ПЛАКСА
Димка ужасно любил играть в оловянных солдатиков и мечтал, когда вырастет, стать солдатом-артиллеристом: участвовать в разных сражениях и палить по врагам из пушки. Он так обожал своих оловянных воинов, что везде таскал их с собою. Солдатики были у него всюду: в ранце, во всех карманах, в сумке для сменной обуви и даже в коробке для завтрака. Поэтому они, ясное дело, часто терялись, и тогда Димка требовал, чтобы ему немедленно новых купили. И если немедленно не получалось, то устраивал родителям грандиозный скандал.
Димка и вообще был плаксой. Да таким, что всем плаксам – плакса! Чуть что не по нем, кидался он со всего маху на пол, начинал извиваться ужом, колотить руками-ногами и вопить с такой силой, что аж уши закладывало, как от ревущего урагана или от взлетающего реактивного лайнера. Родители, разумеется, этот нечеловеческий рев долго вынести были не в состоянии, так что новых солдатиков из них выплакать – было делом совершенно пустяшным. Но однажды…
Однажды Димка так нарыдался, что прямо на полу и заснул, и в кровать его папа укладывал уже крепко спящего.
И приснился Димке удивительный сон. Снилось, будто попал он на огромное поле, где совсем скоро должно было произойти невиданное сражение. С одной стороны, ощетинившись копьями, стрелами и мечами, под зелеными стягами стояла огромная армия толстопузеньких коротышек в темно-зеленых доспехах, а с другой – под желтыми стягами – неисчислимая армия долговязых, в доспехах лимонно-желтых. Перед обеими армиями вышагивали решительно суровые генералы, которые вот-вот готовы были отдать грозный приказ громить, теснить и опрокинуть войска противника.
Наконец, генералы взмахнули командирскими жезлами, и в тот же миг затрубили походные трубы, забили огромные полковые барабаны, горнисты подали звонкий сигнал к атаке, как вдруг…
Как вдруг солдаты обеих могучих армий побросали разом свое грозное вооружение, повалились на землю и стали горько и безутешно плакать. Они хныкали, голосили, вопили, ревели белугами и утопали в слезах… Плач на диковинном ратном поле стоял аж до самых небес!
При этом трубачи продолжали надсадно трубить, барабанщики били изо всех сил в барабаны, но никаких звуков, кроме безутешного солдатского плача, разобрать было невозможно.
Генералы, видя такое невероятное дело, бегали вдоль ревущих полков, кулаками грозили, ногами топали, что-то гневно кричали, пока, наконец, совершенно из сил не выбились, не уселись рядышком с рыдающим войском на землю и не расплакались вместе со всеми своими горе-ратниками. А напоследок, следом за генералами, побросали свои инструменты и зарыдали вместе со всеми трубачи с барабанщиками.
Так продолжалось до тех самых пор, пока от этих невероятных рыданий на небе не образовались две огромные грозовые тучи. А когда ветер, будто две неприятельских грозных армии, свел эти черные тучи друг с другом, из них ударила быстрая, яркая вспышка-молния, а следом за молнией, будто артиллерийский залп, грянул могучий, оглушительный гром… В небесах началось настоящее решающее сражение!
Тогда, испугавшись, наверное, быстрых огненных молний и надвигающегося урагана, обе ревмя ревущие армии кинулись в панике наутек в разные стороны. А за ними, вместе с горько рыдающими трубачами и барабанщиками, во весь дух припустили и неудачливые генералы.
И тут Димка, который вообще-то был страшным соней, проснулся. За окнами и взаправду шел дождь, было сумрачно и гром ужасно гремел – ну прямо как в странном сне.
Димке сон не понравился, потому что в сражениях все оловянные воины вели себя как храбрецы и герои, а здесь… Поэтому он послушал немного гром и, не дожидаясь, когда станут, как всегда, будить, уговаривать и стаскивать с него одеяло, встал с кровати и сам(!) пошел умываться.
На кухне мама готовила Димке на завтрак овсянку, варила на обед суп с перловкой и жарила рыбу – все, по мнению Димки, сильно не аппетитное. Димка выждал, когда мама оторвется от варки и жарки, и спросил её сонным и хмурым голосом:
– Мама, а солдаты в армии плачут?
