Документальная повесть
Был прекрасный летний день. Выскочив на перерыв, я бежал в дом родителей супруги, чтобы хоть накоротке пообщаться со своим годовалым сынишкой. Дело понятное и обычное. Здесь-то меня и настиг телефонный звонок. Звонила мама. Голос у нее был странный, чтобы не сказать – загадочный. Она сообщила, что у нас гости. Не теряя время на уточнение подробностей, сказал, что скоро буду и поспешил домой…
В советское время каждому историческому отрезку давалось свое определение, пусть и не всегда единственно верное, но привязчивое и запоминающееся. Так, после революций была гражданская война, «военный коммунизм», коллективизация, «борьба с троцкизмом», эпоха пятилеток, полоса репрессий, Отечественная война, послевоенное восстановление, хрущевская «оттепель», брежневский «застой», который сменился уже горбачевской «перестройкой» и «гласностью». Так вот, случай, о котором хочу рассказать, пришелся как раз на конец эпохи Брежнева и обнадеживающее для многих пришествие молодого по героптократическим меркам Горбачева, который объявил всему миру, что «процесс пошел!».
В мире тогда происходили тектонические подвижки. Союз вывел войска из Афганистана, что, впрочем, не смягчило к нему отношение Запада. Холодная война приобрела состояние студня, где роль желатина играли различные международные договора о разоружении, ограничении ядерных испытаний, разработка всяческих гуманитарных и экологических программ и прочее. Железный занавес еще наличествовал, хотя уже явственно ощутил ржавление. Легче стало слушать «забугорные голоса», по турпутевкам можно было попасть не только в «братскую» Болгарию, но и в «капиталистические» Югославию и Японию. Самиздат стал пробиваться в государственные издательства. Джинсы и жевательная резинка перестали восприниматься как «буржуазная отрыжка». А песни Битлз стали народными, как и «Подмосковные вечера».
Тогда казалось, что все трудности позади, а дальше нас ждет долгая и счастливая жизнь. Кто мог предположить, что новый советский лидер, отойдя от всех революционных традиций и называя себя реформатором, на самом деле окажется слабаком и подкаблучником. Когда стало понятно, что «перестройка» – это блеф и запудривание мозгов, он пошел на самое гнусное – продажу государственных интересов. Была объединена Германия. Кто бы был против, если бы все делалось с умом СССР и не оказался от этого в сплошном минусе. Были подписаны различные договора по разоружению, явно ущербные для того же Союза. И что самое подлое – была подготовлена почва для развала некогда могучей державы. Позже тогдашний министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе похвалялся, что это он задарма объединил немцев, а затем и вовсе развалил Союз. Он пытался даже подарить японцам Курильские острова вместе с Сахалином, но не успел. А уже проданный им американцам российский шельф с великим трудом удалось вернуть. А будь тогда в голове у российских лидеров мозги, а не каша, те же немцы, как они сами же и признавались, готовы были выплатить громадную компенсацию, построить жилье для выходящих из Германии войск. Наконец, можно было подписать договор о нерасширении НАТО. Но ничего из этого не было сделано. Поэтому на Западе поняли, что с таким СССР можно делать что угодно и утроили свои усилия по развалу страны.
Ну, да ладно. Не будем о грустном. У нас тогда московские дела обсуждались не так активно, как сейчас. Больше беспокоили козни со стороны республиканского центра. А еще больше – своя собственная действительность. Внешне все у нас выглядело прекрасно. Во всю мощь заработал Транскам, ставший нашей судьбой. Не будь этой артерии, быть бы нам до сих пор колониальным отростком. Полным ходом шло строительство, и многие новые горожане стали переселяться в свои квартиры, тесня «сталинирцев». Народ валом валил в театр и на концерты «Симд», на выступления «Бонварон» и на стадион. Несмотря на партийные рогатины многолюдно отмечались различные религиозные праздники. В мощную общественную единицу реформировался рабочий класс. Сельские животноводы порадовали не только поголовьем коров и овец, но разведением кур и кроликов, мясо которых … далее сами знаете. Наконец, из Афганистана к нам перелетел целый вертолетный полк, приделав крылья прокопавшимся из Германии саперам.
