновых, здесь разводили овощи и фрукты. По материалам XIV-XV вв. черкесы не выращивали виноград, «тогда как до прихода кочевников у них росли пшеница и виноград» (Хизриев 1982, с. 7).

В предмонгольский период земледелие играло существенную роль в экономике населения Балкария и Карачая. Об этом свидетельствуют многочисленные находки зерен проса, ячменя, мягких сортов пшеницы, каменных жерновов, ручных мельниц, зернотерок, ступ, железных лемехов, тяжелых плугов, многочисленных зерновых ям на поселениях Гунделен, Заюково, Кызбурун, на городищах верховьев р. Баксан, Зеленчук, Кубань.

Вблизи поселений XIII-XV вв. на склонах гор видны оплывшие террасы. Балкарцы и карачаевцы буквально отвоевывали у природы каждый клочок земли, создавая искусственные участки, вырубали лес, очищали от камней и кустарников. Огромные усилия прилагались для сооружения оросительных систем. Из орудий труда выделим применяемый в земледелии железный лемех – «сабан-темир» (Мизиев 1987, с. 65-66).

Как и другие народы региона, балкарцы и карачаевцы первый выход в поле отмечали специальным праздником – «сабан-той». Для этого устраивали жертвоприношения, пекли пироги, из всех возделываемых зерновых и бобовых варили специальную ритуальную кашицу «геже» (там же, с. 66-67).

Однако из-за суровых условий высокогорья многие виды земледельческой культуры просто не успевали здесь вызревать. Своего хлеба балкарцам и карачаевцам хватало лишь на два-три месяца. Это обусловило преимущественно скотоводческий характер хозяйства. Судя по археологическим материалам, горцы разводили крупно– и мелко-рогатый скот, свиней; в меньшей степени занимались коневодством. Главное место занимало овцеводство. В горной полосе открыты средневековые кошары с загонами для овец, в которых могло одновременно разместиться свыше 1500 голов. Такие памятники открыты в верховьях Маруха, Теберды, Уллу-кама (там же, с. 67).

«Наличие развитых ремесел и домашних промыслов указывает на создание условий для обмена и торговли»10.

Состояние экономики в целом в регионе отражает тот факт, что Тимур во время похода на Северный Кавказ в 1395 г. запасы продовольствия пополнил за счет местного населения. Шереф-ад-дин писал по этому поводу: «Так как у Тимурова войска оставалось мало продовольствия, то Тимур пошел вдоль реки [Терека] в область Джулат, чтобы воины запаслись провизией из тамошних зерновых продуктов» (Тизенгаузен 1941, с. 175). Под «зерновыми продуктами» алан следует понимать пшеницу, просо, овес, рожь, ячмень. Как выяснили археологи, землю на равнине жители Северного Кавказа пахали тяжелым плугом, в который впрягалось 8-12 пар волов. В предгорной полосе и в горах использовалась деревянная соха, а на искусственных террасах – мотыга (Гутнов 2007, с. 26-33).

А.А. Ямсков, рассматривая структуру хозяйства ногайцев, живших на р. Куме, пришел к выводу о наличии у них земледелия. Е.И. Нарожный выступил с критикой данного тезиса. Сомнения вызвал и вывод о переходе части средневековых кумыков «от скотоводче-ского кочевого к оседло-земледельческому хозяйству, значительно усилившему складывание в XIV-XV вв. экономической специализации равнинных, предгорных, горных и высокогорных районов Дагестана и налаживание между ними регулярного товарообмена» (Нарожный 1987, с. 53 ).

Согласно хронике «Тарихи Дагестан», в начале XIV в. жители аулов Хунзах, Кадар, Аркас, Ирганай, община Тумал подать [харадж] своим владельцам платили пшеницей. Мололи ее на водяных мельницах. В районе Дербента землю пахали, сеяли пшеницу, ячмень, ярицу и полбу (Шихсаидов 1975, с. 36).

Источники, преимущественно археологические, показывают, что на Северном Кавказе разводили буйволов, коров, овец, коз, свиней, лошадей, верблюдов, кур, гусей и уток. В жизни населения региона важную роль играл домашний скот, обеспечивавший его мясом, молочными продуктами, кожей, шерстью. Лошади, быки, ослы и мулы использовались в качестве тягловой силы в сельскохозяйственных и транспортных работах (Хизриев 1982, с. 9).

Плано Карпини отметил, что жители Дешт-и-Кипчака, включавшего и Предкавказье, «очень богаты скотом: верблюдами, быками, овцами, козами, лошадьми». Специально для продажи разводили крупных быков, которых «вполне хватало даже на итальянские бойни» (там же, с. 8).

О состоянии скотоводства в ту эпоху свидетельствуют находки археологов, в первую очередь, скотоводческих построек [кошей], способных вместить от 1500 до 3000 голов овец. Здесь же отметим, что дагестанское название реки Койсу [Сулак] означает «Овечьи воды».

В структуре хозяйственных занятий алан значительное место занимало коневодство. Косвенно об этом писал Рамон Мунтанер11 [1265-1336 гг.]: «считается, что у алан лучшая конница в Леванте» (Алемань, 2003, с. 400).

Судя по свидетельствам очевидцев и археологическим находкам, у горцев в ту эпоху сложилось и продолжало развиваться ремесленное производство. Лаоник Халкокондил в разделе о Кавказе рассказал и об аланах. «С городами верхней Иверии граничат аланы, гунны и эмбы. Аланы, по-видимому, простираются до подножия Кавказа; они славятся как отважные воины, искуснейшие в военном деле и делают превосходные латы… из бронзы изготовляют оружие, называющееся аланским» (там же, с. 301-302).

Дальнейшее развитие получили домашние промыслы, гончарное производство. По мнению археологов, в XIII-XV вв. технология изготовления посуды на гончарном круге достигла совершенства. Гончарные печи найдены в Нижнем и Верхнем Джулате, Аркасском городище Дагестана, у сел. Ишхой-юрт Чечено-Ингушетии.

Оживление экономики равнинной и предгорной зон Северного Кавказа в первой половине XIV в. связано с деятельностью Узбек-хана [1312-1342 гг.]. Не случайно его ставка и владения крупнейших представителей татарской знати располагались в районе Пятигорья. Северный Кавказ стал второй по значению [после Поволжья] хлебной житницей Золотой Орды.

Экономика Кавказа, впрочем, как и любого другого региона, страдала от природных катаклизмов, стихийных бедствий и различных эпидемий. У европейских народов они отражены в письменных памятниках. На Северном Кавказе аналогичных свидетельств очень мало. Тем значимей становится подборка Л.И. Лаврова.

Изучение городища Лыгыт в Чегемском ущелье Балкарии показало, что начиная с рубежа I-II-го тысячелетий оно подвергалось ударам стихии. Первое из известных разрушений произошло в X в. «в результате землетрясений, горных обвалов и сильных селей… Завершение селевого напластования относится к XII в…. По всем данным, селевые напластования происходили одновременно с землетрясениями и обвалами, которые… повторялись периодически [курсив мой – Ф.Г.]» (Лавров 1984, с. 66).

