Рассказ
По дороге, местами раскрошенной от времени, усеянной остовами автомобилей, скрипела телега. Конь, худосочный, караковый, шел рысью. Ноги его бодро отрывались от подзаросшего травой асфальта, и мускулистая туша поднималась и опускалась при каждом шаге, отчего телега тоже еле заметно качалась.
В телеге ехали трое.
— Не рыгайте на цветы-ы, ведь цветы н-не вин-новаты! Что вы уж-жрались, как скоты-ы, и ваще де-ге-не-раты…1
В такт стуку копыт подпевал мужик лет тридцати с поводьями в руках. Лицо у него было азиатское, чуть округлое, без бровей и бороды, только на баках щетина, в остальном гладкий весь, как обскубленный петух; волос и тех не было, только родимое пятно на затылке, две кляксы — большая и поменьше. На солнце они рыжими казались, как деревья вокруг. Одет он был в латаную-перелатаную армейскую форму с разгрузками и множеством карманов, пухнувших от содержимого. Справа покачивались бронированный шлем с вмятинами и плотно набитый вещмешок, повешенные на чуть выступающую жердь. За спиной на ремне, впиваясь затвором в позвоночник, болталась «Сайга».
— Рус, не ори, разбудишь! — ткнул в спину вознице второй пассажир.
— Да хай просыпается, пятый час спит, как бы не отошел! — не поворачиваясь и не сбавляя голоса, ответил возница.
По-турецки, опираясь на двуствольное ружье-вертикалку, сидел молодой парнишка, совсем подросток. Джинсы широкие, перевязанные на щиколотках, чтобы не трепыхались, все в рисунках — звездах, листьях, узорах, словах на английском. Что-то так и было на этих штанах, что-то потом дорисовывали. В джинсы заправлена некогда белая, а теперь изрядно пожелтевшая футболка с надписью «FIFA-2018», поверх — портупея с кобурой, сумка через плечо с патронами. На шее у подростка висели наушники, провод от них тянулся к потертому довоенному дисковому плееру, прицепленному к поясу. Волосы у парня были для нынешних тяжких времен длинные — до шеи, он собирал их в хвост вонючей резинкой для закрутки банок. Под боком лежала в рыжих пятнах косуха, тоже довоенная, — молния заржавела, заклепки поотваливались, так что носить ее можно было только нараспашку. И даже так пришлось снять — жара стояла невыносимая. Вещи его лежали где-то в углу телеги, в потускневшем рюкзаке, на спинке которого с трудом угадывалась мультяшная большеглазая девочка с хвостиками.
В громоздкой, наскоро сколоченной «люльке» прикорнул пожилой мужчина в легкой рубашке, брюках и туфлях. В тени сложно было его разглядеть, да и не смотрел на него никто — спит, и хорошо.
Но телега подпрыгнула на очередной кочке, и старик, всхрапнув, приподнял голову. Щурился, пытался что-то разглядеть — свет от палящего солнца жег глаза. И в этот момент возница продолжил петь:
— У цве-тов тычи-нок мно-ого, у ме-ня только одна-а, им удобней раз-мно-жаться, ну а мне-то-о… на хрена-а-а!
Старик нагнулся, высунулся из-под навеса «люльки». Был он смуглый, весь в морщинах, неумело, с царапинами, выбрит. На макушке волос не было вовсе, а над ушами висело несколько серых ломаных клоков, и то непонятно было, это с затылка идет или из самих ушей. Рот его, почти без зубов, был всегда чуть приоткрыт, и губы как бы вдавались внутрь, отчего казалось, будто он постоянно что-то пожевывает. Взгляд был мутным, то и дело уходил куда-то вверх, и лишь изредка прояснялся, как сейчас. Смотрел зло на спину возницы, густые седые брови хмурил.
Отвислые щеки старика вдруг затряслись.
— Шепель! — крикнул он слабо, но гневно. — Ты что поешь, бестолочь? Ты дитю такое вот безобразие поешь? — и ткнул вздувшейся костяшкой указательного пальца в сторону подростка.
Рус повернулся к старику, улыбнулся примирительно:
— Да ладно вам, Хетаг Асланбекович, Гарик и не такое слушает! Да оно ж ни о чем, все ж лучше, чем в тишине!
— Смысл петь бессмысленные песни, скажи мне, пожалуйста?! Я это до самого Орджоникидзе слушать не намерен! Песни должны быть с идеей, иначе зачем их петь? Душа быть должна, эх, понимаешь? Вот ты как не понимал, так и не… понимал… Руслан…
Хетаг Асланбекович запнулся, взгляд его поднялся к облачному небу. Губы сжались, рука покачалась из стороны в сторону, опустилась на колено, и сам старик улегся в кресло. Бормотал что-то, засыпая, веки то прикрывались, то поднимались, подрагивая.
— Он как, нормально? — спросил Гарик, пригибаясь, чтобы лучше рассмотреть лицо пассажира.
— Да че с ним будет! — успокоил Руслан. — Жара, он и присыпает. Он уже, походу, такой и есть, Гар. Девяносто три года человеку. У него Владик еще Орджоникидзе! Дай бог приедем, хоть бы детей вспомнил.
Парень поставил ружье на предохранитель, положил на дно телеги, а сам подсел к вознице.
— Начальник, ты уверен, что за эту развалину нам заплатят нормально? — уже тише спросил Гарик.
Руслан вдарил ему локтем в плечо, отчего Гарик чуть не свалился с телеги.
— Ты че, э?! — набычился он, разведя руки в стороны.