– Нет, – твердо ответила мама, – солдаты, Димка, нигде, никогда не плачут, – и добавила удивленно, – а ты чего встал так рано?
– Так надо, – мрачно ответил невыспавшийся и недовольный Димка. – А что, совсем никогда-никогда?
– Никогда в жизни, – еще тверже сказала мама и налила кашу в тарелку.
– И кашу с супом едят? – уже совсем хмуро-прехмуро спросил Димка, вот-вот готовый заплакать.
– Обязательно! – непреклонно ответила мама и потрепала Димкину лохматую голову, – обязательно едят и суп, и кашу, и вообще все, что дают. Иначе какие ж они солдаты, если они по любому поводу плачут и голодные ходят? Так все сражения проиграть можно.
Тогда Димка с тяжелым вздохом взял ложку и стал геройски, как настоящий солдат, есть овсяную кашу.
ХАРАКТЕР
1
После школы мой одноклассник Костя Киприч стал работать спасателем, а недавно он получил, за мужество, орден. Когда Костя, уже награжденный, приезжал в школу на вечер выпускников, Анна Акимовна, наша бывшая классная руководительница и учитель по математике, обняла его, потрепала как маленького по рыжей лохматой шевелюре и сказала с улыбкой, что про Костин решительный характер знает очень давно, и что до сих пор хранит дома одну его замечательную контрольную работу по геометрии.
2
Только Костя принялся за решение первой задачки, как с ручкой что-то случилось. Она вдруг, ни с того, ни с сего, взбрыкнула и оставила на бумаге довольно приличную черную лужицу-кляксу. Костя крепко расстроился, стал разглядывать кляксу и вдруг увидел, что она просто ужасно похожа на флибустьерский корабль, несущийся стремительно вдаль под всеми распущенными черными парусами. Корабль в его воображении уходил все дальше и дальше, пока не стал напоминать темное предгрозовое облако, готовое вот-вот пролиться над морем оглушительным ливнем. А через мгновенье и вправду хлынул из черного облака, поражающий воображение, тропический дождь, оставляя повсюду мокрые кляксы, похожие на пиратские парусники, так что вскоре по морю плыла целая каперская флотилия.
В это время у кого-то что-то с грохотом рухнуло на пол, Костя очнулся, мотнул головой, посмотрел на часы над дверью и в ту же минуту отчетливо понял: время ушло безвозвратно, и уже не удастся решить ничего совершенно. А еще ему стало ясно, что завтра черная пиратская клякса непременно будет безжалостно атакована и уничтожена красной двоечной каравеллой Анны Акимовны.
Тогда, чтобы не дергаться понапрасну и не мучиться ожиданием и неизвестностью, Костя сам поставил внизу листа с кляксой большую аккуратную двойку, витиевато расписался, похоже на то, как это делала учительница, а внизу приписал: «Немедленно вызови родителей в школу!» После этого незадачливый, но принципиальный школяр отчего-то полностью успокоился и стал не спеша рисовать на злополучном листе море и небо, чтобы было где плавать дерзкому каперскому фрегату, и с чего литься ураганному тропическому дождю.
СКАРЛАТИНА
После третьего класса, в самый разгар летних каникул, я заболел скарлатиной. Врач сказал, что болезнь тяжелая, что в сердце шумы и придется как следует вылежать, чтобы после болезни не было никаких осложнений.
Оставить меня было не с кем. Поэтому родители придвигали к моей кровати низенький столик, ставили на него еду, клали какую-то книжку и уходили на целый день на работу, а я оставался один. Просто представить себе невозможно, до чего мне было скучно, потому что, лежа в постели, ни во что особенно не поиграешь, а читать я не любил, считал это дело тоской зеленой, а о том, что от чтения можно получать удовольствие, даже и не догадывался.
Два дня пролежал я, уныло разглядывая потолок, но упорно не прикасался к книжке. Даже смотреть на нее не хотел. Но тут еще мало того, что скучно, так еще и время до прихода родителей текло так ужасно медленно, будто остановилось!