В арабской надписи на камне в сел. Ихрек [Рутул] говорится, что в 1240 г. был восстановлен минарет, «ранее разрушенный землетрясением». Надпись на персидском языке на соборной мечети Дербента сообщает о ее восстановлении в 1368/9 г. после «падения», возможно, от землетрясения.

В письме начала XIII в. французского крестоносца Г. де Буа архиепископу Безансона Амедею де Тремеле упоминается «землетрясение силы никогда еще не слыханной [курсив мой – Ф.Г.]». По косвенным данным, это событие произошло в одном из районов современной Турции незадолго до «вигилия» [22 июня] святого Иоанна Крестителя [праздник в его честь отмечается 24 июня]. «Бедствие было столь сильным, что многие города и крепости обрушились, а два города и аббатство близ города по имени Финедельфа погибли со своими обитателями, поглощенные пропастью, да так, что от них одно ровное место осталось» (Ватейшвили 2003, с. 137).

Страшная эпидемия, названная «Черной смертью», неоднократно отмечена в письменных источниках и фольклоре. Например, в исторических преданиях жителей Чегемского ущелья говорится, что его население, «жившее здесь до прихода балкарцев, поголовно вымерло от моровой болезни» (Лавров 1982, с. 41). С 1290 г. и на протяжении всего XIV в. на Западе поддерживалась потребность в рабочей силе, вызванная эпидемией «Черной смерти» (Алемань 2003, с. 227). Последствия эпидемии 1348 г. сказывались и спустя несколько лет. После возвращения в 1353 г. брата Иоанна из Мариньоли в Авиньон орден не смог удовлетворить просьбу папы Иннокентия VI об организации новой экспедиции в Ханбалык. Дело в том, что «Черная смерть 1348 г. произвела в Ордене такое опустошение, что было невозможно послать новую экспедицию до окончания 1369 г.» (там же, с. 229).

Аналогичная эпидемия отмечена в 1353 г. на Руси. Двое из трех сыновей Калиты, великие князья Семен и Андрей, «умерли от мора» (Пчелов 2008, с. 27).

В конце XIV в. чума поразила Азию и Европу, в том числе Кавказ. Русская летопись 1346 г. сообщала: «бысть мор на бесермены, и на татары, и на ормены, и на обезы, и на жиды, и на фрязы, и на черкасы, и на всех тамо живущих, яко не бе кому их погребати». Очевидно, к Северному Кавказу имеет отношение еще один летописный сюжет, датированный 1364 г. «Бысть на люди мор велик… Приде же сиа казнь [курсив мой – Ф.Г.]… снизу… к Новугороду к Нижнему» (Лавров 1984, с. 66).

Старинная арабская запись, найденная в Дагестане, сообщает о том, что в 1378/79 г. здесь свирепствовала «большая чума». В сел. Кубачи сохранилась надпись 1404/05 г. о сооружении там медресе «в дни поражения этой страны чумой». Согласно арабскому автору ал-Макризи, моровая язва распространилась «в землях Сарайских и Дештских», т.е. в Золотой Орде. Интересны показания русского путешественника [1436-1447 гг.] о Дербенте: «в первобытные лета бывал город и измер в моровое поветрие и запустел». Надписи на могильных камнях в Кумухе [1450 г.] и Табасаране [1471/2 или 1490/1 г. и 1497/8 г.] указывают на эпидемию, унесшую значительную часть населения (там же).

Несмотря на серьезную «угрозу всему живому», люди иногда крайне беспечно относились к информации о «гневе Природы». Так, в «середине XIV в. слухи о чуме в Индии и Китае не вызвали в Европе пылких эмоций. Даже когда эпидемия проявилась в Сирии, Египте и Малой Азии, европейцы были уверены, что это их не касается. Но люди стали умирать и в Крыму» (Гумилев 1997, с. 123).

Золотоордынский хан Джанибек в 1347 г., осаждая Кафу во время войны с генуэзцами, приказал перебросить через крепостную стену труп человека, умершего от чумы. «Так зараза проникла в неприступную твердыню». Генуэзцы срочно эвакуировались. По дороге домой они останавливались в Константинополе и Мессине. В результате чума поразила Византию и Сицилию. В 1348-1349 гг. эпидемия опустошила Италию, Испанию, Францию, Венгрию, Англию, Шотландию, Ирландию, Данию, Норвегию, Швецию, Нидерланды, на кораблях была занесена в Исландию и Пруссию, после чего в Западной Европе затихла. Но уже в 1351 г. она отмечена в Пскове. В 1353 г., опустошив московское княжество, «злая зараза ушла на юг, в степи… Москва и Подмосковье на время запустели». В тот же год от чумы умер великий князь Симеон Гордый со всей семьей (там же, с. 124-125).

По непроверенным данным, численность погибших от эпидемии доходила до 30 % населения. В Париже в 1349 г. ежедневно умирало до 800 человек. «На одном месте эпидемия продолжалась от четырех до шести месяцев, после чего уцелевшие могли считать себя в безопасности…» (там же, с. 124). На Руси для воспроизводства населения требовалось не менее четверти века (там же, с. 127).

В документе 1458 г. из итальянских колоний в Причерноморье сказано: «Огромное множество [курсив мой – Ф.Г.] народа уничтожено чумой» (Зевакин, Пенчко 2007, с. 433).

Из более поздних статистических данных приведем приписку на полях старинной арабской рукописи, по которой в Дагестане в 1687/8 г. «свирепствовала чума, и в одном только Хукале [совр. Табахлу] было погребено 500 трупов» (Лавров, 1982, с. 149).

Эпидемии на Кавказе отражены в материалах католических миссионеров. В средние века Грузия, начиная с татаро-монгольских походов, практически постоянно подвергалась нашествиям внешних врагов. По свидетельству католических миссионеров и данных переписки Теймураза, царя Картли и Кахетии, с папой Урбаном VIII, в Грузии «по причине чинимых там опустошений и грабежей не осталось хороших врачей, а в стране распространились болезни». В другом месте приведена аналогичная информация: «в той стране по причине имевших там место опустошений и грабежей не осталось ни одного хорошего врача, а при дворе их государя бытуют некоторые болезни…» (Жордания, Гамезардашвили 1994, с. 442, 443).

Из примеров позднесредневекового периода приведем свидетельство Пьетро делла Валле. В «Информации о Грузии» он упомянул о своей встрече в 1615 г. с вернувшимся из Мингрелии в Константинополь иезуитом. Спустя три-четыре дня иезуит «был сражен большой чумой, которая тогда там свирепствовала» (там же, с. 353).