В послевоенное время все житейские неурядицы казались временным явлением. Отчасти так и было. Сегодня трудно представить, что когда-то в одном магазине стоит стометровая очередь за хлебом, а рядом бочками продается икра, которую есть никто не хочет. К 70-м хлеб появился, даже с избытком. Зато исчезла икра и зачем-то потянула за собой и мясо. Поставка последнего в метрополию проходила по повышенной квоте. Но и тут живучие «кударцы» сумели приспособиться. По крайней мере, закрома не пустовали. А в самый кризисный момент спасали все та же фасолевая похлебка (прямо как у Коста) и соленья. Приезжих удивляло, что при пустых прилавках в домах накрывался радующий глаз стол. Понятное дело, что положение спасали рынок, приусадебные участки, подпитка из села. Будучи в гостях у своего друга в Москве, возвратившись, предстал перед его отцом с отчетом. Тот не стал спрашивать меня о здоровье и служебных успехах сына, а напрямую начал с вопроса: «Затруднится ли его сын, если среди ночи к нему ввалятся пятеро здоровых мужиков?». Я уверенно ответил, что тот сумеет накормить и напоить их, выдаст полотенца для водных процедур и устроит на ночевку. Довод про полотенца, видимо, более всего убедил старика и больше уточняющих вопросов он не задавал.
В тот период в Цхинвал приезжало много командировочных из центров, прежде всего – на заводы. Для некоторых эти посещения стали носить хронический характер – их стали узнавать на улицах. Надо полагать, что такие набеги их вдохновляли и прибавляли эмоций. Новоприбывшие первым дело отбивали телеграмму своим: «Водка – без очереди, вытрезвителя – нет». То, что фабричная водка тогда никаким спросом не пользовалась, было очевидно. Но вот с вытрезвителем вышла промашка. Он таки, опять же под прессом горбачевско-лигачевской антиалкогольной компании, в Цхинвале появился. Был на самоокупаемости, а потому зарплата «охотников за привидениями» напрямую зависела от загруженности опохмельных палат. В служебном рвении с улиц сгребались люди с самой разной степенью опьянелости. Доходило до курьезов, когда, скажем, исчез хозяин дома, вышедший проводить своих гостей. Домочадцы долго искали своего главу в морге и милиции, пока сам он не вернулся в тапках из вытрезвителя. Контору очень скоро пришлось свернуть, когда для выполнения плана отрезвители стали ловить своих же. Ну, а пока, гостям выдавалась карта Цхинвала, где крестиками обозначались магазины, торгующие водкой.
Что касается аборигенов, то у них были несколько иные питьевые пристрастия. До водочного плинтуса было еще далеко, но вдохновляли другие живительные растворы. Скажем, недорогие и весьма качественные грузинские коньяки, опять же симпатичное и малозатратное грузинское шампанское, приятное цхинвальское пиво (особенно из обкомовского шестого танка), которого для всех вечно не хватало. А на селе, по старинке, пробавлялись аракой разной градусности и ароматизации.
Народ жаждал общения и задушевных откровений, чего можно было достичь во время дружеских посиделок. Программа-максимум в этом плане – это выезд на природу с жертвоприношением и обильными возлияниями. Временами берега Лиахвы, вплоть до истоков ее притоков Чысан-дон и Паца к вечеру напоминали пляжи Сочи. Проще было пойти в ресторан, но таковых было мало и мест на всех хронически не хватало. Поэтому никого не утомляли вылазки в питейно-поедальные места в грузинских Гори, Каспи, Карели и даже Мцхета. Свои земли все-таки! Что касается безлошадных горожан, то у них были свои хитрости. Обычно за час до окончания рабочего дня коллектив делегировал одного из своих в ресторан. Задание было простое: занять столик и сделать заказ. Позже появлялся состав, и процесс начинался и шел своим чередом, сопровождаясь братаниями, миксацией составов и пересылкой посланий «от нашего стола – вашему столу». Как-то один профессиональный застольник и острослов (такое сочетание обязательно), на вопрос о том, что такое «партия» ответил: «Это когда официант от соседнего стола доставляет три бутыли шампанского и шесть бутылок вина. Вот это партия!».
Такая форма поведения не была случайной, поскольку меню не предполагало богатых разносолов и упиралось в традиционные пироги, шашлыки, соленья и сыр. И если здесь возможности для маневров были ограничены, вызверялись на выпивке. Смею утверждать, что такие смеси, как «ду-як» и «се-як» появились у нас, а только потом отправились завоевывать весь мир. Рецепт прост, как материнское молоко. В первом случае – бутылка шампанского смешивается с двумя емкостями яблочного вина типа «Саэро» или «Гареджи», а во втором случае – с тремя. Это как уже карман позволит. Но и здесь были свои сибариты и эстеты, которые заказывали только шампанское, а в бокал крошили кусочки шоколада. Те, обрастая пузырьками, начинали плясать. В этом и qnqrnk главный прикол. Танцующих шоколадин даже в Париже не видывали.
