ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
В ноябре 1942 года немецкие войска начали отступление от подступов к городу Орджоникидзе. Шли тяжелейшие бои. Гражданское население, опасаясь артобстрелов и бомбежек, покидало свои дома и, погрузив кое-какой нехитрый скарб в подводы, арбы, а то и пешим порядком, устремлялось подальше от приближающейся канонады, держа направление на Нальчик. Живущие ближе к горам, стремились найти убежище в горных лесах, ущельях. Чем дальше отступали немцы, тем все более увеличивался поток беженцев: осетины, кабардинцы, балкарцы, казаки, затем черкесы, адыгейцы… Вся масса беженцев двигалась теперь вдоль железнодорожной магистрали по направлению ко все еще занятому немцами Ростову.
Немецкое командование, имея определенный план по использованию этих неоднозначно относящихся к советской власти людей, собрало основную массу их весной 1943 года в районе Мелитополя-Каховки; здесь они были по национальным признакам разделены на так называемые «национальные комитеты», во главу которых были поставлены председатели из среды беженцев. оформив организационно эту массу народа, немецкое командование начало по мере отступления перемещать этих людей на запад: сначала на Украину, затем в Белоруссию, наконец, в Польшу. Аналогично было организовано и перемещалось казачество Дона, Кубани и Терека. Все перемещаемые, в том числе дети и женщины, получали продовольственные пайки. Перемещались своим ходом, в основном на конных подводах, и размещались в районах, определенных немецким командованием. Как правило, это были территории, куда немцы боялись заходить, так как там распоряжались партизаны.
Немцы, вытесняя таким образом партизан, временно устанавливали свою власть в этих районах. Ситуация выглядела довольно безобидно: беженцы охраняют свои семьи и проживают в отведенных им местах.
Отступив глубоко на запад, немцы погрузили на территории Польши весь этот грандиозный табор со всем движимым и недвижимым имуществом в железнодорожные составы и перевезли в Северную Италию. Беженцы несли здесь те же функции, что и прежде – различие заключалось лишь в том, что партизаны здесь были итальянские. Беженцы были расквартированы в районах высокогорных северных Альп у городков Удине и Толмеццо, где шестого мая 1945 года и встретили окончание войны.
С этого момента начинается описание событий в главе «Гуара финита».
Данное краткое хронологическое пояснение приведено с той
целью, чтобы читатель мог сориентироваться в описываемых далее событиях.
Некоторые оценки причин, побудивших людей в 1942 году бросить свои дома и двинуться с отступающими немецкими войсками, даются ниже; равно, как и мотивы, по которым командование рейха предстало перед беженцами как «бескорыстный и гуманный защитник» от советского произвола.
ГУАРА ФИНИТА
В этот солнечный день шестого мая 1945 года маленький городок Палуцца на севере Италии, в Альпах, напоминал собой растревоженный муравейник: возбужденные темпераментные жители городка – итальянцы, напрочь забыв вчерашние оккупационные порядки немцев, радостно приветствовали друг друга, то собираясь в группы, то разбегаясь, чтобы еще и еще раз сообщить радостную весть – «Гуара финита» – война кончилась! И если день окончания войны, день Победы, у нас установлен девятого мая, то итальянцы ощутили его намного раньше, по сути, в конец войны они уверовали в день высадки союзных войск на остров Сицилию, т.е. месяцем раньше, но, естественно, ничем не выказывали своего ликования: они были под оккупацией.
К моменту описываемых событий – началу мая 1945 года – войска союзников в спешном порядке, не встречая фактически сопротивления со стороны немцев, двигались на север к границам с Австрией. Непрерывным потоком шли танки и другая техника союзников, а по обочинам дороги плотной массой двигались отступающие немецкие солдаты, изредка попадались офицеры (последних интернировали сразу в лагеря военнопленных). В зависимости от сохранившегося у немецких солдат боевого духа и чувства верности своему обанкротившемуся фюреру часть их не побросала оружия, хотя и применять его не помышляла: автоматы, гранаты с длинными, деревянными ручками и даже наплечные ранцы с пресловутой кирпично-красной телячьей шкурой находились в требуемом уставом порядке. Но это понурое воинство, кроме каких-то внешних атрибутов, уже ничем не напоминало викингов первых лет войны, уверенных в своей беспредельной силе, полнейшей безнаказанности за все содеянное, в правоте идей своего фюрера. Горы трупов славян и других народов, пепелища городов и сел, миллионы угнанных в рабство людей – таковой была цена уготованного немецкого рая на востоке.
Большинство же солдат, бросив оружие, налегке двигались в том же направлении в свой дойчланд, являя всем своим видом, что происходящее их вполне устраивает, что они полностью разделяют мнение тех, кто считает окончание войны великим счастьем, надежды на которое еще вчера у них не могло быть.
Сизое марево из пыли и выхлопных газов стояло над скопищем людей и машин. под порывами ветра на какой-то миг, как в наведенной резкости бинокля, обозначались фигуры людей, отдельные предметы, чтобы вновь исчезнуть, растворившись в этой среде.
За несколько дней до этого немецкое командование попыталось вывести часть своей техники через перевал Плекенпасс в Австрию, но отсутствие бензина не позволило ему совершить этот последний маневр: большущие грузовые автомобили, переоборудованные в газогенераторные, не в состоянии были преодолеть длинный серпантин дороги, ибо газ от сгоревших деревянных чурок в автомобильных бункерах был бессилен заставить вращаться коленчатые валы мощных моторов. Дежурившие здесь немецкие танки сталкивали с дороги остановившиеся машины, чтобы освободить проезд для других. Весь горный склон был усеян перевернутыми машинами, военным оборудованием, разбитыми ящиками.
И хотя война еще не была закончена и над этой дорогой непрерывно тучами шли самолеты союзников для бомбежки объектов Австрии и южной Германии, особенно Мюнхена, ни одна бомба не была сброшена на такую соблазнительную цель, как это скопище «живой силы и техники». Такой джентльменский метод введения боевых действий внедрялся стратегией союзного командования с весны сорок пятого года, как раз в тот период, когда накал боевых действий на Востоке достиг своего апогея, и немцы, оголив свои фронты на западе, уверенно перебрасывали свои силы для противоборства с советскими войсками.