— Уважение прояви, мелкий! — сурово отчитывал Руслан. — Этот старикан и меня, и моего отца, и мою бабку физике учил! И таких, как ты, оболдуев учил, постъядерные дети, на…
Подросток закатил глаза и сполз на прежнее место, бурча:
— Десять лет школ нет, радиация и гарь вокруг, общины без воды и жратвы пухнут, а он — «физика»… — Помолчал и добавил уже громче: — Еще и квадрик наш на эту телегу обменял. А в Осетию еще сутки двигать, триста тридцать километров! Мы таким хреном в жизни не заработаем, так и будем по Кубани челночить за пожрать…
— Дать бы тебе звиздюлину, так, для профилактики… — вздохнул Руслан, но не со злобой, а тоскливо.
Выехали на участок без машин. Потравил Рус коня немного да зажал вожжи под кирзач. Оперся подбородком на кулак, по сторонам стал смотреть. Слева, в степи, серое пепелище. Как солью посыпали после пожаров десятилетней давности — ничего за эти годы не взошло, ни травинки, только чадит тут и там временами — на солнце сгорают остатки былых хуторов и станиц. Справа желтели сухие холмы и виднелись кусочно кавказские взгорки. Недалеко, на водоразделе, он даже приметил несколько всадников. Там, в предгорных степях, черкесский клан Аджиева жил, у водохранилища, они скот разводили, что-то даже пахали. С табунами вполне могли и к трассе подобраться.
С грустью смотрел на скопление зданий вдалеке — то когда-то были кафе и придорожные отели у поворота на Курсавку. Остались только стены. Первые годы после войны здесь даже поселение было на несколько десятков человек, в палатках и машинах жили, только от жажды и голода им пришлось уйти в междуречье Зеленчука и Кубани, на юг от Невинномысска, там община процветала. С год они с Гариком здесь схрон держали, пока потолки под градом не разнесло.
Руслан обернулся, взглянул на подростка. Парень сидел в наушниках, качал головой под музыку. У него там один рок на дисках. Десять лет не расставаясь с плеером ходит, слушает тяжелый металл. Рус схватился за сыромятные ремни, прихлестнул коня, вытер рукавом вспотевший под палящим солнцем лоб. Не хотел говорить. И все-таки не выдержал, дернул напарника.
— Обещали нормально заплатить, Гар, не переживай, — мотнул головой Руслан и продолжил, отвернувшись: — Проскочим Минводы, в объезд Нальчика к завтрашнему вечеру уже будем. Привезем Асланбековича в Осетию, сдадим этим джигитам, или родственникам, кто его там, на хрен, встретит, нам заплатят, и мы двинем. Михалыч, красно солнышко наше, фуфло не подсунет. Но до тех пор потерпи, ладно? Прояви уважение. Человек все-таки.
— Ладно, — откликнулся Гарик, ссутулившись. Примирительный тон Руслана его всегда обескураживал и оставлял без слов, так редко что-то похожее случалось.
Телега сползла в кювет, чтобы объехать десятилетнюю пробку на КПП. Колеса поднимали пепельную пыль, пассажиров в повозке шатало. Позади них все меньше и меньше становились обвалившиеся, похожие на заточенные пики красно-белые трубы невинномысских заводов. Солнце сползало к этим пикам, и горизонт разгорался все ярче и ярче.
Старик в «люльке» не просыпался, как бы его ни мотало, только иногда едва различимо бормотал сквозь сон:
— О, мæ хуры хай… азар-ма, чызгай…2
* * *
Закат доалел в пурпур, когда показалось Пятигорье. Лесисто-скалистые Бык и Верблюд, белая змейка над Минводами, пламенный сентябрьский Бештау вершинами цепляли свет и окрашивались малиновым. Подножия же их чернели в тени.
Впереди виделись опаленные руины некогда города — собственно, Минеральных Вод. Слева от трассы лежал разломанный и частично растасканный «Боинг», накрывавший ржавым покореженным крылом кусок дороги. Взлетал, когда бомба упала на аэропорт.
В тени дырявого, щерящегося арматурой крыла и устроились перед тем, как двигать дальше. Руслан уже стоял в ОЗК, держал в правой руке противогаз, черный, с двумя окулярами, с фильтрами по бокам, а левой гладил по спине коня, приговаривая с непривычной для себя нежностью: «Козлопасик ты тупорылый, эх…» Гарик только-только просунул руку в прорезиненный рукав. Хетаг Асланбекович сидел в «люльке», смотрел на них с недоумением.
— Это еще что? — спросил он.
— Защита от радиации! — резонно ответил Руслан. — Вы в школе таких не видели?
— Так жара такая, на черта оно вам? — не понимал старик.
Он хотел еще что-то сказать, но отвлекся на горы и замолчал, улыбаясь.
Гарик перехватил поудобней ружье и проворчал:
— Чтоб яйца не запеклись, старый маразматик…
За что тут же получил подзатыльник.
— Я те че говорил, язва ты пубертатная? — выдавил Руслан сквозь стиснутые зубы.
— Ладно, ладно, — поднял руки кверху подросток, положил двустволку на плечо. — Не бурчу.
— Смотри у меня! — Руслан погрозил кулаком и, развернувшись, обратился к пассажиру: — Хетаг Асланбекович, вам тоже приодеться надо. Дайте помогу!
Старик по-прежнему глядел на горы, то на Змейку, то на склон Бештау, приговаривая что-то про себя, ритмичное и заунывное.
— Слышите?! — крикнул, чуть притопнув, Руслан.
У него нервы тоже были не железные. Нахмурил лоб, и тот стал похож на недоваренную куриную кожу.
Старик дернулся, вскинул даже руки от испуга.
— Ты чего?