Еще один местный прописной острослов как-то объяснял заезжему гостю, что южные осетины ведут «вынужденную жизнь». А затем разъяснил, что поскольку в магазинах нет мяса, люди «вынуждены» раз в неделю резать то овечку, то поросенка, а то и теленка. Гость был поражен такой вынужденностью местного бытия.
Ну, а теперь самое время вернуться к себе дорогому. В тот момент я приближался к возрасту Христа. За спиной были служба в армии, учеба в аспирантуре, Олимпиада в Москве, женитьба, рождение сына. Я вернулся в родной коллектив и при знакомстве длинно представлялся: младший научный сотрудник отдела экономики Юго-Осетинского научно-исследовательского института АН ГССР. На молодых девиц это производило впечатление. В то время институт был воистину центром науки, здесь, по сути, сосредоточился интеллектуальный потенциал Южной Осетии. Здесь нос к носу можно было столкнуться с живыми классиками и мэтрами, такими, как Нафи Джусойты, Сослан и Николай Габараевы, Баграт Техов, Зинаида Гаглоева и многие другие. Что ни имя – отдельная песня. Ко мне, как к самому младшему, было особое отношение. Все старались помочь, подсказать, опекать, направить в должное русло. И все это было искренне. Меня несколько удивило, когда на первой же неделе моей службы более опытный товарищ буквально заставил меня написать заявление в местком о постановке в очередь на квартиру и машину. Ни того, ни другого я так и не получил, хотя ордера на квартиру выписывались аж три раза, но всегда находились более нуждающиеся. Ну, что можно противопоставить семье беженцев с шестью детьми? Таким образом, до сих пор остаюсь очередником с 44-летним стажем и даже обладателем 184-1 обнадеживающей позиции в жилищном списке. Но тогда нас было в трех комнатах восемь человек, а сейчас осталось только двое. Кому это теперь надо…
В коллективе, конечно, были свои бузотеры, но, в целом, жили мирно, по-семейному. Часто проводили по разным поводам всеобщие посиделки, типа сатурналий, которые надолго запомнились. В свое время чудным образом всем коллективом провожали меня в армию. Чудным потому, что ни до, ни после в армию никого из института не призывали. Мне говорили, что это нонсенс, и ситуация скоро разрешится в лучшую сторону. Но служить пришлось по полной, а проводы мои затянулись в недельное общеинститутское прощание, где меня своим глубинным голосом, исполняющим осетинские героические песни, напутствовал сам Нафи.
Через год вернулся в институт. Тут мало что изменилось. Работа была в радость – выполнение плановой годовой работы, написание наукообразных статей, участие в различных научных конференциях, семинарах, других форумов. А между делом – общение с коллегами, совместное проведение досуга, что включало посиделки различной степени интенсивности. Кроме хорошей зарплаты в НИИ были еще и другие опции. Помимо законного отпуска была еще возможность съездить в месячную командировку в Москву для работы в библиотеках, архивах, участия в различных научных мероприятиях. Наше руководство вполне обоснованно считало, что одно только чтение столичных театральных и концертных афиш весьма обогащает кругозор, особенно у молодняка. Меня однажды дирекция просто отпустила на московскую Олимпиаду без всяких командировок и заявлений «за свой счет». Все понимали, что такая возможность предоставляется, возможно, только раз в жизни. Но и это еще не все. Проводились самые различные экспедиции длительностью до двух месяцев – археологические, этнографические, лингвистические, демографо-социологические. Благодаря им удалось побывать во всех уголках Южной Осетии, и это был большой и ценный опыт, кроме несомненной приятности самого процесса.
Итак, я получил сообщение о прибытии гостей. Скоро я их увидел во всей красе. Раньше я их никогда не встречал, мама моя тоже. Как оказалось, это была пожилая супружеская пара, прибывшая из Еревана, по фамилии Ферджулян. Производили они довольно странное впечатление. Муж, по имени Жирик, был малого роста, худ, если не сказать, тощ, весьма смугл. Жена – Сима – была женщиной крупной, белокожей и блондинистой. Супруг по-русски практически не говорил, а вот супруга оказалась ростовской армянкой, поэтому выполняла еще и функции переводчика.