А сейчас войска союзников, не встречая сопротивления, устремились на север, в Австрию. Они очень спешили: тринадцатого апреля, почти месяц назад, советские войска, преодолевая сопротивление противника, заняли столицу Австрии – Вену и продолжали с боями продвигаться на запад. У союзников задача была попроще: занять без боев, как можно большую территорию, опередив советы. Это был почти церемониальный марш союзников: по обочинам наподобие почетного эскорта брели усталые, запыленные немецкие солдаты, не помышлявшие ни о каких ратных подвигах, с единственным желанием поскорей увидеть своих фрау и киндер, если они еще живы.
Тем, кто преодолевал этот изнурительный подъем, наверху
представлялась удивительно красивая картина: свежий ветер, относя густые клубы пыли в сторону, открывал панораму долины, одетой в яркую зелень альпийских трав. Горы окаймляли долину, а утреннее солнце, оставив в тени восточную часть, щедро осветило противоположную сторону, поросшую деревьями, одетыми в яркую молодую листву. Синее небо, вершины гор, покрытые снеговыми шапочками, дополняли этот сказочно-красивый вид. Поодаль, внизу у подножия горы, белели стены красивого двухэтажного строения, огороженного ажурным, металлическим забором на белых каменных столбах. диссонанс в эту идиллическую картину вносили четыре сторожевых вышки с установленными на них мощными прожекторами… Это была резиденция одного из спецподразделений вермахта, расквартированных в старинных замках и предназначенных для «защиты рейха» от врагов фюрера, а точнее – это было подразделение по вершению заплечных дел.
Солнечный луч упал на зеленую лужайку перед массивными воротами особняка и, словно освещенная софитами по команде невидимого режиссера, в воротах появилась группа военных из девяти человек, судя по регалиям, немецких офицеров высокого ранга, в парадной форме, при оружии, с черными петлицами со зловещими серебряными змейками – СС.
Естественно, появление столь живописной группы не могло не обратить на себя внимание массы людей, двигающихся по дороге. На мгновение грохот утих: машины и люди приостановились, одни с любопытством, другие настороженно смотрели на приближающихся офицеров, пытаясь спрогнозировать их дальнейшее поведение. И тут из колонны, взревев моторами, выскочили два американских легких танка и наперегонки ринулись вниз по склону горы, высоко взлетая на неровностях рельефа. Не доезжая метров пятнадцать до идущей навстречу группе, танки резко затормозили и развернули орудие по направлению остановившихся офицеров. Одновременно из открытых люков выпрыгнули два танкиста с автоматами, нацеленными на немцев. Высокий, с прямой осанкой, с плетеными серебряными погонами штандартен фюрер – генерал СС, шедший впереди группы, повернувшись назад, отдал короткую команду, и вся свита медленно подняла руки вверх. Один из танкистов – негр – тотчас бросил свой автомат напарнику, а сам, подбежав вплотную к генералу и, обнажив почему-то в улыбке белые зубы, показал указательным пальцем на револьвер, висящий у того на поясе. Генерал медленно расстегнул кобуру и передал пистолет танкисту. Сопровождение последовало примеру своего шефа, и вскоре все девять пистолетов по воздуху перекочевали в башню одного из танков. Разоружение это носило характер игры: негр бросал реквизированный пистолет сидящему в танке, тот разряжал обойму, передергивая затвор, после чего принимался за следующий. Bqe это делалось быстро, с истинно жонглерским азартом и сопровождалось громких смехом и восклицаниями танкистов, чувствовавших себя в центре внимания как массы людей, следивших за происходящим с дороги, так и капитулянтов. Никто бы не обратил внимания на щелчок, если бы не громкий вопль, раздавшийся из башни танка: в пылу буйного веселья, охватившего участников исторического момента капитуляции вермахта, разряжавший пистолеты танкист, сочтя, видимо, свою работу по разрядке завершенной, нажал на спуск. Раздался выстрел, оказалось, что в стволе оставался один патрон. Пуля угодила в мягкие ткани левой ноги. Не прошло и минуты, как из ворот выбежал немец в чине капитана с белой повязкой с нашитым красным крестом и объемистой сумкой в руке. Разговаривая по-английски, он быстро сделал перевязку, помог раненому забраться в подъехавший виллис и дружески помахал ему на прощание. Еще один пример «джентльменства».
А в это же время в Пруссии, на подступах к Берлину, в Чехословакии шли кровопролитнейшие бои – каждая пядь земли доставалась советским войскам ценою тысячи жизней бойцов, идущих в наступление. Джентльменство здесь немцами не проявлялось.
Миновав перевал, танковые колонны начинали растекаться по Австрии, держа курс на северо-восток, небольшая часть союзнических войск расквартировывалась гарнизонами в маленьких городках. Эта зона, куда входили австрийские города Грац и Лиенц, была оккупационной зоной английского командования, то есть обеспечение закона и порядка здесь, а так же выполнение различных межсоюзнических соглашений лежали на подданных ее Величества – Королевы Англии, страны, доказавшей всему миру уже в двадцатом веке свое коварство и политическую изворотливость. Сейчас, по окончанию войны, им надлежало выполнить волю Сталина – вернуть в СССР всех граждан до единого, оказавшихся на оккупированной немцами территории, независимо от их волеизъявления. Англичане, конечно же, прекрасно знали, что ждет миллионы людей после репатриации. Волею судьбы десятки тысяч беженцев северокавказцев и казаков оказались на подвластной англичанам территории. По указанию союзников вся эта масса людей была перебазирована в южную Австрию. С этой увертюры начинался один из трагических спектаклей столетия – репатриация перемещенных лиц в Советский Союз.