В документах фонда Кизлярского коменданта в переписке чиновников разного уровня неоднократно упоминаются опасные эпидемии, распространившиеся по Северному Кавказу. Так, посланный «для разведывания» к горцам полковник Давыдов 1 июня 1738 г. получил от некоего «Сулемана Резянова» письмо на турецком языке. В письме, переведенном на русский язык, говорилось, «что в Большой Кабарде имеетца моровое поветрие в двенадцати кабаках…» (ЦГА РД, ф. 379, оп. 1, д. 19, л. 62 об.). 20 августа 1739 г. с грифом «секретно» комендант Кизляра получил из Астрахани известие со ссылкой на указ императрицы. В нем говорилось «о появившегося вновь в Большой Кабарде морового поветрия… а сего августа 17 дня по указу ея Императорского Величества, присланной и с правительствующего сената велено, о предосторожности [неразборчиво] по сказанного появившегося в Большой Кабарде вновь морового поветрия» (там же, д. 30, л. 29). Буквально следом в другом документе вновь о том же: «подполковника Бынина доношение о получении из Малого Ногая… Сулемана Резекова пише что в Большой Кабарде… имеется моровое поветрие… и оттого Большой Кабарды владельцы из домов своих повыехали» (там же, л. 31). В Указе императрицы от 11 января 1740 г. говорится: «по письмам костяковского владельца князя Аляша Хамзина объявлено, что в Андреевской деревне имеется моровое поветрие чего де ради, вы сверх прежде учрежденных там застав еще несколько застав же учредили… ся опасная болезнь … чтоб та злая болезнь в здоровые места нанесена быть не могла, накрепко смотреть и предостерегать во всем, без малейшего упущения» (там же, д. 31, л. 58).

В январе 1809 г. Ахвердов «получил… от Андреевского владельца Чиофи Темирова, что в Андреевской деревне после последнего его уведомления также слава богу чумной болезни не было… уже месяц тамо оной не появляется» (там же, д. 55, л. 22-22 об.).

В «Доношении» архимандрита Пахомия коменданту Кизляра генерал-майору Фрауендорфу сообщалось, «что в осетинской земле в горах сначала свету моровой поветрий не бывало [курсив мой – Ф.Г.]» (там же, д. 309, л. 43 об.). Чересчур оптимистичная оценка. Напомним хотя бы т.н. «мертвый городок» близ Даргавса, наземные склепы которого – немые свидетельства страшных эпидемий средневекового периода.

Летом 1792 г. комендант Кизляра получил «достоверное сведение от прибывших в Баку персиян, что в окружности тальзшой происходит моровая язва… прибывший на Бакинскую рейду с бригантиного флота лейтенант Куцук донес ему… что действительно в Тальсшах происходит моровая язва от ленкорана разстоянием во ста верстах». В связи с этим податель письма просил «приказать на учрежденном впереди Кизляра карантине умножить для выезжающих из Персии сухим путем все возможные предосторожности к недопущению сей заразы в пределы российские, с строжайшим наблюдением» за приезжающими персиянами (там же, оп. 3, д. 199, л. 5-5 об.).

В начале XIX в. Мариньи в сюжете о торговле турков с черкесами писал: «Эта торговля, которая приносит им [черкесам – Ф.Г.] чуму…» (Мариньи 2002, с. 21). В тот период, впрочем, как и прежде, «чума неоднократно заносилась в Черкесию из Турции и унесла… [за сто с небольшим лет – Ф.Г.] две трети населения» (там же, с. 79 примеч. 8). В разговоре с молодым черкесским князем французский путешественник воспользовался турецким языком. И тут же заметил, что черкесы «весьма невзлюбили [турецкий язык – Ф.Г.] после опустошений, произведенных чумой, потому что из-за нее купцам было запрещено торговать на их берегах» (там же, с. 32). Другой черкес признался Мариньи: «Я потерял свою семью во время чумы; дом, в котором мы проживали, сожжен со всем добром, а на моих полях сегодня пасутся овцы и лошади моих прежних соседей. Лишенный всего, я сегодня имею только вот это оружие, эту лошадь и это седло» (там же, с. 64).

Из архивных материалов мы узнаем о случаях эпидемий среди горских народов. Так, в «Журнале заседаний Комитета министров за 1817 г. о состоянии Кавказской губернии» зафиксирована какая-то «болезнь» в районе Владикавказа (ЦГИА РФ, ф. 1263, ж.з. 1817, д. 119, лл. 378 об. – 380).

Невозможность прокормиться за счет собственной экономики вынудила лакцев «добывать хлеб на стороне различными способами: они посылали постоянно партии для грабежа в Грузию и Ширван… занимались работою и торговлею почти во всех горных обществах Дагестана… в смутные времена охотно нанимались, за ничтожную плату, воевать с кем угодно» (Гаврилов 1969, с. 37).

В августе 1500 г. великому князю московскому Ивану III писали о голоде в Крыму: «Орду сказывают в Пяти Горах под Черкассы, а голодну кажут и безконну добре». В июле 1501 г. снова сообщалось: «Орда нынече худа» и в поисках пастбищ перекочевала из Пятигорья к Дону (Лавров 1984, с. 67).

Нередко в различных районах Кавказа и сопредельных стран в силу ряда причин остро ощущалась нехватка продовольствия. Так, в «Книге» Марко Поло говорится о «помощи, которую Хубилай оказывает народу в голодные или неурожайные годы» (Фишман 2003, с. 43).

Напомним голод в Венеции 1268 г. По свидетельству очевидцев, «во время большого голода [курсив мой – Ф.Г.] в Италии хлеб поступил именно из Черноморья». Тогда «дож и знатные венецианцы разослали корабли всюду, даже к татарам и во многие другие приморские страны, с повелением закупить хлеб и привезти в Венецию… Татары, аланы, зихи, русы, турки, армяне и греки дали в ту пору хлеб12 венецианцам» (Самир Хатко 1999, с. 169).

В 1343 г., во время конфликта между монголами, Венецией и Генуей, возникла задержка с поставкой продуктов в Византию. В империи «ощущался сильный недостаток [курсив мой – Ф.Г.] ржи и соли». Как видно, даже временная «задержка с экспортом вызвала голод в Византийской империи» (Зевакин, Пенчко 2007, с. 395).

Материалы по истории итальянских городов свидетельствуют о серьезной зависимости рациона питания горожан от урожаев в Крыму и на Кавказе. Так, засуха 1454 г. привела к неурожаю, что создало серьезные проблемы. Об этом можно судить по письму от 21 октября того же года консула Кафы протекторам: «мы опасаемся голода в будущем году по причине плохого урожая в окрестностях». Опасения консула подтвердились: «Город наш, – отмечали в письме протекторам жители Кафы, – не только страдает от недостатка припасов, но терпит истинный голод [курсив мой – Ф.Г.] … Урожая, собранного в Кампанье, недостаточно даже для посева…» (там же, с. 396). В 1466 г. Генуя послала корабль с продовольствием на помощь голодающему населению колоний (там же, с. 399).