Они рассказали, что уже много лет разыскивают моего отца, друга их семьи. О таких друзьях мы, честно говоря, даже не подозревала. Точнее сказать, отец дружил не с самим Жириком, а с его старшим братом – музыкантом, который в свое время эмигрировал в США. Уезжая в Штаты, он наказал оставшимся найти и посетить своего друга. О нем он знал только, что зовут его Костя Харебов, и живет он в одном из грузинских городов. Послушный брат серьезно отнесся к поручению, и поиск начался. Но по таким скудным исходным данным это была почти безнадежная затея. И, тем не менее, каждое лето Жирик и Сима приезжали в Грузию и прочесывали городские поселения. Были в Рустави, Мцхете, Душети, Каспи. В Кахетии обнаружили Харебовых, но искомого среди них не оказалось. И только в Гори забрезжила надежда. Здесь им посоветовали ехать в Цхинвал, где, собственно, Харебовы и водятся. Там им еще раз повезло. Прямо на вокзале первая же женщина, к которой они обратились, сказала, что в собесе работает Лена Харебова и ее мужа звали Костя. Те поспешили в горисполком, встретились с матерью, и после ряда наводящих вопросов оказалось, что многолетние поиски завершились полным успехом.
Здесь следует сделать еще одно отступление. Однажды в классе пятом я за какой-то надобностью влез в нутро дивана. Там обнаружил военный китель с погонами старшего лейтенанта. На мой вопрос мама ответила, что это китель отца. До этого я понятия не имел, что тот служил в армии и не просто служил, а был участником войны. Сам он об этом никогда не говорил, и в доме разговоров на эту тему я что-то не припомню. Мои расспросы на этот счет мало что дали. Оказалось, что отец во время войны служил в Тегеране шифровальщиком в штабе и был в числе тех, кто обеспечивал Тегеранскую конференцию. Видимо, знаний, полученных им в своем Орджоникидзевском горно-металлургическом техникуме, хватало, чтобы быть определенным на такую должность в штаб.
А о своем военном прошлом он не распространялся, думаю, по причине того, что в боевых действиях участия не принимал, штабников медалями не награждали, а потому и хвастать было нечем. К тому же, он работал после войны на шахтах всего Союза, дома бывал редко и о своем боевом прошлом распространяться просто не мог. В 50–60-е годы вообще своим боевым прошлым особо не кичились, а заботой и вниманием пользовались разве что Герои Советского Союза и инвалиды войны. Среди моих школьных учителей были офицеры-орденоносцы, но даже они с неохотой соглашались выступать с воспоминаниями. Тот же Нафи Джусойты, который по всем правилам считается участником Великой Отечественной войны, сам себя таковым не называл, поскольку после окончания военного училища до фронта так и не доехал – война кончилась. Такой же, по всей видимости, была и реакция отца.
По информации родни и тех же Ферджулянов, отец, по какой-то причине, часто ездил в штаб округа в Тбилиси. По пути задерживался в Ереване. И даже умудрялся на день другой вырваться в Джаву. На обратном пути вновь был Ереван. Как он познакомился с братом Жирика неведомо. Могу предположить, что это могло произойти в одном из ресторанов, где Ферджулян-старший играл на армянских народных инструментах. А для отца шумные застолья были образом жизни. При этом сохранилась легенда, что он никому и никогда не позволял оплатить стол. Итак, знакомство состоялось, и, по-видимому, сразу обнаружилось родство душ, и контакты только укреплялись в результате челночных транзитных перемещений. Отец стал дорогим гостем для Ферджулянов, оставался у них на ночь. Надо полагать, что по причине образовавшегося такого армяно-осетинского союза Жирику и было дано столь ответственное задание. И тот оправдал надежды, оказался упертым мужиком, но малость запоздал – эдак лет на десять. Отец умер в 1973 году в возрасте 67 лет.
О его тегеранском прошлом осталось единственное реальное свидетельство – золотые женские часики, которые были в свое время дарены всей нашей родне женского пола. Сохранился один неработающий экземпляр, да и золотишко, по всей видимости, не очень высокой пробы. Но размеры и дизайн хронометра даже сейчас производят впечатление.
Узнав, что отец не дожил до визита дорогих гостей, те малость погоревали. Показалось, что нечто подобное они могли предполагать. Но гостили они почти десять дней. Была составлена полная программа пребывания, которая, помимо посещения кладбища, включала визиты к родне и в дружественные дома. Но тут обнаружилась одна проблема. Жирик оказался хроническим язвенником и возлияния, которыми сопровождались ежедневные приемы, переносил тяжело. Во время приступов он, и без того смуглый, просто чернел. Но Сима быстро приводила мужа в норму, и программа продолжалась без всяких отступлений.