— Нам нужно через зараженное место проехать! — объяснял, повышая голос, Руслан. — Вот, это ОЗК! — Он достал из-под «люльки» аккуратно сложенный комплект с противогазом. — Это надо надеть! За час город проедем, и тогда можно будет снять.
— Я это не надену! — возмутился старик. — Что за клоунада? И так в телеге еду, как косарь, а тут еще… еще…
Он снова отвлекся на горы, и тут Руслан уже не выдержал. Сам влез в телегу, стал криком объяснять, но Хетаг Асланбекович кричал тоже, и кричал невнятно, не слыша, что за слова произносит, да и не слова то были, а набор гласных пополам с мычанием.
Так они провозились минут двадцать, пока не стало темнеть.
От безысходности Руслан, покрасневший от жары и злости, спустился, обошел телегу, из-за «люльки» достал увесистый, размером с чемодан радиоприемник. Взял микрофон, настроил волну.
— Мародер — Зеленчуку, как слышно? — произнес он в трубку.
— Зеленчук слушает, — раздалось из динамика.
— Вызови Михалыча. Проблемы с грузом.
Раздались нечеткие голоса, у одного тон был повелительный.
Вскоре на связь вышел сам Михалыч.
— Ну шо там, Руся, вы как? — голос у него был хриплый, прокуренный, сурово-низкий, что совсем не шло толстому лысому увальню с усами, каким был в жизни Михалыч, завхоз Междуреченской общины.
— Да обосраться и не жить, на! — возмущался Рус. — Уперся, и все, не хочет защиту надевать.
— Не понял… вы че там делаете, э?
— Да итить твою… Тебе сколько лет, или ты там бухой на радостях?! — заорал Руслан так, что старик в «люльке» опять начал возмущаться. — Мы в Минводах, тут фонит, хоть яичницу жарь, а он…
— Ну так езжай его в объезд, я-то че? — открестился от ответственности Михалыч.
— Слышь, трудовик-экономист, ты не омурел там?! Куда переть, в Пятигорск к работорговцам, полями выжженными предлагаешь?! Сам же, сука, просил!
Из трубки ответило бурчанием, через него проскакивал отчетливый мат:
— Русь, вези как хочешь, но завтра чтоб были в Алагире! Знаешь, какие у Елиханова родственники? Знакомо тебе слово «дипломатия»?
— Да, да, шишки шишные, а мне-то что делать?
— Вези, что! — отрезал Михалыч.
Сколько Руслан ни пытался дозваться нанимателя, в ответ слышались только помехи на линии.
Стал снимать ОЗК, кое-как скомкал, затолкал под «люльку», туда же противогаз закинул. Гарик наблюдал за этой сценой чуть поодаль, пинал пучки травы от нечего делать, и когда увидел, что напарник взбирается на телегу, сам пошел следом, расстегивая по пути комбинезон.
— Ну че, Рус? — спросил он, складывая свой комплект.
— Дай подумать…
Долго думал, и с телеги слезал, и из-под крыла выходил, смотрел то на руины Минвод, то на Бештау, прикидывал. Все-таки влез на свое место, махнул Гарику:
— В Пятик двигаем, на крюк. Полями щас в Ессентуки, потом мимо бункеров, не останавливаясь, авось пронесет. Должно пронести. В схроне заночуем.
— Ты че, шпрот вздутых объелся?! — взвился подросток. — Меня в прошлый раз эти пятигорские чуть не угнали под землю динаму крутить!
— А нефиг было лезть в трусы к дочке коменданта…
— Рус!
— Да знаю я! А че делать, а?! У тебя идеи есть?! Давай, я слушаю! Или хочешь, чтобы он хапанул рентген сто и помер, не доехав?
Парень промолчал. Сел в телегу, демонстративно накинул кожанку, надел наушники, отвернулся от возницы. Ссутулился в обнимку с двустволкой.
Руслан плюнул, взял поводья и повернул коня вправо, в поля. Солнце уже совсем скрылось, небо потемнело. Сумерки расплывались по степи.
* * *
Проезжая мимо Кировского парка, они наткнулись на местных. Было уже за полночь, но под луной удалось их хоть сколько-то разглядеть. С юга, поднимаясь к военным санаториям, двигался конвой. Двое мужчин, вооруженных автоматами, вели четверых горцев. Они шагали коленями как-то врозь, видно было, что привыкли передвигаться в седле. Руслан решил, что это кабардинцы. С ними у пятигорцев отношения были не самые лучшие, периодически сталкивались.
— Эу, стой! — махнул рукой один из конвоиров, в пыльнике, с приподнятой сварочной маской на голове. Пятигорские сталкеры носили такие в дневные вылазки — отвыкли за десять лет на искусственном освещении. В одной руке он держал автомат, в другой — трещавший динамо-фонарь с рычагом. — Кто такие?
— Обоз из Междуречья, везем пассажира! — откликнулся Руслан, привстал даже, поднял перед собой керосинку, чтобы его могли разглядеть. Но не остановился. «Сайга» висела под грудью, поводья он держал поближе к прикладу, чтобы сразу выпустить их и схватиться за рукоять. — Проездом в Осетию! Человек в летах семью повидать хочет!
— Не часто тут народ в горы ездит! — заметил, посмеявшись, мужик со сварочной маской.
Вдруг подал голос второй конвоир. Он носил на лице летный шлем с уходившей за спину трубкой, и автомат у него был не простой складской «калаш», а «сотый», с оптическим прицелом. Снял маску с трубкой, обратился:
— Слышь, друг, ты не военный? — первый конвоир случайно навел на него фонарь, показав огромный, в жилах, ожог на нижней части лица. — Или сам форму нашел?