На третий день скука стала просто невыносимой. Теперь я готов был на что угодно, только бы как-то развлечься, только бы противное время пошло хоть немного быстрее! Вот так – от полной безвыходности – я и решил тогда начать читать книжку.
Книжка называлась «Волшебник Изумрудного города». На обложке была смешная картинка с девчонкой верхом на льве, маленькой собачонкой, пугалом и железным рыцарем. Я долго ее рассматривал, но открыть и начать читать все никак не решался. Наконец, я все-таки собрался с духом и заставил себя открыть первую страницу…
Поначалу читать, как и всегда, было довольно скучно. Но потом, когда рассказ дошел до урагана, я вдруг вспомнил, как видел в кино ужасную черную бурю, как ветер ломал, рвал с корнем деревья, срывал с домов крыши, валил на землю людей и животных… Я неожиданно так живо представил себе то, что видел тогда на экране, что все это как-то само-собой перенеслось в мою книжку, ожило, превратилось в живую, отчетливую картинку. Я забыл обо всем на свете и, будто произошло волшебство, следил неотрывно за ураганом, который подхватил маленький домик и, вместе с девочкой Элли и собакой Тотошкой, понес его неизвестно куда, пока наконец не обрушил на голову злой колдуньи Гингемы!..
И тут пришла мама. Оказалось, что время за чтением пролетело с невиданной скоростью, такой, что я даже не помнил, ел ли я что-нибудь…
Больше я с книжками никогда уже не расставался. Они стали моими добрыми спутниками и товарищами. А книжка про храбрую девочку Элли и Изумрудный город и сейчас стоит у меня на книжной полке, и я изредка с удовольствием ее перечитываю.
ПРО МУРЗУ
Знакомство
Мне долгое время хотелось, чтобы в доме жил кот – черный-пречерный, но все как-то не складывалось. А однажды зимой задержался я на работе до самого позднего вечера, возвращался домой, когда на дворе совсем уж стемнело, да к тому же метель начиналась. Не успел я от трамвайной остановки к дому направиться, как вдруг слышу у себя за спиной жалобное мяуканье, и не мяуканье даже, а тонюсенькое такое мяучье пищание. Оборачиваюсь, а за мной крошечный котенок изо всех своих сил бежит и меня таким образом окликает. Только в тот вечер я устал очень сильно, и на это его окликание поначалу никак не отреагировал, а быстро пошел себе дальше. Но когда я уже почти до самого дома дошел, котенок вдруг стремглав из-за спины моей выскочил, из последних котеночьих сил понесся вперед, растопырился на крыльце – мяучит, в дом не пускает и всем своим тощим тельцем ко мне тянется. Ну что тут было поделать!
Так Мурза в доме и поселился, в коробке из под ботинок, и из тощенького замухрышки понемногу вырос бело-рыжый красавец-кот с совершенно нахальной мордой, вальяжный, балованный, с несносным характером: если что не по нем, злится просто ужасно и орет на меня, будто барин на дворню, на прислугу – другими словами.
Впрочем, мы с Мурзой, если честно, большие друзья, потому что стоит мне вдруг заболеть, на душе неспокойно, не ладится что-то, он обязательно рядом – мой наипервейший доктор, собеседник и главный спаситель, а поэтому я ему всякие его выкрутасы и бессовестности прощаю всегда, и замашки барские тоже.
Дома
Мы с Мурзою, конечно, друзья, но друзья, к сожалению, иногда тоже ссорятся. Мурза тогда дуется, общаться отказывается и прячется в каком-нибудь укромном местечке – семь потов сойдет, покуда отыщете; однажды, пролаза такая, запрятался в ящик комода, – до сих пор ума не приложу, как изловчился!
Я всегда готов первым идти на мировую, потому что я старше и вести себя, значит, тоже должен, как старший. Но только если младшего отыскать невозможно, то как же тогда помириться?!
