РАССКАЗ
На пареньке черная футболка с надписью на латыни, зауженные джинсы, на голове дебильная прическа. Он оглядывается по сторонам, презрительно смотрит на наш автобус и все-таки двигается в его сторону. Запрыгивает в салон красиво, как актер. Перепрыгивает мятую картонную коробку и оказывается на ступеньке. Поправляет дебильную прическу, заглядывает в салон. Грациозно проникает внутрь. И, конечно же, задевает пакет с куриными яйцами, который я держу в проходе, потому что рядом c сиденьем он не поместился.
Пакет летит в сторону, желтки вперемешку с белками текут по салону, покрывая его прозрачно-желтой текстурой.
– Урод, – говорю я парню, к штанине которого прилипла скорлупа. Встаю, и со всей дури бью кулаком придурка в наглую рожу. В его чертов ухоженный нос, на котором вздувается тщательно замаскированный прыщ.
Визжит моя соседка-старушка. Визжит как-то по-деревенски, и я, твою мать, понимаю, что она не вписывается в момент.
Впрочем, чему тут уже вписываться? Мой соперник отлетает по проходу в сторону субтильного мужичка в кепке. Мужичок держит в руках картонную коробку с маленьким японским телевизором.
Держал коробку.
Коробка вместе с мужиком и пареньком, у которого из носа течет кровь, падают на пол.
Звон, дребезг, визг старушки.
– Скотина, ты все яйца побил! – кричу я в исступлении. Мне плевать, что там случилось у мужика с телевизором. Я пер пакет с этими проклятыми яйцами через весь рынок, а какой-то козел, который вообразил, что он герой голливудского боевика, разбил их все на хрен!
Иду по проходу, расшвыривая скорлупу. Брызги, похожие на сопли, разлетаются по салону.
– Падла! – говорю я и бью парня в живот. Он лежит на полу и тихонько повизгивает. Мужик под ним молчит; помер, что ли?
Выхожу из салона. Водитель стоит возле автобуса и смотрит на меня, раскрыв рот. У него нездоровый цвет лица.
Игнорирую его и достаю сотовый.
Звоню жене.
– Але, кто это?
– Ну кто это может быть? – зло говорю я. – Там же определитель номера, Света!
– Это ты, Вадик? – спрашивает Светка.
Я говорю:
– Че?
– Ты купил яйца? – спрашивает моя жена.
– Нет; из-за этого и звоню, – отвечаю. – Какой-то урод их побил!
– Почём ты их купил? – спрашивает Света.
– Ты не слушаешь, что ли? – кричу в трубку. – Он их побил!
– Кого побил?
– Я побил урода, который разбил яйца! – говорю.
– А? – спрашивает Света.
– Любимая, ты опять обкурилась? – спрашиваю я.
– Все? – спрашивает Света.
– Чего «все»?
Она спрашивает:
– Ты когда домой приедешь?
– Что «все»?! – спрашиваю.
– Яйца все побил?
– Хрен его знает, – отвечаю. – Погоди, сейчас проверю.
Засовываю мобилу в задний карман своих потрепанных джинсов, возвращаюсь в салон.
Старушка уже не визжит: вяло всхлипывает. Мужик под избитым уродом шевелится, но как-то неохотно, вяло. Сам урод плачет, размазывает кровь и сопли по лицу и со страхом смотрит на меня.
– Моя прическа стоила сто баксов! – заявляет он тонким голосом.
Плюю ему на макушку:
– Это тебе бесплатно.
Наклоняюсь и проверяю пакет с яйцами. Уцелело только одно.
Выхожу из салона, напоследок угостив козла последним яйцом.
Он плачет, размазывает кровь, сопли и нерожденного цыпленка по лицу.
Набираю номер Светика.
– Абсолютно, – говорю.
– А? – спрашивает Света.
– Разбил абсолютно все, – говорю я и смотрю на водилу.
– А? – спрашивает Света.