— Военный, родной! Ставрополь, сто шестая часть!
— Ха-ха! — посмеялся непростой конвоир. — А я летчик был! С Буденновска! В день икс за Ессентуками разбился. А сам я с Кочубеевки!
— Гонишь! — неподдельно удивился Руслан, даже искренне обрадовался и остановил коня. — А я с того ж района! С Прогресса, слышал?
— Это на Зеленчуке что?
— Да, оно самое, родимое!
— И как оно щас в Прикубанье? Знаю, Елфинша все в совете, на пенсию никак не выйдет?
— Заседает, пас-скуда! Да че у них, живут люди. Мы-то с пацаном уже больше так, бродячие, работа обязывает, не особо и тамошние.
Пока говорили, телега уже поравнялась с конвоем на перекрестке.
— Эу, вы как, через Нальчик, через Георгиевск? — вклинился в дружескую беседу первый конвоир. — Мы щас к «Провалу» двигаем, если вы по Фабричной к мясокомбинату, то нам до Дзержинского по пути! Или так! Может, у бункера перекантуетесь, а? Ночь так-то!
И так этот конвоир ощерился гнилыми зубами с одной-единственной золотой коронкой, что угол губ у Руса дрогнул.
— Мы торопимся, родной! — улыбнулся Рус и нарочно приблизил свою лампу, чтобы улыбку эту было видно. — Дед у нас нервный, лучше не останавливаться, а то помрет, ха-ха!
Из «люльки» показался Хетаг Асланбекович, возразил:
— Не стыдно при старших так, а, Шепель? И язык же повернулся, скажи мне, пожалуйста! — Он воздел палец к ночному небу и добавил: — Как был бестолочью, так и остался!
— Как скажете, Хетаг Асланбекович! — попробовал отшутиться Руслан.
— Хах, какой бойкий! — посмеялся конвоир со сварочной маской. — Сколько бы Эльбрус за такого отдал, как думаешь, Лех?
— Да ну, такой динаму крутить не смог бы, — заметил тот, что в маске летчика. — Дай бог полтора-два пайка. И то два — сильно жирно. Наши вон помясистее будут, — и ткнул стволом автомата в бок пленного.
Руслану не нравилось, куда движется этот разговор. Он оглянулся, посмотрел на старика, посмотрел на Гарика. Старик ничего будто не понял, а мелкий вцепился в ружье — внимательно слушал, готов был стрелять в любой момент.
«Так, валить надо…» — подумал Руслан.
— Ладно, мужики, двинем тогда вместе. Только вы вперед, а мы следом, дорога такая, что вы шустрее нас продвинетесь.
— Добро! — хохотнул конвоир Леха, вернул «забрало» на место и, не успев повернуться к пленным, получил коленом в грудь.
Все четверо рабов сорвались с места и побежали врассыпную. Руслан и Гарик взялись за оружие, а конвоиры, не думая, начали стрелять. Конь встал было на дыбы, но запряг не дал. Двое пленных упали замертво, еще двое почли за лучшее рухнуть на землю и сдаться.
— Сука, ну кто вас просил?! — злился «сварщик». — А ну встали на ноги! Плечо к плечу, спиной к нам, чтобы я видел, мать вашу! Еще какой план высрете на свет божий, в кишках своих валяться будете, ясно?!
Горцы мелко закивали.
— Ты что творишь?! — воскликнул старик, встав в полный рост. Трясущейся рукой он указывал на пятигорцев. — Ты что творишь, сволочь?!
— Спокойно, пердун, не кипишуй! — попытался унять его Гарик. — Нам же хуже, сядь давай!
— Вы убили человека! — продолжал Хетаг Асланбекович, на глаза навернулись слезы, голос задрожал. — Вы человека жизни лишили!
— Ты угараешь, чи нет? — ответил «сварщик», помахивая автоматом. — Сильно гуманист, епт?
— Бросьте, мужики, в маразме он, — попытался хоть что-то сделать Руслан, а сам бросил поводья и потянулся к «Сайге».
Тут старик подошел к краю телеги, наклонился и жидко, с брызгами плюнул. И умудрился попасть в лицо конвоира. Тот замер на секунду, утерся рукавом и с криком «Ты че, козлина?!» стал поднимать автомат. Гарик вскинул ружье, оба ствола теперь направились на «сварщика». Руслан тоже взялся за оружие, взял на мушку «земляка», стоявшего к телеге полубоком, чтобы не упускать из виду пленных. Повисло молчание. Только ветер едва слышным шуршанием касался травы и деревьев.
— Знаете, ребят, — подал голос Руслан, злой как никогда. — Я бы и сам уже эту развалину пристрелил, но за такой финт ушами мне не заплатят. Сами понимаете. Опустим пушки и пойдем каждый кому куда надо. Вы с рабами, мы — с дедом. И все счастливы. Ферштейн?
— Рабы? Господи, что ж творится! — вскинул руки старик. — Как вы!.. Как вы!..
Он в очередной раз споткнулся о собственную мысль, стал рыскать по сторонам тревожно, но никак не мог вспомнить, что говорил и что его, собственно, тревожит.
Леха положил автомат на плечо, свободную руку сунул в карман армейских брюк. Подошел к «сварщику», не отрывавшемуся от вертикальных дул, и сказал:
— Пошли, Жор, хай едут. Нас тоже заказ ждет. И так дел куча, — и, не дожидаясь ответа, повернулся к рабам, гаркнул на них, чтобы шли.
Жора постоял немного, потом сплюнул, убрал «калаш» за спину и пошел за напарником.
Гарик и Руслан опустили оружие.
