ПЕРЕВОДЫ С АНГЛИЙСКОГО АРКАДИЯ ЗОЛОЕВА
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Когда-то Валентина Владимировна Круглиевская подарила мне «Книгу для семейного чтения», изданную в Лондоне в 1886 г. В ней собраны отрывки из шекспировских пьес, избранные речи политических деятелей и вождей, английские стихи и проза.
Недавно, копаясь в старых рукописях, я обнаружил несколько своих переводов из этой книги. И, зная абсолютно точно, что она никогда не переводилась на русский язык, возможно, с определенной долей литературной наглости, выношу их на суд читателей журнала.
В наше время многим Интернет заменил настольную книгу. Но разве компьютер может заменить живую энергетику книги? Энергетику вполне материальную, способную вызвать поэтические восторги и полеты духа.
Когда ты держишь в руках редкую книгу, свидетельницу многих судеб, через тебя проходит тепло рук, касавшихся ее. Это сродни тому, что ты касаешься ладоней близкого человека. А ведь до сих пор во всех англоязычных странах собираются за чаем близкие люди, семьи и читают вслух. И монолог Шейлока перед судом в «Венецианском купце», или прощание Лайоша Кошута, или речь Марка Антония над прахом Юлия Цезаря из Шекспира, и «Одинокую жницу» Вордсворта, или проповеди Джона Донна. Такое чтение облагораживает и соединяет души… Порою мне кажется: в том, что весь мир говорит на английском, немалая заслуга вот такого рода «семейного чтения». Что ж, нам остается только завидовать.
Джон РЁСКИН
Родился 8 февраля 1819 г. в Лондоне. Умер 20 января 1900 г. в Брентвуде.
Английский писатель, художник, теоретик искусства, литературный критик и поэт; член Арундельского общества. Оказал большое влияние на развитие искусствознания и эстетики второй половины XIX – начала XX века.
ОБЛАКА
Однако странно, как все-таки мало мы знаем о небесах!
А ведь они именно та часть творения господнего, которая сделана более всего для наслаждения человеческого, с единственной целью – говорить с ним и поучать его.
Они именно та часть его, за которой и наблюдаем мы менее всего.
А ведь у природы не так много творений, на которые потратила бы она более материи и с единственной целью – угождение человеку всякой частицей своей.
И, насколько мы знаем, силы небесные весьма преуспели бы, когда б раз в неделю, или около этого, черные грозовые облака нависали посреди лазури, а потом разом покидали небеса до следующего случая, превратившись в тоненькую дымку утреннего или вечернего тумана, или в росу.
Вместе с тем, нет ни единого мгновения во всяком дне нашей жизни, когда б природа не воссоздавалась явление за явлением, картина за картиной, триумф за триумфом, подчиняясь непрерывным, изысканным законам наиболее современной красоты, и таким образом, что красота сама по себе действительно непрерывна и, к вящему удовольствию нашему, воссоздается именно для нас. И работа эта ведется непрерывно для всякого человека, где бы тот ни находился, и как бы ни был далек он и от желаний, и от красоты.
Благороднейшие явления природные, однако же, знакомы и видимы далеко не всем. И не предназначены для тех, которые могли бы прожить в окружении их все дни свои. Ибо человек вредит им обыденностью, переставая чувствовать их, находясь рядом с ними всегда.
И небеса не для всех: и ясно, какими они могут быть, или же не очень и не слишком благоприятствующие добыванию хлеба насущного нашего, и во всяком предназначении своем пригодные для утешения и возвышения сердцем, и очищения оного от праха и суеты… порой кроткие, а порой своенравные, иногда страшные, не похожие пару мгновений подряд, они, словно люди в страстях своих, и так же, как они едва ли не возвышенны и духовны в отзывчивости своей, и чуть ли не божественны в своей беспредельности. И благословляя нас, и наказывая, непрерывны они и постоянны в обращении своем и к тому, что в нас бессмертно, и к тому, что тленно.