Водила дрожащими руками засовывает в рот мятую сигарету и смотрит на меня.
– Тебе ехать не пора? – спрашиваю.
– Куда? – интересуется Света.
– Света, помолчи хоть секунду, – говорю. – Это я не тебе.
– Езжай, мать твою! – кричу водителю.
Водила кивает и запрыгивает в автобус.
Автобус трогается.
– Куда езжай, че ты несешь? – кричит в трубку Света. – Ты яйца купил?
– У тебя в ушах сера или что? – кричу я. – Прочисти уши, Света, какой-то урод разбил все наши яйца!
Света вдруг начинает глупо хихикать.
– Ты что, ширнулась? – спрашиваю я.
– У тебя голос сексуальный, когда ты злишься, – говорит она.
Я говорю:
– Че?
– Что с яйцами? – спрашивает Света. – Когда ты их привезешь?
– Пойду обратно на рынок, – говорю.
Выключаю сотовый и кладу его обратно в карман.
На улице сумрачно и слякотно. Вечереет. Накрапывает дождик. Настроение противное. На остановке, от которой только что отъехал автобус, стоит молодая девушка в модной коричневой куртке, модной юбке и с сумочкой через плечо. Сумочка на первый взгляд стоит дорого.
У девушки карие глаза и темно-рыжие волосы. Она только что подошла. Стоит на остановке, ест хот-дог и ждет автобус.
Я думаю: яйца уже слишком поздно покупать.
Еще думаю: домой возвращаться неохота.
Подруливаю к девчонке, становлюсь рядом и стильным движением вытягиваю из кармана сотовый. Девушка косится на меня, продолжая жевать хот-дог.
Направляю сотовый ей в лицо, как пистолет:
– Я вас застрелю, девушка, если вы со мной не захотите знакомиться.
Девушка косится на меня и говорит, разбрызгивая горчицу:
– А я не боюсь, когда в меня тыкают допотопными мобилками.
Смотри на меня презрительно:
– Ты его в секонд-хэнде купил по дешевке?
– Зато он большой, – говорю. – Думаю, тебе понравится, если я им тебя оттыкаю.
– Что за деревенское словечко? – морщится девушка и откусывает кусок булки. Крошки долетают до меня.
Спрашивает:
– Ты когда последний раз чистил зубы?
Потом добавляет:
– Сейчас сюда подойдет мой парень, и он тебе вломит, если через секунду не свалишь отсюда в ужасе.
Я прячу сотовый в карман:
– Да ладно тебе, красавица. Давай просто познакомимся. У меня настроение дурное, блин. Один идиот испортил. Вот и захотелось пригласить симпатичную девушку на чашку кофе. Чтоб исправить настроение.
Она кивает:
– Да, идиотов в мире полно.
Выкидывает остатки хот-дога в урну:
– Ты меня тоже прости. Настроение дурное, с подругой лучшей поссорилась. А тут еще ты клеишься.
Девушка улыбается, и я таю.
Она протягивает мне руку:
– Анжела.
Отвечаю осторожным рукопожатием, как будто боюсь спугнуть. Говорю, глядя в прекрасные карие глаза:
– Вадик.
– Пошли кофе пить, – улыбается Анжела, и, взявшись за руки, словно школьники, мы идем в ближайшее кафе.
В кафе тепло и уютно. Играет тихая музыка, мягкий сиреневый свет струится с потолка, на столиках – сирень. Мы занимаем свободный столик у окна. Анжела рассказывает:
– С подругой глупо вышло. Разговаривали по телефону, слово за слово и сцепились. Без всякой причины!
– Бывает, – соглашаюсь я.
Почему-то вспоминается паренек с дебильной прической.
– Ты женат? – спрашивает Анжела.
Cмотрю на кольцо на безымянном пальце.
– В разводе, – говорю.
– А кольцо зачем носишь? – спрашивает Анжела. Она такая красивая, что я говорю:
– Ты очень красивая, Анжела.
Я смотрю ей в глаза и говорю:
– У тебя карие глаза.