Голод и мор приносили немалые бедствия итальянским колониям. 6 сентября 1455 г. боргези доносили в Геную, что Каффа «не только страдает от недостатка продовольствия, но терпит истинный и величайший [курсив мой – Ф.Г.] голод, так что лишь с трудом удается достать нам немного хлеба». В документе 1458 г. сказано: «Огромное множество народа уничтожено чумой» (там же, с. 433).

После различных по времени и мощи нанесения ударов кочевников характер экономического ранжирования на Северо-Восточном Кавказе претерпел заметные перемены. «Традиционные связи горных районов и равнины были разрушены». Это привело к существенным изменениям «в соотношение видов хозяйственной деятельности – скотоводства и земледелия – в пользу последнего». В дагестанской историографии данное явление связывают «с земледельческим освоением части земель, ранее занятых под пастбища». Значительно выросло число террасных участков. С этими же процессами историки связывают миграцию населения с земледельче-скими традициями из районов военных действий, особенно в XIII-XIV вв., в предгорные и горные районы. Это, в свою очередь, скорректировало роль земледелия в структуре хозяйства и демографическую ситуацию в горных районах. В конечном итоге, все это сказалось на социальной и этнической структуре отдельных аулов, в возникновении новых населенных пунктов «по чисто территориальному принципу» (Шихсаидов 1984, с. 367-368).

Ощутимый удар по экономике Дербента нанесли татаро-монголы. Весной 1239 г. город пал. По свидетельству Гильома Рубрука (1957, с. 186-187), Дербент был разрушен едва ли не до основания; башни и стены сравнены с землей.

Мухаммед Рафи сообщает о Дербенте, как о своего рода базе татаро-монголов. «Отсюда они совершали набеги в разные районы Дагестана». В населенных пунктах Табасарана и Кайтага большинство жителей было уничтожено, селения сожжены (Ичалов 1980, с. 120).

Постоянный грабеж скота привел к резкому сокращению сель-скохозяйственного производства. Кризисные явления в скотоводстве, в свою очередь, отразились на земледелии. Элементарное отсутствие тягловых животных привело к возврату ручной обработки земель, сокращению посевных площадей и, как следствие, к резкому ухудшению положения самого народа (там же, с. 121). О масштабах людских потерь свидетельствуют практически все авторы той эпохи. Так, по свидетельству Рашид-ад-Дина, в период монгольских завоеваний население городов и областей истреблялось столь безжалостно, что редко кто-либо оставался в живых (Рашид-ад-Дин 1946, с. 309).

В конечном итоге, подчеркнул Г.Х. Ичалов со ссылкой на Казвини [1275 г.], население равнинного и предгорного Дагестана, «вследствие притеснений и прохождения войск, прекратило заниматься хлебопашеством» (Ичалов 1980, с. 126).

Образование двух монгольских социумов – Золотой Орды13 и государства Хулагидов – отразилось на экономике народов Северного Кавказа. Многие районы, особенно равнинного Дагестана, страдали от постоянных набегов то одной, то другой стороны. В 1318 г. золотоордынский хан Узбек совершил опустошительный набег в пределы Южного Дагестана и Ширвана (Тизенгаузен 1941, с. 86). А в 1325 г. уже хулагиды напали на подконтрольные золотоордынцам земли Северного Кавказа, дойдя до Терека. Один из авторов XIV в., Казвини, писал: эмир Чупан во главе войска хулагидов, «разгромив Узбека и опустошив все на своем пути, дошел до берегов Терека, [ильханские] войска жестоко расправились с населением городов, деревень, убивая их, беря в плен, опустошая и грабя местность» (там же, с. 92).

От продолжительных кровопролитных войн Хулагу и его наследников с потомками Батыя страдали горцы Северного Кавказа. Хулагиды, совершая походы на Дербент, нередко нападали и на соседний Кайтаг, правитель которого был союзником Золотой Орды. Междоусобицы монголов отражались и на жителях дагестанских обществ. И.П. Петрушевский отмечал по этому поводу: «джучиды и хулагиды вели частые войны на территории стран Восточного Закавказья и подвергали их все новым и новым опустошениям» (Петрушевский 1970, с. 230).

Правда, Дагестан, как пограничная область, был весьма важен для татаро-монголов. Поэтому и джучиды, и хулагиды стремились заручиться поддержкой местной знати. С этой целью применялась практика раздачи ярлыков на владение. Один из них, выданный Батыем, сохранился у аварского хана. В 1727 г. он показал И.Н. Березину «письмо [ярлык? Ф.Г.], данное одному из его предков Батыем в XIII в. на ханство Аварское» (Ичалов 1980, с. 124).

В разное время население разных этносоциальных организмов Евразии на грань жизни и смерти ставили опустошительные набеги противников. На средневековом Кавказе к таким результатам привели татаро-монгольское нашествие, а затем – острое противоборство между джучидами и хулагидами. Несколько походов Тимура конца XIV-XV вв. перекроили этнополитическую карту региона. Аналогичные последствия имели набеги иранских шахов, турецких султанов и крымских ханов. В конце XVI в. грузинский царь Александр жаловался московским послам, что «он и его государство находятся в великой нищете» [курсив мой – T.Г.]. Александр отметил также, что «невзирая на обещания Царя [Бориса Федоровича], Иверия была опустошена ее врагами, поселяне пленены, монастыри и церкви разорены и пр.» (Броссе 1861, с. IX).

В хозяйственной жизни Дагестана XIII-XV вв. существенно возросло значение внешней и внутренней торговли. Напомним, что до XIII в. связи Востока с Западом нередко осуществлялись по стратегическим магистралям Северного Кавказа. Дагестан в этой торговле играл значительную роль. Информация Ибн-Са’ида позволяет уточнить некоторые детали состояния экономики и торговли на Северо-Восточном Кавказе. В своей «Географии» он писал о Трапезунде [«Атрабзунда»]: «Атрабзунда – известный порт, на рынки которого стремятся иноземные купцы [курсив мой – Ф.Г.] из [разных] стран. Большинство его жителей – [из народа] ал-лакр. Его называют Горой языков из-за множества наречий, распространенных там. Эта гора соединяется с горой ал-Баб ва-л-Абваб» (Коновалова 2004, с. 233).

Азовское море Ибн Са’ид назвал «Русским». Данный гидроним в X в. известен арабу Масуди, древнерусской «Повести временных лет», еврею [Вениамину Тудельскому]. С XIII в. этим названием пользуются и западноевропейцы, в первую очередь, те, кто с торговыми целями получил доступ к портам Северного и Северо-Восточного Причерноморья. В итальянских навигационных пособиях [морских картах и портоланах] «с конца XIII в. фиксируются многочисленные топонимы с корнем ‘рос’ в бассейне Азовского моря». И здесь следует неожиданный вывод: «По-видимому, с этой топонимикой, а не с более ранними арабскими источниками, и следует связывать название Азовского моря ‘Русским’ у Ибн Са’ида» (там же, с. 221).

