Аслан Галазов. К вопросу этимологии этнонима «русы»: очерки славяно-иранских культурно-исторических связей

Окончание. Начало см.: Дарьял. 2025. № 2.

6. Иранский след в истории ранней Руси

С норманизмом как системой взглядов на истоки зарождения Руси сложно согласиться, поскольку, начиная историю Руси с призвания варягов, норманисты отсекают от русской истории, от истории восточных славян весьма значительный временной период — по меньшей мере тысячелетие. Тем более что речь идет об очень важном периоде, связанном с вызреванием этноса, его языка, культуры, мышления, когда в ходе его исторического развития, миграций, контактов с другими языками и культурами формируются основы самосознания, культурной идентичности, религиозно-этической сферы, самого характера и духа народа. Таким образом, норманисты совершают методологическую ошибку, упрощая сам процесс политогенеза, словно славяне, к которым пришли варяги, были «чистым листом бумаги».

Неудивительно, что норманизм с самого своего появления вызывал серьезные возражения ученых — историков, археологов, лингвистов, фольклористов, которые задавались естественным вопросом: а что происходило с восточными славянами и их предками до легендарного «призвания варягов»? Истории ранней, доваряжской Руси посвящена книга Георгия Вернадского «Древняя Русь», в которой отмечается важная роль иранских контактов. В частности, Вернадский писал: «Иранский период обладал фундаментальной значимостью для последующего развития русской цивилизации. Неуничтожимые следы иранского влияния все еще существуют на карте России, поскольку во множестве случаев географические названия, в особенности в Южной Руси, происходят из иранского языка. Мы также находим производные от иранского в языках как славян, так и финнов в различной хозяйственной и земледельческой терминологии. Более того, как мы увидим, именно иранцы заложили основание политической организации восточных славян. Искусство Древней Руси было также пропитано иранскими мотивами. В русском народном (крестьянском) искусстве и ремеслах иранские традиции сохранились почти до наших дней. Кроме непосредственных контактов со славянами и с финнами, иранцы, занимавшие степи Южной Руси, служили также связующим звеном между греческой и персидской цивилизациями, с одной стороны, и народами Центральной и Северной Руси — с другой»¹.

Важное значение иранских контактов отмечают и лингвисты. Вяч. Вс. Иванов считал, что «по отношению к ранним славянам можно говорить об иранизации»². По мнению другого выдающегося лингвиста В. Н. Топорова, иранизмы в языке и мифо-религиозной сфере стали информативным маркером не только в истории славян, но и во всей древней истории Евразии: «В сложной картине соотношения евразийских культурно-исторических и языковых элементов одним из существенных ориентиров следует считать иранизмы, широко представленные в разных традициях к северу (а также к западу и к востоку) от иранских территорий (балты, славяне, кавказские народы, финно-угры, тюрки, енисейцы, тохары, тибетцы, монголы и т. п.). Иранский культурный комплекс, в основе которого лежал весьма устойчивый дуалистический принцип, оказался способным к исключительно мощной и направленной иррадиации тех или иных своих элементов… именно иранизмы позволяют уточнить ряд хронотопических характеристик широчайшего ареала и соотнести тем самым разные этнокультурные комплексы внутри евразийского макросоюза»³.

Глубина славяно-иранских связей позволила некоторым ученым предположить существование в прошлом славяно-иранского симбиоза на определенных пограничных территориях. Такого мнения, например, придерживался археолог академик В. В. Седов: «К периоду славяно-иранского симбиоза относится целый ряд языковых и культурных элементов, воспринятых или унаследованных юго-восточной частью раннего славянства из иранского мира. Языковое влияние проявляется в материалах лексики, элементах фонетики и грамматики. Это дало основание В. И. Абаеву утверждать, что в этногенезе рассматриваемой группы славян участвовал скифо-сарматский этнический субстрат. Анализ языковых иранизмов позволяет говорить о том, что в римское время складывается антская диалектная область. Иранское наследие в юго-восточной части расселения славян выявляется также в духовной культуре и антропонимике»⁴. Таким образом, «длительность и интимность»⁵ славяно-иранских контактов подтверждается как археологами, так и лингвистами.

Игнорируя иранское начало в сложении Руси, норманисты искажают историю и сущность русской культуры как самобытной евразийской цивилизации, которая формировалась, по выражению А. В. Головнева, именно «сдвоенной магистральностью»⁶, культурным синтезом, связанным с пограничным характером ее территории, одновременно разделяющей и связывающей Европу и Азию, Север и Юг, Запад и Восток не только в географическом, но и в культурно-экономическом плане.

Не учитывая иранский период политогенеза восточных славян, нельзя ответить на вопрос: что послужило импульсом и причиной превращения мирных славян-земледельцев в воинственных русов, живущих грабительскими походами и угрожающих самой Византии? Это изменение образа жизни, нравов и устремлений восточных славян, этот пассионарный взрыв и военно-политическую экспансию русов нельзя понять вне контекста длительных славяно-иранских контактов — в особенности в период раннего средневековья, когда после гуннского нашествия и установившейся вслед за этим власти Хазарского каганата происходит активное взаимодействие и симбиоз двух культур, двух идеологий: военизированной культуры номадов-алан и оседлой земледельческой культуры юго-восточных славян.

Норманисты по-своему отвечают на этот вопрос и связывают импульс пассионарности, овладевший славянами-земледельцами, с призванием варягов. Но, исходя из сообщений письменных источников, в том числе из сведений ПВЛ, многочисленный и воинственный народ русов, возглавляемый каганом, успел заявить о себе до призвания Рюрика и появления варягов в Ладоге. А сведения ПВЛ о том, что призванные варяги происходили из народа русов и что от тех варягов-русов якобы «прозвалась» Русская земля, представляются сомнительными.

7. Скифский период в истории славян

Длительное историческое соседство двух этносов предполагает наличие территорий, где происходит наложение культур и языков друг на друга, и, как следствие, возникает их симбиоз, который может стать почвой для рождения нового этнополитического образования. Естественно, что в этом случае на какой-то период возникает и определенный вид двуязычья. Проблему существования в прошлом определенного вида славяно-иранского двуязычья рассматривают в своей книге «Народы-братья, языки-братья» А. Х. Галазов и М. И. Исаев: «Особо важным свидетельством длительности и интенсивности контактов между языками служит наличие схождений в области фонетики или грамматики, ибо известно, что именно эти уровни языка являются наименее уязвимыми. В этой связи характерно, что ученые находят как фонетические, так и грамматические скифо-славянские схождения, относящиеся еще к скифо-европейскому периоду… Все это позволяет сделать некоторые выводы о том, что между скифами и славянскими племенами существовали такие языковые контакты, которые по своей близости можно характеризовать как определенный вид двуязычия… Вполне понятно, что степень интенсивности скифо-славянских контактов не все время была одинаково высокой. Это же можно сказать и о более поздних эпохах, когда речь идет о славо-сарматских и славо-аланских контактах, доходящих до эпохи переселения народов (IV век н. э.) и далее до периода Салтовской культуры (VIII–IX вв. н. э.) и Тмутараканской Руси (XI–XII вв. н. э.)»⁷.