– А у тебя зеленые, – смеется Анжела.
У нее очень красивые белые зубы.
– Привык, – говорю.
– К чему? – спрашивает Анжела.
Официантка приносит меню.
– Пиво, – прошу я
– К пиву? – спрашивает Анжела.
– Какое? – спрашивает официантка.
– К кольцу, – говорю.
– Что «к кольцу»? – спрашивает Анжела.
– Есть светлое, – говорит официантка.
– Че? – говорю я.
– Есть темное, – говорит официантка.
– А? – спрашивает Анжела.
– Твою мать, заткнитесь обе! – бью кулаком по столу.
– Мне светлого, покрепче, – говорю официантке.
Анжела уже не улыбается. Она смотрит на меня, прищурившись, и говорит:
– Вадик, у тебя не зеленые глаза. Вернее, зеленые, но не такие, как весенние листочки, а зеленые, как застоявшаяся вода в болоте.
– А у тебя глаза как… да откуда мне знать, как что, просто карие, – говорю я и кричу официантке: – Два!
Кричу:
– Нам два пива!
– В таких глазах может утонуть девушка, – говорит Анжела. – Нырнуть и не вынырнуть.
– Я просто привык к кольцу, – объясняю. – Оно как часть меня, понимаешь? Срослось. Потому и не снимаю.
– У тебя было много девушек? – спрашивает Анжела.
Смотрю на кольцо.
Почему-то вспоминается Света, которая ждет меня дома. Наверняка обдолбаная.
– У нас был ребенок, – говорю я. – Малышу и месяца не было, когда он умер. Что-то нелепое, простудился и понеслось. Врачи не спасли.
– У меня много парней было, – говорит Анжела. – А потом достало.
– До этого у нас была счастливая семья, – говорю я. – Когда умер малыш, все пошло наперекосяк.
Официантка приносит две кружки пива, и я смотрю на пену. Жду, когда она осядет.
– А мне в четырнадцать лет сделали татуировку на бедре, – говорит Анжела и отпивает из своего бокала. Ее губы – темно-коричневые. Темно-коричневые, как ее глаза, темно-коричневые, как ее модная куртка.
Я представляю ее татуировку. В мыслях она темно-коричневая.
– У меня была только одна девушка, – говорю. – Смешно, да?
– Я долго не могла привыкнуть к татуировке, – говорит Анжела.
– Как ты к кольцу, – объясняет она.
– В моих глазах не утонет даже последняя уродина, – говорю я и пью пиво.
Пиво желтое.
Почему-то вспоминается паренек с дебильной прической, стирающий с рассеченного лба желток.
– А теперь она часть меня, – говорит Анжела.
– Что? – спрашиваю я.
– Татуировка, – говорит Анжела и смеется. – Ты витаешь в облаках, Вадик!
– Тебе было все равно с кем спать? – спрашиваю.
– Не все равно, – качает головой она. – Просто я была молодая и отрывалась. Понимаешь?
– Ты не думала, что ведешь себя, как шлюха? – спрашиваю я.
– Я и сейчас не старая, – говорит Анжела. – Просто перебесилась. Хочу найти кого-нибудь надежного.
– Крепкого мужчину, – объясняет она.
– Ты – интересная девушка, – говорю я. – Интересные девушки все шлюхи?
Анжела некоторое время молчит и задумчиво пьет пиво. Потом поднимает голову и смотрит на меня:
– Что?
– Ты – интересная девушка, – говорю.
– Ты, по-моему, хороший парень, – говорит она.
Кладу пальцы ей на ладонь.
У нее теплая, нежная ладошка.
У нее карие глаза, но сейчас в них отражаются мои зеленые.
И я, кажется, тону в них.
Парень на ресепшене смотрит на меня, хлопает глупыми рыбьими глазами:
– Двухместный номер три тысячи рублей.
На нем белая рубашка и очки с толстой оправой. Глаза за линзами как два круглых блюдца. Жидкие усишки под носом топорщатся в разные стороны.