Но есть один замечательный способ выманить Мурзу отовсюду, где б ни находился. Дело в том, что Мурза жутко, просто до дрожи, любит вареные яйца. Стоит крутым яйцом постучать по чему-нибудь твердому, как Мурза уже тут как тут, просто из-под земли вырастает. Только я, если он уж очень сильно нашкодил, постучу – и быстренько в карман яйцо и запрячу, чтоб Мурза его раньше времени не увидел. Примчится, проказник, – а яйца-то и нету… У Мурзы тогда такая недоуменная морда становится, такая прямо изумленно-обиженная: и как это я, бывалый Мурза, мог так обмишуриться; и уши повиснут, и весь сникнет, скукожится, и кажется, что он эту невероятную драму просто не переживет; а потом начинает он бесконечно кругами меня опутывать и пол хвостом подметает, и лапой штанину скребет, и тяжко вздыхает… И так это он скребет и вздыхает, что душа моя в конце концов не выдерживает: достаю я из кармана яйцо, очищаю и бедокуру рыжему кладу перед носом на блюдце. Ух какая кутерьма тогда поднимается!.. И мне от веселья этого тоже кусочек перепадает – друг все-таки.
В деревне
В отпуск мы всегда ездим вместе, потому что нам поврозь грустно. Как-то раз сняли мы комнатку во флигеле большого деревенского дома; дом стоял далеко в стороне от другого жилья на довольно высоком взгорке между лесом и озером, и кругом было тихо и очень красиво. Сняли мы, значит, комнатку и стали покоем и красотой наслаждаться. По утрам, рано-раненько, ходили на озеро удить рыбу (правда, плотвички только на завтрак Мурзе и хватало), днем в лес за ягодами отправлялись, а вечером на крылечке сидели, общались и звезды рассматривали.
А через несколько дней по приезде наша старушка-хозяйка купила цыплят инкубаторских, посадила их в огромный картонный ящик с высокими стенками и выставила сироток во дворе на раннее солнышко. Цыплят было много, штук пятнадцать-двадцать, они носились по ящику и пищали без устали, а так как из-за бортов ящика ничего с высоты кошачьего роста видно не было, то Мурзу этот писк нервировал сильно.
Мурза, между нами если, был немножечко трусоват, но при этом и любопытен – необычайно, и поэтому он старался одновременно и от ящика подальше держаться, и в тайну странного шума как-то проникнуть. Ну, любопытство всегда почти сильнее страха оказывается, и через короткое время, соблюдая величайшую осторожность, подобрался Мурза к ящику, встал на задние лапы и долго пискливое копошение в тот день разглядывал, ничего не предпринимая. А назавтра, после рыбалки, только старушка ящик с цыплятами на двор из курятника выставила, подкрался, негодник, к ящику и – раз! – в него и забрался: может быть, детство вспомнил.
Мы с хозяйкой испугались невероятно, кинулись с разных концов двора, с ужасом заглянули внурь… и одновременно расхохотались: лежит Мурза в ящике пузом кверху, лапы по сторонам разбросал, глаза зажмурил, морда довольная, важная – будто настоящий князь татарский – мурза – осчастливил своих верных подданных милостивым появлением; а по Мурзе цыплята бесстрашно бегают-прыгают, пищат и правителя рыжего клювиками щиплют-щекочут – ублажают, а властитель усатый аж мурлычет от удовольствия. Так оно и повелось: Мурза забирался в ящик к цыплятам и нежился, а они считали его своим другом-приятелем и ни капельки не боялись. И даже потом, когда подросших цыплят во двор выпускать стали, стоило только Мурзе разлечься на солнышке посреди двора, а цыплята уж тут как тут: вокруг приятеля своего соберутся – и ну хороводы водить, да играться – всем на удовольствие.
В лесу
Раньше Мурза с удовольствием ходил в лес вместе со мною. В лесу мы вели себя очень тихо, потому что не столько что-нибудь собирали-искали, сколько лесным покоем и воздухом наслаждались, птиц угадывали, ручьи и деревья слушали, солнце и небо сквозь листья разглядывали – от города и суеты отдыхали, и даже между собой поэтому почти не общались.