В. И. Абаев, рассматривая лексические, грамматические и фонетические русско-осетинские схождения, отмечал важное отличие между лексическими и грамматическими изоглоссами: «Грамматические языковые изоглоссы немыслимы без того, чтобы на стыке контактирующих языков наметились элементы двуязычия. Что касается лексических изоглосс, то двуязычие несомненно благоприятствует их распространению, но не является необходимым условием»⁸.

Вопрос о возможности существования в прошлом славяно-
иранской культурной общности, в том числе и определенной формы двуязычия, поднимал академик Б. А. Рыбаков. В частности, он считал очевидным «сильное сращивание праславянской культуры со скифской, восприятие славянской знатью всех основных элементов скифской всаднической культуры (оружие, сбруя, звериный стиль) и в какой-то мере, может быть, даже языка». Рыбаков отмечал «существование своего рода скифского периода в истории праславянского языка, выразившегося в большом количестве иранизмов, включенных в славянские языки»⁹.

Языковые схождения и тем более та или иная форма двуязычия подразумевают тесные культурные контакты, культурный симбиоз, поэтому замечание Б. А. Рыбакова представляется очень важным: существование «скифского периода в истории праславянского языка» объясняет славяно-иранские схождения не только в языке, но и в религиозных представлениях, эпосе и фольклоре.

Существование в прошлом определенной формы славяно-
иранской общности предполагал и А. А. Зализняк, основываясь на данных сравнительного языкознания. В работе «Проблемы славяно-иранских языковых отношений древнейшего периода» ученый приводит значительный по объему список славяно-иранских схождений в фонетике, морфологии, лексике: «Как можно видеть из нашего обзора славяно-иранских схождений, значительная часть этих схождений принадлежит к мифологической и религиозно-этической сфере. Есть все основания считать, что этот факт отражает существование в прошлом определенной религиозно-мифологической и культурной общности между иранцами и славянами, что хорошо согласуется с данными истории культуры и археологии. При этом общее направление влияния было от иранцев к славянам»¹⁰.

Выводы авторитетных ученых позволяют предположить, что процессы славяно-иранского этнокультурного симбиоза воспроизводились в различные исторические эпохи. Можно говорить не только о скифском, но и о сарматском и аланском периодах в истории ранних славян. То есть тезис Рыбакова о «восприятии славянской знатью всех основных элементов скифской всаднической культуры (оружие, сбруя, звериный стиль) и в какой-то мере, может быть, даже языка» применим и к другим периодам славяно-иранских контактов. В том числе это касается проблемы «русов», которые, по описаниям в древних письменных источниках и данным археологии, обнаруживают черты славяно-иранского симбиоза. Например, в обряде захоронения. Одних русов хоронят в катакомбах, подобных захоронениям сарматов и алан. Других русов кремируют, что больше характерно для древнеславянской традиции. Подобно сарматам и аланам, русы исповедуют воинскую, дружинную идеологию, культ меча и войны. Подобно сарматам, русы носят золотые браслеты и гривны. Но русы уже не всадники, как скифы или сарматы, и все набеги и войны производят на кораблях, что указывает на культуру древних славян, селившихся вдоль рек и, естественно, освоивших в совершенстве искусство речных корабельщиков.

В пользу гипотезы существования очагов славяно-иранского этнокультурного симбиоза и, соответственно, определенной формы двуязычия может говорить и фрагмент сочинения середины X века византийского императора Константина Багрянородного «Об управлении Империей», где в разделе, посвященном Руси, среди прочего даются названия Днепровских порогов на «русском», затем на славянском языке, а затем дается перевод на родной для автора греческий. Названия на славянском языке легко прочитываются с современного русского. А вот «русские» названия Днепровских порогов с современного русского не прочитываются. Они явно имеют иноязычную природу. Норманисты пытались дать названиям порогов скандинавскую или германскую этимологию, но успеха не добились.

Ряд ученых предложил иранскую этимологию: большинство «русских» названий порогов прочитываются с современного осетинского. Например, подробный анализ названий Днепровских порогов был проделан М. Ю. Брайчевским в статье «”Русские” названия порогов у Константина Багрянородного»: «Таким образом, все семь имен получили безупречные осетинские этимологии, хорошо соответствующие тексту источника. Конечно, проявление слепой случайности здесь исключается. Предлагаемый вариант интерпретации во всех семи случаях превосходит норманнский уже тем, что не оставляет ни одного имени без надлежащего разъяснения. Следовательно, “Русь” Константина Багрянородного — это не норманнская и не славянская, а сарматская “Русь”, сливающаяся с тем таинственным народом Рос, который древние авторы еще в последние века до нашей эры размещают в юго-восточном углу Восточно-Европейской равнины»¹¹.

Не вдаваясь в подробности этого отдельного фронта в споре норманистов и антинорманистов, отметим лишь, что было бы странным, если бы иранское название реки Днепр не имело бы иранских названий своих порогов, учитывая скифо-сарматскую историю этого региона и большое количество обнаруженных в Поднепровье скифских и сарматских курганов и захоронений. Было бы также удивительно, если бы варяжские названия Днепровских порогов смогли закрепиться в течение короткого исторического периода, когда варяги гипотетически могли действительно путешествовать по этим порогам.

Общепризнано, что названия Днепр, Дон, Днестр, Дунай имеют иранское происхождение и указывают на длительное, многовековое пребывание на этих территориях северных иранцев: скифов, сарматов, алан. Следовательно, иранские названия Днепровских порогов в силу длительного господства в этом регионе иранского языка, его высокого «престижного потенциала», представляются более вероятными. Тем более что большинство названий двусложные и содержат в себе как основу слово «форс» («фор, форос, ворс»): «Улворси, Валуфорос, Айфор», что соотносится о осетинским fars/fors «бок», «порог», «край»; авест. para (fara) (сторона, направление, край), в санскрите parsva (бок, сторона, фланг, окрестности). Одна из местностей в современной Осетии носит название Донифарс (у края, у порога реки). Можно также упомянуть в этой связи бухту Форос в Крыму.

