* * *
стрелочка дежавю,
обманутый ипполит,
как растили нас, почему.
кто те люди, чем и почём живут?
не хочу, не хочу, не хочу
на былых победах чаёвничать-почивать.
как бороться, ежели не борец,
как не песочить память, столпы, уклад,
как не потеряться меж стольких «нет»,
и тем паче «да»?
всюду свой, но всегда по-своему:
ипполит, монтсеррат, коста или хасбулла.
к коже, кажись, прилипло кружево иристона,
где, кажись, пробиваются два крыла,
где, кажись, пробиваются что есть мочи,
где на межвязье притчи, мечты и порчи.
фæстæмæ ма дзур, но free the nipple,
и очертанья чести на охре снимка,
не завять им скоро в сезон раздора,
не стихнуть речи,
догореть наверху в селе замасленной керосинке.
* * *
в небе плещется семнадцатилетний саша,
здесь бы был уже, наверное, александром.
а мы, и вправду, аланами,
тихой сапой дорогой бредем
на запад.
eastern heritage, western identity
все ли благое от племени
можно в себе спасти,
все ли дурное вычистить?
сыну анд прошепчу виновато:
«ты прости, что не думаю на латыни.
не серчай, что сделался телепатом».
теперь у меня два имени.
белый уголь, а значит, почти погасла,
но секунда, и мягким пеплом
обнимаю радостно пиренеи.
что слеза твоя мне давно солоней моей,
мне больше совсем не страшно.
эй, железо, «поцелуй меня нежно в темя»,
только не отпускай во тьму.
______
oh, sinnerman, where u gonna run to?
* * *
там,
откуда я родом, где женский позор
есть мужская дневная норма,
мне понятны их свет и тени.
«помню, впервые позавтракал плотно,
о, как я дрался в тот день».
здесь
не просить и не предлагать колец,
но верить каждой слезе и помнить,
что любая тоска затем принесет весёлость
от боли, желчи, похоти, громких воплей,
ловко сложенных
в столбик.
* * *
may u bury me
не мастер сиесты,
не мастер джигитных дел.
раз в сезон strip all the fame away,
раз в сезон затаиться под теплый плинтус,
чтоб рассыпаться вникуда,
раскрыситься, разъязвиться,
– но зато как итог не сдался и не устал.
кряхтеть и катиться, забыв куда
молодцу, рифмовщику и номаду,
порошку предлагаться разок в декаду,
а ты стар уже и уж не к лицу.
не помог рот в рот
– и вот смертен рубль
и семеркой кубков
сострит таро.
рассказать бумаге давно пора:
закатал в асфальт, закатив глаза.
и вот тут бы стрельцу внутри
расстыдиться пугливой лжи,
и раскручиваться бы клубку,
детству стаскиваться с потолка,
и давно б зарасти кости,
только не доросла пока.
_______
потому: мне расстаять первой,
а тебе – схоронить меня.
* * *
мы маршировали в школе,
у меня был берет цвета хаки и глупая челка.
мы равнялись на первого,
у командира был берет цвета хаки, веснушки и звонкий голос.
возможно, поэтому мы победили.
зачем мы маршировали?
что с того что мы победили?
завтра снова было обычно.
«мард рахæсс дæ хæдзарæй», –
как-то чья-то прапрапра прошептала,
слова унес ветер, чтоб облететь планету.
отдыхали на черном море,
взрослые плакали у телевизора,
мне было около десяти,
и беслан, что в 27 километрах,
был так же далек, как москва.
когда я вернулась,
сказали: возможно, наша школа следующая, потому что в ней
учатся дети каких-то шишек.
потому пришли не все,
но было шумно и весело
«как вы можете,
как вы не понимаете?
– закричала елена юрьевна. –
встаньте и стойте,
как вы не понимаете,
им было нечего пить,
как вы не понимаете,
они пили мочу,
как вы не понимаете…»
выросла,
понимаю,
понимаю, каково ей было,
понимаю, какая добрая у нее душа.
до кого-то она докричалась сразу,
до меня через много лет.
я бы нас прокляла,
потому что знала бы, что до кого-то не докричусь.
██████ сейчас далеко,
но теперь почему-то она не дальше беслана.
с месяц назад случилась небольшая авария:
не пристегнулась на заднем сидении
у любви.
латинское сердце,
европейский мозг,
потому меня сверх моей меры отчитали за неосторожность:
что ты не беспечная
просто это в наших генах –
не ценить жизнь».