Номинально этим «благородным» делом занималась так называемая «Миссия генерал-майора Голикова», а в действительности СМЕРШ, в «отеческие» руки которого вверялись судьбы миллионов граждан. Каким был финал этой неусыпной заботы знают сейчас почти все граждане Советского Союза: миллионы осужденных, погибших в тюрьмах и лагерях, расстрелянных, не вернувшихся к своим родным очагам из ссылок мужчин и женщин.
Первые «знаки внимания» со стороны англичан в Австрии не заставили долго ждать: под временное размещение беженцев были отведены ровные, покрытые мягкой изумрудной травой поляны на левом берегу реки Дравы. Здесь обосновались прибывшие на своих подводах семьи. Ничего не предвещало каких-либо изменений в худшую сторону: ежедневно в определенное время к центру этих полян подъезжали английские грузовики с металлическими кузовами, и солдаты разгружали на траву продовольствие, предназначенное беженцам, причем в количествах, намного превышающих их потребность. Здесь было и сливочное масло, колбасы, ветчина, чай, вместо хлеба галеты и много других продуктов. Все без исключения продукты были упакованы в герметичные цинковые емкости разных размеров и предназначались для снабжения союзных войск во время их вторжения в Европу с моря или с воздуха. Но поскольку открытие второго фронта из года в год союзниками откладывалось, надо полагать, что все подготовленное со временем потеряло определенные кондиции и вряд ли рекомендовалось для употребления в пищу своим солдатам.
Надо отметить, что те, кому адресовывалось это угощение, не набрасывались на него, а по мере необходимости подходили и брали.
Через два дня на противоположном берегу Дравы, густо поросшем невысокими деревьями и кустарниками, куда, купаясь переплывали беженцы, расположилась танковая часть и купающимся было запрещено вылезать на тот берег. В то же время по автостраде, отделяющей поляну беженцев от отрогов Альп, с определенным интервалом стали курсировать английские патрульные группы, не рекомендующие, как они выражались, переходить шоссе и углубляться в горы. Эти действия не могли остаться незамеченными: поползли разного рода слухи о том, что может случиться в ближайшем будущем.
Разгадка пришла буквально на следующий день: часов в одиннадцать у поляны остановилась черная легковая машина, на которую никто и не обратил бы внимания, если бы из установленного на ней громкоговорителя вдруг не раздалась усиленная эхо до боли знакомая всем мелодия – «Эх яблочко, да куда катишься». Вся масса людей пришла в движение и, как под действием мощного невидимого магнита, потянулась к машине. Из нее вышли четверо военных, одетых в форму советской армии и, к полной неожиданности подошедших людей, на плечах у них оказались поблескивающие золотом погоны. Находясь в оккупации у немцев, перемещенные лица не поверили их сообщениям о введении в советской армии погонов, посчитав это очередным пропагандистским приемом доктора Геббельса. И сейчас, глядя на прибывших офицеров, беженцы никак не могли поверить в увиденное: в гражданскую войну золотопогонников белой армии без суда и следствия вешали и расстреливали из-за этих погон, случалось, в погоны перед казнью забивали гвозди в количестве, соответствующем числу звезд на погонах. Эти полные трагизма воспоминания возникли в памяти представителей старшего поколения. Молодежь, тем временем, с интересом устремилась к машине. Когда основная масса людей оказалась вблизи автомобиля, мелодия оборвалась и в наступившей тишине через громкоговоритель раздался четкий голос: «Дорогие соотечественники! Дорогие товарищи! Родина-мать ждет вас, своих сынов и дочерей, освобожденных из фашистского рабства доблестными войсками советской армии и ее союзников!» Затем было сказано о страшных разрушениях, нанесенных фашистами городам и селам Советского Союза, о массовых расстрелах гитлеровцами мирного населения, о том, с каким нетерпением ждет возвращения на родину советский народ угнанных в рабство
наших граждан. «Ваши руки необходимы стране, чтобы возродить ее из пепла! Те, кто выразит желание немедленно ехать на родину, записывайтесь у товарища капитана!» – так закончил свое обращение полковник, возглавляющий эту группу.
Над собравшимися нависла тяжелая пауза… В мыслях у притихших людей пронеслись образы близких, оставшихся на родине. Живы ли они? Что с ними? Увидеть бы на миг, а там, что будет, то будет! И тут же продиктованное отчаянием желание исчезает, мысли трезвеют, на ум приходят факты, в которые пришлось уверовать, находясь в оккупации: Сталин отказался от своих пленных, назвав их изменниками родины. Побывавший на оккупированной немцами территории гражданин – изменник родины. В лучшем случае он будет репрессирован и сослан куда-нибудь на Колыму, если не лишится жизни.
К несчастью, все подтвердилось.
Формула «война явилась проверкой качеств советского человека» в том контексте, в каком она преподносилась в те годы, полностью устраивала тогдашний советский режим, давая возможность расправы над своими гражданами, независимо от обстоятельств, при которых человек попал в плен или оказался на оккупированной территории.
Прошли десятилетия со дня окончания войны, а оставшиеся в живых после СМЕРШ-а, тюрем, лагерей продолжали носить на себе клеймо изменников родины. После отбытия срока наказания они были лишены права возвращения в родные места, закреплялись за спецкомендатурами согласно приговору: пять лет поражения в правах и пять лет высылки. Уголовный мир с присущей ему выразительностью перефразировал эти положения: «Пять по рогам, пять по ногам».
Конечно, собравшиеся возле агитмашины люди были далеко неоднородны и по национальности, и по возрасту, и по вероисповеданию, т.е. по своему отношению к происходящему. Некоторые, уверовав в победу немцев или пострадавшие от советской власти, выказали свою лояльность к оккупантам и подались в старосты, полицаи, чиновники всяких управ местного масштаба. Но это не означало, что они ринулись уничтожать все и вся: спустя много лет по окончании войны выяснялось, что тот или иной изменник родины на самом деле оказывал неоценимые услуги советской власти, рискуя зачастую своей жизнью или лишаясь ее. Немало было и таких, которые по приходу немцев заявили свои права на имущество – дома, мельницы, лесопилки, принадлежащие до революции их предкам и реквизированные советами. Короче говоря, у каждого была своя причина, по которой он оказался на территории врага. Справедливости ради надо отметить, что в девяностых годах большинство этих людей было реабилитировано, а претендентам на собственность стали кое-что возвращать или компенсировать, правда, не в полной мере.
