Дмитрий ДЗЫГОВБРОДСКИЙ. Закат

РАССКАЗ

Закат за нами… Ветра тихий стон. И орды готов за чертой Тицины. Порою стилус и клинок едины. Когда приходит твой Армагеддон, нет смысла прятаться за стены сна и веры. Ночь так близка. К Харону полумеры! Нам больше нет пространства отступать. Пергаментом всю горечь не впитать, но попытаюсь…

Каюсь, верю, маюсь…

Среди холодной, проклятой степи.

Нас бросили. Но все же не уйти.

Я посижу немного у реки. Агония привычного нам мира. За лентою Тицины ждут враги – стервятникам достаточно для пира. Что после нас останется? Круги? На глади этой речки. Тьма? Забвенье? Век новый – это варвары, враги. Век старый – это наше поколенье.

Неслышно кто-то сзади подошел. И тронул за плечо.

Улыбка друга.

Вернулся Гай из Рима.

– Жив еще?

Я усмехнулся:

– Тихе1 мне подруга! Что там сенат?

– Вопят, – Гай едко улыбнулся. – Богоподобный наконец проснулся
и требует защиты всех основ.

– Поменьше в ставке было бы ослов… Тогда, быть может,
изменилось что-то.

– Меня зовут домой. Нашли кого-то, кто смог меня забрать с
передовой.

– Ты согласился? Дивная забота.

– Я не рожден для подлости такой.

– Быть может зря, – я тихо прошептал.

– Поверь, мой друг, я все уже познал. Не жалко уходить во тьму
с друзьями. Мы запрудим Стикс черными челнами. Харон2 давно такого не видал.

– Вокруг так много умных и святых. И каждый лишь добра тебе
желает, – я прошептал, и ветер вдруг затих. – Намереньями вымощен наш путь. Хотя бы не благими, но кто знает. И мир чужой, далекий не забыть. Тревожит он предутренними снами.

– Забыв его, себя нам не простить, – Гай передернул под плащом
плечами. – Так трудно быть собой…

– Так трудно быть, – я улыбнулся другу и привстал, – трава
сегодня изморозью крыта.

– Я вижу, Маркус, наша карта бита.

– Забудь, мой друг.

– Мир прошлый не забыть. И если проиграем, не простить. Себя,
врагов… И не простить друг друга.

– За нами ночь. Да, повторяться глупо. Но правда безразлична к
нам теперь.

– Там зверь, – Гай неохотно приподнялся тоже. – Трава степная
станет смертным ложем. Для нас, для них. И ночь падет на Рим.

Я глянул в степь – тяжелый черный дым набросил покрывало на светило. Закат уходит, все иначе было. Уходит Рим. И что придет за ним?

Всего лишь мой десятый легион. Так мало против готов… Все напрасно. За нами Капуя, Милан, Равенна, Кром. На небе тишь, да вот в душе ненастно.

– Марк, мы одни остались. Нас так мало. И сорок тысяч нам не одолеть.

– Приветствуют идущие на смерть, – я улыбнулся горько и устало.

– Не стоит отдавать им легион. Ведь эту жертву мало кто оценит.

– Закон природы. Ночь наш полдень сменит. Для Рима этот бой –
Армагеддон. Ты веришь в чудо, друг? А я не верю. Империя сдержать не может зверя. Ты слышишь плеск Тацита мертвых волн? Уходит мир… Уходит, словно сон.

Короткий спазм сжал горло темной бронзой. Закат в крови. И в сердце боль занозой.

Я прошептал:

– Вдруг сдержим мы с тобой?

Послышался далекий волчий вой.

– Поверь мне, Гай, еще мы повоюем.

– Час или два. Вот видишь – здесь стою я. Но завтра бездыханным
мне лежать.

– Ну, вот. Опять… Боишься? – я сжал его плечо рукой.

– Когда с отчизною простишься, что испугает? Я ведь не такой.
Забыл, как мы рубились на Востоке? Как Нила темно-синие истоки искрились алым пламенем крови?

– И нежность той египетской любви. Все это помню… Как и горечь
яда.

Гай усмехнулся горько:

– Вот награда. Нам остается только умереть. Ты знаешь,
подкрепленью не успеть. И перебьют нас всех поодиночке. Нам надо отступить. Дождаться Тита.

– Приказ ты помнишь, друг. Тропа открыта. И выбирай – на плаху
иль вперед. Дороги две – лишь на последней слава.

– И смерть. Порою честь – отрава. Козлобородые безумцы из
сената… да император…

– Не стоит, друг. Его лишь воля свята. Он – Рим.

– А мы?