Впрочем, наши гости были людьми благодарными и позитивно настроенными. Все их приводило в полный восторг: природа, люди, архитектура, кухня, песни и танцы. В такие моменты они умильно глядели друг на друга и повторяли: «Шат, шат!». Надо полагать, что это было выражением высшей степени одобрения и восхищения.
За время визита, – как писали бы газеты, – провели ознакомительные поездки в различные регионы Южной Осетии, посетили многие природные и исторические объекты: священные места, минеральные источники, рекреационные зоны, отдельные поселения, памятники, связанные с Арменией и армянами. Их крайне удивило, что те считаются у нас коренным населением, имели свои кварталы, церкви и даже боевые башни. Не зная своего языка, свободно владели русским, осетинским и грузинским. Один товарищ даже посетовал в беседе с ними, что армяне живут по всему миру, в том числе даже в Париже и, говорят, еще и в Аргентине, и угораздило же его родиться именно в Цхинвале. На что мудрые Ферджуляны возражали, что сами во время своих путешествий посетили многие места ареального проживания армян, и Цхинвал в этом плане не самое худшее место. А учитывая осетинское соседство – может быть одно из лучших.
Гости охотно рассказывали о себе, о своей жизни, о проблемах и радостях существования. Жирик, как оказалось, играл на электрогитаре в одном из центральных ресторанов Еревана. Здесь же на аккордеоне играл и его сын. В этот ресторан обычно приходили эмигранты из разных стран, предавались безнадежной ностальгии, рыдали под звуки дудука, но оставляли богатые чаевые. Узнав, что я коллекционирую монеты, Жирик пообещал за неделю собрать мне денежные знаки со всего мира. Что касается Симы, то раньше она работала экономистом, но сейчас вышла на пенсию.
Когда вся программа пребывания была выполнена, все достопримечательности осмотрены и все знакомства состоялись, Ферджуляны объявили, что пора и честь знать. К тому же, Жирику было пора возвращаться к почитателям таланта. Проводы прошли под стать самому визиту, то есть оживленно, многолюдно, обильно. Мы задарили их самыми разными подарками, больше носящими какую-то национальную нагрузку. А в полный восторг их привел поднесенный мной громадный керамический кувшин для вина. Их, видимо, пленили размеры и неуклюжесть сосуда.
А последняя фраза Жирика, которую Сима тут же перевела, меня просто сразила. Он сказал, что жизнь его подходит к концу, силы уходят, здоровье уже не то. Но что ему следовало предпринять, он сделал. Даже до Цхинвала дошел. Теперь осталось найти еще только одного человека и посетить его. Невероятно, но все эти годы эти беспокойные старики странствовали в поисках неведомых им людей, а обнаружив – спешили выразить им свое почтение и передать привет от американского брата. Это был какой-то фантастический поисковой проект , типа «Жди меня». Но там к поискам подключены сотни людей, солидные организации, информационные ресурсы, а тут неподъемную задачу взвалили на свои плечи два пожилых и не очень здоровых человека.
До распада СССР оставалось еще какое-то время. Коммуникации внутри страны были доступны. Контакты по линии «дружбы народов» все еще имели место. В Цхинвале время от времени организовывался железнодорожный туристический маршрут выходного дня до Еревана. Пользовался он большой популярностью. Узнав об очередной поездке, я собирал нехитрую посылочку и отправлял через знакомых Ферджулянам. На встречу приходила Сима. Стороны обменивались новостями, и в ответ нам доставлялась традиционная емкость с коньяком, со всякой бастурмой и сельджуком. Но Союз распался, связи порушились, и людям стало не до туризма, когда встал вопрос о выживании.
Был, правда, момент, когда можно было хотя бы попытаться встретиться, но я его безвольно упустил. Был в Цахкадзоре, где проходила конференция для закавказских журналистов. Обратно возвращались через Ереван. В город попали затемно. Это были самые тяжелые для республики времена: не было света и воды, ничего не работало, город вымерзал. По улицам бродили тени, а в парках рубили деревья на дрова. Нас поселили в центральной гостинице – островке цивилизации. Здесь были свет, тепло, горячая вода, кафе-ресторан и даже бар с музыкой. Я показал адрес Ферджулянов одному из местных, тот неопределенно махнул рукой и посоветовал из гостиницы не высовываться. Сказал, что транспорт не ходит, а такси я не поймаю. Решил подождать следующего дня. Но наутро нас собрали на какое-то протокольное мероприятие, а затем и вовсе рассадили по автобусам. Тогда подумалось, что упертые и заточенные Жирик и Сима на моем месте повели бы себя совсем по-другому. Уж они нашли бы выход из положения.