В описании Днепровских порогов в сочинении Константина Багрянородного существует четкое разделение русского и славянского, из которого следует, что «русский» — это не славянский язык. Возможно ли предположить, что под «русским» скрывается варяжский/скандинавский? Сомнительно. Все же скандинавы были достаточно хорошо известны византийцам: и под именами отдельных народов, и под общим именем норманнов. Если названия Днепровских порогов имеют скандинавскую этимологию, как полагают норманисты, то почему скандинавское влияние никак не фиксируется в русском языке, в топонимике, гидронимике, в археологических данных, в фольклоре — как это происходит в случае с влиянием языка северных иранцев? Не могло ведь скандинавское влияние исчерпываться названиями порогов Днепра? Кроме того, «русские» названия порогов в тексте Константина Багрянородного подаются как более древние, предшествующие славянским. А если так, то это еще один аргумент против германо-скандинавской этимологии и в пользу этимологии иранской.

Итак, названия Днепровских порогов, которые Константин приводит на «русском» и на славянском, являются, вероятнее всего, примером застывшего во времени славяно-иранского двуязычия. Очевидно, что названия порогов источнику Константина сообщал рус или славянин, свободно владевший и славянским, и «русским». Отсюда можно сделать предположение о существовании в данный исторический период некой славяно-иранской общности и, соответственно, определенных форм двуязычия. Например, название реки Днепр есть не что иное, как славянизированная форма скифского Данапр. Здесь, как и в случае с названием Днестр (из скифского Данастр), мы имеем дело с характерным для старославянского языка стяжением гласных (голос — глас). Другим примером славянизации иранских гидронимов является название реки Северский Донец. Название Донец имеет корень дон (вода, река) иранского происхождения и славянский формант ец. Подобные лингвистические процессы говорят о славяно-иранском симбиозе и славянизации части регионов, в которых прежде господствовали скифо-сарматские языки. Таким образом, как пишет Брайчевский, «сарматскую Русь сменяет Русь славянская»¹².

На вероятность существования в прошлом определенной формы славяно-иранского двуязычия указывает не только большое количество иранизмов в русском языке, но и иранские следы в «Слове о полку Игореве», где, к примеру, встречается архаичное слово карна: «За нимъ кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли»¹³. Если со словом Жля все ясно — оно сохранилось в современном русском (жалеть, сожаление), то слово Карна — это архаизм (арх. карити — оплакивать), заимствованный из иранского, который не сохранился в современном русском в древнем виде, но имеет однокоренные слова крик, кричать. В славянской мифологии Карна — богиня смертного плача. Слово карна сближается с осет. хъæр (крик); хъырнын (подпевать, оплакивать); хъа­рæг (причитание женщин над покойником); хъарæг кæнын (оплакивать покойника, причитать над покойником).

Наконец, в пользу гипотезы существования в прошлом определенной формы славяно-иранского двуязычия говорят иранские названия славянских богов языческого пантеона, о которых упоминалось выше и которые были подробно проанализированы А. А. Зализняком, считавшим, что «славянский пантеон структурно и материально близок к индоиранскому и в особенности к иранскому»¹⁴.

8. Эволюция этнонима «русы»

Лексема рохс/рухс появляется первоначально как первая часть двусложного этнонима роксоланы, что в переводе с иранских языков означает не что иное, как «светлые аланы». По своему значению лексема рохс (светлый, светлые) близка названию родственного роксоланам сарматского племени аорсов (белый, белые). Существенным здесь является отделение «светлого», «белого», то есть благородного, царствующего племени, рода или сословия от «черни»: земледельцев и ремесленников, рабов и зависимых людей. Возможно, названия «роксоланы» (светлые аланы) и «аорсы» (белые, благородные) аналогично по смыслу «царским скифам». Как отмечал А. Г. Кузьмин, «слово “рус” очень древнее и существовало у разных индоевропейских народов, обозначая, как правило, господствующее племя или род»¹⁵. Вероятно, понятие «светлости» и света вообще имело не только социальный, но и религиозный аспект, усиливающий значение благородства, знатности, господства.

Первое упоминание о русах как об отдельном народе возникает в сирийском источнике VI века — «Церковной истории» Псевдо-Захарии, где говорится о народе Hros. Первое упоминание о русах в западных источниках появляется в 839 году в Бертинских анналах, где речь идет о народе Rhos¹⁶. Таким образом, мы имеем Hros в сирийском источнике VI века и Rhos в латинском источнике IX века. В последующих упоминаниях росов или русов фонема h исчезает. Наличие этой фонемы в самых ранних упоминаниях о русах показательно. Мы имеем дело с выпавшей, «стершейся» фонемой, восходящей к иранской первооснове Rohs/Ruhs, которая является частью этнонима роксоланы. Hros и Rhos — не что иное, как два варианта метатезы иранского Rohs в двух различных языках. Как известно, метатеза — это перестановка звуков или целых слогов при усвоении иноязычного слова, переходе слова из литературного в разговорный или диалектный, а также в детской речи. Hros и Rhos из иранского Rohs — очевидные примеры метатезы.

Роксоланы занимают территорию между Доном и Днепром со II века до н. э. В тот же исторический период аорсы занимают обширные области Поволжья, Подонья и Северного Кавказа. С этого времени начинаются контакты предков южных восточнославянских племен с роксоланами, аорсами и другими сарматскими племенами, которые в первых веках нашей эры покрываются общим именем алан. В ходе длительных славяно-иранских контактов и вероятных процессов смешения и симбиоза культур иранская лексема рохс/рухс входит в славянский язык, утрачивает фонему h и становится в период VIII–IX веков самоназванием славянского племени полян.

Итак, эволюция названия «русы» видится как переход иранского этнонима с юго-востока на северо-запад, на славянскую почву, что соотносится с гипотезой ряда ученых о миграции салтовских алан в область среднего Поднепровья и смешении с южными восточнославянскими племенами. От этнонима, обозначавшего племенную и военную знать сарматов и алан, — к этнониму, обозначающему воинственный народ русов-славян Поднепровья, выделившийся из восточнославянской среды в результате симбиоза с аланами. Затем, уже на славянской почве, название «русы» приобретает черты этносоционима, обозначающего воинское сословие, нобилитет, и этнотопонима, обозначающего территорию Южной Руси, земли полян и соседних с ними племен. В конечном итоге, будучи первоначально связанным с племенем полян, название «русы» в течение нескольких веков покроет все восточнославянские племена.

Таким образом, распространение названия «русы» шло от Киева к Новгороду, с юга на север, а не наоборот.

9. Семантика лексемы «рус»

Попробуем рассмотреть семантический диапазон лексемы «рус» на материале однокоренного ряда: русы — русый — Руслан — Роксолана. Очевидно, что «русы» и «русый» имеют один корень. «Русый» означает «светлый». Слово «светлый» имеет два значения. «Светлый» — как описание внешнего облика: светлой кожи, светлого цвета волос, глаз. И «светлый» — в значении благородства, знатности, высокого социального статуса (Ваша светлость, светлый князь, свет, светское общество) — как антитеза черни.