Здесь же напомним, что во многих социумах Дагестана в золотоордынский период заметно укрепилась позиция ремесленников. «В Дербенте в объединениях, возглавляемых раисами, основную силу составляли ремесленники. В случае необходимости, торговый и ремесленный люд выступал в роли воинов». Наряду со своими основными функциями, купец и ремесленник «представляли собой… внушительную военную силу, часть… дружины города. Торговец и ремесленник становились одновременно и воинами» (Гаджиев, Давудов, Шихсаидов 1996, с. 277).

Плано Карпини обратил внимание на отношение монголов к ремесленникам: «они забирают всех лучших ремесленников [выделено мной – Ф.Г.]…» (Плано Карпини 2005, с. 287).

Основным центром ремесла и торговли оставался Дербент. Барбаро писал по этому поводу: товары из Дербента доставлялись в Тану, а оттуда на венецианских галерах – в европейские страны. Батый, Хулагу и их наследники в разное время владели Дербентом, чеканили свои монеты. Это указывает на сохранение столь крупным военно-политическим центром и торгово-экономических функций.

Еще одним торговым центром являлся средневековый Кумух. Эта функция сохранилась за ним и после включения Дагестана в состав Российского государства. Как отмечали современники той поры, «главное значение лаков в среде дагестанских горцев заключается в их торговой и промышленной предприимчивости. Главное селение их Кумухъ [Гумук] славится своими базарами и в народе величается городом [шагаръ]» (Казикумухские…1868, с. 45).

Адыги, аланы и дагестанцы вели меновую торговлю с генуэзскими колониями Причерноморья, городами Закавказья и Ирана. Основными статьями вывоза являлись рыба, икра, хлеб, меха, вино, воск, шерсть, шкуры, фрукты, а также рабы. В обмен на эти товары ввозились хлопчатобумажные, шелковые и бархатные ткани, ковры, соль и т.п.

В первые века II тысячелетия Византия способствовала развитию причерноморской торговли, покровительствуя итальянским купцам и западноевропейским рыцарям, находившимся на византийской службе. На Черном и Азовском морях курсировали парусные суда, принадлежавшие не только иностранцам, но и представителям местной знати.

На торговые направления указывают археологические находки на территории Северного Кавказа. Так, исследование трех курганов могильника Носовцева Поляна 1, расположенного в Адлерском районе г. Сочи, выявило среди сопровождающего инвентаря ряд предметов импортного производства. Речь идет о стеклянных сосудах. Они аналогичны сосудам из Белореченского могильника. Там же найдены венецианские изделия (Василиненко 2007, с. 267-268).

Белореченский курганный могильник локализован в районе средневекового феодального владения Кремух. Последний, в свою очередь, расположен примерно в 25 км северо-западнее Майкопа, близ современной административной границы Адыгеи и Краснодарского края. Еще в 1896-1907 гг. Н.И. Веселовский вскрыл здесь 84 кургана, отличавшихся устройством гробниц и богатым сопровождающим материалом. В инвентаре ряда погребений «особо выделяются многочисленные, беспрецедентные по концентрации импорты: предметы ювелирного производства, китайские, иранские, венецианские ткани, венецианская посуда [например, стеклянный кувшин с изогнутой ручкой и цветной росписью], сирийское стекло». Внимание исследователей привлекли серебряные поясные гарнитуры ажурной работы, в XIII-XIV вв. попавшие в данный район из Киликии (Кузнецов 2000, с. 32).

Поступление многочисленных и дорогих импортов в Кремух обусловлено наличием не только «социальной среды потребителей», но и соответствовавшим этим импортам товарным эквивалентом. Таковым являлась сельскохозяйственная продукция и, особенно, доходная торговля рабами.

Наиболее важные материалы из Белореченска сохранила могила внутри церкви под «большой плитой». Под ней оказался «тщательно выштукатуренный» склеп, а в нем – «костяк с разбитым черепом». Погребальный инвентарь оказался очень богатым: 25 золотых украшений, в том числе 19 пуговиц филигранной работы, серебряная чернильница, золотая парча и др.

Здесь же раскопан «близлежащий конический курган». В нем обнаружен деревянный гроб со скелетом, на котором «найдены остатки шелковой, затканной золотом одежды, кривой ‘меч с эфесом длиной 7 четвертей’ [сабля с перекрестием], нож, наконечники стрел, 15 серебряных пуговиц, два плоских золотых колечка» и др. Сопровождающий инвентарь позволяет датировать погребение XIV-XV вв. (там же, с. 35).

Из Маджар происходят находки нескольких ступок «аптекарского назначения, возможно, армянского происхождения». Близкие к ним аналогии археологи нашли в Старом Архее Молдавии. В свою очередь, молдавскую находку рассматривают как тождественную ступке первой половины XIII в. «из армянского замка Аморел». (Нарожный 2004, с. 263). Еще одна случайная находка – бронзовая ступка из с. Эльхотово [Верхний Джулат] Северной Осетии. Специалисты не оспорили предложенную В.А. Кузнецовым (2003, с. 180) версию о ее восточном происхождении. С другой стороны, часть находок, по определению археологов, аналогична не столько западноевропей-ским, сколько южноевропейским образцам. На Северный Кавказ они, скорее всего, попали через итальянские торговые фактории Черного и Азовского морей. Часть находок своим происхождением связана с представителями армянской диаспоры в регионе. Они, вероятно, занимались «врачеванием» в городах Степного Предкавказья. На территории Северного, в сел. Кубачи, встречались богато декорированные ступки золотоордынского периода (Нарожный 2004, с. 264).

В «Записке к карте стран, расположенных между Черным и Каспийским морями, с перечислением кавказских народов и словарей их языков» [1788 г.], сообщается о состоянии торговли на средневековом Кавказе. «Город Астрахань, – говорится в одном из сюжетов, – еще в древние времена являлся огромным рынком сбыта товаров из Персии, Индии и Аравии. В XIV веке, когда торговлю в Черном море контролировали венецианцы, они покупали в Астрахани азиатские товары и перевозили их в южные европейские страны через порт Танаис. Торговля же с северной Европой в те времена проходила через русский город Ладогу, расположенный» на одноименной реке. Отсюда «восточные товары перевозились на остров Готланд, а затем в город Висбю, откуда они расходились по всем северным странам» (Записка 2000, с. 27).

После «опустошительных набегов Тимура важный торговый маршрут между Европой и Азией постепенно переместился на юг: из Астрахани в Смирну и Алеппо» (там же, с. 27-28).