Объединяло же людей, собравшихся возле агитмашины, то, что все они беженцы, покинувшие свою родину в тяжелое для страны время, что примкнули к врагу и находятся здесь. Основная масса покинула свои жилища осенью 1942 года. Отъехав десятки километров от дома, некоторые пытались повернуть назад, но страх перед режимом, который не простил бы этим людям даже этого короткого отрезка пути, проделанного с отступающим врагом, увещевания земляков, продолжавших свой путь, не позволили им принять, возможно, правильное решение.
Отступающие немецкие части двигались по дороге, а беженцы на своих колымагах, запряженных вконец выбившимися из сил лошадьми, а то быками или даже коровами, буквально на своих плечах тащили по непролазной грязи свои подводы. У некоторых повозок вместо поломанных колес какими-то немыслимыми способами были закреплены наподобие лыж деревянные обрубки. В воздухе появлялись краснозвездные самолеты, расстреливая на бреющем все движущееся по дороге, разбрасывая осколочные бомбы. При виде приближающихся самолетов люди бросались в стороны, мать выхватив из подводы ребенка, прикрывая его своим телом, стремилась укрыться под телегой. Тут же панический страх поднимал и бросал ее в сторону от скопления людей и подвод: прижимая к груди ребенка, застревая в непролазной грязи, обессилев, она полными ужаса глазами, оцепенев, смотрела в небо, ожидая то ли помощи, то ли конца своим мучениям. Самолеты, выполнив приказ, удалялись, оставляя после себя горящие, перевернутые вверх дном немецкие машины, разбитые телеги, убитых и раненых. Из громкоговорителя вновь разнеслось: «Желающие возвратиться на родину! Отбросьте свои колебания! Среди вас есть люди, их немного, которые сотрудничеством с врагом запятнали себя! Наше правительство гуманно: оно разберется во всем и простит или великодушно назначит минимальное наказание. Подходите и записывайтесь у товарища капитана (была названа фамилия). Родина-мать ждет вас, своих сыновей!»
Один из офицеров вышел вперед и поднял правую руку. Толпа замерла в ожидании, обескураженная прямолинейностью миссионеров. «Запись производится вон там!» – он указал на белевшую в тени деревьев палатку по ту сторону шоссе – временный штаб представителей советского командования. Некоторым из присутствующих стало ясно – если ищут сейчас добровольцев, то не исключено в дальнейшем и принуждение.
Как только миссия отбыла на своей машине, хранившая гробовое молчание толпа задвигалась, зашумела, словно растревоженный муравейник, разом заговорила. Люди собирались в группы, споря между собой, излагая свои точки зрения на только что происшедшее. Некоторые уединялись, продолжая вести доверительные беседы. Безучастных в данной ситуации не было.
Постепенно страсти улеглись и в результате жарких дебатов выработалось единое мнение: вторжение советских представителей не могло быть санкционировано высшим английским командованием (настолько велико было доверие беженцев к Западу), и второе – немедленно найти возможность для переговоров с английскими властями по поводу дальнейшей судьбы собранных здесь людей.
Успокоив таким образом самих себя, беженцы разошлись, твердо веря в справедливость страны Ее Королевского Величества – оплота западной демократии.
О записи в добровольцы никто не помышлял: памятуя о недавних своих или близких им людей, сгинувших в ненасытных лагерях ГУЛАГа. Те, кто постарше, смутно почувствовали тревожную неуверенность, вызванную неожиданным визитом советских гостей: угроза оказаться вновь во власти советского режима могла воплотиться в действительность. На правах старших они по поводу, а зачастую и без оного внушали младшим безрассудность и опасность возвращения в СССР. Закон Кавказа – почитание и послушание старших пока оставался в силе: первые два дня прошли без особых волнений, несмотря на все усиливавшуюся пропаганду экипажа агитмашины, ни один человек не подошел к пресловутому штабу.
Однако чекисты не были бы чекистами, не найди они выхода из этой невыгодной для них ситуации: в течение последующих трех дней была выявлена и соответственно проинструктирована оказавшаяся здесь «пятая колонна» из прибившихся к основной массе беженцев – молодых людей – северокавказцев, освобожденных к концу войны из немецких лагерей различными эмигрантскими организациями, груз их ответственности перед советской властью по сравнению с беженцами, находящимися в оккупации более двух лет, был несравненно меньшим. Костяк «добровольцев» определился, и началась работа по агитации за возвращение в Советский Союз. У этих агитаторов среди беженцев были и друзья, и односельчане, встретившие их приезд в Италию с искренней радостью, пытающиеся оказать им помощь во всем, что было в их силах. А те, внешне отвечая на их благородные порывы, пытались постоянно внушить беженцам, какие колоссальные изменения произошли в СССР с начала войны, что общество стало свободным, о репрессиях народ начинает забывать. Как пример приводилось введение погонов в советской армии, в чем воочию все убедились. «Миссия по репатриации» не стояла в стороне: в ход пошли листовки, брошюры, сочиненные по испытанной идеологической схеме – враги советской власти препятствуют вашему возвращению на родину – к матерям и сестрам, чтобы начать новую счастливую жизнь. Появилось несколько больших плакатов: на фоне бескрайней российской степи с одиноко стоящей сиротливой березкой сгорбленный старик, подслеповатыми глазами смотрящий из-под ладони вдаль. Другая рука его покоится на плече мальчонки, одетого в рваную большую не по росту телогрейку и в шапку-ушанку, надвинутую на глаза. Внизу крупная надпись: «Ждем тебя, родимый, из фашистской неволи».