— И вы так просто их отпустите? — возмущался старик, тормоша за плечо подростка. — Они… они убийцы! И людей крадут! Надо сообщить!
Но его никто не слушал. Оба напряженно провожали взглядом пятигорцев, ждали, когда из виду скроются. А Хетаг Асланбекович все не унимался. Стоило конвою скрыться во дворах, как Гарик соскочил с места, толкнул старика в грудь, отчего тот упал обратно в «люльку», и завопил:
— Ты что творишь, маразматик, жить надоело?!
— Гар!
— Ты хочешь, чтобы мы вместе с тобой гнить под солнцем остались, а?! Мир сдох, понятно?! Сдох! Десять лет, как все в руинах, каждый день люди дохнут от голода, болезней и пуль. И всем насрать, кто кого убивает и кто кем управляет, все жить хотят! — Он поднял ружье и наставил его на старика. — Да я сам тебе мозги снесу, чтобы другим жить не мешал!
По голове подростка прилетело прикладом «Сайги». Парень упал на край телеги, выронил вертикалку, не удержался у низкого борта и свалился на рассыпающуюся бетонную дорогу. Со стоном долго поднимался, держась за голову. С его виска к шее стекала кровь.
Руслан возвышался над ним, на фоне луны казался просто черной фигурой.
— А теперь залез в телегу и заткнул рот. И только попробуй рыпнуться… — вкрадчиво, не повышая голос, велел Руслан, а сам сел на свое обычное место.
Парень влез, свернулся калачиком в углу, прикрывая голову руками — не из-за боли в голове, а чтобы никто не видел его слез. Но резкое, обрывистое сопение выдавало его.
Конь, фыркнув, застучал подкованными копытами по дороге, мимо разрушенных зданий. Сидевший в «люльке» Хетаг Асланбекович глядел на парня с ужасом. Но чем дольше ехали, тем спокойнее становился его взгляд. Старику вновь все стало безразлично, он рассеянно глядел по сторонам, что-то вполголоса ронял, мычал мелодии. Потом вдруг опять обратил внимание на хнычащего подростка и с тоскливым выражением сполз на дно телеги. Положил на спину Гарика руку. Стал мягко приговаривать:
— Бедный мальчик… бедный мальчик… кто ж тебя так?..
* * *
До схрона добрались ближе к рассвету. Над степью впереди уже белело, небо над горами верно разбавлялось из синего в голубой. Станица заросла за десять лет. Ездили здесь редко, только по главной дороге сохранялась еще какая-никакая колея посреди кустарника, бурьяна и деревьев, пробивающихся через асфальт то тут, то там. Дома и дворы чернели в тени разросшихся орешников, шиферные крыши пообвалились и зияли дырами, металлические — заржавели и потеряли прежний цвет. Что-то уже заваливалось от времени. Станица была такая глухая и сторонняя для устоявшихся торговых путей, что на лавочках у ворот можно было увидеть ворохи одежды и кости.
Телега проскрипела к навесу с выцветшей вывеской «Автосервис», встала справа от бесколесого «жигуля». Внутри уже проросли клены, почти касаясь потолка. Одно такое деревце согнулось под днищем обоза.
— Сколько нас тут не было, два года? — поинтересовался Гарик, перезавязывая волосы в хвост, аккуратно, чтобы не трогать лишний раз повязку на лбу. — У нас вообще хоть что-то осталось там?
Руслан, не отвечая, слез с телеги, описал дугу, достал из-под «люльки», как из багажника, мешок с овсом и ведро. Развязал мешок, насыпал, отнес корм коню, но тот не притронулся, только зафыркал, замотал головой. Возница сплюнул, помянул черта и снял с коня сбрую и узду.
— Козлопас, на…
Развернулся и пошел из-под навеса к соседнему двухэтажному зданию, по всей видимости служившему некогда конторой. На стенах там висели оборванные баннеры с надписями большими красными буквами: «СУГ», «АВТОЗАПЧАСТИ», «СТРОИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ». Потирал нервно пятна на макушке, шеей хрустел. Гарик слез с телеги, засунул руки в карманы изрисованных джинс и поковылял следом. В дверях Руслан швырнул к ногам подростка пыльный пластиковый таз.
— Воду набери и кляче дай.
Руслан уже возился за шкафами у кассы, выкладывая на столы консервы, крупы, теплую одежду, таблетки для розжига — то, что осталось с зимы двухлетней давности.
— Рус…
— Хлебало на ноль и шуруй, я сказал, — продолжая копаться в добре, отрезал Руслан.
Гарик постоял еще в проходе, вздохнул, цокнул языком и взял-таки таз в руки. Вышел на стоянку, включил фонарь и повернул к Подкумку, шел у моста по пояс в траве, цеплял репейник. Кое-как спустился к зыбкому землянистому берегу. На противоположной стороне реки он был хотя бы каменистый. Набрал воды сколько мог унести и перебежками, расплескивая ее по дороге, поспешил обратно.
Руслан с двумя сумками на плече уже вел Хетага Асланбековича под руку в конторку. Тот напевал: «У-украдет и позовет тебя те-о-омная ночь…» Гарик прошел мимо, поставил таз перед конем. Задержался, не хотел идти внутрь. Сел на лавочку у стены, прикрыл лицо руками, глубоко вдохнул и выдохнул.
— Ну что ж такое…
* * *
В конторке Руслан, привалившись спиной к стене, ел тушенку из банки. Хетаг Асланбекович сидел в складном гамаке, смотрел, как его консерва греется на таблетке, слушал, как эта таблетка шипит. Гарик, уже стоя в дверях, нашел глазами свой рюкзак с мультяшной девочкой, взял его, достал чуть подсохший за день ломоть хлеба и пластиковую бутылку с водой. Стоило ему приступить к еде, как Руслан швырнул пустую банку за прилавок и пошел на выход, сложив руки за спиной в замок.