Нам все еще некогда наблюдать за ними, мы все еще делаем их предметом наших размышлений в той степени, в коей воздействуют они на наши естественные ощущения. Мы наблюдаем за тем лишь, что говорит с нами понятней, чем со скотом, на котором перевозим некие свидетельства к престолу всевышнего, чтобы получить от небес нечто поболее, чем свет или роса, которыми делимся и с червем ползучим и с травою сорной, но лишь как с непрерывной цепью серых, бессмысленных обстоятельств, слишком уж общих и поверхностных, чтобы удостоиться хотя бы одного мгновения внимания нашего, или восторженного взгляда, брошенного мельком.
Но если в часы абсолютной праздности нашей обращаемся мы к небесам как к последнему спасительному средству, то не свидетельствуем ли мы тем самым об их феноменальной исключительности! Первый скажет – небо влажное, второй – ветреное, а третий присовокупит – оно теплое.
Кто из гудящей толпы напомнит мне о громадах и безднах белоснежной гряды облаков, еще во вчерашний полдень украшавших горизонт? Кто заметил, как тоненький луч, случайно забредший к нам с юга, блуждал по вершинам их, пока те не растворились, пролившись искрами голубого дождя? Кто увидел конец умирающих облаков, когда прошлой ночью солнечный свет и западный ветер погнал их, как сухую листву?
…Никем не замеченные и никем не оплаканные ушли они! Ах, если б хоть на миг мы могли избавиться от нашего равнодушия! Но нет этому места в неистовых проявлениях энергии стихий: ни в пляске града, ни в бешеном галопе вихря, являющих нам их высочайшие образцы.
Но ведь Господь пребывает не только в землетрясениях и огнях, но и в шелестах лесных и в ночных шепотах, едва слышных. И это всего лишь таинственные низшие таланты естества нашего, с легкостью являемые нам и молнией в грозу, и мерцающим свечением коптилки.
Господь и в безмолвии, и в кротком истечении ненавязчивого своего величия, и в пучине, и в штилях, и в бескрайних океанских opnqrnp`u. Но замечаешь их, пока видны они, и любишь, пока понимаешь. И то, что делают для нас ежечасно ангелы небесные, меняется вечно: и то, в чем ты никогда не нуждаешься, и то, что никогда не повторяется, и то, что видишь всегда или всего один раз. Все свидетельствует о том, что урок преданности уже преподан, и уже состоялось благословение красотой.
Остин ЛЕЙАРД
Родился 5 марта 1817г. в Париже. Умер 5 июля 1894 г. в Лондоне. Английский археолог. Находки Лэйарда существенно продвинули изучение Месопотамии.
В 1839 году Лейард неожиданно оставил адвокатскую практику в Лондоне и отправился в путешествие по Анатолии и Сирии. В 1842 году получил разрешение на проведение раскопок у британского консула в Стамбуле. В 1845–1851 годах нашел и раскопал несколько ассирийских городов, включая Ниневию и Нимруд, в котором обнаружил древнейшую из известных оптических линз – линзу Нимруда, обнаружил знаменитую царскую библиотеку клинописных табличек Ашурбанипала, а также нашёл и переправил в Британский музей огромных крылатых быков, украшавших царский дворец в Ниневии.
С 1852 года Лейард занимался политической деятельностью, несколько раз избирался депутатом английского парламента. В том же году он вступил в Арундельское общество, оказав значительный вклад в его деятельность.
ЛЬВЫ ИЗ НИМРУДА
Утром ехал я к лагерю шейха Абдурахмана и уже повернул было к холму, как увидел я двух арабов, что есть мочи погонявших своих кобылиц. Приблизившись ко мне, они разом остановились. «Поспеши, о господин», – крикнул мне один из них. «Поспеши к своим землекопам, ибо раскопали они великий Нимруд!
О Аллах! Это невероятно, но это правда. Мы видели его своими глазами. Нет Бога кроме Аллаха!» И оба, соединившись в этом едином благочестивом возгласе, поскакали к родимым шатрам.
Подъехав к развалинам, спустился я в свежую траншею и нашел там рабочего, который уже заметил меня, когда я подъезжал. Он стоял рядом с кучей корзин и всевозможного тряпья.
Пока Авад пробивался ко мне, выпрашивая себе на ходу вознаграждение чтобы отметить это событие, арабы, отодвинув полог, навешенный ими наспех, показали мне огромную человеческую голову, высеченную целиком из местного известняка.