Однажды поехали мы раннею осенью за грибами, долго бродили, но грибов почти никаких не нашли, только-только донышко лукошка прикрыли. Ну, совсем уж пустыми возвращаться никак не хотелось, и решили мы через яр перебраться и в соседний лес перейти: может, там повезет.
Сказано – сделано, стали по склону спускаться и уже дошли почти до середины, как вдруг… Мы так и замерли разом: лежит в своем лежбище огромный серый зайчище, глазами моргает, носом шморгает, но не удирает, будто его паралич от страха разбил. С Мурзой тоже непонятно что сделалось: спина выгнулась, хвост трубой поднялся, шерсть дыбом встала и он застыл – будто вкопанный.
Так мы трое, наверное, целую вечность в «замри» играли, а потом Мурза и заяц как кинулись вдруг один на другого, как столкнулись в воздухе, да с дикими воплями и ринулись в разные стороны, только я их и видел. Сколько я потом не ходил, сколько не звал – не нашелся Мурза, так тогда, пригорюнившись, один домой и вернулся.
Только через неделю почти, под вечер, возвратился бродяга домой. Услыхал я, как он за дверью мяукает, подбежал к двери, распахнул: сидит бедолага Мурза на пороге – тощий-претощий, шерсть клочьями, морда жалобная, расцарапанная, ухо порванное…
Взял я его на руки, обнял крепко, вымыл, полечил, накормил… А он больше не отпускал меня ни на шаг, будто боялся, что может опять потеряться, и все норовил на руки ко мне или на колени, чтоб поближе быть, посильнее прижаться…
После этого случая Мурза в лес ходить наотрез отказывался; долгое время даже в парке, если много деревьев вокруг росло, сильно нервничал, к ногам жался и на руки просился. Но мы понемногу страх этот пересиливаем и в парк, даже самый большой, уже запросто ходим.
А вот зайцев и кроликов мой Мурза с той поры на дух не переносит, даже игрушечных.
ДРАКОН
1
Только ты, пожалуйста, не пугайся заранее, потому что ни о чем страшном писать я не собираюсь. Ведь дракон, о котором я хочу рассказать, совсем-совсем маленький, от силы как иволга – не дракон, а дракошик. Жил дракошик, как всем – и большим, и маленьким – драконам положено, высоко-высоко в горах, в уютной пещерке. И всё, что дракону грозному иметь полагается, у него тоже было: две головы с горящими, как четыре жарких угля, глазами, четыре сильных когтистых лапы, перепончатые широкие крылья, хвост длинный с острым шипом на конце… Зубастые две головы даже пламя обжигающее извергали – только, конечно, маленькое, чуть больше, чем у зажигалки.
Но была у дракона-дракошика одна особенность, про какую драконы громадные даже слыхом не слыхивали: три раза в год наш дракошик менял цвет своей кожи.
Весною и летом был он, как и все остальные драконы, обыкновенного зеленого цвета. Но когда приходила осень, становился дракошик за короткое время желтым, как березовый лист, а когда наступала зима, делался белым-белым, как только что выпавший снег. А все потому, что, несмотря на драконью грозную внешность, к сожалению, был дракошик просто необыкновенным трусишкой и, меняя цвет кожи, от всяких-разных опасностей маскировался. А боялся он почему-то всего на свете: темноты и слишком яркого света, совиного и вороньего крика, грома и молнии… Да мало ли чего любой трусишка может бояться.
Однажды жарким-прежарким летом летал дракошик по своим драконьим делам и почувствовал вдруг, как сморил его невыносимый зной, и что он из-за этого зноя даже, кажется, заблудился. Он так ужасно устал, что летать и искать дорогу домой оказался совершенно не в состоянии. Ему немедленно нужен был отдых. А под ним в это время расстилался огромный, совершенно неведомый лес, где было много чудесной прохладной тени. Опустился дракошик немедленно под свод незнакомого леса, укрылся в тени корней высокого тополя, крылья свернул, глаза закрыл да и задремал понемногу.
2
А в это время бегал по лесу маленький серый зайчишка. Давно уже лис зайчишку выслеживал, но тот пока замечательно следы по лесу запутывал, и потому разбойнику рыжему никак увертливого плутишку выследить не удавалось.