Гарик снял с таблетки консерву, вскрыл, положил на тумбу рядом с Хетагом Асланбековичем и тоже выбрался на улицу. Долго не мог напарника найти, но все-таки заметил его во дворе соседней хаты. Он стоял у разросшейся, одичавшей виноградной лозы и рассматривал сухую, всю в черных пятнах зеленую гроздь.
Руслан сорвал виноградину посвежее и посимпатичнее, кинул в рот, прожевал.
— Ты чего, а если оно фонит? — побеспокоился Гарик, проходя через распахнутые ворота.
Ответом ему было молчание. Руслан прошел в палисадник, сел на изодранный диван под козырьком веранды. Махнул подростку рукой, чтобы подошел. Гарик оперся на железную трубу, к которой был приварен навес, приготовился слушать.
— Скажи мне, Игорек, ты помнишь, как я тебя встретил? — спросил Руслан, покручивая в пальцах пластиковую зажигалку.
— Рус, не надо… — отвернулся Гарик.
— Нет, надо! — Руслан посмотрел на подростка исподлобья, откинулся на спинку и достал из кармана сигарету. — Ты неделю на Татарке в техническом колодце лежал, от бомб прятался — шестилетний, блин, ребенок. Неделю! — ткнул он сигаретой в парня. — Ты падал в обморок, просто шагая по дороге! Я мог тебя на месте пристрелить из жалости или мимо пройти. Но что сделал я? Взял тебя с собой, выходил. А если бы я тогда, как ты сейчас, думал, что бы с тобой было, а?
— Рус, я знаю, и я благодарен, — вцепившись в воротник кожанки, отозвался Гарик. — Я просто хочу жить, Рус, и приходится…
— Приходится… Жить хочу… Все всегда жить хотели! Думаешь, в бомбаре под Ставрополем нам жить не хотелось? Хотелось, потому и грызли друг друга! Нас тогда шестеро из двухсот осталось, Гар! Потому что остальные перестреляли и перерезали друг друга! И офицеры первыми же глотки драли! А мне не хотелось так! Поэтому я и побежал по сплошному пожарищу, поэтому нашел тебя, поэтому взял тебя! Человеком я остаться хотел, понимаешь? А ты! Как эти пятигорцы, пожрать, поспать, растер да плюнул, догниваешь на пепелище…
— Что ж ты тогда не освободил тех рабов, раз такой мирный? — Гарик заходил перед Русланом из стороны в сторону. — Ты ж такой у нас правильный, а один хрен, сам за себя, когда припирает! Почему, а?
— Потому что не всё в моей власти, Гар, — развел руками Руслан и хлопнул себя по коленям. Зажал сигарету в зубах, чиркнул зажигалкой, закурил. — Где могу — там остаюсь человеком. Где стоит выбор жить или умереть — выбираю жить. Важно не противоречие. А то, что я еще пытаюсь. Я тебе про справедливость и человечность, ты мне про барыш и деньги. Я пытаюсь. Ты — нет.
— И что мне, сдохнуть?! — вскричал Гарик. — Голову подставить и дать ее отстрелить?! Мои планы на жизнь в мусорку выкинуть, если у кого-то я на пути встану?
Руслан помолчал, глядя разочарованно на подопечного. Молча же достал из нагрудного кармана три черных прямоугольника и швырнул на диван. Это были довоенные смартфоны.
— Узнаешь? Это ты собирал, забыл? Ты это в схроне зимой оставил два года назад, тебе четырнадцать было. Ты с шести лет эти смартфоны собирал, заряжал от аккумулятора и в поселениях, рылся в фотках, заметках, где мог — сообщения находил. Скучал ты по родителям и по возможности видеть людей, которые по улице, не думая о голоде, идут. Да ты на себя посмотри сейчас — ты же в довоенном шмотье, ты музыку полувековой давности слушаешь, тебе все это интересно было! Ты тоже человеком быть хотел! А потом что? Продал все к чертовой матери — и на что спустил? На пожрать и патроны. Ничего не оставил, впрок закупился, на…
Руслан схватил все три смартфона и зашвырнул в палисадник. Они прошуршали по зарослям и затерялись.
Наклонившись, он потер лоб, уперся локтями в колени и поник.
— Знаешь, Гар, ты вот про планы, жизнь… Мы раньше тоже планы строили. Думали, что вот отучимся, посидим в штабах два годика, а дальше — на попе ровно сидеть, деньги получать, жить в удовольствие. — Руслан приподнялся, посмотрел на подростка осуждающе и тоскливо. — А потом — бац! — война. А потом — бац! — атомные бомбы. И все в другую сторону вывернулось, резко, как серпом. Но все чаще мне кажется, что оно бы, один хрен, в эту другую сторону пошло, но прям… другую-другую.
— Не въезжаю я, Рус…
— Да будто я въезжаю! Мне уже не въезжать, а только ездить! Полжизни только и делаю, что мотаюсь, как говно, то просто так, то барахло развожу по поселкам. И без бомб бы из угла в угол мотался. И ты туда же прешься, а на хрена? Вон Асланбекович эту несчастную физику людям вдалбливал. Мир накрылся, а он все детей на Кубани учил. Верит, сука! И ты верь. А я хотя бы попробую не спиться …
Сказав это, Руслан встал, спустился по ступеням во двор, оттуда выбрался на шиномонтажку. Гарик проводил его взглядом и сам теперь сел на диван. Снял резинку, распустил волосы. Глядел на свои ноги в берцах, на виноград, на ворота, на розовеющее небо.