Откопали пока лишь верхнюю часть туловища. Все остальное еще было скрыто в земле. Я тотчас сообразил, что голова эта должна принадлежать крылатому льву или быку, подобно уже известным из Хоршабада или Персеполиса. Голова превосходно сохранилась и имела вид невозмутимый и все еще величественный. Очертания лица свободные. Нам вряд ли стоило придираться к искусству владения резцом в столь отдаленное время. В головном уборе было три рога, и истукан не очень напоминал быков с человеческими головами, найденных в Ассирии. Имела голова круглую форму и сверху не имела украшений.
Я не очень удивился тому, что арабы были крайне поражены и напуганы истуканами. Не стоило слишком напрягать воображение, чтобы вызвать самые невероятные фантазии.
Гигантская голова, выбеленная временем, какой вышла она из земных недр, вероятно могла бы принадлежать одному из ужасных и устрашающих существ, красочно изображаемых в традициях этой страны, когда она, открываясь смертным, медленно показывалась из-под земли. Один из землекопов после первого же взгляда на чудище бросил корзину и кинулся бежать в сторону Масуна. К сожалению, об этом я узнал перед самым окончанием работы.
В то время, когда руководил я снятием со статуи грунта, давая указания продолжить работы, послышалось шумное гиканье всадников, и вскоре на краю траншеи показался Абдурахман, сопровождаемый доброй половиной своих соплеменников. Как только встреченные мною арабы прискакали в лагерь и рассказали о чудесах, ими увиденных, все, как один, оседлали своих кобылиц и поскакали к песчаному холму, чтобы удостовериться в истине невероятного сообщения. Воздев головы к небу, все разом провозгласили: «Нет Бога кроме Аллаха, а Мухаммед – пророк его!». Это произошло немного раньше того, чем шейх убедился в необходимости спуститься в яму и удостоверился в том, что изваяние каменное. «Не человеческих рук это дело! – воскликнул он, – он из тех самых языческих истуканов, о которых Пророк (да пребудет с ним мир!) говорил, что были они выше высочайшего дерева времени. И из тех он идолов, которых Нох (Ной) (да упокоится он с миром!) проклял перед Великим Потопом». После тщательного осмотра все свидетели единодушно удовлетворились этим.
В конце марта убедился я в существовании еще одной пары крылатых львов с человеческими головами, отличающихся от ранее обнаруженных по форме: человеческое обличие продолжалось у них до талии и было снабжено руками. Одной рукой статуя держалась за козла или вола, в другой же руке, свисавшей сбоку, была ветка с тремя цветками. Они формировали северный вход в залу. Львы же, описанные нами выше, служили южным порталом.
Я полностью раскопал последний вход и нашел его абсолютно нетронутым. Львы были двенадцати футов в высоту и столько же в длину. Тело и конечности были изображены мастерски. Мышцы и кости, несмотря на то, что были призваны решительным образом продемонстрировать силу и мощь зверя, одновременно показывали точное знание анатомии его и форм. Расходящиеся крылья отходили от плеч и раскрывались над спиной. Ремень, завязанный узлом, заканчивался кистями, опоясывая чресла. Статуи, служившие входом, были частично круглой скульптурой, частично рельефами.
Голова и торс были круглые, лишь одна сторона опоры плиты была резной и была помещена напротив стены, сложенной из обожженного на солнце кирпича – чтобы зритель имел возможность любоваться и совершенным передним планом изваяния, и видом сбоку. Скульптуры снабдили пятью лапами: две из них были высечены в торце плиты, лицом к зале, остальные три сбоку. Рельефы тела и трех конечностей были выполнены торжественно и благородно. Плита же на участках, не занятых изображениями, была украшена клинописью.
Эти великолепные образцы ассирийского искусства прекрасно сохранились. Большинство мельчайших штрихов в деталях крыльев и в орнаментах сохранилось в первозданной свежести.
Мне понадобилось несколько часов на то, чтобы самым тщательным образом уразуметь смысл этих таинственных знаков.
