* * *
Малыш идёт в школу не зря, не зря.
Первые книжки и первые ссадины.
Завтраки в столовой в российских рублях.
«Родина» на доске мелком, и ради них,
Ради слов о ней и узнать саму –
Горько-сладкий вкус. Диалектика сути.
Тем, кто здесь, о ней, может, ни к чему.
Узнаёшь её по забегу ртути
В стужу зим, в её ледяной мороз,
В твой горячий бред после ласки снега
Из сугробов. По переливу рос,
Что встречал тебя в разливной весне, а
По тому ещё, как молчал трамвай,
Там, где ты ходил со следами драки,
Как щадил тебя человек, не лая
На твоей войны очевидной знаки.
Как умел принять, не заметить мог
Дом чужой тебя и не в лучшем виде.
Как сквозь мрак и дым, сигаретный смог
Кто-то всё ещё продолжает видеть
Человека, школьника, молодца,
Что старался быть для кого-то кем-то.
И не может сбить ни одна ленца
Тихих лиц участливых комплимента.
По уменью молча тебя вести,
Без упрёка слабою женской дланью
До входной двери гробовой доски.
И прикрыть её за тобою ранью.
А за нею слово с доски мелком,
Всем знакомое с самых начальных классов.
И по горлу катит несказанность комом,
И над родиной, и над рукой не властна…
* * *
Помнишь эту the long and winding road?
Так она к тебе больше теперь не придёт,
Ибо ходит к другим, с другими,
Знают имя
Твоё. За ним
Ничего не отыщут боле.
Ты стоял обезлюдев, был нелюдим.
Город не был давно приволен.
Каждым взглядом прикован да к немоте,
Все, кто рядом, приникли к твоей черте,
За которую ты заступишь.
И любое скользящее по лицу
Выраженье годно и подлецу,
Потому этот приступ скуп, и
Оставляет гнев, оставляет боль,
Оставляет тебя самого… Уволь!
Не осталось меня на роже.
Ты воспитан города немотой,
В каждом крике молчащей, дрожащей в той,
Чьи слова так легки и тоже
Замечательно вежливы, холодны.
Станут всякому дню и тебе ладны,
Если с городом вдруг не сладишь.
Мы узнали столько хороших слов,
Но не знали, что в них стоит, и Кто
Вдаль уходит по водной глади.
Так кончаются чьи-то пряди
В дорогом и милом когда-то, в том,
Что казалось писаным с ней листом,
Где был рядом ваш детский почерк.
Но куда-то ушла long and winding road…
Этот странный дядька о ней поёт –
Сожалеет о ком-то очень…
* * *
За чертой, вены перечеркнувшей,
Многие остаются только минувшими,
Прошлыми и забытыми.
Коих имя ты
Надеялся назвать
На листах,
Плакатах, пюпитрах.
В титрах
После ложного финала
Не стало
Слишком многих.
Это просто не лучший способ подводить итоги
Творческого пути.
Не лучший способ никого не простить.
Научиться благу зелёных листьев,
Цветов неба, земли, огня.
Простых истин сложного дня.
Внимать жизни грязи её вопреки,
Касанию чьей-то чистой руки.
Глазам, в которых
Нет с миром ссоры,
Бережная повадка
В словах быть кратким.
Склоняться над тишиной
Всякого, кто иной
Видит путь меж людей
В рвани былых идей,
В агитках, плакатах, рекламе
Напрямую к Далай-Ламе
Иль ко Христу.
Главное, выбрать по росту версту,
Не оказаться малым для дороги.
В итоге…
* * *
Сколько художников выпекла нам Россия.
Красиво
Стоящих полотнами в музеях, на стенах висящих.
Навязчивей
И усердней,
Чем мы прежде.
Знакомец невежды
И прочих персон,
Гарсон,
Жаждущий свободы и покоя.
Не воин, не судья и не мятежник.
Будь нежным
С Родиной,
Со словом и словарём.
Берегите её вдвоём.
Так нужнее, важнее, лучше.
В минувшем
Был томик, полка и много книг.
Красоты мира, а ты поник.
Не стоит:
В каждом листе есть печать историй.
Творенья, мира и красоты.
Попытайся быть с ней на «ты».
Благодари букашку за ножек бег
По линии трав.
Так и будешь жить, к Солнцу задрав взгляд и очи.
Говори с ним до самой ночи по книгам, проповедям, житьям. Да не окончится ямб!
* * *
В наушниках слышу лета мои юные,
Пропетые кем-то другим,
А мы-то не знали, как снулые скулы и
Лица слагаются в зрелости гимн.
И как проступают морщинами, жилками
Все наши прошедшие дружбы,
Где мы научились иудами милыми
Быть иль быть учёными в службе
Большим и красивым мечтам,
Там,
Где краешек неба подан в окне.
Не на мне,
А на ком-то молодом и свежем
Теперь глаза цвета любви и нежности.
У меня за пазухой уведённые под руку прошлые лета,
Города и деревни, в которых всегда текла Лета,
Называясь разно.
Умела казнью
Быть ты мне и грамотой,
На которой в раме твой
Чудный говор. Немного правильной речи,
Но как ты лечила меня и калечила.
Теперь принимаю природу в дозах разных –
Встречаюсь с речкой, поле приемлю.
А когда-то казалось, что в словах своих красных
Я без тебя не знаю землю.
Детство оставило меня в тридцать –
Хороший возраст, чтоб стать чуть старше.
Но до сих пор мне ночами сниться
Могла бы молодость в странном марше…
* * *
Достоевский снят, поставлен, экранизирован,
Томами по ящикам завизирован,
Прочитан, выплакан, кто умеет,
А вот я его больше не смею.
Я смотрю, я читаю и слушаю,
Но плескать не пытаюсь им в душу, и
У него было сердце богатое,
А вот я понимаю и статую.
Онемелые губы и локоны,
Пустоту в её взгляде глубокую.
Тишину неподвижного мрамора,
Белизну её ту же упрямую.
Достоевский – всё правда, всё истина,
Но зачем он нам душу так выпростал?
Да, всё так: и святое, и смрадное,
Только жизнь не по всякому складная…