Встал, влез в бурьян. Отыскал один телефон. Экран у него был разбит. Покрутил в руке, подул на него, потер о штанину, убрал в карман. И пошел в конторку, зевая. Спать хотел.
* * *
— Кто же это тебя так, а, мальчик? — спрашивал Хетаг Асланбекович, протягивая руку к подростку.
— Упал с телеги, я вам уже говорил, — не поднимая головы, отвечал Гарик.
Он крутил в руке смартфон, пока Руслан не видел. Уже успел его сто раз и разобрать, и собрать. Знал, что не заработает, просто время убивал.
Проезжали Прохладный, так, по кромке. Слева — степь насколько хватало глаз, справа — насколько хватало глаз дома и хаты. Руслан старался гнать коня, уже получившего имя Козлопас, во весь опор, чтобы успеть дотемна приехать в Алагир. Телегу трясло и мотало. Если не считать коротких рассеянных фраз от Хетага Асланбековича, ехали в тяжком молчании.
Уже на выезде из города, на мосту через Малку, старик вдруг оживился — поднялся с кресла и тронул возницу за плечо.
— Руслан, останови здесь.
— В кусты, Хетаг Асланбекович? — попытался улыбнуться тот, но не получилось у него скрыть свои глубокие раздумья.
— Нет. Просто посмотреть. Пожалуйста.
Руслан вдохнул, хрустнул шеей, выдохнул.
— Недолго только, — разрешил Руслан, придерживая коня. — И так опаздываем.
Старик не стал выходить из телеги. Встал как мог прямо, Гарик его поддерживал. Смотрел, как желтая от грязи речка текла под железнодорожным мостом.
— Я помню, как мы с другом по тому мосту шли. Тайком от родителей из Сунжи. Шли в Пятигорск поступать. Отцы хотели, чтоб мы в армию… А нам в инженерный хотелось. Мы по дороге на стихи Коста песню сочинили, так, от нечего делать. Как у Пушкина про орла, а у нас — «Азар»…
И он стал тихонько напевать:
Адæмæн зæхх у сæ дарæг…
Азар!.. Ракæ мыл-иу хъарæг, —
«О, мæ бон-иу зæгъ, —
Байстой нын нæ зæхх!..»3
— Красиво… — обронил Гарик. — Непонятно ничего, но красиво.
— Ну, тебе можно, ты не осетин, — посмеялся Хетаг Асланбекович. Взгляд у него был ясен как ни разу за два дня. — Вот вроде инженеры, а все ж тянулись… физики-лирики…
— А можно спросить? — обратился Гарик.
Руслан тоже обернулся, внимательно слушал и наблюдал.
— Конечно.
— Вы же вроде всю жизнь почти в Междуречье прожили. Почему вам так нужен Владикавказ?
— Тогда это еще было не Междуречье, а Новодеревенский сельсовет, да я и сейчас так его называю, — отвечал старик. — Я в Невинномысске на заводе практику проходил. Познакомился с Марусей, царство небесное… Она с Харьковского была. Да я там и остался, в школе физиком устроился. Дети выросли — они в Орджоникидзе вернулись. Как-то я не торопился. А потом война…
— Вы помните, что была война? — удивился Гарик.
Старик вдруг перестал казаться ему таким беспомощным и слабым.
— Иногда вспоминаю. — Хетаг Асланбекович потер веки. — Старый я. По-хорошему и до века этого доживать не должен был, а эвоно как.
— А Владикавказ?
— Ну… я-то знаю… ну, временами вспоминаю… сын-то, Алан, младшенький, сейчас в горах. Он там важный человек, людям помогает. Знаю, что не живет никто в Орджоникидзе. Если он еще существует вообще… А все тянет: дом как-никак. И когда забываю, что города и нет-то уже… всеми силами рвусь…
Глаза у старика помутнились, он сильнее оперся на подростка, попросил слабо:
— Сесть…
Гарик подвел Хетага Асланбековича к «люльке», усадил.
— Алан, лæппу4… лæппу… — бормотал старик, засыпая.
Подросток посидел возле него немного. Возница выждал паузу, потом спросил обеспокоенно:
— Как он там? Все нормально?
— Спит, — отозвался Гарик.
— Ну че… двигаем? — предложил возница.
— Давай, — кивнул сам себе Гарик, развернулся, подсел к Руслану. Вцепился ему в плечо.
— Чего ты? — удивился, брови вскинул.
Парень посидел так с минуту, не отвечая. Шмыгнул носом и выдал:
— Мать с отцом вспомнил. Представил вот… что встречаю их… а они живые и здоровые.
У парня глаза были на мокром месте. Он старался держаться, но лицо кривилось, а глаза краснели. Руслан открыл было рот, хотел что-то сказать, но промолчал. Приобнял Гарика, похлопал по спине.
— Ничего, Гар. Ничего… — И прихлестнул лошадь.
Солнце уже опускалось к горизонту.
* * *
Они прибыли в Алагир ночью. Городок был не особо люден, представлял собой что-то вроде приграничной базы. Бывали здесь больше торговцы и местные сталкеры, и те ночевали в довоенных многоэтажках на юге. На подъездах обоз встретили джигиты верхом на лошадях, в противогазах под папахами, в черкесках. В руках они держали ружья, к этим ружьям в газырях лежали патроны. Осветили телегу мощными фонарями-фарами. Спросили по-русски с акцентом, кто такие и кого везут. Разобрать их было сложно — маски приглушали голоса. Руслан назвал имя: Хетаг Елиханов, отец Алана Елиханова; показал им пассажира.