Результатом кропотливой вдумчивой работы СМЕРШ-а на шестой день после явления «миссии народу» было шествие тридцати пяти молодых людей строем, с красным знаменем впереди, во главе с советским капитаном по шоссе в направлении
железнодорожной станции. Изумлению опешивших от неожиданности людей не было предела: они даже не сочли нужным попрощаться со своими земляками, еще вчера такими для них родными. Между ними разверзлась пропасть, по одну сторону которой находились враги советской власти, а по другую, как они считали, граждане страны-победительницы, призвавшей их к мирному труду. В этом они были уверены.
К сожалению к концу сороковых годов их постигла на родине та же участь, что и тех, мимо которых они прошли торжественным маршем: ПФЛ (проверочно-фильтрационные лагеря), где «фильтрацию» осуществлял СМЕРШ, спецпоселение и для большинства – приговор военного трибунала: статья 58-1а или 1б – двадцать пять лет содержания в спецлагерях за измену родине. Дальнейший путь лежал на далекий север, где каждому зеку присваивался пятизначный номер, намалеванный черной краской на грязной белой тряпице, пришиваемый к шапке, на спину и и на левую ногу выше колена.
Отъезд добровольцев совпал с появлением на берегу Дравы незнакомых людей, одетых в штатское платье, многие из которых говорили по-русски с явным европейским акцентом, некоторые изъяснялись по-кабардински, по-балкарски, по-осетински и на других языках Северного Кавказа. Это были эмигранты так называемой «первой волны», покинувшие свою родину в гражданскую войну. Многие нашли свой бесславный конец на чужбине, а тем кто приспособился зарабатывать себе кусок хлеба, удалось выжить.
В это время они лелеяли мечту о неминуемом крахе Советов и возвращении в родные края. Все их надежды потерпели крушение: Советский Союз предстал перед всем миром могучей державой-победительницей. Теперь им необходимо было сориентироваться в создавшейся политической обстановке и найти свою нишу, как они предполагали, с участием беженцев в послевоенной Европе.
Поэтому у прибывших сюда цели были различны: одним не терпелось увидеться со своими близкими, земляками, о которых они не забывали все это время, как говорится, по зову сердца. Другие преследовали более прагматичные цели: бывшие военные, представители интеллигенции полагали, что вершителями судеб перемещенных лиц будут, конечно же, англо-американцы, и отводили себе не последнюю роль в посредничестве между ними и своими земляками в определении их дальнейшей судьбы. Владея информацией о сложившейся обстановке в гораздо большей степени нежели руководство беженцев, они решили вступить в переговоры с представителями английского командования с целью придать перемещенным лицам статус политических беженцев, создать приемлемую для упомянутых союзников организационную структуру и возглавить ее. К этому времени беженцы все еще числились в своих национальных комитетах, созданных немцами летом 1943 года на мелитопольщине. Во главе комитетов находились до сих пор председатели, выбранные при одобрении немецкого командования. Совместный путь протяженностью два с половиной года, опасности, лишения не дал беженцам повода усомниться в преданности своих руководителей их общему делу. Справедливости ради, нужно отметить, что и руководство комитетов не горело желанием отдать бразды правления пришельцам, невзирая на прошлые заслуги некоторых из них в борьбе против советской власти. Как следствие, возникли неприязненные отношения между претендентами на руководящую роль. Внешне эта ситуация не выглядела конфликтной: эмигранты в большинстве своем были старше своих оппонентов по возрасту, некоторые представляли из себя известные в истории гражданской войны личности. По этим причинам отношение к ним со стороны беженцев было исключительно корректным. Однако, попытки приезжих навязать в беседе свои взгляды на тот или иной вопрос встречали почтительное, но в тоже время решительное отстаивание своей точки зрения.
Появление на берегу Дравы советской «миссии по репатриации» было расценено обеими сторонами как первый шаг к предательству со стороны англичан. Выходящая под цензурой английских оккупационных властей на русском языке специально для северокавказцев и казачества газета, неоднократно заявлявшая о своих симпатиях к беженцам, обретшим на Западе свободу, недвусмысленно намекала на использование антисоветских настроений беженцев в будущем: не секрет, что упорно муссировался слух о неизбежности военного столкновения Запада и Востока по окончании войны.
Сам факт предоставления советам возможности ведения широкой агитации за возвращение в Советский Союз перемещенных лиц давал основание считать, что все предшествующие заявления и уверения англичан были тонкой игрой, затеянной в сговоре с советами. С другой стороны, трудно было поверить, что непримиримый враг советов с самого начала их существования, вдохновитель Антанты – Англия, считавшаяся оплотом мировой демократии, на глазах у всего мира могла пойти на малейшую сделку с Советским Союзом. Однако несколько лет совместной борьбы против Германии внесли определенные коррективы во взаимоотношения государств. Разве беженцы, проведшие все это время в непрерывных переходах, лишениях, сменах места жительства – на Украине, в Белоруссии, Польше и, наконец, в Италии, не имеющие никакой информации о происходящих в мире событиях, могли предположить такой ход событий?
Не вдаваясь в причины «бережливого» отношения к ним немцев, перемещающих беженцев по мере наступления советских войск все дальше на запад, они были благодарны немецкой военщине за их «бескорыстную» помощь в сохранении их жизней и жизней их детей. А что требовали немецкие оккупанты взамен? По их мнению ничего: помыслы немцев направлены на помощь людям, преследуемым советской властью. – Вот вам район проживания, располагайтесь, живите себе, продовольствие получайте у военных. А чтобы гарантировать полную безопасность – имейте оружие для охраны своих семей.
На самом деле, места для размещения отводились почему-то в глухих деревнях, расположенных среди дремучих лесов – в тех партизанских районах, куда немцы не показывали своего носа. После расселения беженцев-кавказцев и казаков – немцы начинали безраздельно властвовать, извлекая экономические и стратегические выгоды из проводимой ими политики, устанавливая свой «новый» порядок.
Даже осознав в какой-то момент, что они превратились фактически в пособников, непосредственных соучастников в борьбе на стороне Германии против советской власти, беженцы не могли уже ничего изменить: поверни они назад – мощная репрессивная машина большевиков раздавила бы их без всякого сомнения.