Большую прибыль чингизидам приносили торговые пошлины. Они же были важнейшей статьей доходов северокавказских «царей» и вождей. Следить за громадными территориями, иногда с полиэтничным населением, даже при эффективной налоговой службе проще, контролируя транзитные пути международной торговли. Этот «секрет» знали и ахемениды, и сасаниды, и Александр Македонский, и славяне, и аланы, и хазары. Коммуникации алан и хазар, как не-однократно отмечалось в литературе, являлись важными звеньями ВШП. Заметную роль в торговле на этом пути играл начальник каравана; он не только субсидировал купцов, но и сам шел с ними, возглавляя охрану. Поэтому главы фактически всех территорий, через которые проходили важные торговые магистрали, были заинтересованы в безопасной проводке караванов по контролируемой ими земле. В свою очередь, купцы всячески задабривали местных владык, помимо уплаты пошлин, вероятно, преподносили им «сувениры». Поэтому монголы стремились способствовать развитию торговли.

После «отпочкования» в 1260 г. от монгольской империи в Золотой Орде появились торговые агенты хана, различных объединений и колоний. В последние «входили видные аристократы и члены дома джучидов». В этой связи ученые обратили внимание на термин «ортакчи», одним из значений которого было – купец, член объединения (Греков, Якубовский 1950, с. 155). Ортаки Берке занимались коммерцией в Иране, «владея в Тебризе большим имуществом». Они, вероятно, «обслуживали ханский двор и имели доступ к средствам ханской казны для своих весьма крупных торговых оборотов». В отдельных случаях, наоборот, купцы ссужали ханов деньгами (Федоров-Давыдов 2001, с. 203).

Вместе с монголами, кочевавшими с табунами, стадами и отарами, «всегда находятся купцы: одни различными путями привозят сюда товары, другие лишь проходят через орду с намерением идти в другие страны» (Барбаро и Контарини 1971, с. 148, 149).

Существенной статьей стала торговля конями. Через Дешт-и-Кипчак только в Иран в одном караване вывозилось до четырех тысяч коней.

Ханы Золотой Орды не только поощряли торговлю, но и следили за безопасностью дорог. Уже в XIII в. действовала общеимперская почта со станциями-ямами, обеспеченными охраной, продовольствием и сменными лошадьми. Флорентийский финансист Пеголотти [XIV в.], ссылаясь на показания купцов, писал: «Путь из Таны в Китай… вполне безопасен и днем и ночью» (Федоров-Давыдов 2001, с. 203-204). Современник Пеголотти, венецианский купец Джованни Лоредан, с грузом парадных стеклянных кубков, фландрских и итальянских тканей беспрепятственно проехал до Хаджи-Тархана и вверх по Волге. Первоначально он направлялся в Индию, но выгодно распродал весь товар в Поволжье. В 1374 г. купец из Генуи Лучино Ариго через Тану прошел вверх по Дону, затем сушей до Итиля, а по Волге до Каспия. Венецианский купец Пьетро Станелли в 1391-1392 гг. провез свой товар из Таны в Хаджи-Тархан (там же, сс. 205, 210).

О безопасном проходе товаров через контролируемую татаро-монголами территорию сообщает арабский историк XV в. Ибн Араб-шах: караваны из Хорезма за 3 месяца совершенно спокойно, «без страха и опаски», проходили до самого Крыма. Не было надобности возить с собой ни фураж для лошадей, ни продовольствие для сопровождающих караван людей, не брали с собой даже проводников. Караванные пути пролегали по густонаселенным районам, в которых можно было купить все необходимое (Греков, Якубовский 1950, с. 460).

При некоторых кочевых ставках ханов и аристократов имелись небольшие базары. В степи не было столь интенсивного товарообмена, розничного ежедневного торга, имевшего место в золотоордынских городах. Некоторые исследователи считают такой «торг характерным явлением золотоордынской цивилизации» (Федоров-Давыдов 2001, с. 222).

Русские купцы, судя по свидетельствам летописей и трудам восточных авторов XIII-XIV вв., вели практически постоянную торговлю с Золотой Ордой. Маршруты купцов проходили, преимущественно, по Волге. Летописи сохранили сюжеты о пребывании русских купцов в Маджарах. Возможно, они же сопровождали ханов, когда последние двигались по Северному Кавказу, как это было в 1319 г. Можно предположить, что в торговые операции втягивалась и какая-то часть горцев. Здесь же отметим, что «в руках русских, а не ордынских купцов, была волжская торговля и торговое судоходство» (Греков, Якубовский 1950, с. 326). Интересную деталь подметили советские историки. Посольские пути «являлись одновременно и торговыми дорогами… дипломатия и внешняя торговля – это две формы связи с иностранными государствами, в ту эпоху фактически неотделимы друг о друга» (Голованова 1987, с. 73).

Известный исследователь истории Италии, Дж. Канале, говоря о значимости военно-торговой магистрали, пролегавшей «через Грузию в Персию», подчеркнул: этот путь «во многом способствовал [итальянцам] в осуществлении свободной и великой торговли с Персией… именно этот путь… сыграл определяющую роль в деле обогащения и усиления городов» [курсив мой – Ф.Г.] Северной Италии, в первую очередь – Венеции и Генуи (Ватейшвили 2003, с. 35-36). Последние играли ключевую роль в международной торговле той эпохи (Зевакин, Пенчко 1938).

В Причерноморье и на Кавказе изначально доминировали генуэзцы. В 1238 г. Генуя и Венеция заключили перемирие и почти четверть века осуществляли «торговую экспансию» в Крыму. После Нимфейского договора генуэзцы, получившие значительные льготы, приобрели квартал в Кафе. В конце XIII в. итальянские купцы уже прочно осели в Капаре [Копе на нижней Кубани], Матреге [Тамани], Севастополесе [Сухуми]. По данным итальянского автора Джироламо Сера, генуэзцы из Кафы в 1266 г. достигли западного побережья Каспия. Таким образом, купцы из Генуи открыли новый рынок сбыта для своих товаров, взамен закупая продукцию дагестанских и восточных ремесленников.

Причиной интереса и проникновения итальянцев на рынки Северного Кавказа в XII-XV вв. принято считать «начало интенсивного развития торговли и накопления торгового капитала в некоторых странах Европы». Как бы то ни было, рассматриваемый период отмечен настойчивым стремлением купцов «проникнуть в Индию и Китай, откуда в Европу шли… ценные товары». Но прежде, чем добиться хотя бы малого результата, необходимо было утвердиться на кавказских и восточноевропейских трассах великого шелкового пути. С реализацией этой задачи связана активность купеческих союзов итальянских городов, устремившихся к берегам Северного Причерноморья и Азовского моря, где основали множество факторий. В XIII-XV вв. Венеция и Генуя использовали важные трассы, сумев эффективно воспользоваться торговой политикой монголов, аккуратно уплачивая пошлины и «добровольные подарки» (Лазарова 2007, с. 11).

