* * *
Ты помнишь эту молнию над городом?
Смотрели мы с седьмого этажа,
из той квартиры, где, зарывшись в бороду
Всевышнего, мы спали – два мыша
в норе без выхода. И смели требовать
у стен, зажатых в цепонькой горсти,
чтобы щетинки закрывали небо нам,
и мы его не видели почти.
…А первую дождинку, слишком нежную
для авторского зноя этих дней,
вонзившуюся четко, строго между на…
Между народами в большой войне.
Увидели друг друга – галлы с бриттами, –
и любопытство вырвалось из рук:
как не познать нам Саваофа бритого,
а может, скошенного, будто луг?
…А первый гром, который не встревожил и
не бросил в мозг стихийный недосмысл,
где выпадали волосинки Божии
под лапами пассионарных крыс,
и вдруг – последняя… Ох и «кумеден» стал
растерянный, курино-мокрый ты,
когда почувствовал, что больше негде нам
запрятаться от бездной высоты…
Попробуй не дрожать всем телом, если нет
балкона и седьмого этажа,
устойчивого в самом центре треснутой
катящейся тарелки. …Чуть дрожа
(ты помнишь: это было? или не было?
удерживать ли в сердце? отпустить?),
твои ресницы закрывали небо мне,
и я его не видела почти…
БОГЕМА
Делают вид, что друг друга не знают…
И поделом!
Два ярких лидера, два самурая
с битым стеклом
вместо катан. Не смертельно – да больно.
Зубы в крови.
Сила – на силу. Воля – на волю.
Где тут любви
быть, если бомбы, торпеды, гранаты –
так, разогрев.
Принцип – на принцип. Кинжалы и яды.
буйвол и лев.
…Воет дорога… стонут ступени…
Дверь – на запор!
Уши зажав, расшибают колени,
рухнув на пол,
оба, но каждый – на свой, одинокий:
женский… мужской…
Муза – на Музу. Строки – на строки.
…черной рекой…
* * *
Ах ты, клубника с кровью, руки убийцы…
Горкою на тарелке, как чьи-то мысли.
Мысли копченые, смуглые, как сирийцы,
мудрые, будто выдал их Джозеф Пристли.
Спросят меня: «Кто такой он?», – на то отвечу:
он появился здесь только заради рифмы –
рифмы солидной, решающей, будто вече,
страшной, как для филолога логарифмы,
сложной, как чувства влюбленной солидной дамы
к юному мальчику, что в сыновья годится…
…Ах, восемнадцать ему, ах, какая драма!..
(Кажется, стих в графоманию стал катиться…)
Ладно, вернемся к клубнике, она похожа,
ах, на куриное сердце еще сырое:
столько же крови от выдранных плодоножек,
хвостики-листики выброшены в ведро, и
следует приступить к поеданью ягод,
бросив сравненья и сталкиванье реалий.
Добрый читатель, ты знаешь, я выпью «йаду»,
если ты сам поднесешь мне его в бокале.
…Сердце красавицы, кроме измены, склонно
к творческой страсти, ну, чтобы стихи писались.
Светлый мой мальчик, я пальцем тебя не трону,
если подаришь мне образ, чтоб все у… рылись.
Но почему-то ты даришь мне лишь обрубки
тухлых метафор на тему запретной страсти.
Значит, придется кристальные эти губки
наглой клубникой в немыслимый цвет окрасить.
Ешь. Не обляпайся. Сладкой такой и спелой
больше не встретишь нигде, так что жри, паскуда!..
Добрый читатель, ну что же ты медлишь с делом
всей своей жизни: убийством меня, покуда
не написала такого, что мир подхватит,
но, поперхнувшись, закашляет астматично.
Нежного отрока, храбрый, спаси, читатель,
от бесшабашной силы моей клубничной!..
Храбрый чита… Только что тебе против Федры,
сто Ипполитов успевшей швырнуть копытам,
чтоб накормить ненасытные словонедра,
что раскрываются лишь от любовных пыток…
Господи!.. Да вдохновит меня Аристотель,
Макиавелли, Дидро и Умберто Эко,
а не движения сердца и вопли плоти…
Господи, сделай из женщины человека!
* * *
Белибертристика – это дремучая смесь
мира наивного с миром наитий от мира.
Есть в ней и истина, ох, и великая есть:
в каждом бывают песке жемчуга и сапфиры.
Да, не Камю. Здесь вам ками с приставкой Мура.
Оную, родный, и пишет. А ты не согласен?
Переведи свое «вау» на русский: – Ура! –
и закуси им коктейль из разбавленных басен.
Басенки и побасенки – то дети Басе,
пусть даже удочеренные им для прикола.
В белибердайджесте есть абсолютное все
для забивания в душу роскошного гола
с левой ножищи Голема, который к голам
так же относится, как твоя мама к индиго.
Сколь же спасительно – вдруг, перлюстрируя хлам,
в нем находить то, что тянет, пожалуй, на книгу,
а не на фигу. Бывает любовный роман –
автора будто Вергилий провел сквозь семерку
ада. Суровый профессор, заткните фонтан!
Непостижимое Вам не взвалить на закорки!
Белибер… Да! Вот такая. Но лучше живет,
чем золотые плоды Фейербаховых бдений.
И умирает легко, как у.битый е.нот,
шкуркою чьею ее оплатили рожденье.
КАРА-ДАГ
Если не идет гора к Магомету,
значит, у горы есть на то причины.
Брось с горы монету, с горы монету
прямо в моря пенного капуччино.
Помнишь, как его небеса хлебали,
как луна потягивала глоточки,
как срывались глыбы, и в их обвале
было столько сюрреализма, точно
мы не люди, что воспринять способны
запах камня – не аромат сирени.
К Золотым воротам плывем подобно
аргонавтам, пьяным из уст сиреньих.
И под этой аркой – морской камеей,
и под этой аркой, в разбрызгах блеска
исто золотой – и руна рунее
в эпицентре пламенного гротеска
солнца на камнях, на волнах и чайках –
кажется, что миг – и оно взорвется! –
и расколется голубая чашка
в стенах перевернутого колодца,
и поскачут вниз по камням монеты,
притяженьем плоти земной влекомы…
Кара-Даг не хаживал к Магомету,
и они пока еще не знакомы.