Что же еще благороднее мог поместить народ во храме богов своих! Какие еще более возвышенные образы могли быть заимствованы у природы мужем, который искал, но без факела веры Бога откровенной религии, искал для того, чтобы воплотить свои представления о мудрости, силе и вездесущности Бога-творца! Для разума и знания не нашел он символа лучше, чем человеческая голова, а для силы тела – льва, для скорости же – крылья птицы. И эти крылатые человекольвы не были бесполезными созданиями – плодами чистого воображения. И предназначение их было начертано на них же. И внушали они благоговейный страх и наставляли они народы цветущим деревом тысячелетия назад.
Через порталы, которые они охраняли, цари, священники и воители прогоняли к алтарям свои жертвы задолго до того, как восточная мудрость проникла в Грецию и обогатила ее мифы символами, уже давным-давно признаваемыми волхвами, магами Ассирии. И уже задолго до основания Вечного города они могли лежать в земле, а существование их могло быть никому не ведомо.
Двадцать пять веков были они сокрыты от человеческого глаза. Но сегодня снова, еще раз, восстали они, такие же таинственные, как и в древности.
Но как же все изменилось вокруг них! Роскошь и цивилизация могущественнейшей нации уступили место убожеству и невежеству нескольких полудиких племен. Великолепие храмов и богатство больших городов сменили развалины и безобразные нагромождения земли. Над просторными же залами, где стояли они, проходит сегодня плуг и волнуется нива.
И в Египте были памятники, не менее древние и не менее удивительные. Но они выстояли, продержавшись века и эпохи, чтобы свидетельствовать о былом его могуществе и величии. Все это было до меня и сейчас появилось снова, чтобы свидетельствовать словами Пророка, что уже однажды «…Ассирия была кедром ливанским, цветами прекрасными и кроной тенистой, и станом высоким. И верхушка его была между ветвей обильных, и высоко возвышался он между деревьев, полей и равнины, и ветви его приумножались и удлинялись по причине обилия вод, когда давали они побеги.
Все птицы на небе строили гнезда меж ветвей его, и все звери полей давали приплод под кроной его, и под сенью его жили народы великие, а теперь же в Ниневии мерзость, запустение и сушь, как в пустыне. И овцы ложатся посреди нее, и выпь, и баклан находят пристанище на аркадах ее, и голоса их звучат из окон, и мерзость запустения на порогах ее».
Джон ДОНН
Родился 21 января 1572 в Лондоне. Умер 31 марта 1631 г. Английский поэт и проповедник, настоятель лондонского собора Святого Павла, крупнейший представитель литературы английского барокко («метафизическая школа»). Автор ряда любовных стихов, элегий, сонетов, эпиграмм, а также религиозных проповедей. С переводов Донна на русский язык начал свою литературную карьеру нобелевский лауреат Иосиф Бродский.
ПРОПОВЕДНИК
Я – муравей в величайшем муравейнике мира. Я – часть сотворения, я – тварь. Но твари есть низшие – Господь подходит нам ближе. На величайшей ниве из праха земного и пресной земли, из которой сотворили человека и все остальное человечество, я – глины комок, я – пыли сгусток. Я – человек, частица рода человеческого. Но человек стал худшим из всех, чтобы быть уничтоженным заново.
Когда явился Сатана в образе змия, он погубил весь род человеческий, уподобившись Гераклу, расколотившему дубиной своей все горшки и сосуды гончарной лавки. Но благодатная надежда на мессию, надежда на искупление пролилась и оросила всех безо всякого исключения. И в этих хаосах небесных есть и моя капля. И в небесном огне есть и моя искра. И во всеобщей надежде есть моя доля. Уже позже этой надеждой отмечен был народ евреев в особом договоре – в Завете. И я один из них. Ибо было предначертано Господом и то, что в нем есть моя доля, и то, что восславлен будет Иисус Христос. И все это явилось трансмиграцией и трансплантацией того же рода, что семя Авраамово. И уже потом я, один из восславивших Иисуса Христа, я один из тех, кто пока пресмыкается в суевериях языческих. И я один из тех, кто по милости божьей уже из них вышел. Я один из тех, кому Господь указал мое место в церкви, освобожденной из плена вавилонского.
И сейчас, все это время, душа моя пребывает в продвижении радостном и бодром, когда я думаю над тем, что то, что сделал Господь от досады в Египте, было всего лишь маленькой рощицей посреди непроходимого леса. И то, что сделал он для судей в окружении недругов, словно княжество, выступившее против всего королевства вокруг него.