— Мы вас ждали, — обратился один из джигитов. — Езжайте за нами.
Один шел впереди, второй — позади. Прикрывали.
— Сейчас будете дома, Хетаг Асланбекович! — обратился возница к старику и зевнул длинно и с наслаждением, предвкушая долгожданный отдых и сон больше трех часов. — Вы счастливы?
Но Хетаг Асленбекович все глядел по сторонам, пытаясь разглядеть в свете фонарей конвоиров дома родного города. Не узнавал.
— Это разве Орджоникидзе?
— Ваш сын в Алагире сейчас, — пытался втолковать Гарик, на этот раз мирно и с каким-то даже почтением. — Он вас встретит.
— И повезет в город? — по-детски спросил старик.
Гарик закусил губу, поднял ненароком взгляд к ночному небу.
— Да, Хетаг Асленбекович, он вас отвезет.
Конюшня располагалась в здании бывшего автовокзала, ближе к южному выезду. Там они должны были передать пассажира родным.
У стоянки их уже ждал мужчина лет пятидесяти. В довоенном еще, выцветшем, каком-то диком на фоне окружавших их развалин деловом костюме с галстуком, совсем гражданского вида — полноватый, с сединой в волосах, то ли с отросшей щетиной, то ли с небольшой бородой, в ночи было плохо видно. Он сонно перебирал ногами на месте, то и дело разминал спину.
Увидев телегу, он подошел, обратился к вознице с обычным для этих мест акцентом:
— Вы с Кубани, ребят?
— Да, с Междуречья. Везем человека.
— Меня зовут Алан. Алан Елиханов.
— А, так это вам его сдавать? — паясничал Руслан. — Ну дык… у нас товар, у вас купец, принимайте! Хлопот он нам, конечно…
— Как он? — спросил Алан с беспокойством, пытаясь заглянуть под навес «люльки».
— Спит, — отозвался Гарик. — По сыну скучает. Залезай, будить ты´ будешь.
Руслан хотел было отчитать его за фамильярность и тыканье. Но Алан без тени раздражения протянул руку парню, чтобы влезть в телегу. Он подобрался к «люльке» поближе, осторожно нагнулся, чтобы не побеспокоить отца.
— Баба5, — он аккуратно дотронулся до его плеча и потряс. — Баба!
Хетаг Асланбекович открыл глаза:
— Алан, лæппу, ды дæ? Куыд дæ?
— O, баба, æз. Удæгас дæн6.
Гарик и Руслан помогли им спуститься. Отец и сын наконец обнялись. Алан принялся отдавать подчиненным указания, джигиты быстро соорудили бричку, в которую перетащили «люльку» с кубанского обоза. Перед тем как отправиться в горы, он взял у своего возницы сверток и подошел к курьерам.
— Это вам, небольшой подарок на память, — сказал он, протягивая сверток Гарику. — Лошадь вашу накормят, вас завтра с утра тоже. Оплату подвезут к полудню. И передайте Василию Михайловичу, что мы свою часть договора выполним. Спасибо вам за все!
Он крепко пожал Руслану руку и поспешил вернуться к заготовленному «экипажу».
Сели и уехали. Козлопаса, как и обещали, отвели в конюшню, напоили и накормили. Оставили в стойле спать. Телегу же перенесли под навес. Напарники устроились в ней поудобнее, легли наконец спать по-человечески. Не мытье, не еда, только сон, остальное — завтра.
Посреди ночи Руслан ткнул напарника в ногу, спросил:
— Хочешь, песню из своей молодости спою, а? — предложил Руслан, улегшись на вещмешок. — Не знаю, со смыслом она или нет, но, по мне, душевная.
— Валяй, — махнул рукой Гарик, растянувшись в телеге в полный рост.
— Ну, поехали… — Он почесал лысину, вспоминая. — Я только не с начала, там оно в оригинале так невнятно пелось, что хоть плачь… кхм…
Там ревели горы, затмевая чудеса…
Ревели наши голоса…
Эхей!
Там ревели горы, мама.
Эхей!
Там ревели горы, мама.
Эхей!
Там ревели горы, мама,
Там ревели горы, мама…7
Пение оборвалось.
— Чего ты, начальник? — спросил Гарик.
— Да дальше забыл…
— Хреново!
Гарик поворочался с минуту, стал уже засыпать. Тут его снова ткнули.
— Да вот еще думаю, — продолжал Руслан, — может, перед тем как назад ехать, во Владик наведаться, а? Сувенир Асланбековичу передадим…
— Да где ты там сувенир найдешь… — прилетело в ответ сквозь зевок. — Там после ледника за десять лет новых зданий не выросло.
— Да не ссы! — уговаривал Руслан. — Просто посмотрим хотя бы.
— Куда скажешь, начальник, туда и двинем, — сонно пробурчал Гарик и уткнулся лбом в бортик телеги. — Спокойной ночи.
— Эх, мелкий. Всем бы нам того же.
1 Песня «Нахреноза» группы «Чайф».
2 Ты луч солнца мой… спой, девица, спой… (осет.). Строки из стихотворения К. Хетагурова «Азар/Спой». (Примеч. ред.)
3 Весь народ земля питает… // Ты оплачь меня, родная, — // «Как теперь, — скажи, — // Без земли нам жить?!» (на стихи К. Хетагурова «Азар / Спой». — Примеч. ред.).
4 Сынок (осет.).
5 Отец (осет.).
6 — Алан, сынок, это ты? Как ты? — Да, отец, я. Я жив.
7 Песня Miyagi & Andy Panda «Там ревели горы».