Мы живем в интересное время: на наших глазах родилась и успешно развивается, наверно, самая заметная и узнаваемая молодежная субкультура современной России – «лизгиночничество» или «кавказская молодежная субкультура». Что собой представляет это явление?
Энциклопедия социологии определяет субкультуру следующим образом: «Система ценностей, установок моделей поведения, жизненного стиля каких-либо социальных групп, представляющая собой самостоятельное целостное образование в рамках доминирующей культуры»1
Имеют ли кавказцы собственный «жизненный стиль»? Определенно, да. И он весьма отличен от стиля жизни большинства населения России. Вероятно, кавказцы – это те, кого можно назвать действительно «Иными» крупнейшей страны мира. Более того, нередко их мировоззрение стоит в оппозиции к «культуре большинства», подчас приобретая характер острейшего антагонизма. Наиболее ярко эти тенденции проявляются в постсоветском поколении, сформированном практически без «интернационалистской обработки» со стороны идеократического государства.
I
Кто такой «лизгиночник»? Это молодой кавказец в большом городе, воспроизводящий определенные архетипы поведения, по его мнению, свойственные для людей его происхождения. Ему присуща маскулинность, брутальность, собственная манера речи (в том числе и «кодовые слова») и манера одеваться (черная одежда, борода, оружие и т. д.). Все это очевидные признаки субкультуры. При этом, она интернациональна и склонна к экспансии. Подчас эту субкультуру или ее элементы приобретают и представители «некавказских» национальностей, находящиеся в постоянном контакте с кавказцами. Далеко не каждый молодой кавказец является «лизгиночником», и не каждый «лизгиночник» является кавказцем. Естественно, здесь должен встать вопрос о происхождении «лизги».
Название. Термин «лизгиночники» выбран по наиболее узнаваемой отличительной черте данной субкультуры – лезгинка, известный традиционный танец народов Северного Кавказа. Ошибка в слове «лизги» отнюдь не случайна: мы старались избежать прямого отождествления рассматриваемого явления с лезгинами, одним из этносов Дагестана. Название «лизги», «лизги-культура» выбрано по созвучию с хиппи и яппи, плюс оно отражает некоторую тенденцию к сокращениям названий молодежных субкультур (напр. «эмо» от «emotional», «раста» от «rastafari»). На момент написания этих строк на сайте Google.com можно найти 334 тыс. упоминаний слова «лИзгинка».
Генезис. Следует оговориться, что далеко не все кавказцы едут в мегаполисы действительно из глубоко патриархальных сельских общин. На Северном Кавказе есть вполне развитая городская культура, значительно «переформатировавшая» местные народы.
Каждый кавказский этнос исторически (вследствие политики Российской Империи, а потом СССР) был связан с одним или несколькими городами, которые становились для него экономическими и политическим центрами: для народов Дагестана – Петровск-Порт (совр. Махачкала) и Кизляр, для карачаевцев – Кисловодск, для чеченцев – Грозный, для ингушей – Грозный и Владикавказ, для северных осетин – Владикавказ и Моздок, для южных – Тбилиси и Цхинвал, и т. д.
Поэтому кавказец не боится современного большого города, он может его ненавидеть, презирать, обожать, возвышать, но он имеет о нем представление. Северный Кавказ – еще далеко не «современное общество», но уже и не совсем «традиционное». Это «посттрадиционное» общество, сохраняющее определенный «традиционный» тип мышления.
II
Ключевой наш тезис звучит следующим образом: «лизгиночники» – явление в среде кавказской молодежи, свойственное крупным полиэтничным городам с жесткой доминантой «культуры потребления». Это, конечно, не значит, что в малых городах нет «лизги», просто в мегаполисах данная субкультура родилась, сформировалась и ныне экспортируется обратно на Кавказ. Ее генезис можно проследить на выдуманном примере, скажем: молодой кавказец окончил школу, и для получения высшего образования он отправляется в «большой мир» – крупный российский город (прежде всего, в Москву и Санкт-Петербург). После первичной адаптации на новом месте он испытывает два, на первый взгляд, противоречивых, но на самом деле взаимодополняющих, чувства: «освобождение» от социальных «пут» традиционного общества и одновременно потребность в них, понятных и близких его мировоззрению.
Тогда же, вероятно, впервые в жизни у новоиспеченного горожанина ярко проявляется кризис идентичности. Трансформация его сознания происходит на самом глубинном уровне: он испытывает настоящий шок от необходимости адаптации к изменившимся нормам социальных отношений, что требует от него выработки ментального «щита» против среды и кооперация с теми, кто оказался в аналогичном положении. «Кавказец в большом городе» никак не может взять в толк, как можно жить десятилетиями в одном доме и не знать своих соседей. Человек, воспитанный в обществе традиционного типа, с фундаментальным восприятием «Дома», тяжело адаптируется к жилищной мобильности жителей современных городов.
Первичная адаптация провинциалов в больших городах часто сопровождается физическими недомоганиями. В первые недели переселенцы часто страдают на новом месте быстрой утомляемостью, головными болями. Чаще всего это объясняют изменением пищевого рациона и низким качеством воды. Мы бы выделили еще одно обстоятельство – перемена «пространственного восприятия». Незнакомый ландшафт, другие расстояния, быстрый ритм жизни и т. д. – все это может негативно повлиять на психофизическое состояние человека, что отразится на изначальном восприятии нового места.
В большом городе житель провинции вынужден менять или терять свои привычки. Так, например, привычку смотреть в лица случайным прохожим. В небольших городах велик шанс встретить на улице кого-нибудь знакомого, поэтому замечать окружающих очень важно для успешной коммуникации. В большом городе привычка всматриваться в лица только утомляет мозг, перегружает его лишней информацией, а, кроме того, воспринимается местными как моветон. Провинциал рано или поздно принимает и новые правила игры, и новый ритм жизни. Очень скоро окружающие его люди становятся для него массовкой, а пространство – фоном.