– Мы знамя.

– И вспомнят ли о нас?

– Ответ – не знаю.

Гай тихо отступил, ушел к шатрам. Я глянул вдаль – ночь выжжена кострами. Их тысячи, но все же перед нами открыт теперь прекрасный славный путь.

Быть может, о нас вспомнит кто-нибудь?

Последний взгляд на небо. Гераклиды над головою стражею стоят. Юпитер с Марсом где-то на отшибе. Отступим если – звезды не простят.

Повеяло промозглым хладом ночи. Пора идти. В душе гром тихо ропщет и вырваться желает… Погоди! Доспех прикроет сталью жар груди.

Колючий ветер леденит висок. Да, у всего в природе есть свой срок, но в нашей воле отдалить прощанье. И пусть наградой будет холод камня… И чаша пусть цикутою горчит…

Из лагеря доносится звук флейты. Мелодия мне душу бередит. Ночь только началась, и время терпит.

Промолвил:

– Братья, скоро я вернусь. Враги дождутся, да и я дождусь. Еще бы знать чего. Быть может, знака?

Мне нужен только час, всего лишь час. Пергамент – твердь земли, чернила – слякоть. Письмо белеет на столе в анфас.

На гладь листа я вылью сердца боль.

Мой бой.

С тоскою…

И с собой…

“Ты прочитаешь между строк все то, что я сказать боялся. Смешно, печально. Я остался. Уйти пытался, но не смог.

Ты прочитаешь, я скажу то, что сказать давно бы должен. Да, в этой прозе слог так сложен. Я по шатру опять брожу. Найти бы угол пятый, сотый… Забиться, вопросить бы: “Кто ты?” И в зеркалах мой силуэт дробится, множится, мерцает. Душа весенней льдинкой тает. И свет далекий снизойдет. Пройдет, конечно, все пройдет.

Ты прочитаешь между строк. Я прошепчу то, что осталось. Всего три слова. Эка малость. Я улыбнусь. Прощу… Прощусь… Чтобы вернуться первым снегом, холодным ветром, тихим летом. К тебе единственной. Одной. Да, я вернусь к тебе весной. Я ухожу. Да, так бывает. Клинок подчас вода ломает…

Ты прочитаешь между строк. Но что подумаешь? Не знаю. Надеюсь, верю. Вновь играю. На сцене, где не счесть дорог.

Ты прочитаешь между строк…”

Труба.

И вой.

Ну, все. Начало.

Еще бы пять минут. Так мало!

Но нет…

Увидеть бы рассвет.

Клинок легко ласкает руку. Пожму в последний раз я другу его ладонь, и в бой, где пламя. Мой легион застыл, играет штандарт на тоненьком древке. И отражается в реке.

Центурионы встали рядом. Лишь прозвучит приказ – вперед. Господь уже нас не спасет. Так пусть спасет тех, кто за нами. Орел имперский за плечами. Расправил крылья в этот час и смотрит искоса на нас – не посрамим ли чести Рима. За нами… молча, зло, незримо… стоит история веков. Империи стальное небо.

В бою сойдутся быль и небыль.

Взметнутся молнии клинков. И опадут росой кровавой.

Выходим.

И над переправой уже скрестилась звонко сталь.

Мне уходить во тьму не жаль. Со мною Рим и души предков. На сердце боль каленой меткой, в руке смертельный хлад клинка.

Вскипела готами река, волною стрел накрыло небо. Наш мир уходит так нелепо, под варварский собачий вой.

Рим, подожди… И мы с тобой. Лишь отомстим кровавой платой. Порукой будет честь легата, мальчишки память, взгляд отца.

Я верю, жизни нет конца. А значит, мы не зря уходим.

Гай весь в крови:

– Марк, мы отходим. На переправе не сдержать.

Я прохрипел:

– Не отступать! Как фланги?

– Еще держат. В центре один остался из пяти.

– Командуй конницей!

– Прости, мой друг. Их не осталось.

На плечи глыбою усталость.

– Пора и нам… за грань идти.

– В который раз нам по пути, – Гай улыбнулся.

Стрелы ливнем прошлись по готам, вслед клинки. И копья вырвались…

Руки уже не чую, онемела. Стрела над головой пропела и варвара снесла назад. Туда, где кровь и мертвый сад. Туда, где дышат асфодели…

И стрелы хищно вновь запели. Разлился греческий огонь. Не люди – факелы по полю. Господь, позволь убить их вволю. На милосердие плевать. За Стиксом, братья, соберемся, вина подземного напьемся и будем гордо вспоминать, что не ушли, что не склонились…

Какой-то варвар шустрый вылез… согнулся… жаль, унес копье. Застряло. Гладий под ребро… и с хрустом вынуть… Блок… И прямо… Разверзлась алой вспышкой рана.