– Я это понимаю, – говорю. – Но, братан, тут такая ситуация, у меня в кармане только штука. Давай ты ее заберешь себе, мы с девушкой проведем ночь в номере, а утром по-быстренькому свалим. В свою тетрадку можешь ничего не записывать.
Парень на ресепшене пучит глаза:
– У нас нет тетрадки. Все данные идут в компьютер.
– Ну не записывай в свой компьютер, – говорю. – Мы только переночуем и завтра рано-рано утром сдернем. Хорошо?
Парень на ресепшене хмурится, изображая мысль:
– Ну…
Сую в потную ладонь тысячную бумажку.
– Куда нам идти?
Мы лежим рядом в гостиничной кровати. Все прошло на пятерочку.
Почему-то вспоминаются яйца.
Потом вспоминается Светка и сотовый, который, отключенный, валяется в заднем кармане джинсов.
– Неужели это просто очередная ночь? – тихо спрашивает Анжела.
В темноте ее не видно, и я пытаюсь вспомнить, куда закинул джинсы, и не ударился ли при этом сотовый об пол.
– Куда я закинул джинсы? – спрашиваю.
– Очередная пустая бессмысленная ночь, – говорит она.
– Ты не помнишь?
– Мне двадцать пять, но я уже разочаровалась в жизни, – говорит Анжела.
Я хмурюсь:
– Че?
– Что такое жизнь? – спрашивает она.
Я поднимаю голову и пытаюсь хоть что-нибудь рассмотреть в темноте.
– Твою мать, если он разбился, это кабздец, – говорю.
– У тебя есть мечта? – спрашивает Анжела.
– Полный кабдец, – уточняю я.
– Да на хрена он тебе сейчас понадобился? – спрашивает Анжела.
– У меня есть мечта, – говорю.– Хочу поехать в Японию.
– Зачем? – спрашивает она.
– Мечтаю трахнуть японку, – говорю. – Люблю узкоглазых.
– Ублюдок, – говорит Анжела.
Спрыгивает с кровати, включает свет, одевается и уходит.
Мои джинсы на полу. Я поднимаю их и достаю телефон.
Звоню Светке.
– Кто это? – спрашивает меня жена.
– Света, это я, – говорю.
– Нет, Света – это я, – говорит она и глупо хихикает.
– Твою ж мать, – шепчу я и нажимаю на кнопку сброса.
Открывается дверь и в комнату влетает Анжела. Ее глаза кажутся черными. Кажется, что из ее глаз вытекает смола, которая обволакивает меня. Не дает мне сдвинуться с места.
– Ты с кем говорил? – спрашивает она.
Я поправляю съехавшие трусы:
– С женой.
Добавляю:
– Твою мать.
– Чью-чью мать?! – кричит она.
– Это просто вводная фраза, – говорю.
– Ты же сказал, что развелся! – кричит Анжела.
Она кричит:
– Урод, а я ведь почти поверила, что ты нормальный парень!
Анжела кричит, и во все стороны летят крохотные капельки – ее слезы. Они попадают на ее курточку, на смятую постель, на мои трусы.
Она садится на краешек кровати, закрывает ладонями лицо и плачет.
– Я потерялась, – говорит Анжела.
Растерянно верчу трубку в руках.
– Я потерялась в этой жизни, Вадька, – говорит она.
Она плачет и говорит так тихо, что я с трудом разбираю слова:
– Меня все называли сильной. Говорили, что я беру от жизни все, что хочу.
Она шепчет:
– Мне надоело быть сильной.
За окном сереет. Просыпаются первые машины, дребезжат по рельсам первые трамваи. Машина смывает с асфальта окурки. Наш номер на пятом этаже, и я вижу в окно крыши хрущевок. У меня болит в затылке, и я спрашиваю:
– У тебя есть таблетки от головной боли, Анжела?
Она роется в сумочке. У Анжелы дрожат руки, но она все-таки достает флакон с большими желтыми таблетками.