Скольких, скольких шанкерцев избавил бы он от голода и скольких женевцев от заговоров и козней против них.
И все это время душа моя пребывает в продвижении: но я у себя дома, когда размышляю о буллах отречения от церкви и о ходатайствах мятежников об оружии, или о ядах, или о их выявлении. В них наши повести, мы – свидетели, но мы пребываем в фоворе и в попечении Господа, мы – наша нация и наша церковь. И там я у себя дома, но для дома я в своей рабочей келье. И когда я размышляю над тем, что сделал для души моей Господь, там мое эго, неповторимость, индивидуальность, там мое я.
ГРЕХ
Человек распутный и непристойный со вздохами и слезами оплакивает свою душу, клянется ею к месту и не к месту, и зачастую там, где его дурачат такие ходатаи, как похоть и вожделение, привычки и иллюзии мнимых побед над заблуждениями.
Порочного спорщика оставляет душа, причем она может это сделать незаметно и нечувствительно для грешника, – не смущая и не нарушая порочного торга.
Из порочного честолюбца, алчущего повышения и похвал, душа выходит вместе с деньгами его, которые он весьма любит, но все же не так сильно, как свое честолюбие.
Допустим, в этом году душа его и деньги пойдут на повышение по службе. А через год уйдет еще больше денег и души на следующее повышение. Но он-то знает, как вернуть свои деньги, вот потому-то и одалживает их тому, кто нуждается во грехе. Но там, где этот человек вновь захочет обрести душу, растраченную на женщин, которых он покупал; на должности, на которые пробирался он тропами греха, – обрести душу, разбросанную как попало по всей земле, будет ли брать он опять или отдавать грязные деньги?
Такое случается, когда душа беспечно растрачивается на повседневный привычный грех. Но как же этот самый грех возрастает, когда душу равнодушно и беспечно раздирают и транжирят на все подряд!
А потому у того, который в миру поглощает грехи, как жаркое из оленины на ежегодном сельском празднике, грехи проходят через все яства, вне зависимости от природы их качества и степени пригодности к употреблению. В таком случае, есть ли душа у грешника, или была ли она у него когда-нибудь, когда он клюет на всякие, только что появившиеся, грехи? Если он осыпает себя прахом греха, который находит где бы то ни было; если он даже не помнит ни того, когда он начал разбрасываться своей бессмертной душой, ни того, во имя чего и на что?
Такой грешник потерял свою душу уже давно среди беспутства, мерзостей и прочих пороков, порождающих и вытекающих друг из друга. Он пока еще пребывает в страхе, – в страхе, стесняющем грехи. Но эти грехи содержат пока всего лишь смутную тревогу и беспокойство перед пороком, и нет в них ни любви, ни греховных соблазнов. Но вот когда он полностью опустошит свою душу в грехах и беспутстве, вот тогда у него и не останется даже тени надежды на обретение покоя.
Всякий из нас почти обручен со своим личным (собственным) грехом, от которого едва ли можно отречься.
Нет ни одного человека, который держит слово, – а это тот самый грех, с которым он состоит в супружестве давно и к которому присовокупляет грехи прочие.
Но, тем не менее, алчность, возлюбленная им всем сердцем, словно любимая супруга, делает его богачом, и он еще вступит в акт прелюбодеяния с другим пороком – честолюбием, и из жалкого тщеславия возжелает поделиться своими богатствами.
И все-таки, честолюбие станет его супругой. Он обвенчается с этим пороком, подвергнет опасности свою репутацию, удовлетворяя свое вожделение и похоть свою.
Да, честолюбие выйдет за него замуж, но похоть останется его содержанкой и наложницей.
Но не имеем ли мы грехов, – грехов нашего возраста; – нашего века, и, иже с ними, грехов, предшествовавших нашему Создателю и Творцу, даже добрых, даже возведенных в ранг прецедента на все времена!
Ведь и в сокровищницу Господа несли не только серебро и злато, но и железные сосуды, корабли и медь; не только печально знаменитые грехи на горних высотах, но и грехи национальные и, иже с ними, грехи мирские – светские!