Имя Руслан хорошо известно благодаря поэме А. С. Пушкина «Руслан и Людмила», которая отсылает читателя ко временам древней былинной Руси и к популярному в народе сказанию о Еруслане Лазаревиче. Общепризнаны иранские мотивы в сказании о Еруслане, в частности заимствования некоторых сюжетов и образов из поэмы «Шахнаме» Фирдоуси. Имя Руслан также имеет иранскую этимологию и, очевидно, происходит от этнонима русалан — так именовали в некоторых древних источниках роксоланов. Руслан — это славянская адаптация иранского рухс­алан (светлый алан) с выпадением фонемы h и характерным для старославянского стяжением гласного (Рухсалан — Русалан — Руслан). Имя Руслан, таким образом, несет в себе солнечную семантику света, благородства, царственности.

Женское имя Роксолана получило широкую известность с начала XVI века. Так звали наложницу, а затем и любимую жену османского правителя Сулеймана Великолепного. Роксолана была славянкой и происходила родом с территории нынешней Украины, где многие века до вторжения гуннов господствовали роксоланы. Роксоланы исчезли, но оставили свой след в памяти населяющих эти места народов как имя собственное в двух формах: Роксолан (Роксолана) и Руслан (Руслана). Точно так же через два столетия после того, как аланы, ушедшие с гуннами в Европу, растворяются в ее народах и исчезают со страниц европейских хроник, в Европе остается аланская топонимика и появляется имя собственное Алан (Аллен), весьма популярное до сих пор.

Вернемся к слову «русый». Понятие «русый» обладает спектром цветовых значений: светлый, соломенный, светло-коричневый, желтый (золотой), рыжий, красноватый. В санскрите для обозначения солнца можно найти такие слова, как ruc (блестящий, серебристый), aruna (красноватый, оранжевый, утренняя заря), rakta (красный). В авест. — rаohs (светлый, яркий), arusa (красный, огненный, пламя); в шугнанск. — роухни (светлый, блестящий); в итал. — rosso (красный). Таким образом, лексема «рус» вмещает в себя цветовой диапазон от белого до красного. В русском языке этот диапазон отражен в семантической дистанции между близкими по значению и родственными словами «русый» и «рыжий». Солнечный свет может быть просто дневным светом (белым), но также желтым (золотым, рыжим) и красным (алым, оранжевым). Как нельзя лучше это отражает авестийское aurus, которое означает одновременно и «белый», и «красный», и «малиновый, алый». Авестийское aurus соотносится с санскритским arusa (красный, огненный, пламя, солнце).

Семантика лексемы «рус» непосредственно связана с солнечным светом. Б. А. Рыбаков отмечал у древних славян «почитание “света” как эманации высшей божественной силы», а также существование в древнеславянской картине мира «идеи света, овеществленного в солнце и в динамике его небесного хода»¹⁷. Значения знатности, благородства, царственности возникают именно в связи с солнцем: бог-солнце, король-солнце, князь-солнце (Владимир Красно Солнышко).

10. Славяно-иранские языковые схождения

Одним из свидетельств длительности и интенсивности славяно-иранских контактов являются многочисленные схождения в языке — не только в лексике, но и в таких устойчивых к внешним влияниям сферах языка, как грамматика и фонетика. Выдающийся лингвист, иранист В. И. Абаев в работе «Скифо-европейские изоглоссы» отмечал особую близость осетинского языка к языкам европейского ареала — в отличие от других иранских языков. «Такое положение не должно удивлять, — пишет Абаев. — <…> Скифская группа иранских языков, к которой принадлежит осетинский, была от глубокой древности глубоко продвинута в Европу и много веков соседила с европейскими, особенно восточноевропейскими языками, в то время как остальные индоиранские языки уже давно переместились на восток и на юг и утратили всякий контакт с Европой. Как и следовало ожидать, особенно многочисленны изоглоссы, связывающие осетинский со славянскими языками. Здесь мы имеем не только лексические, но и некоторые важные грамматические связи. Что указывает на длительность и интимность контактов»¹⁸. Абаев рассматривает две важные осетино-славянские грамматические изоглоссы: «перфектирующую функцию превербов и генитив-акузатив»¹⁹. Кроме того, ученый обратил внимание на очень информативную ирано-славянскую фонетическую изоглоссу — фрикативный «г» (осет. гъ), характерный для южнорусских наречий. По мнению Абаева, «изоглосса y(h) информирует нас о более глубоком и значительном участии скифо-сарматского элемента в этногенетическом процессе на Юге России»²⁰.

Исследованием славяно-иранских языковых схождений, помимо В. И. Абаева, в разное время занимались такие крупные ученые, как Вс. Миллер, М. Ю. Брайчевский, М. Фасмер, А. А. Зализняк, О. Н. Трубачев, Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров и другие. В этой связи следует отметить работу А. А. Зализняка «Проблемы славяно-
иранских языковых отношений древнейшего периода», в которой ученый анализирует большой объем славяно-иранских и славяно-арийских языковых схождений, а также заимствования из иранского в праславянский и восточнославянский. А. А. Зализняк выделяет несколько аспектов славяно-иранских языковых связей, представляющих особый интерес для науки. Один из них, по его мнению, имеет непосредственное отношение к истории происхождения славянских языков. «Решение вопроса о характере славяно-иранских языковых связей важно для определения места славянских языков в диалектном членении и.-е. языковой области. Необходимо установить, можно ли и следует ли возводить славяно-иранские языковые схождения (все или какую-то часть) к общеиндоевропейской эпохе и, соответственно, делать вывод о соседстве между славянскими и иранскими племенами, не прерывавшемся со времен и.-е. общности»²¹.

Схождения в русском и осетинском языках включают в себя базовые, первичные понятия, описывающие физический мир, предметы материального быта, а также абстрактные категории, в том числе относящиеся к религиозно-этической сфере, что указывает на древность и родственность этих языковых связей. Приведем некоторые примеры русско-осетинских языковых схождений, которые лишь в малой степени отражают значительный по объему фонд славяно-иранских изоглосс.

Схождения в морфологии восходят, очевидно, к индоиранской, индоевропейской базе. Например, морфема st. Осет. сты ‘[они] есть’ — рус. есть. Сочетание st является, по-видимому, древней и.-е. морфемой, обозначающей «сущность», «наличие» (рус. суть, сущность, есть — осет. сты ‘[они] есть’ — нем. ist — англ. is), а также все, что «статично», все, что стоит, что есть («стан», «стоять», «стул», «стол», «стержень», «стебель», «старый», «кость», «есть», «здание», «место» и т. д.) — осет. стон ‘место, территория; обычная часть известных топонимов: Ирыстон, Гуыр­дзыстон и т. д.’, сыст ‘встань’, стæг ‘кость’ — англ. state ‘страна, государство’.