Вне зависимости от того, нравится провинциалу в городе новый режим или нет, он проходит через стадию некого «психологического насилия», «надлома», связанного с периодом адаптации, что часто усложняет его социализацию на новом месте.
III
Следующий этап – пересмотр иерархии идентичностей. Если, живя в собственной республике, кавказец воспринимает свое этническое происхождение и религиозную принадлежность как данность, то в условиях полиэтничного и мультикультурного общества он сталкивается с необходимостью самоидентификации. И здесь происхождение и религия становятся основными элементами осознания идентичности. Когда все вокруг «не такие как ты», то «кто ты?» И ответ звучит примерно так: «Я другой. Окружение видит меня другим, отличающимся от них. Но и я вижу, что отличаюсь от них». Последний пункт особенно важен.
Действие рождает противодействие. Поэтому даже современный «откат в архаизацию» нужно рассматривать не как простой конфликт поколений «отцов и детей», а как конфликт «дедов, отцов и детей». На наш взгляд, традиционный тургеневский сюжет в кавказских условиях принял совершенно гротескные формы, а корень их в предмете спора поколений – «дедах» («отцы отцов», «предки»). Чем для молодого кавказца является «отцовское общество»? Это то, в котором он непосредственно живет и против которого чувствует типичный для своего возраста «внутренний бунт». Но он скован традиционным архетипичным для кавказца элементом воспитания – уважением к возрасту. Причем сама атмосфера кавказских обществ такова, что уважение к возрасту – явление априорное, культовое и не подвергаемое сомнению. Выступающий против этой «геронтократии» – безусловный маргинал. Для кавказца невозможно отрицание самого принципа «уважения к старшим», это выводит его из «кавказскости», лишает наиважнейшего критерия этого понятия. «Сын» принимает, но не любит «общество отцов», поэтому социальным идеалом становится «общество дедов». Романтизированная архаика против обыденности современности. «Общество дедов» молодой кавказец не видел, но имеет о нем самое идеалистическое представление, которое в свою очередь сформировали в нем отцы, и которое контрастирует с реальностью «мира отцов». Поэтому «отцовское общество» критикуется с точки зрения «дедов». Точнее, с «точки зрения дедов» глазами «внуков». При невозможности как внешне (публично), так и внутренне («для себя») отрицать «уважение к старшим», этот принцип возвышается в «моральный абсолют». Это не значит, что в реальной жизни каждый кавказец реально уважает старших, так как с точки зрения современного кавказца «не каждый старший достоин уважения». Кавказец просто воспринимает сам принцип как обязательный элемент «кавказской нормальности».
IV
Интересно, что такой обязательный атрибут кавказского мужчины прошлого как кинжал превратился в такой же обязательный атрибут «лизги» как «ствол», пистолет, чье ношение объясняется именно апелляцией к прошлому, к тому, что по «кавказским понятиям» мужчина «обязан иметь оружие». Изменился и сам характер его восприятия. Если кинжал имел практически ритуальную функцию, чье использование было довольно редким явлением, продиктованным чрезвычайными обстоятельствами, то «травматы» используют безо всякого пиетета к жизни человека, и пиетета, имевшегося к холодному оружию. Если бой на кинжалах (оружии ближнего боя) зависел от мастерства и опыта бойца, то благодаря «стволу» последнее ничтожество может выйти победителем в любой схватке.
В горских обществах прошлого неприличными считались крики и даже разговор «на повышенных тонах». Это было не просто правилом этикета, негромкий разговор был непременным условием физического выживания, так как наши предки в условиях высокогорья находились в постоянной угрозе схода лавин. Любой громкий разговор мог стоить жизни. Унаследовало «лизгинство» и презрение к пешей ходьбе. Но, как и в остальных случаях, «наследство» приобрело карикатурный вид. «Посаженная приора» заменила в сознании «лизги» гнедого скакуна.
V
Парадокс и главная трагедия «лизги-культуры» в том, что, провозглашая своим идеалом «общество дедов», она воспроизводит его абсолютный антипод. Подобно тому как субкультура «готов» паразитирует на эстетике готического искусства, так и «лизги» является пародией на истинную «кавказскость» и ее ценности. Нагляднее всего это можно проиллюстрировать на примере той же лезгинки. Любой грамотный хореограф объяснит, что лезгинка – танец, основанный на символах и образах. Для мужчины – это «орел», символически укрывающий (но не касающийся!) «крылом», скромно потумпившую свой взор девушку – «лебедь». А то, что мы видим сегодня на улицах, по меткому выражению неизвестного острослова, больше похоже на брачные игры обезьян.
Возвратимся к нашему примеру: в тот момент, когда кавказец попадает в агрессивное общество «большого города» с почти разрушенными (точнее, «сжатыми» до внутрисемейного уровня) традиционными социальными отношениями, его «кавказская нормальность», отличавшая его от «остальных», становится «кавказской НЕнормальностью», которая отделяет его от «чужих». «Конфликт поколений», «культ предков», «ломка ценностей» и т.д. – это те идейные предпосылки, которые толкают кавказца в субкультуру «лизгиночников». Поэтому мы определяем «лизгиночничество» как промежуточное состояние: из него он может выйти как современным горожанином, хипстером, так и религиозным фундаменталистом или националистом. Нам представляется, что по мере урбанизации кавказских этносов, «лизги-культура» будет приобретать все более «травоядные», менее агрессивные формы, пока, в конце концов, не изживет себя и не уйдет с исторической арены.
1 Энциклопедия социологии. Составитель: А. Антинази, 2009 год.