Да, даже несчастнейший из нищих, вносивший свою лепту в сокровищницу порока, придерживаясь своих вредных привычек, пополнял и множил ее богатства, становясь ее спонсором. Ведь он просит Христа ради и во имя Господа, но ведь с этими же именами на устах поносит он и проклинает тех, кто не может подать ему милостыню! Он либо подделывает свою хромоту, или так любит ее и лелеет, что не желает от нее избавиться. Ибо хромота для него – опора его, кормилица и жизнь.
Порок так глубоко запустил свои корни, в нем так закостенел человек; грехи слились в такой монолит, стали так единосущны в порочных душах, что порою кажется, что с пороком заключен договор на право ленного владения.
И подобно тому, как люди наделяют свои поместья именами собственными, так и грех заимствует имена у грешников и названий мест их обитания: Саймон Магус дал свое имя пороку, так же поступили Гехази и Содом. Мы видим пороки, мелькающие среди племен, pndnb и крови. Есть пороки наследственные и заповедные. Этими самыми пороками люди зачастую подтверждают свое дворянство и знатность. Когда этих пороков у них нет, закрадываются сомнения в их законном рождении. В этих огромных поместьях люди много грешат и легче расстаются с Христом, чем со своими пороками.
Уже следом за ними идут пороки «легкие» – тщеславие и суета. Эти пороки приходят властвовать над нами и разделяют нас именем Иисуса! Но есть люди, пренебрегающие грехами во имя собственного Спасения, и вовсе не оттого, что в них засел стыд, а просто оттого, что они ночуют вне Дома легкомыслия, тщеславия и суеты!
Они не ведают, что же им делать дальше, а потому ничего пока не делают. Наверняка вы все слышали о человеке, который утонул в сосуде с вином, – но как же много таких же – многие тысячи, – утонувших в вульгарной воде! Ведь этот окунулся в напиток изысканный, но ведь не глубже тех, утонувших в банальной воде!
Стальное копье бьет не больнее перышка или иглы. Людей губит злословие толпы, или даже нет, их губят тайные пороки, о которых не принято докладывать совести, а ведь они пострашнее пороков, о которых положено трезвонить на весь мир!
И там, в преисподней, встретятся многие, которые даже не предполагали, что пороком были пропитаны все их помыслы. И как же много тех, кто с необдуманной поспешностью желает заполучить местечко в Аду, или тех, кто в огне собственной совести сжигает страх перед этим самым местом!
Великие пороки – собственность великих, но над нами все-таки властвует суета и легкомыслие, – тщеславие и ветреность! И люди скорее откажутся от Иисуса, чем от этой самой собственности!
Так же, как и паук, который устраивается именно там, где проходят излюбленные маршруты движения мух, или же прямо возле притонов их, так и Дьявол закидывает свои сети прямо в сердце, зная наверняка, что оно сплетено из жил тщеславия, ветрености и легкомыслия.
И он, Дьявол, прибравший к рукам все то, что ты весьма щедро расточал, – каким бы небрежным и нерадивым ты ни был, – сохранит твое возбуждение, имеющее для него определенную ценность, чтобы затем, в пику тебе и во вред превратить его в огромное смятение похоти, завершая тем самым акт прелюбодеяния, а потом уже и в алчность, чтобы логически завершить твое духовное убийство!
Если ты захочешь изгнать свою душу и погубить ее окончательно, как если бы ты вылил ее из груди сразу же всю, то мгновенно твои милые веселенькие грешки и невинно улыбающиеся пороки дорастут до размеров пороков вопиющих, режущих слух Господу.
Но даже если ты выдавишь душу не сразу, а каплю за каплей, в Аду она будет разгораться не постепенно, искра за искрой, а сразу же вся вспыхнет, и будет гореть вечно в невыносимых страданиях и муках!
Мы иногда говорим (и не безосновательно), что если ты, проходя по грязной дороге, заляпал себя малой толикой грязи, ты все еще чист. Но такая чистота не полная, не абсолютная. В доме не совсем чисто, если из него вымели всю грязь, а паутину оставили. Человек не вполне безгрешен, если избавился лишь от своих самых пустячных качеств, способных вызвать в нем гнев и раздражительность.