Одно из многочисленных названий солнца в санскрите — aruna ‘красноватый, оранжевый, утренняя заря’; в авестийском — arusa ‘красный, огненный, пламя’. Очевидно, что морфема ar имеет значение некой энергии: «огненного, красного, освещающего, согревающего». Русские слова с морфемой al/ar: «алый», «жар», «пар», «жарить», «парить», «варить». Везде морфема аr подразумевает присутствие огня, источника света, тепла и энергии, отсюда: «яркий, ярый, яриться, разъярится, ярило». В осетинском: арт ‘огонь’; æрра ‘сумасшедший, буйный, разъяренный’; æлдар (Абаев полагал, что æлдар происходит от арм-дар — рукодержец; простирающий руку: арм ‘рука’, дар ‘держатель, носитель’ (князь, властодержец). И в русском, и в осетинском морфема ar/al восходит, по-видимому, к одной и той же индоиранской основе (авест. far ‘огонь’). Также англ. war ‘война’, army ‘армия’, бог войны Арес.

К индоиранской архаике восходит и морфема mr, являясь обозначением смерти и покоя (санскр. Амрита ‘Бессмертная’). Осет. мard ‘смерть’ — рус. смерть, умереть, мор — англ. murder ‘убийство’, испан. аmargo ‘горестный, печальный’.

Местоимения и числительные в русском и осетинском языках также обнаруживают параллели. Например, осет. æз ‘я’ — др.-рус. азъ ‘я’; осет. ды ‘ты’ — рус. ты; осет. мæн ‘мой’ — рус. мой; осет. дыууæ ‘два’ — рус. два; осет. æртæ ‘три’ — рус. три (метатеза); осет. сæдæ ‘сто’ — рус. сто. Система счета и местоимения, очевидно, также восходят к cанскриту и индоиранской древности.

Термины кровного родства в русском и осетинском различны, за исключением очень важного слова «мать» — осет. мад. Осет. фыд ‘отец’ имеет параллели с романо-германскими языками: осет. фыд ‘отец’ — нем. fater, англ. father, лат. pater, итал. padre; в то время как рус. отец восходит, по мнению ученых, к греческому atta.

К первичным понятиям, описывающим мир, предметы материального быта, абстрактные категории, можно отнести такие схождения, как осет. хорз ‘добрый, хороший’ — рус. хороший, др.-рус. солнечное божество Хорс; осет. стыр ‘большой, великий, высокий’ — рус. старый, старший (др.-рус. Стрибог) — исл. stor ‘великий’; осет. даргъ ‘длинный’ — рус. долгий; осет. бур ‘желтый, бурый’ — рус. бурый — англ. blonde; осет. рухс ‘свет, светлый’ — рус. русый; осет. зонд ‘знание’ — рус. знание, зонд, зондировать — авест. zend ‘знание’; осет. зонын ‘знать’ — рус. знать — санскр. zainti ‘знать’; осет. тæвд ‘горячий, жаркий’ — рус. теплый, топить (печь), топка; осет. тайын ‘таять, растворяться’ — рус. таять; осет. дуар ‘дверь’ — рус. дверь — англ. door; осет. кæрт ‘двор, огороженный участок’ — рус. град, город — англ. сourt — сканд. — гард; осет. фæрæт — рус. топор (примыкает к др.-ир. tapara²²); осет. хуымæллæг ‘хмель’ — рус. хмель — авест. houma; осет. хлепа ‘рожь’ — рус. хлеб; осет. зæр­дæ — рус. сердце — лит. sirdis — хеттск. kardi — лат. сor — греч. кardia; осет. куырд ‘кузнец’ — др.-рус. курчий ‘кузнец’ — рус. арх. курить (в значении разжигать).

К терминам, описывающим человеческие эмоции, можно отнести следующие схождения: осет. хъырнын ‘подпевать, оплакивать’ — рус. арх. карити ‘оплакивать’, диалектная форма карна ‘плач’. (Карна и Жля — гипотетические божества горя и плача, упоминаемые в «Слове о полку Игореве»: «За нимъ кликну Карна и Жля, поскочи по Руской земли»); осет. хъæр ‘крик’ — рус. крик; осет. хъæлæс ‘голос’ — рус. голос; осет. æрра ‘бешеный, сумасшедший, неистовый’ — рус. ярость, ярый, яриться.

Особый интерес вызывают схождения в религиозно-этической сфере. Осет. бар ‘право, воля’ — рус. выбор, вера. У Зализняка: «věra — по форме близко к зап.-и.-е. словам (лат. vērus, др.-в.-нем. wār, др.-ирл. fīr), однако по значению славянскому слову точнее всего соответствует авест. var ‘выбирать’ в специальном религиозном значении ‘добровольно выбирать себе веру’, также fravar ‘исповедовать веру’; ситуация усложнена, правда, тем, что индоиран. var часто возводят к и.-е. *wel (лат. volō) и т. д.»²³.

Осет. бæркад ‘изобилие’ — рус. благо, благополучие. У Зализняка: «blagъ — ав. bərəg ‘ритуал, обряд’, bərəxda ‘желанный’, bərəjayeti ‘благоволить, почитать’ (ср. инд. Bŕ̥has-páti — божество домашнего очага и ритуала). — осет. бæркад, бæрæчет».

Осет. æфсарм ‘совесть, стыд’ — рус. срам. У Зализняка: «рус. sramъ — ав. fšarema ‘стыд’ (срам), пехл., перс. šarm, осет. æf­sarm ‘стыд’); без распространителя –m– согд. šfar ‘стыд’, šfars ‘стыдиться»²⁴.

Наконец, само слово «бог» считается несомненным заимствованием из иранского baga (Фасмер, Абаев). В. И. Абаев, в частности, писал: «Я разделяю мнение тех, кто считает это важное в культурно-историческом плане слово не исконно славянским, а заимствованием из североиранского. В пользу этого говорит то, что:
1) слово отсутствует в балтийских, а также других европейских языках; 2) на славянской почве оно не имеет никаких внутренних этимологических связей, в то время как на арийском оно связано с основой bhag — «подавать», «наделять», «дарить» со множеством дериватов; 3) значение «бог» присуще только иранскому и славянскому, но чуждо индийскому»²⁵.

Таким образом, поскольку понятие «света» также относится к первичной, базовой группе понятий и одновременно к религиозно-этической сфере, лексема «рус» могла войти в восточнославянские языки из иранского rohs/ruhs в ряду других иранских заимствований понятийной, предметно-бытовой и религиозно-этической лексики.

11. Славяно-иранские схождения в религиозной сфере

Славяно-иранские схождения в религиозной сфере общепризнаны. По мнению А. А. Зализняка, «близость религиозной модели и религиозной терминологии у славян и иранцев объясняется, по-видимому, как сохранением и.-е. наследия, так и одинаковым развитием»²⁶. Другой выдающийся российский лингвист Вяч. Вс. Иванов считал, что «языческая религия славян и связанная с ней картина мира, реконструируемая для времени перед распространением у них христианства, сложилась под несомненным иранским влиянием»²⁷.