Возможно, ни к месту приводить грубоватую старинную кавказскую притчу… «Ишак, преследуемый по горной тропе барсом, оказался в ловушке: справа – отвесная скала, впереди и слева – бездонная пропасть, сзади – разъяренный барс. Куда деваться ишаку?» Слушатели переглянувшись, обычно отвечают: «Не знаем». Тогда вопрошающий самодовольно изрекал: «Ишак тоже не знал». Приходилось плыть дальше по воле волн.
Тревога за будущее заставила амбициозные группы эмигрантов и руководство беженцев здраво оценить обстановку и начать сов-местные действия. Прибывшие последними из Парижа эмигранты сообщили, что по имеющимся у них сведениям не исключена передача перемещенных лиц советским властям. Теперь уже общее руководство беженцев потребовало от английского командования гарантий о невыдаче и признании их политическими эмигрантами и размещения их в странах западной Европы.
Англичане в течение двух дней прислали ответ, подписанный английским бригадным генералом, в котором говорилось, что обсуждение этого вопроса давно назрело и такая встреча состоится в ближайшие дни, о чем будет сообщено дополнительно.
Время ожидания обещанной встречи было использовано для составления письменного обращения к английским властям, в котором говорилось, что насильственное возвращение беженцев в Советский Союз есть не что иное, как заведомое сознательное уничтожение тысяч людей, причисленных у себя на родине к изменникам и врагам советского строя.
Наконец, спустя три дня, к расположению беженцев были поданы автобусы, в которых разместились наиболее авторитетные представители беженцев. Руководство беженцев разместилось в нескольких легковых автомашинах. Полный надежд на благополучное завершение переговоров, сопровождаемый напутствиями остающихся, караван тронулся в путь. Никому из провожающих не могло прийти в голову в этот миг, что многим из них уже никогда не суждено встретиться на этом свете.
Прошло не более двух часов со времени отъезда делегации, беженцы не расходились, оживленно обсуждая возможные результаты предстоящих переговоров, как на шоссе появилась большая колонна автобусов. Странным показалось то, что первой шла английская бронемашина, за ней автобус, наполненный людьми, следом вновь бронемашина и автобус с пассажирами, и далее в таком порядке не менее двадцати автобусов. При повороте дороги пулемет бронемашины, держа на прицеле едущий впереди автобус, поворачивал соответственно свой ствол на отклоняющуюся цель. Этот «почетный эскорт» сопровождал на «совещание» к английскому командованию казаков, дислоцировавшихся километрах в сорока от северокавказцев выше по течению Дравы. Несколько окон проезжающих автобусов были наполовину открыты, и оттуда раздавались крики находящихся внутри казаков: «Братья! Нас предали! Нас везут к Сталину! Беритесь за оружие – все равно всем нам смерть! Не ждите, пока вас повяжут!»
Это был еще один классический пример из истории британского королевства, которое за многие века колониального владычества так «демократично и гуманно» вершило судьбы находящихся в ее зависимости малых народов, сообразуясь со своим ненасытным имперским аппетитом.
В подтверждение сказанному: обе делегации – северокавказцев и казаков в полной сохранности под усиленным конвоем солдат Ее Королевского Величества с небольшим промежутком во времени въехали в ворота немецкой лагерной зоны, оборудованной по последнему слову фашистской заплечной технологии. Единственное отличие, правда, довольно существенное, от недавних времен, состояло в том, что охранялась эта зона… советскими чекистами.
На многочисленных вышках по периметру зоны в полной готовности застыли советские солдаты, вооруженные автоматами и пулеметами. Снаружи пространство вокруг было наводнено военными, в глаза бросались ярко зеленые фуражки пограничников.
Среди «приглашенных» сюда оказались казачьи атаманы
Краснов, Шкуро и северокавказец, генерал Султан Клыч Гирей. Все они позже были по приговору военного трибунала повешены.
Как только автобусы с казаками скрылись за поворотом дороги, к поляне, где в растерянности стояли еще не осознавшие происходящее на их глазах беженцы, подъехала легковая машина, из которой вылез английский офицер в сопровождении переводчика, а из сопровождающего грузовика два десятка английских солдат, рассыпавшихся веером. Остановившись и расставив широко ноги, они замерли с автоматами в руках.
Люди, еще час тому назад веселые, полные радужных надежд на благоприятный исход долгожданных переговоров, которые, по их мнению, положат конец многолетним страданиям в их кочевой, полной опасностей жизни, подавленные и опустошенные, растерянно смотрели на приехавших. Они поняли, что произошло непоправимое.
В полной тишине раздался резкий голос офицера, заставивший многих вздрогнуть. Не понимая смысла сказанного, людям стало ясно: время дипломатии закончилось – заговорили пушки. От былого напускного английского джентльменства не осталось и следа: «Слушайте внимательно!» – с явно еврейским акцентом перевел на русский язык переводчик: «Ваши руководители поехали в Советский Союз впереди вас! Обращаюсь к вашему благоразумию – не начните никакие акции, смысл которых – препятствовать вашему возвращению в Советский Союз. В противном случае у государства Великобритании достаточно твердости заставить вас к повиновению любыми средствами».
Затем было объявлено о порядке следования и времени прибытия на железнодорожную станцию для погрузки в вагоны. На все приготовления отводились одни сутки. Кто-то, не выдержав, крикнул: «Мужчины! Не позволим этим свиньям издеваться над нами». Цепь солдат мгновенно отреагировала, взяв автоматы на изготовку. Вновь раздались призывы: «Чего смотреть на них, все равно смерть». Этот призыв был подхвачен многими мужчинами и они, сбившись двумя группами двинулись в сторону англичан. Неожиданно перед ними возник белобородый старик-кабардинец: воздев руки к небу, он что-то кричал. Его узнали. Это был уважаемый не только кабардинцами, но и остальными кавказцами человек – сохранившийся чудом в годы советской власти – мулла. Он попросил всех внять рассудку и не поддаваться зову крови. «И Бог, и Аллах сохранил вас в это тяжелое время! Вы ничего не сделаете этим лживым людям. Языки их – подобие змеиных жал. Но сила на их стороне, обухом топора не перешибешь. Вверим свою судьбу Всевышнему». Он говорил еще о многом, что заставило людей отказаться от своих необдуманных поступков.
