Иван ВОЛОСЮК. Из несвободного вчера во вседозволенное завтра

* * *
По живому пространству, где фосфор
оставляет чахоточный след,
я прошел невесомо и просто
без знамен, без потерь, без побед.

Там о смерти ни слова – не каркай:
ворон ворона не заклюет!
На какие военные карты
нанесут этот пеший поход?

Я ходил по холмам и пригоркам
(хочешь смерти – так быть посему),
но ни корки теперь, ни полкорки
я с чужого стола не возьму.

ДРУЖКОВСКИЙ ДИПТИХ

1
В такой глуши, где воздух был нетронут,
не попадавший в легкие ничьи,
там в озере образовался омут,
а вдоль холма прорезались ручьи,
там продолжалось Божие творенье
уже само собой, без повеленья.

Земля вторично жизнь произвела,
и там, где прежде глина розовела,
лежало человеческое тело,
а позже рядом женщина прошла.

Все прочее осталось на бумаге,
и устыдились мы, что были наги,
перебрались в седьмой микрорайон,
где сам не помню, сколько лет живем.

Рука качает детскую кроватку,
на тремпеле сто лет висит пиджак.
Закат угас, и звезды в беспорядке –
в созвездия не сложишь их никак.

2
Соглашайся на меньшее, дура,
после хитростью все заберешь.
Старый Шлойме глотает микстуру,
собирает патроны Гаврош.

В этом городе страшно и дико,
и не выпрямишь спины людей,
что б там ни напридумывал Диккенс,
что б там спьяну ни плел Теккерей.

Добываем ли глину в карьере,
добиваем лопатой врага,
все равно мы свое отгорели
и попутали все берега!

* * *
Человеку другому, который сильнее меня,
достается земля, та, в которой нашел археолог
ископаемый меч, отпечаток лихого коня
и остатки костра на стоянке татаро-монголов.
Ты, кто завтра лопатой разроет слоеную степь,
по приметам каким-нибудь жизнь мою тоже заметь…

* * *
Хорошо, что снегами укрыта земля,
что солдат в маскхалате стреляет в меня.
Что отсюда улыбка его не видна,
что я будто бы падаю в погреб без дна.
Что находят живым, и везут меня в тыл,
и в больницу заносят меня без бахил.
Что хирург, не надеясь на быстрый осмотр,
шьет пространство и смерть из меня достает,
а потом пьет из термоса кофе и зря,
что забрызгал халат, упрекает меня.

ДИПТИХ

Нет, не надо было ходить слоном…

Игорь Сид

1
Я был рожден в СССР,
где деготь с медом фифти-фифти,
и ел конфеты «Гулливер»,
читая Джонатана Свифта.

Другое место на земле
себе мы смутно представляли,
и городами на шкале
остались Хельсинки и Таллинн.

Я больше в городе моем
себя никак не обнаружу,
а мог бы сделать ход конем
и ночью вылезти наружу.

Из несвободного вчера
во вседозволенное завтра
ведет мышиная нора,
куда не втиснешь аргонавта.

2
Обжарить рыбу с двух сторон,
чтоб масло тоже порыжело,
когда пришел Наполеон,
меня убили подо Ржевом.

Хотят ли русские войны,
отсюда мне не доглядеться,
а нам снега затем даны,
чтоб никуда от пуль не деться.

Сегодня снова не усну,
но, если что, в подвале свечка,
а дальше будет, как в Крыму,
где люди есть и человечки.

* * *
Снег сам собой не образует мифа:
мы бабу снежную лепили – дети скифов,
сакральный смысл оставив на потом,
с кургана покатились кувырком.

А зимы были страшные: страшнее,
чем ночь в бомбоубежище. Дощечки
привязывали вместо лыж к ногам;
и даже если дом не уцелеет,
то в кухне летней как-нибудь у печки
перезимуем и хвалу богам

весной, когда снега сойдут с курганов,
мы выразим посредством истуканов.

* * *
От полыни воздух горче,
спи, окраинная Русь.
Я во сне неразговорчив –
проболтаться не боюсь.

Разорвется, как ни штопай,
наливай себе да пей.
Спит российский Севастополь
и Луганск – пока ничей.

* * *

Я просочился в щелочку, меня не стало…

Александр Козлов
Мне жить разрешалось с людьми, но я был обязан
звонить в колокольчик, который носил с собой,
а смерть не за каждым следит, но за всеми сразу,
поэтому мне уже тридцать, и я живой.

Когда в феврале из державной обертки – зверем
я выпал на снег (Боже, элиосон имас!),
деревья молились, раскачивались деревья
и в темной воде отражался один из нас.

* * *
Хвала рукам, что пахнут ртутью,
алхимик мясорубку крутит,

потом замешивает тесто,
что дальше, мне не интересно.

Я здесь живой, мой сон спокоен,
но разве я тебя достоин.

Рукой заденешь выключатель,
я здесь бы за полгода спятил.

Полгода в нас стреляют те же,
быть может, я оглох и брежу,

и та, чей шаг теперь стал робким,
лишь эхо в черепной коробке.