Гай рядом. Слышу звон клинка.

Мой друг, мой брат, моя рука…

Смеюсь:

– А ты еще боялся.

– Как видишь, все же я остался.

– Спасибо, друг.

– Жаль, вышел срок. Да вот иначе я не мог.

Все меньше нас, бушует пламя. Ковыль в крови, смерть под ногами. Все ближе мертвых волн исток.

Покуда живы мы – Рим вечен.

Копье в мою стремится печень…

Ну, все…

Прощай!

Харон, встречай!

Столб света посреди пустыни. Я в центре пламени небес.

– Ты думаешь, пришел конец? Ты жив вовеки и отныне. А смерть – всего лишь краткий сон. Проснешься ты – мир изменен. Но он все так же будет светел. В песке играться будут дети, и небо плакать над тобой.

Насмешка в голосе и сила. Как гром небес, морей прибой.

– Ты жив. И выбор за тобой.

– Какой? – я прохрипел устало.

Вокруг застыло все… Нас мало. Десятка два, быть может три. Казалось бы, глаза протри… и бой вернется…

Люди – камень. Дымятся капли крови. Пламень уснул в переплетенье трав. Кто это сделал? Боги?

– Прав, – все тот же голос усмехнулся. – На миг Олимп на твердь вернулся. Чтоб дать возможность выбирать.

– Каков же выбор мне б узнать?

– Он прост, как логика ребенка. Бессмертье, сила… Все так тонко – готовы Мойры3 оборвать…

– За что мне это?

– Выбирать? За то, что жил во славу Рима. За то, что шел
неутомимо дорогой чести и войны.

– А если Сила?..

– Сметены здесь готы будут, у Тицины.

– А Рим?

– Поверь, мы не всесильны. И Рим забудут средь веков. Но ты живой вернешься. Мало?

– Не для того мы здесь, – устало ответил я. – Один остов остался от былого мира. Поляжем все здесь и незримо хранить мы будем слово «Рим». Пусть мы здесь готов перекроем, но всю орду не победим. Так лучше до последней крови… и до последнего клинка.

– Ночь будет темной.

– Смерть легка, когда ты знаешь – не напрасно. Для смертных этот выбор ясен. И чести путь багрянцем манит…

– Так что ты выбираешь?

– Память.

И в тот же миг вернулся бой. Успел прикрыть меня собой… дружище… Гай… Ну, что ж ты, право…

И холод губ шепнул:

– Отрава… вся наша честь. Умру за Рим.

Я смертью стал. Уйду за ним.

Но не сейчас. Потом, потом… Я вихрем стал, грозой, огнем…

Достать врага клинком… Удар… На разворот… Кровавый пар… из глотки рвется… следом кровь. Укол в живот. И вновь, и вновь… я вижу смерть врагов… Вперед!

Хрустит доспеха тонкий лед.

Плевать. Живу.

Бросок.

Вперед!

Нас чудо больше не спасет. Так пусть останется хоть память. Теперь легко мне умирать, когда я вправе точно знать, что все не зря. Рассвет настанет! И вспомнят нас, величье храмов и Рима стены, тень садов, отвагу наших ветеранов. Не зря мы проливали кровь.

Удар… Во взгляде звезды гаснут. Земля уходит из-под ног. Я сделал все, что только мог. Нас будут помнить. Не напрасно…

Далекий свет… О, как прекрасно…

Над полем тишина и пламя. Нас больше нет.

Я верю, что потом… когда-то…

Придет…

Рассвет…

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Тихе, Тиха – («случайность», «то, что выпало по жребию») – божество случая, удачи.

2 Харон – перевозчик мертвых в Аиде. Изображался мрачным старцем в рубище; Харон перевозит умерших по водам подземных рек (Стикс, Ахерон, Флегетон и Коцит), получая за это плату в один обол (по погребальному обряду находившийся у покойников под языком), тех, у кого денег нет, Харон отталкивает веслом. Он перевозит также только тех умерших, чьи кости обрели покой в могиле.

3 Мойры – (мойра, букв. «доля», «часть», отсюда «участь», которую получает каждый при рождении) – богини человеческой судьбы. С распространением ткачества у многих народов (хеттов, греков, римлян) мойры получают облик прядильщиц. Они мыслились в виде суровых старух, прядущих нити судьбы: Клото с веретеном в руке, Лахесис с меркой или весами, Атропос с книгой жизни и ножницами. Разрыв нити – смерть.