Так и в этот день бегал зайчишка по лесу – от опасного лиса прятался, да и наткнулся случайно на дракошика, спящего среди тополиных корней. Никогда он такого странного зверя не видел: две головы с рожками, с перепонками крылья без перьев, хвост с шипами – ух какое чудовище! Хоть и маленький спал в тени корней тополя зверь, и жуть как страшно было зайчишке, но он все равно никуда не убегал и странное крылатое чудо-юдо разглядывал, потому что был любопытный до невозможности.
Тут дракошик проснулся и видит: сидит прямо перед ним серый пушистый зверь и выход из убежища под корнями, где он притаился, собой загораживает; зверь внимательно его – дракошика – круглыми глазами разглядывает, и при этом быстро-быстро шмыгает носом. Испугался дракошик невообразимо, но деваться-то из-под корней ему некуда. Так и сидели два трусишки, дрожали и друг друга осматривали, пока зверь пушистый вдруг не заговорил.
– Ты кто? – спросил он дрожащим голосом.
– Я дракошик, – ответил дракошик растерянно, и голос его при этом дрожал еще больше зайчишкиного. – А ты кто такой?
– Я заяц, я в этом лесу живу. А ты здесь как оказался?
– Я, кажется, заблудился, – сказал дракошик. – Я в горах живу. Далеко отсюда. Летал я, летал, от жары устал очень сильно, увидел ваш лес, решил в тени отдохнуть немного и уснул под деревом. Так ты меня и нашел!
– А меня лис злющий ищет, – сказал ни с того ни с сего зайчишка несчастным голосом. – Я от него по лесу бегаю, бегаю, прячусь, прячусь и… Ой-ой-ой!.. – Это зайчишка увидел, как тихо-претихо из чащи лесной подкрался к ним рыжий хищник и вот-вот из кустов на него набросится.
В тот же миг кинулся заяц прочь от ужасного лиса – даже не попрощался. Но все равно время было упущено, лис в этот раз совсем близко подкрался, и теперь мчался за зайкой так быстро, что вот-вот должен был настичь бедолагу.
3
Непонятно, что с нашим дракошиком произошло, но только он – этот невероятный трусишка – вихрем вылетел из под корней старого тополя и бесстрашно ринулся вслед за лисом – спасать зайчишку. В мгновение ока – драконы быстро летают – догнал он разбойника, да как выбросил пламя, да сразу из двух голов. Прямо в злющую ли́сью морду попал! Лис аж взвизгнул от боли, но только погоню он все равно после этого не прекратил! Мало того, высоко-высоко подпрыгнул и попытался сбить дерзкое жгучее существо лапой на землю. Не тут-то было! Не испугался дракошик нападения рыжего хищника. В пылу атаки у него совсем страх пропал. Увернулся он ловко от лисьей лапы, на полном лету хорошенько еще раз прицелился, да снова ударил огнем, да снова разом из двух голов. Точно в черный нос угодило пламя, а дракошик впридачу прекрепко по обожженой морде хвостовым шипом злодея хитрого щелкнул. Заорал тут лис от боли ужасной и кинулся со всех ног наутек – только и видели.
А дракошик так рад был своей чудесной победе, что затрубил на весь лес, как громадный-прегромадный дракон.
После этой невероятной истории дракошик и заяц стали большими-пребольшими друзьями, друг за дружку они всегда и во всем – горой стоят. А еще дракошик с тех пор зеленый всегда; и осенью и зимой не меняет он больше свой цвет. Наверное потому, что теперь ничего и никого не боится.
РИСУНОК
Когда я учился в младших классах, два предмета не давались мне совершенно – пение и рисование. Пение, что естественно, недоступно было ребенку, у которого абсолютно не было слуха, но эта проблема решалась пунктуальным посещением школьного хора, где я делал вид, что пою, или пел еле слышно, а за это мое усердие ставили твердую четверку, и я был этим страшно доволен. А вот с рисованием все обстояло намного хуже. Почерк мой и сегодня такой, что все только головами качают, а родственники до сих пор говорят, что руки у меня «из одного места выросли» и понимают под этим нечто совершенно конкретное.
