Павел КУРАВСКИЙ. О, век мой, непрочный и тонкий

Я – БОЕВИК

Единственного «бесланского» боевика, взятого живым,

звали Нур-Паши Кулаев.

Что-то много стихов о горе,
Что-то мало стихов о совести.
И – от каждого всхлипа в хоре,
И – от каждой неновой новости

Меня надвое разрывает
Мысль, неистовая, как крик:
Я – такой же, как этот парень,
Этот пойманный боевик.

Нам обоим по двадцать четыре,
И у нас – по двое детей.
Не стреляю я, даже в тире,
Ни в спортзале – в голых людей –

Не стреляю. Но это – ЧАСТНОСТЬ! –
Лишь удобная ширма лжи.
Я – такой же, как он – участник,
Непричастностью бьющий жизнь.

Он – на несколько месяцев младше.
Мы в одной родились стране.
А смотреть на него мне страшно,
Ибо речь идёт – обо мне.
Перед нами – подонок, нелюдь,
Негодяй, преступник, свинья!
Очень трудно зеркалу верить,
Потому что он – это я.

Я ничуть не сгущаю краски,
Не ищу лихого житья.
Это я – Нур-Паши Куравский,
Это грубая совесть моя.

Так держите меня в вольере,
Заключите в тюрьму, в загон!
Потому, что я не уверен
В том, что сам не смогу, как он.

Сто часов, как один, не спали,
Волокли из-под пуль ребят,
И стреляли, стреляли, стреляли,
И поймали – самих себя.

Мы осудим, помянем, спишем,
Словесам не будет числа;
Мы – быстрее, сильнее, выше
Нас самих – в нагнетании зла.

Мы поможем детям Беслана.
Мы поможем каждой семье.
Только глубже, смертельней рана
В нас гноится – в самих себе.

Я – убийца, и – шкет невинный,
Я – в угрозе, и я – в мольбе, –
Я прошу себя: – Помоги мне!
Помоги – самому себе…

* * *
Две ночи в старой комнате моей –
Две ночи кряду, к чёрту, мне не спится!
И сапогами прошлое стучится,
И волны памяти колышут пену дней.
На что мне хоровод былых теней,
Былых речей пронзающие спицы?
Там, за окном, хохочет ночь волчицей, –
И нету никакого сладу с ней.

И я лишён завидных полномочий –
Как вырвать языки у этой ночи,
Наклеить на уста её печать?

Так просто днём крутиться в настоящем,
Быть молодым, бессовестным, звенящим, –
Но как мне ночь заставить замолчать?!

МОЕМУ СЫНУ МАТВЕЮ

Перед восходом, в час душистый,
Когда Земля свежа, как дождь,
Ты выйдешь из дому и быстро
Тропу заветную найдёшь.

Тебя проводят наши сосны
И придорожные столбы,
Как водят мореходов звёзды
По вехам раненой судьбы.

Мужскими, сильными шагами,
Вдоль пыльной улицы, один,
Ко мне ты выйдешь – взрослый парень,
Мой мудрый сын, мой первый сын.

Легко минуешь край деревни,
Развилку трассы, узкий бор,
И вот, закуривая нервно,
Облокотишься о забор.

Простишь ли ты меня, мой мальчик,
За слёзы детства твоего?
За то, что папа твой – обманщик?
За то, что не был я с тобой…
За то, что я всю жизнь растратил
На суету да на стихи
(Мне целой вечности не хватит
На то, чтоб искупить грехи)…

За то, что я к тебе не выйду
Из-за забора своего,
И в этом – новая обида,
Притворство, лень и воровство.

Я знаю, ты меня прощаешь –
Уже лишь тем, что ты пришёл.
Мой сын! Любимый мой товарищ!
Как мне с тобою хорошо!

Твои глаза – как перламутры,
В молчанье нашем – столько тем!
Сойдёт заря, иссякнет утро,
Настанет жаркий, хвойный день.

«Ну, мне пора, – ты скажешь, – папа.
Семья, работа, дел гора…
Дай на прощанье сыну лапу!»
Я дам и соглашусь – пора.

Он у ограды обернётся,
Кивнёт и улыбнётся мне.
И над моей могилой Солнце
Взойдёт и станет в тишине.

* * *
О, век мой, непрочный и тонкий!
Ты рвёшься и флагом пылишь.
И долбит в мои перепонки
Бездарная, едкая тишь,

А глас вопиющий – не слышим,
Высокий, пронзительный глас,
Пред ликом всесильным, всевышним
Прискорбно молящий о нас.
Предвижу грядущие смуты,
И новый 17-ый год,
Как ветхие путы на путы
Покрепче меняет народ,

Как снова голодные стаи
На трон возведут сатану.
Какой-нибудь маленький Сталин
Возглавит большую страну.

Как собственной крови байкалы
И виселиц новых леса
Замнём. Друг на друга, шакалы,
Рванёмся доносы писать…

История, сделай ошибку –
Порви роковую спираль!
Но вижу лишь Божью улыбку
Сквозь горькую Божью печаль.

Невиданное половодье
Заводит мой век на крови.
Он – прошлого века отродье
Единственное, увы.

* * *
Ель не должна быть выше дома –
Гласит примета старины;
Переросла – и жди содома:
Несчастья, голода, войны…

С годами суеверя реже,
Но, помня о завете том,
Я ель упрямую не режу
А лишь – надстраиваю дом.