В частности, ученые сходятся во мнении, что имена славянских языческих богов Хорса и Симаргла являются заимствованием из иранского, а ряд других богов восходит к индоиранской основе, отражая, возможно, более архаичное скифское влияние. «Бог грома Perunъ (имя которого имеет широкие соответствия в и.-е. языках) сближается, в частности, с индийским богом грозы (дождя) Parjánya. Славянское божество Svarogъ в хронике Малалы отождествляется с Гефестом. Мнения относительно его функций и происхождения его имени расходятся. Очень старым является сопоставление его имени с инд. svàr, súar, ав. hvarə ‘небо, небесное сияние’ и далее с инд. Svargá ‘небеса, небесное блаженство’.
Я. Розвадовский считает имя этого бога древнейшим общеарийским заимствованием в праславянский… Подобно индоиранскому Vr̥trahán, Сварог порождает небесный огонь, солнце, которое в славянской мифологии представляет Xъrsъ Dažьbogъ. Обожествляемый огонь именовался у славян Svarožičь. Имя Xъrsъ считается несомненным заимствованием из иранского. Наиболее распространенным является возведение его к североиранской форме, соответствующей ав. hvarə xšaētəm, ср.-перс. xvaršēt, перс. xuršīd ‘сияющее солнце’. Другую этимологию дает С. П. Обнорский (“Язык и литература”, т. 3, 1929, 241–258), который возводит славянское слово к осет. xorz (xwarz) ‘хороший’; его поддержал В. И. Абаев (“Осетинский язык и фольклор”, 1, 595–596). Другое имя обожествляемого солнца — Dažьbogъ —
Р. Якобсон понимает как ‘податель богатства’ и сравнивает функционально и семантически с инд. Bhága-»²⁸. Как можно увидеть из анализа А. А. Зализняка, славянские боги иранской этимологии связаны преимущественно с культом солнца, небесного света и огня.

Особый интерес среди славянских языческих богов с иранской этимологией вызывает Стрибог — древнеславянское божество с неустановленными функциями. Поскольку в «Слове о полку Игореве» ветра названы «Стрибожьими внуками», ряд ученых считает Стрибога богом ветров. Но, возможно, Стрибог — это старший или верховный бог? Фасмер предполагает заимствование из древнеиранского Stribya — «возвышенный бог»²⁹. В подобном качестве культ Стрибога сближается с культом «Бога Высочайшего», игравшего, как считает Е. В. Вдовченков, «ключевую роль» в религиозной жизни древнего сарматизированного Танаиса II–III веков³⁰. Корни этого культа некоторые ученые (Ю. Б. Устинова, М. Тачева-Хитова) связывают с иранским солярным божеством.

Славянский Стрибог и сарматский «Бог Высочайший» сближаются с осетинским Стыр Хуыцау ‘великий, верховный бог’. Фасмер приводит название польского местечка Strzyboga, определенно означающего «старший бог». Везде в первой части двусложных имен присутствует лексема стр. Осетинское стыр ‘большой, взрослый, великий’ и русское старый, старший, очевидно, имеют один корень, восходящий к древней индоиранской основе. Ср. др.-инд. sthirás ‘крепкий, сильный’, лит. stóras ‘толстый, объемистый’, др.-исл. stórr ‘большой, сильный, важный, мужественный’. Тот же корень стр с тем же значением «большой, великий» мы находим в названии реки Днестр (скифск. Данастр): из иранского дон ‘вода’ и стыр ‘большой, великий’, то есть большая или великая река, а также в названии Стыр — притока Припяти.

Появление в восточнославянском пантеоне Стрибога, верховного или старшего бога, могло отражать религиозно-идеологическое осмысление и обоснование раннефеодальных отношений (князь и дружинники — земледельцы и ремесленники; старшие, великие князья — удельные князья). Подобную точку зрения высказывал Б. А. Рыбаков, отмечая, что «”Пантеон Владимира” был, с одной стороны, ответом христианству, а с другой — утверждением княжеской власти и господства класса воинов-
феодалов»³¹.

Культ солнца, огня и света, воплощенный в соответствующих божествах, следует признать наиболее существенным в славяно-иранских религиозных схождениях, что нашло отражение в многочисленных солярных образах в мифах, сказках, декоративном искусстве русских и осетин. Солярная, языческая природа этих культур отчасти сохранилась в православии.

12. Славяно-иранские схождения в эпосе и фольклоре

Ученые давно обратили внимание на значительный ряд схождений между древнейшим пластом русских былин и осетинскими сказаниями о нартах. Например, Л. А. Лелеков отмечал наличие «особых типологических сходств в русском былинном эпосе и древних иранских сказаниях, выходящих за рамки всемирных литературных параллелизмов»³², что указывает на глубокие родственные связи между двумя эпическими традициями. Славяно-иранскими схождениями в эпосе и фольклоре занимались В. Ф. Миллер, В. И. Абаев, Ж. Дюмезиль и другие крупные ученые.

Схождения связаны прежде всего с героическим, богатырским аспектом русских былин, являющихся по своей сути, как и нартский эпос, сказаниями о богатырях и их подвигах и отражающих дух воинской, дружинной культуры, основанной на принципах военной демократии. Очевидные параллели существуют в описании пиров и мужского застолья как атрибутов дружинной культуры, которые можно найти и в нартском эпосе, и в цикле русских былин, связанных с князем Владимиром Красно Солнышко.

Важным культурным схождением в русских былинах и осетинских нартских сказаниях представляется высокий социальный статус женщины — особенность, которая считается наследием сарматской традиции. В русских былинах фигурируют женщины-воительницы, поляницы, совершающие подвиги, убивающие врагов, но становящиеся ласковыми и любящими женами после замужества, как, например, Настасья Микулишна, супруга Добрыни Никитича. Это соотносится со сведениями греческих авторов, рассказывающих об амазонках, которые до замужества должны убить несколько врагов.

Пример такого же высокого статуса женщины в суровом мире мужчин-воинов мы встречаем и в нартском эпосе осетин в образе Шатáны. Шатана — супруга старшего из нартских богатырей, Урузмага. Нарты идут к Шатане за советом и помощью. В голодное время она открывает свои кладовые, устраивает пир и насыщает целый народ. Силою молитвы Шатана способна вызвать снег или бурю. Она — культурный герой эпоса, создатель пива, ритуального напитка. В образе Шатаны ученые видят следы матриархата. Нартский эпос содержит также сказания о женщинах-воительницах, которые перекликаются с древнейшими женскими образами русских былин.