Поэтому в шестом классе, когда в первой четверти у меня имелась уже тройка по рисованию, и во второй такая же отчетливо намечалась, родители еще загодя жестко предупредили, что если тройка и в самом деле окажется в табеле, то на каникулах на экскурсию в Киев с классом я не поеду, и никакие слезы при этом мне не помогут. Вот почему, когда наш учитель по рисованию, Эдмунд Антонович, почти перед самым окончанием второй четверти, объявил, что на следующем уроке у нас будет рисунок на оценку, я понял бесповоротно, что Киева как ушей своих – не видать.
Эдмунд Антонович пришел к нам в класс только в этом году и только на этот год. Вообще-то он вел во Дворце пионеров изостудию для одаренных детей, а к нам его привели неизвестные мне обстоятельства. Был он худющий, нескладный, немного пришибленный; улыбался все время как-то беспомощно и отрешенно, таскал чуть не на каждый урок работы своих студийцев и с восхищением чокнутого папаши расписывал нам их художественные и технические достоинства, агитировал нас рисовать точно также прилежно и также необыкновенно. Я не знаю, как он там в своей изостудии с одаренными управлялся, но с нами, обыкновенными, он никак не мог сладить, потому что школьный учитель он был никакой совершенно. Поэтому у него на уроке занимались все чем попало: галдели, стучали, плевались из трубочки просом, стреляли бумажными скобками из рогаток… а он в это время что-то усердно себе рисовал и показывал у доски, абсолютно не обращая внимания на этот весь тарарам. Тот еще был урок! Но другого учителя, видимо, не было и с этим год целый мирились. Одно только было в нем плохо: оценки он ставил страшно придирчиво, и я у него из-за этого не вылезал из троек, а от предстоящей классной работы зависело для меня все буквально.
Наконец, наступил этот трижды проклятый день! Эдмунд Антонович, сияя, как в праздник, вошел в класс и объявил что сегодня состоится-таки классная работа, на которой мы должны будем нарисовать рисунок на тему «Первый снег».
Я несколько раз прилежно начинал рисовать и сразу почти бросал, потому как рисунки мои выглядели так страшно, что мне даже в голову не пришло бы сдавать их учителю, – все равно была бы верная двойка. Это была катастрофа! Все было кончено! И тогда я от полной безвыходухи решился на дикий поступок. Я открыл в тетради для рисования чистый лист и всеми цветными карандашами, которые у меня были, вместо рисунка, написал на нем крупными печатными буквами:
КАРТИНА
Первый снег
Утро. Ночью был снегопад. Это был первый снег в этом году. Снег шел долго и теперь красная черепица на крышах маленьких домиков под снегом почти не видна. Одни только красные трубы торчат. Из труб высоко поднимаются к небу хвосты белого и неподвижного дыма. Снег на деревьях, на крышах и на дорогах. Он искрится под утренним солнцем и слепит глаза. На улицу выбегают дети в разноцветных куртках и шапочках. В руках у них лыжи и санки. Дети кричат и смеются, катают огромные снежные шары и лепят из них веселых снеговиков. Один уже даже готов и у него вместо рук две лыжные палки. А с высокой горы перед домиками спускаются к детям клоуны и в руках у них замечательные воздушные змеи и цветные шары.
6Б класс
Крамер Александр
Урок рисования был один раз в неделю, и я просто не знаю, как дожил до следующего урока. Помню, что не ел, не пил и не спал. Даже любимые свои книжки не мог читать ни минуты, потому что не понимал ни слова, и на уроках тоже присутствовал только физически, а все мои мысли были заняты тем, что я натворил, и тем, что после этого будет. Поэтому, когда на следующем уроке рисования Эдмунд Антонович раздал нам наши альбомы, я чуть не лишился сознания, пока с ужасным предчувствием открывал свой проклятый «рисунок». И вдруг… Я не верил своим глазам: на злополучном листе стояла огромная красная пятерка, которую держал в руках маленький рыжий клоун, а потом пятерка появилась и в классном журнале.