О стремлении итальянских купцов проникнуть в различные, в том числе горные, районы Кавказа, свидетельствуют археологические материалы. Т. Лапинский в 60-х гг. XIX в. писал: «Еще в настоящее время находят многочисленные надгробные памятники с латинскими надписями… В гробницах находят оружие с латинскими надписями и гербом Генуэзской Республики и значительное количество золотых, серебряных и медных монет генуэзской чеканки; сабли встречаются так часто, что почти в каждой… можно найти десять и более сабель генуэзского происхождения» (цит. по: Зевакин, Пенчко 2007, с. 385).

В описании графини П.С. Уваровой указаны руины генуэзской крепости, заложенной, по мнению специалистов, еще в XIII в. К началу XX в. сохранились лишь остатки «стен и двух круглых башен, сложенных из голышей на извести». Их кладка – «весьма крепкая», а толщина – «весьма значительная» (Уварова 1900, с. 8, 10).

Е. Спенсер, описывая развалины Суджук-Кале, предположил, что некогда здесь располагалась крепость, построенная генуэзцами в эпоху своего господства на Черном море. Еще одно итальянское укрепление находилось на месте современной Анапы. Дж. Белл оставил описание «генуэзской крепости», находившейся в Черкесии. Ее построили на вершине высокого холма, очевидно, для контроля над проходившей здесь дорогой от равнин Кубани до Геленджика. По словам местных жителей, в этом месте часто находили длинные шпаги и золотые медали. Дж. Белл застал [в 1837-1839 гг.] остатки стен, ворот и элементы внутренней части укрепления. В то же время на месте Новороссийска «были найдены хорошо сохранившиеся остатки генуэзских укреплений. Рядом, на горе Нелят [«Злодей»], в 1865 г. отмечены развалины «цитадели, называющейся в преданиях горцев Дженуез-кале, то есть генуэзская крепость» (Зевакин, Пенчко 2007, с. 386).

Некоторые укрепленные пункты в горах в стойкой народной традиции связываются с генуэзцами. Так, на р. Шебжу близ Тхаматин-ской возвышенности один из курганов назывался генуэзским. В могильниках Северной Осетии найдены фрагменты итальянских тканей, что «явно указывает на торговые связи с Центральным Кавказом» (там же, с. 388).

Археологи обратили внимание на погребальный храм Сатайи-Обау, расположенный на обширном «городе мертвых» между селениями Лезгор и Донифарс Дигорского района западной Осетии. Погребальный комплекс, несомненно, являлся мавзолеем «какой-то местной влиятельной особы»14. Среди сопровождающего инвентаря интересны осколки венецианского стеклянного широкогорлого кувшина с цветным эмалевым орнаментом и позолотой. Близкие ему аналогии происходят из Махческа в Дигории и Белореченских курганов около Майкопа. «Они считаются предметами венецианского производства 2-й пол. XV в.». На Северный Кавказ такие предметы попали «через итальянские торговые фактории в Северо-Восточном Причерноморье» (Белецкий 2008, с. 47).

Наглядной иллюстрацией торговой активности итальянских купцов на Северном Кавказе, Каспийском море и Поволжье является захват Тохтамышем в Сарае товаров, принадлежавших генуэзцам. Население Сарая в тот период состояло «из монголов, алан, кипчаков, черкесов, греков и др.» Из Каталанского атласа 1375 г. и карты братьев Пицигани видно, что итальянские купцы были хорошо осведомлены о Каспийском море. Согласно Фануччи, «генуэзцы выстроили и заселили поселение Кубачи в Дагестане» (Зевакин, Пенчко 2007, с. 390). Конечно, это неправдоподобное сообщение. Но само упоминание аула Кубачи говорит о степени знакомства итальянцев с географией горных районов Северо-Восточного Кавказа.

Правда, не всегда и не везде отношения итальянских купцов с местной знатью были партнерскими. Известны случаи нападений западных адыгов на итальянские суда и даже морских сражений между ними. Жалобы итальянских купцов в отдельных случаях можно трактовать как проявление профессионального менталитета15. Тем не менее, важной чертой образа жизни знати горских народов являлись набеги и грабеж, в том числе – караванов. В описании княжества Кремух И. Барбаро отметил: «Знатнейшие жители страны живут хищничеством и грабежом караванов [курсив мой – Ф.Г.], время от времени здесь проходящими» (АБКИЕА, с. 42).

Купцы могли пострадать и от других грабителей. В частности – от участников т.н. «исламских» набегов. Например, в 1487 г. отряды шейха Хайдара, правителя Ардебильского округа Персии, пройдя Дербент, сосредоточились в Тюменьском княжестве в низовьях Терека. Отсюда «в огромном числе двинулись к потоку, называемому Терх,… вошли в Каспийские [Кавказские – Я.А.] горы». Исламский набег докатился до черноморского побережья, но здесь персов разгромили «люди из Тетракоссы и Кремуха». В Персию вернулась лишь половина газиев (Ахмадов 1984, с. 45).

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Судя по всему, речь идет о переселении воинов не только с их семьями, но и с прислугой, ремесленниками и т.д. Если приготовить еду могла жена, то подковать коня, после боя привести в порядок оружие, защитный доспех и т.д. могли только ремесленники. Мунтанер сообщает о переселении такого рода многочисленной группы алан во главе с Джиргоном [возможно, восходит к Vrkana, уменьшительное от vrka «волк», имя, «бывшее очень популярным в Кавказском регионе»]. В нее входили около трех тысяч человек конных и шести тысяч пеших, «вместе с их женами и детьми». Пахимер приводит другие цифры: «приблизительно шестнадцать тысяч человек, из которых больше половины воинов» (Алемань 2003, с. 398-399, 402). Разница в статистике, возможно, объясняется тем, что Мунтанер приводит число мужчин боеспособного возраста, тогда как Пахимер указывает их общее количество. О том, что лишь часть сопровождавших Джиргона алан была его дружиной, а в целом они представляли собой некую этносоциальную группу, говорит следующий факт: после проигранного аланами боя, их враги пленили их «женщин и детей и захватили все, что было с ними: и лошадей, и скот, и их палатки». Все это позволило Мунтанеру утверждать, что «аланы поступают подобно татарам, которые все время передвигаются со всем своим имуществом, и никогда не оседают в большом или маленьком городе или в селении» (там же, с. 400-401).

2 Характерно для политики чингизидов. Татарские ханы постоянно посылали отряды из жителей покоренных ими народов на войну. Если хан вынудил русских князей идти на Кавказ для штурма Дедякова, то среди туменов Мамая в 1380 г. находились и представители горских народов – «черкесы» (Очерки 1953, с. 740).

3 Возможно, и жителей города Маджары.

4 Арабский ученый, родившийся в Испании в 1214 г. Дата смерти точно не установлена; по одним данным, он умер в Дамаске в 1274 г., по другим – в Тунисе в 1286 г.