Эпос и фольклор, несомненно, отражают элементы материальной и духовной культуры далекого прошлого. В этой связи интересно рассмотреть образ коня, который играет важную роль и в русском, и в осетинском эпосе. Известно, что древние славяне не разводили и не культивировали лошадей. Пешее войско было главной военной силой славян. Тем не менее уже в X–XI веках дружины русских князей, по крайней мере их свита, — это преимущественно всадники. Конь, в особенности боевой конь, помимо средства передвижения, стал важным элементом социального статуса и частью культуры. Особую роль коня в эпосе и фольклоре славян отмечал Ф. И. Буслаев. «Может быть, со временем найдутся былины и сказания, которые дадут новый материал для характеристики этого древнего быта корабельщиков; но, сколько можно судить по изданному теперь, надобно, кажется, признать за исторический факт, что в обиходе богатырского эпоса цикла Владимирова корабль уже потерял всякое значение. Из этого можно заключить, что или вообще незначительно было влияние мореходных, заморских варягов на русский богатырский эпос, или это влияние изгладилось в течение веков, не находя себе поддержки в условиях земледельческого быта племен, расселившихся по необозримым равнинам. Как бы то ни было, только вовсе не корабль, а конь играет главную роль в жизни русского богатыря. И доселе о новорожденном сыне говорится в народе поговоркою: “Дай бог вспоить, вскормить, на коня посадить”»³³.

Вероятнее всего, всадническую культуру славяне впервые восприняли от скифских и затем сарматских племен. Иранской всаднической культуре М. И. Ростовцев посвящает отдельную работу «Иранский конный бог и Юг России»³⁴. Образы богов-всадников в религиозной традиции древних славян, которые прослеживаются в русском народном декоративном искусстве, подробно рассматривались академиком Рыбаковым³⁵. Иранского бога-всадника можно без труда опознать в образе осетинского Уастырджи (святого Георгия) — божества из осетинского нартского эпоса, покровителя воинов и путников, который передвигается верхом на крылатом коне. Конь имел сакральное значение в жизни северных иранцев — кочевников, скотоводов и воинов. Поэтому в эпосе и фольклоре осетин конь — это друг и соратник героя. Конь обладает именем, характером, предчувствует опасность, связан с потусторонним миром. Конь разговаривает с хозяином, дает ему советы, предупреждает об опасности и яростно сражается, когда сражается его хозяин. Подобные отношения героя и его коня можно встретить и в русских былинах и сказках.

Франко Карпини, рассуждая о сакральном значении коня в культуре северных иранцев, указывает на двойственность его семантики: «Конь как мифорелигиозный символ в культурах, внесших свой вклад в становление западного средневековья, двулик. Одна ипостась его героическая, солярная. Другая — погребальная, хтоническая»³⁶. Наблюдение Карпини во многом объясняет религиозный смысл захоронения коней в скифских курганах. Конь не только друг и товарищ в испытаниях, но и проводник в царство мертвых. И в то же время это символ солнца, света, огня. Карпини обнаруживает глубокую символическую связь между культом коня и культом металлов. Оба культа имеют двойственную солярно-хтоническую природу и являются отражением религиозного дуализма. «На византийских иконах, где изображена борьба св. Георгия с драконом, мы видим красного коня. Из ноздрей его вылетает сноп огненных искр, клубы дыма. Это огнедышащий конь. Лучше не скажешь о его природе, связанной со стихией огня. Однако некоторые все же считали этого коня порождением воды или подземного царства. Но смеем утверждать, что боевой друг св. Георгия — конь солярный, уранический, борьба его с водными и подземными чудовищами имеет символическое значение. Это схватка животворных сил неба с безликими, слепыми силами хаоса, которые гнездятся под землей. В индоевропейской мифологии, равно как и в тюрко-монгольской, ассоциация “конь — огонь” предполагает также “металл — огонь”. Подобно славному коню, металлы, в особенности железо, имеют двойное происхождение: небесное, метеоритное, или подземное, хтоническое»³⁷.

Помимо всаднической культуры и культа лошади, северные иранцы принесли с собой в Европу искусство металлургии. По мнению Франко Карпини, «живя в азиатских степях, скифы овладели двумя главными искусствами: верховой ездой и обработкой металлов»³⁸. Очевидно, что в постскифский период развитие металлургии у древних восточнославянских племен было в значительной степени связано с культурным влиянием сарматов, закованных в броню вместе с лошадьми, вооруженных высокого качества железными мечами, шлемами, доспехами, что предполагает хорошее знание искусства металлургического производства.

В осетинском нартском эпосе в пантеоне богов-небожителей почетное место занимает Курдалагон, бог-кузнец, закаливший в своей небесной кузне главных героев нартского эпоса. Это говорит о принципиальной важности металлургического и оружейного производства в жизни северных иранцев. В русской фольклорной традиции нет аналогичного героя, но кузнецы являются, как правило, людьми «вещими», «премудрыми», сохраняя, таким образом, сакральный ореол, окружающий процесс выплавки металла. В этой связи стоит отметить, что В. И. Абаев связывал «исконным родством» древнерусское корчий, кърчий ‘кузнец’ и осетинское kurd ‘кузнец’³⁹.

13. Словен и Рус — потомки Скифа

Карамзин называл популярное в XVII–XVIII веках «Сказание о Словене и Русе», известное более чем в ста списках, не сказанием, а сказками. Отчасти соглашаясь с Карамзиным, попробуем руководствоваться старой русской мудростью: «Сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок», которая как нельзя лучше соответствует легендарному сказанию о Словене и Русе и попыткам извлечь из него отражения реальных исторических событий.

Сказание сообщает о важном событии исторического масштаба: братья Словен и Рус во избежание междоусобицы решают покинуть свою причерноморскую родину в поисках нового места обитания. Они идут на север, доходят до озера Ильмень и основывают города Словенск и Руса (Старая Русса). Очевидно, что не все славяне и русы покидают родину, иначе речь бы не шла о желании избежать междоусобицы. Таким образом, гипотетически мы имеем дело с описанием миграции части древних славяно-русов, обитавших на юге России, на северо-запад.

Сказание четко разделяет Словена и Руса, при этом называя их братьями, происходящими от общего предка Скифа. Причерноморская родина вполне согласуется со скифскими предками и указывает на то, что Словен и Рус были частью скифского мира. При этом Словен и Рус — представители новой, постскифской, сарматской эпохи. Имена потомков Словена и Руса — Великосана, Асана, Авесхасана, которым Александр Македонский якобы адресует свое послание, имеют явно неславянское звучание.

Словен и Рус, хотя и имеют каждый свой удел, управляют совместно одной страной. Они спаяны в сказаниях так крепко, как будто речь идет об одном человеке. Возможно, сказания зафиксировали определенный этап симбиоза восточных славян и северных иранцев, о вероятности которого писали В. В. Седов и
Б. А. Рыбаков. Во всяком случае, такая связка и в то же время разделение Словена и Руса, а также их общее происхождение от скифского предка указывают на исторические славяно-иранские контакты.