Расчет англичан, как всегда, был верен: обезглавив массу, лишив ее руководителей и пользующихся авторитетом людей, они получили аморфную неорганизованную массу, не способную не только к сопротивлению, но и к принятию простых обдуманных решений.
Как же распорядились оставшимся до отправки временем беженцы? Женщины с детьми, семейные, лишившиеся в одночасье своих мужей, обреченно вверили свои судьбы Всевышнему, решив подчиниться воле оккупационных властей. Таких, к сожалению, было большинство. Обозначилось и несколько небольших групп мужчин и подростков, ведущих подготовку к побегу. Ночью под покровом темноты по пять-семь человек они переползали автостраду, которая контролировалась англичанами, и углублялись в горы, предварительно распростившись со своими родными и близкими, помочь которым уже не были в состоянии. Это были будущие жители Брайтон-Бич. Если считать полуголодное пребывание их на чужбине в первые послевоенные годы везением, то, конечно, им повезло больше, нежели «репатриантам». Последние, в лучшем случае, оказались в ссылке, но, в основном, были осуждены и отправлены в лагеря ГУЛАГа.
В ночь перед отправкой на поляне на берегу Дравы никто не спал. С рассветом началась подготовка к отъезду. Эта столь привычная и отлаженная за время странствий процедура на сей раз походила больше на замедленные кадры кино: в подводы медленно укладывались какие-то вещи, среди которых вещи, принадлежащие главе семейства, обманутого переговорами, вызывали громкие рыдания жены и детей. Плакали о своей судьбе и, как они считали, о неминуемой гибели уехавших на переговоры со ставшими ненавистными англичанами. Некоторые вещи извлекались вновь из повозок, затем опять грузились: в конечном итоге большая часть скарба осталась невостребованной – брошенной в траве. Дошла очередь до лошадей: они терпеливо ждали, когда их запрягут неумелыми руками женщины или мальчишки, путаясь в упряжи.
Наконец, одна за другой подводы, приминая колесами зеленую майскую траву, бесшумно потянулись к автостраде и медленно покатили под цокот копыт к месту погрузки. Нигде не было видно ни одного английского солдата. Опыт проведения подобных акций подсказал англичанам обойтись без такого мощного раздражителя, как вооруженные солдаты.
Полная еще недавно народа поляна опустела, вокруг валялись различные вещи, предметы домашнего обихода, оцинкованные ящики от продуктов, костры с еще не остывшей золой, хворост, припасенный на дрова…
Казалось, что поляна отдыхала: она будто облегченно вздохнула, сбросив с себя непосильный груз. Однако запустенье было недолгим. На поляне, как из-под земли, стали появляться люди, которые тут же рассредоточивались по всей площади, образовывая множество рядов. Появился мулла, который предотвратил возможное кровопролитие некоторое время назад. Во главе с муллой все пали ниц и приступили к намазу. Да поможет Аллах отвести беду от своих подданных! Англичане не ожидали такого оборота событий: налицо была акция неповиновения, да еще преподнесенная в таком неожиданном виде. Наиболее многочисленная часть беженцев, наотрез отказались возвращаться на родину. Прибегнув к такой форме протеста, они надеялись, что представители европейской цивилизации не посмеют посягнуть на святое и применить насилие по отношению к молящимся. Увы! Как черный демон появился уже знакомый офицер со своей тенью – евреем-переводчиком, и, подойдя к самозабвенно молящемуся мулле, потребовал немедленно прекратить молитву и присоединиться к остальным беженцам, отправляющимся на погрузку. Правоверные продолжали намаз, не обращая никакого внимания на крики офицера…
Начинался второй акт трагедии. У дороги появились выстроившиеся в шеренгу, видимо для устрашения, английские солдаты. В поведении молящихся ничего не менялось. Подъехало несколько военных грузовиков, которые развернулись и задом стали приближаться к молящимся. Борты их металлических кузовов были открыты. Молебен продолжался… Раздалась команда, и солдаты по двое подбегали к лежащим на земле людям, хватали их за руки и за ноги и с грохотом забрасывали в кузов. Первым, кого удостоили своим вниманием бесстрашные поданные королевы Великобритании, был несчастный старый мулла, которого даже советская власть не подвергала такому насилию. Не оказывая никакого сопротивления, несчастные продолжали намаз, невзирая на то, что ряды их таяли на глазах. По мере наполнения кузовов живым товаром борта с грохотом закрывались, и машины в сопровождении солдат выстраивались на обочине дороги.
Так был завершен очередной акт трагедии.
Заброшенные как скот в автомашины люди не были, отнюдь, жалкими трусами, не умеющими постоять за свою честь. Во время долгих странствий в опаснейших ситуациях они не раз доказывали свое мужество и бесстрашие, и, если бы они прибегли к сопротивлению, англичанам пришлось бросить немалые силы для стабилизации обстановки. Даже после такой вакханалии, когда в ход, были пущены истинно гитлеровские меры воздействия, надежда на справедливое решение их судеб западными державами не позволила беженцам поднять руку против творившегося произвола.