5 Хулагу – монгольский «князь», внук Чингис-хана, завоеватель Ирана и Закавказья, основатель и первый правитель монгольской державы в Иране, ильхан [1258-1265].

6 Берке – монгольский «князь», внук Чингис-хана, третий сын Джучи, хан Золотой Орды [1256-1266].

7 Кровопролитная война между джучидами и хулагидами, продолжавшаяся с перерывами около сотни лет, велась за контроль над территорией современного Северо-Восточного Кавказа. Здесь образовался своеобразный пучок из транзитных торговых магистралей, связывавших Западную Европу с Востоком.

Сражение между двумя внуками Чингис-хана, о котором упоминает Ибн-Са’ид, произошло в 1263 г. в междуречье Терека и Кумы. В этой битве Берке нанес Хулагу сокрушительное поражение. При отходе остатков войска ильхана через замерзший Терек «лед проломился и множество воинов утонуло в реке» (Коновалова 2004, с. 228).

8 Городок Астрахань известен еще в период арабо-хазарских войн; в ту пору он назывался Ас-тархан; где ас – этноним «алан», а термин тархан еще со скифской поры обозначал «лицо, свободное от налогов». Ас-тарханом называлась ставка алан, находившихся на службе у главы хазар.

9 В ходе этнографической экспедиции в Дагестане [в 1950 г.] Л.И. Лавров обратил внимание на горный аул Хури. Согласно устной традиции, аул возник еще до арабских походов. Все жители считали себя потомками свободных крестьян. Над Хури возвышается «высокая гора ВацIиллу. В день летнего солнцестояния, а также во время засухи на нее поднимались для молитвы и проводили там весь день. Название горы удивительно напоминает имя осетинского божества грозы – Вациллы [курсив мой – Ф.Г.]» (Лавров 1982, с. 122-123). Во время другой экспедиции [1951 г.], со слов лакцев, этнограф записал в дневнике: «примирение взаимно враждовавших джамаатов раньше происходило на священной горе ВацIиллу (там же, с. 134).

10 Торговля, очевидно, была меновой, ибо монеты, найденные в погребальных комплексах, как правило, использовались в качестве украшений (Мизиев 1971, с. 70).

11 «Солдат удачи, а в зрелые годы – создатель одной из четырех Великих средневековых каталанских хроник, был главным уполномоченным Роджера де Флора в Сицилии, а позднее – главным квартирмейстером [mestre racional]. Каталанской Великой компании. Так как Мунтанер сопровождал экспедицию в Византию в период между 1303 и 1307 гг., то подробный отчет, который он дает по событиям, пережитыми им самим, снабжает нас источником из первых рук для изучения этого периода» (Алемань 2003, с. 393-394).

12 Итальянские купцы начиная с 1266 г. монополизировали торговлю зихским хлебом, вытеснив с рынка «греческих коммерсантов». Зихи входили в число основных поставщиков зерна в Византию. Особенно заметным это стало с 1071 г., когда армия империи потерпела поражение у Манцикерта. Константинополь лишился основных сельскохозяйственных районов Анатолии, перешедших к сельджукам. Трапезунд [1204-1461 гг.], отрезанный от своих традиционных аграрных житниц, Херианы и Пайперта, также переориентировался на Зихию (Самир Хотко. 1999, с. 168). В XIV-XV вв. зихи оставались основным поставщиком зерновых как для итальянских городов-государств, так и для Византии и Трапезунда.

О масштабах торговли зерном можно судить по документам генуэзского нотариуса Ламберта де Самбучето, работавшего в Каффе в 1289-1290 гг. Так, по 16 актам за осень 1289 – весну 1290 г. из Кафы в Трапезунд доставили 1303,6 тонн хлеба. Доля потребляемого Генуей хлеба, привезенного из Зихии, доходила до 15%. «Характерно, что в XIV в. европейцы считали, что именно северо-восточное Причерноморье, и особенно Зихия, может в полной мере и устойчиво снабжать хлебом и продовольствием участников готовящегося крестового похода». Итальянцы «в большом количестве покупали хлеб в Алании» и у татаро-монголов (там же).

13 Недавно издан перевод работы монгольского автора (Чойжилжавын Чойсамба, 2006.], книга которого, как видно из ее заглавия, посвящена одному из представителей блестящей плеяды «героического периода» монгольской истории – Батыю. Как это ни удивительно, но автор столь сложной темы не историк, а журналист. Молодой представитель монгольской интеллигенции – весьма талантлив. К 35 годам он собрал солидный букет из различных регалий, титулов, дипломов, наград и т.д. Так что с «точки зрения таланта» у него все в порядке. И, тем не менее, он все-таки не историк. Это проявилось уже в названии книги. Бату при жизни не носил титул хана; впервые упоминается с ним лишь спустя четверть века после смерти. Неверно и утверждение о создании Золотой Орды в 1243 г. Улус Джучи образован в 1224 г. Хотя на тот момент он имел другие границы. Среди отечественных историков бытует мнение о том, что название «Золотая Орда» появляется только в середине XVI в. Как видно, Бату не мог провозгласить «Золотоордынское государство». На ряд других ошибок в принципиальной, но корректной форме указал рецензент Р.Ю. Почекаев (см.: Почекаев 2006).

14 Погребальный обряд в Сатайы-Обау отражает местный «религиозный синкретизм. «Вместе с тем, явная христианская ориентация заказчиков постройки очевидна, и ее прямым аналогом [и предшественником], несомненно является так называемая ‘Нузальская часовня’». Скорее всего, погребение в Сатайи-Обау [вероятно и строительство самого храма] относятся ко второй половине XV в. (Белецкий 2008, с. 47-48).

По существующему преданию, рассматриваемый памятник возвел житель Лезгора Сат. Согласно устной традиции, мастер сделал это «для нападения на его брата Гагу, основателя Донифарса, причем, оба они стали родоначальниками привилегированных семейств» (там же, с. 48).

15 В Европе такие черты поведения купцов прочно сидели в детях негоциантов, даже если они становились далекими от торговли сановниками. Примером могут служить судьбы двух флорентийцев: Николо Аччайуоли [1310-1365] и Филиппо Сколари [ум. 1426]. Первый «сделал блестящую, просто потрясшую воображение современников карьеру» при дворе неаполитанского короля, получив от него «феоды с замками и крепостями, пост великого сенешаля… сохраняя до конца жизни роль первого советника королевской четы». Второй достиг высших чинов при дворе короля Венгрии Сигизмунда, в 1411-1437 гг. бывшим императором Германии. Николо, воспитанный во Флоренции, был не чужд чисто купеческих «добродетелей». «В его переписке практически нет и речи о доходах, которые он получал со своих земельных владений». Эта черта характерна «для всех купцов и деловых людей Флоренции, как и вечная тема о том, как уменьшить, скостить, вообще не платить налоги и займы в коммунальную казну…» (Краснов 2008, с. 372-373). То же самое можно сказать и о Филиппо.

Окончание следует