– Это поможет, – говорит она.
Я говорю:
– А че это?
– У меня тоже часто болит голова, – объясняет Анжела.
Я выпиваю таблетку и молчу. Она сидит рядом и тоже молчит. За окном светлеет.
За окном, твою мать, светлеет, и я думаю о Светке, которая сейчас дома одна. Может, ей плохо. И никого нет рядом, чтобы помочь.
– Расскажи мне о своем малыше, – просит Анжела.
– Он был очень красивый, – говорю. – И умный. По крайней мере, я так думаю. Если бы он дожил, его первым словом было бы «мама».
– Твоя жена красивая? – спрашивает Анжела.
– Наверняка «мама», – говорю. – А еще я б с ним играл. Бегал бы наперегонки. В мяч еще.
– Наверняка красивая, – говорит Анжела и снова плачет.
Глажу ее по голове:
– Еще я играл бы с ним в прятки. Я в детстве очень любил эту игру. Я бы прятался, а малыш меня искал.
– Тебе его не хватает? – спрашивает Анжела.
– Я бы научил его складывать из бумаги кораблики, – говорю. – Замечательные кораблики.
Еще я говорю:
– Мы бы их пускали в парке, в пруду, эти кораблики. Все вместе. А еще мы бы сидели со Светкой рядышком на скамейке и смотрели, как малыш гоняется за голубями.
– Я могу все исправить, – говорит Анжела.
– А еще бы я научил его строить песочные крепости, – говорю я.
– Моя жизнь все равно дерьмо, – говорит Анжела. – Я все исправлю и вернусь домой…
– Ты хочешь, чтобы я все исправила? – спрашивает она.
– Я бы купил ему телескоп, чтобы он смотрел на звезды, – говорю.
Потом спрашиваю:
– Что исправить?
– Я слышала, как ты назвал меня шлюхой, – говорит Анжела.
Потом она говорит:
– Но все равно ты хороший.
Она смотрит на меня внимательно, и мне кажется, что в ее заплаканных черных глазах горит свет.
Анжела говорит:
– По крайней мере, я так думаю.
Она шепчет:
– Я не шучу. Я на самом деле могу все исправить.
Анжела спрашивает:
– Ты хочешь этого?
Говорю:
– Твоя татуировка: я представлял ее темно-коричневой.
Смотрю Анжеле в глаза:
– А она оказалась разноцветной.
– Люди – не всегда те, кем они кажутся, – говорит Анжела.
Мы молчим.
А потом я прошу:
– Исправь все, Анжела.
На пареньке черная футболка с надписью на латыни, зауженные джинсы, на голове дебильная прическа. Он оглядывается по сторонам, презрительно смотрит на наш автобус, и все-таки двигается в его сторону. Запрыгивает в салон красиво, как актер. Перепрыгивает мятую картонную коробку и оказывается на ступеньке. Поправляет дебильную прическу, заглядывает в салон. Грациозно проникает внутрь.
Смотрю, как он садится на соседнее место.
Звонит сотовый.
Достаю его.
Света говорит:
– Вадик, ты где?
Она спрашивает:
– Ты купил яйца, как я просила?
– Нет, – говорю я.
Смотрю в окно на пустую остановку.
– Вадик, ты меня достал. Мать твою, ублюдок, ты нас с сыном достал! Маленький все время плачет, папу зовет! А отец, сволочь, бухает целыми днями. Его первое слово было «где папа?» Когда ты сына по трезвому в последний раз вообще видел?
Смотрю в окно на пустую остановку.
Моросит дождь.
– «Где папа» – это два слова, – говорю.
– Все, козлина, развод, – говорит Света и отключается.
Я смотрю в окно на пустую остановку. Мне почему-то кажется, что там кто-то должен стоять. Именно сегодня, именно сейчас.
Автобус трогается.
Я пьяный. Голова кружится.
Говорю:
– Да пошло оно все.
И засыпаю.