Таким образом, сказание совершенно определенно связывает происхождение русов со скифами, а не с варягами, и какими бы сказочными ни были эти сведения, они отражают древние славяно-иранские контакты, сохранившиеся в народной памяти в виде легенд.

Заключение

Исследование истории возникновения этнонима «русы», сопоставление данных лингвистики, археологии, письменных источников, фольклора приводят к заключению, что более вероятной является иранская, сармато-аланская гипотеза происхождения этнонима «русы» в значении «светлые», «благородные», «царственные».

Такое заключение базируется на логической последовательности.

1. Лексема рохс/рухс связана с сарматами и аланами, являясь первой частью двусложного этнонима роксоланы, и восходит к древнему индоиранскому понятию света, солнца, царственности. В неизменном виде эта лексема сохранилась в современном осетинском языке — потомке сармато-аланских наречий. Рохс/рухс в осетинском все так же означает «свет, светлый».

2. Скифы, сарматы и аланы на протяжении длительного исторического периода, более тысячелетия, контактировали с пра­славянскими и древнеславянскими племенами в области Дуная, Днестра, Днепра и Дона, на что указывают данные лингвистики, топонимики, истории, археологии, фольклора и мифорелигиозной сферы.

3. В местах наиболее активных контактов северных иранцев и славян в различные исторические эпохи образовывались очаги славяно-иранского этнокультурного симбиоза, складывались определенные формы двуязычия, происходили процессы ассимиляции и смешения этносов.

4. Влияние шло от иранцев к славянам.

5. В русском языке существует достаточно большое количество иранизмов.

6. Этноним «русы» с большой долей вероятности был унаследован юго-восточными славянами от сармато-аланских племен роксоланов и аорсов в местах активных контактов и этнокультурного симбиоза в ряду массива других заимствований из иранского в славянский.

Хенрик Ловмяньский отвергал иранскую этимологию этнонима «русы» и какую-либо его связь с роксоланами, полагая сомнительным, «чтобы кочевой народ, который быстро прошел от Меотиды (Азовского моря) к нижнему Днестру, мог оставить после себя такой длительный топонимический след, как название Русь»⁴⁰. Существенное возражение здесь вызывает трактовка влияния сарматов на Восточную Европу. «Кочевой народ» сарматов (роксоланы, языги, аорсы, сираки, аланы) не «быстро прошел от Меотиды к нижнему Днестру», а занял эти обширные территории на века и вступил в длительные отношения со славянскими племенами на Дунае, Днестре, Днепре и на Дону.

Сармато-аланское население Поднепровья, Подонья, Приазовья, Северного Кавказа переживает гуннское нашествие и в VII–X веках становится важной военно-политической составляющей Хазарского каганата. На нижнем Дону аланы (ясы русских летописей) фиксируются источниками вплоть до нашествия монголов в XIII веке, когда вместе с половцами они мигрируют в Венгрию. Таким образом, от роксоланов и аорсов начала нашей эры до ясов позднего средневековья наблюдается преемственность сармато-аланской культуры на Юге России и Юго-Востоке Украины.

Возникновение этнонима «русы», вероятно, относится ко временам Хазарского каганата, когда активизировались контакты салтовских алан, населявших лесостепную зону междуречья Северского Донца и Дона, и южных славянских племен Среднего Поднепровья. Интенсивность этих контактов привела к образованию в VIII–IX веках славяно-иранской этнополитической общности. Именно в этот период иранское рухс/рохс могло трансформироваться в славянское рус/рос и быть взято в качестве самоназвания новым воинственным народом. Другими словами, ранние русы, отличавшие себя как от славян, так и от алан, были, вероятнее всего, продуктом славяно-иранского симбиоза. Сармато-аланский импульс в сложении Ранней Руси представляется очевидным.

В IX–X веках Русь, как и вся Европа, испытывает влияние скандинавов. Складывается знаменитый торговый путь «из варяг в греки», ставший важным экономическим фактором объединения восточнославянских и финно-угорских племен и формирования Древней Руси. В этот же период активно развиваются политические отношения с Византией, происходит крещение Руси, идет сложение сильного древнерусского государства.

Контакты славян и северных иранцев продолжаются, но уже как политические и династические связи Киевской Руси с ясами нижнего Дона, а также с аланами Северного Кавказа. Устанавливается культурный паритет. Связующим аспектом сохранившихся контактов было православие, а также существование в одном культурном и политическом поле, определявшемся влиянием Византии, Хазарского каганата, арабов, половцев и других военно-политических сил.

Татаро-монгольское нашествие в XIII веке и окончательный разгром алан Тамерланом в XIV веке обрывают тысячелетние ирано-славянские контакты на несколько веков. В. И. Абаев отмечал, что главной характеристикой этого сложного периода в истории северокавказских алан является обрыв ареальных связей и падение престижного потенциала языка⁴¹. После добровольного вхождения Осетии в состав России в 1774 году контакты возобновляются, и наблюдается интенсивное обратное влияние русского языка, культуры, религии (христианства) на осетинскую почву. Русский язык и культура стали для запертого в горах Кавказа небольшого народа, осколка некогда огромного мира северных иранцев, известных теперь под именем «осетины», подлинным «окном в Европу», в новый мир эпохи Просвещения и Модерна. Покровительство и культурное влияние России помогли осетинам не только выжить, сохранить язык и культуру, но и добиться серьезных результатов в образовании, культуре, экономике, пройти несколько этапов модернизации, обрести государственность в составе Советской России.

Войдя в состав России, осетины принимали самое активное и доблестное участие во всех ее войнах, зарекомендовав себя как отважные и непревзойденные всадники, продолжая всадническую и воинскую традицию, которая берет свое начало от скифов и сарматов. Даже в Великую Отечественную войну, которую называли войной моторов, осетин генерал Исса Плиев умело использовал кавалерию для стремительных рейдов по тылам противника, а к середине войны сумел «скрестить» кавалерию с танками и сформировать крайне эффективные конно-механизированные бригады. Будучи малым народом по численности, осетины внесли достойный вклад в историю России: не только по количеству георгиевских кавалеров и Героев Советского Союза, но и по числу первоклассных ученых, инженеров, писателей, художников, музыкантов, деятелей культуры и искусства.

Таким образом, добровольное вхождение Осетии в состав Российской империи в 1774 году стало для осетин восстановлением исторических контактов с большим славянским миром и восточнохристианской культурной традицией. Средневековая Алания традиционно ориентировалась на православную Византию и была ее союзником на Кавказе. В этом смысле историческая преемственность культурного и цивилизационного выбора Осетии очевидна.