Таково и слово, обращенное от великих к великим, от Христа к Церкви: «Capite vulpeculas» (Почитают нас за лис, из-за которых вырубают виноградники (лат.))
Но подобная праведность лозы не сажает, не обрезает ее, предупреждая вредный рост ее, а выступает лишь в роли варвара-погромщика, пусть даже глупого и неразумного.
Но это, все-таки, не столь отчаянная и безнадежная ситуация, как если бы душу твою искушали львом, рыщущим в поисках жертвы, и который должен был бы сожрать твою душу, как падаль или незначительную мелочь по природному своему обыкновению.
Ты лишь уже потом, пребывая в грехах очевидных или кажущихся, призовешь на помощь льва из колена Иудина.
Господь наказывал египтян вещами незначительными: градом, лягушками и саранчой. Магам же фараоновым не дано было преуспеть в созидании даже ничтожнейших вшей.
Человек может устоять перед великим искушением и, довольствуясь этим, вообразить, что сделал достаточно много на тропе духовной доблести и подвижничества, а потом безвозвратно пасть перед искушением малого искупления. Мне было бы удобно лежать меж мельничных жерновов или под песчаным холмом. Однако я мог бы разобрать этот самый холм, – песчинку за песчинкой, – если бы видел, как он уменьшается. Но пока же это все-таки холм, и я не могу ни разметать его, ни раскидать, ни сравнять с землей. Но когда я решусь сказать об этом Господу, то в этом греха большого не будет, просто Он, Господь, поведет меня дальше, но не подавляя Своим величием, а, напротив, поучая правилам и законам Своим, не спрашивая ни о том, сколько я грешил, ни о том, как долго это продолжалось.
Дом не совсем чист, даже если из него вымели всю пыль, но пока она лежит в углу у дверей. Совесть не совсем еще чиста, пока память хранит воспоминания о грехах, начиная гнить и доходя при этом до отчаяния, пока она (память) топит их в бездонном море крови Спасителя и в океане милосердия Отца, равно убивая их на перекрестках дорог признания: исповеди и покаяния.
Дом не совсем еще чист и тогда, когда вся грязь из него вынесена, а внутри в малоосвещенных углах его осталась висеть паутина. И совесть не совсем чиста, когда грехи, всплывающие из глубин памяти нашей, удостоившиеся милосердия Отца и благодати Сына во время испытания, то есть исповеди, – остаются, но уже в виде порочного восторга и греховной отрады от воспоминаний о прошлых грехах своих. Насколько же порочнее юнцов старики, возжелавшие вернуть прошлое в греховных грезах своих. Но как же порочны те, никогда в действительности не грешившие, но наполняющие память свою грехами воображаемыми! Такой грех во сто крат пагубней греха действительного. Это все так похоже на то, как если бы мстил я Врагу, находясь в такой же обители власти и могущества, как и он.
С каким легким сердцем оставил бы я и саму память о расточительной юности, да я разбил бы даже путеводный свой компас, если бы у меня было достаточно денег, чтобы насытить ее насмешки!
Грехи воображаемые, грехи которых никогда не было, в состоянии нанести нам чувствительный урон. Прежде всего, мы вредим собственным душам, алкая их, пребывая в них в своих греховных помыслах и грезах.
Да и сам я ничего не смог бы поделать с грехом: ни облегчить его, ни уменьшить. Но пусть бы я грешил хоть семь раз на дню, да пусть даже семьдесят раз в минуту, – что есть мой грех рядом с грехами, которые взял на себя Иисус?
– с грехами всех мужчин, женщин и детей;
– грехами всех народов: восточных и западных, северных и южных;
– грехами всех эпох и веков;
– грехами природными, грехом прегрешения перед законом;
– грехом обольщения;
– грехами всякой природы;
– грехами плоти и духа;
– грехами наследственными и приобретенными;
– греховными намерениями словами и поступками;
– с грехом презрения и грехом наитяжелейшим – самообольщением во грехе.
Ведь все грехи – и прошлые, и настоящие, и будущие – уже на нашем Спасителе! И в этой пучине греха грех мой, словно капля воды в мировом океане.
А в кладовой порока грех мой всего лишь жалкий медный грош рядом с горой из чистейшего золота.