Примерный ход мыслей этих сбитых с толку людей был таким: в мире существовало три могущие повлиять на судьбы человечества силы – фашистская Германия, Советский Союз и Англия с Америкой. Несправедливость одной из последних они испытали на собственной шкуре. Методом исключения был сделан следующий вывод: самым большим злом являлась все же Германия, развязавшая эту невиданную по жестокости войну, из-за которой они очутились в нынешнем положении. Советский Союз теперь с нетерпением ждет их возвращения домой, чтобы учинить над ними кровавую расправу за измену родине. В этих двух случаях, казалось, все было ясно: на настоящий момент оба эти государства (правда, одно из них уже повержено) являются явными врагами беженцев. Остаются Англия с Америкой, высокоцивилизованные страны, придерживающиеся совершенно других государственных принципов, общепринятый оплот свободы и демократии во всем мире, считающиеся истинными покровителями интересов малых народов. Следуя далее по этой логической цепочке, эти две страны, не выражавшие никогда особых симпатий к Германии и имевшие своей главной целью ликвидацию как государства советского союза, просто обязаны были стать защитниками и спасателями беженцев. Подтверждением сказанного были многократно повторяемые союзниками заверения в особом отношении к этим малым свободолюбимым народам, к их твердой незыблемой позиции (читай – антисоветской.). Большое действие оказало недвусмысленное обращение английского командования к беженцам – сдать имеющееся у них на руках личное оружие с обещанием, что в нужный момент (читай – для борьбы с советами) им будет выдано современное оружие.
Такова логика и факты, влияющие на ее формирование, если позволительно так выразиться, которыми руководствовались беженцы по окончании войны.
Небольшая железнодорожная станция, сохранившая еще следы былой немецкой аккуратности, чудом не затронутая войной, была переполнена беженцами, прибывшими и привезенными сюда к месту погрузки. Площадь перед залом напоминала собой южный летний базар с его многоязычной многоголосицей, с пароконными кибитками и даже двухколесными арбами… Если бы не измученные в слезах лица женщин и угрюмые, раздраженные взоры мужчин. По их разумению – они поедут вместе со своими семьями в один из общих пунктов назначения, что несколько успокаивало их.
Товарный состав, состоящий из двухосных вагонов, был готов к приему необычных пассажиров: двери с одной стороны были широко открыты, вагоны чисто убраны, у закрытой противоположной двери аккуратнейшим образом были сложены продукты, все в тех же оцинкованных ящиках, питьевая вода в плотно закрытых флягах точно на тридцать два человека.
Когда суматоха с последней разборкой вещей (что взять с собой, что бросить) и погрузка их в вагоны подходила к концу, потерявшие столько физических и нравственных сил за этот день, смирившиеся до безразличия в глубине души со всем происходящим люди постепенно утихомирились. Женщины пытались уложить детей спать, пытаясь из имеющихся на руках вещей создать некое подобие уюта, другие слушали наставления своих мужей, которые ехали отдельно от них в других вагонах. Были и такие, кто безучастно уставившись в одну точку, тихо плакали, воскрешая в мыслях редкие светлые картинки своего мимолетного семейного счастья, так отчетливо возникшие сейчас в памяти на фоне непрекращающихся беспощадных ударов судьбы. Плакали, жалея себя, своих близких, хороня надежду на призрачную встречу с ними.
Неожиданно со стороны вокзала послышался шум, топот ног и громкий надрывный мужской голос прокричал: «Не оставлю их! Убейте меня на этом месте!» Мужчина бросился к лошадям, запряженным в бричку и торопливо дрожащими руками принялся выпрягать их. «Веди ее в вагон!» – крикнул он сыну-подростку, указывая на освобожденную от упряжи лошадь. Из здания вокзала поспешно стали выбегать английские солдаты. Окружив плотным кольцом мужчину, они ловко оттеснили его к зданию. На выручку ему бросились земляки, заплакали дети, заголосили женщины, вцепившиеся в своих мужей, умоляя их не допустить кровопролития. Несколько мужчин, окружив офицера, жестами старались ему что-то объяснить. Прибежавший переводчик пытался перевести офицеру обрывки фраз, выкрикиваемых разгоряченными беженцами. При этом он энергично вертел головой во все стороны, переводя взгляд с одного на другого кричащего и жестикулирующего руками кавказца. Наконец, суть происходящего дошла до офицера, земляки все же убедили своего товарища не брать в вагон с собой лошадь, конфликт на этом был исчерпан, и владелец лошади с сыном забрались в свой вагон.
Инцидент-то, казалось, был исчерпан, но причина, побудившая человека на такого рода поступок, вынудила окружающих осознать свою глубочайшую неправоту. Это чувство было еще и обострено нервозностью обстановки: их лошади, преданные и верные помощники в непрерывных скитаниях, брошены людьми на произвол судьбы.
А ведь брошенные на вокзальной площади австрийского городка лошади, стоящие сейчас, опустив головы, словно предчувствуя близкую разлуку, с самого начала этого двухлетнего трагического пути – от гор Кавказа и до Альпийских гор – делили с этими людьми все невзгоды. В жару и холод, зачастую вконец истощенные, с разбитыми кровоточащими копытами из-за отсутствия подков, увязая по брюхо в непролазной грязи, тащили они груженые нехитрым скарбом и людьми подводы. Некоторые лошади (на войне, как на войне) имели пулевые ранения. Когда же случались короткие привалы, эти умные животные, тяжело дыша запавшими боками, довольствовались маленьким пучком соломы, будто сознавая, что времена тяжелые и на большее рассчитывать не приходится. С какой благодарностью смотрели они своими печальными глазами на детей, которые тайком (тайком ли?) от взрослых приносили им корочки хлеба. Их теплые бархатные губы бережно собирали с детской ладони все крошки до последней. А если еще и добавить к сказанному традиционную вековую любовь горца к своему коню, то все происшедшее в этот день на вокзальной площади выглядело вполне закономерным.
Раздался гудок паровоза, лязгнули вагоны и поезд, медленно набирая ход, постукивая на стыках рельс, потащил на восток людей, вконец обессиленных, обманутых, раздираемых тревогой за будущее свое и своих детей.
Мимо проплывали аккуратненькие белые постройки под ярко красными черепичными крышами. Природа буйствовала: яркая зелень весенних альпийских лугов, купы деревьев, одетых в молодую листву, отражались в небольших живописных озерцах. Пассажиры товарного поезда смотрели на все это великолепие пробудившейся природы отрешенным безучастным взором – все это было им чуждо, все это их совершенно не трогало.
Их ожидал неблизкий путь, и они знали это.
Окончание следует
