Блашка Майрансауович Гуржибеков – осетинский поэт, писавший на дигорском диалекте, считается основоположником дигорской литературы. Родился в 1868 году в казачьей станице Ново-Осетинской в семье, где дед, отец и дяди были почетными казаками. Отец Майран-Сау умер в возрасте 46 лет, когда Блашка исполнилось 8 лет; единственный брат Аслан-Бек умер в 25 лет); сестра Далу замуж не вышла, жила с матерью Гуза (в девичестве Тускаева, также из семьи видных казаков). Почти все его окружение – это знаковые фигуры и в военно-исторической, и в культурно-образовательной летописи нашей страны.
Блашка с ранних лет тянуло к просвещению. В столь же раннем возрасте он ощутил ответственность единственного кормильца семьи. Обладая большим писательским талантом, ему, как и многим далеко не богатым юношам, не приходилось особо выбирать род деятельности по душе. И, как он сам выразился, «…о том, чтобы в ту пору осетинскому поэту можно было добывать средства к жизни литературным трудом, нечего было и думать…». Поэтому основной профессией была военная служба, а главной стала поэзия.
Говорят, читать чужие письма неэтично, это то же самое, что залезть в чужой карман. Но в данном случае это, скорей, приоткрытие исторической завесы, проливающей свет не только на личность автора писем, но и на то время, события, факты. Думаю, Блашка не столько был бы против посвящения нас в его личную переписку, сколько удручен тем фактом, что и поныне повторяется его судьба…
1
«Многоуважаемая Перепетуя Петровна! С первого слова Вы удивитесь, узнав, от кого письмо; но не удивляйтесь: забытые друзья вспоминаются в минуту надобности. Раньше всего во имя нашей дружбы, если еще признаете ее, прошу печальное мое воззвание оставить между нами. Итак, в какое бы положение меня ни поставило настоящее письмо, пусть не стесняет Вас, – два года и два месяца тому назад был ужасный и первый перелом в моей жизни, что, вероятно, известен Вам из моего последнего письма к Вам и из других источников. С этого ужасного перелома я похоронил лучшие надежды на жизнь. Видно, в книге судеб было начертано так! Дело прошлое, а неудовлетворенность чувств все всплывает наружу. Я просил Иналука сообщить мне роковое решение семьи, но он ответ свой так затмил, что я вторично просил его о подробностях. Но, увы, я их не получил! Теперь, когда все это улеглось в известную форму и, казалось бы, я, узнав, что Вы в Ардоне, воскрешаю последний отзвук замершего аккорда и прошу одну только Вас снова осветить мне это дело и этим самым окончательно решить печальную судьбу по-прежнему помнящего Вас Перепетуей Пантелеймона Карповича. Обо всем вышесказанном прошу только одну Вас, поэтому от Вас одной зависит вооружить меня для новой борьбы или же окончательно разоружить».
1899–1900 гг., Блашка 31 год1
2
«В… Ст. Ново… Ну и отлично, многоуважаемая Пер. Петровна! Значит судьба! В субботу, т. е. 14 июля, еду в Пятигорск, кстати, там 15-го открытие памятника М. Ю. Лермонтову, а затем буду в Ардоне 16 или 17-го, смотря по обстоятельствам. Разумеется, все нужно делать без шума. Вы правы. Хотя Вазиев уже, кажется, везде прозвонил. Раньше, чем получилось Ваше последнее письмо и я узнал обстановку дела, уже любители почесать языки передавали слух этот в розовых формах. А всему, думаю, виноват Вазиев. Ну да ничего.
Письмо Ваше получил одиннадцатого числа. Этого же дня получил телеграмму от Виктора Серебрякова, моего двоюродного брата по матери, о его производстве в корнеты в Стародубовский драгунский полк. Как видите, день значительный. Спасибо за письма и участие. Жму Вашу руку. Блашка».
1901 г.
3
«Дорогая мама!
Получил твое письмо. От души радуюсь общему здоровию. Наверное, ранней осенью не придется мне съездить домой, потому что работы по обеспечению полка на зиму как раз на раннюю осень припадают. Здоров я, и не беспокойся обо мне. О том, как живется мне здесь, расскажет Гриша. Он через неделю поедет в отпуск. Нового ничего нет. Поклон Далу и всем родственникам. На этот раз пишу мало – нет времени. Любящий тебя Блашка. Пишите чаще. Посылаю тебе переводом 25 руб. Извини, что мало – часы мои сломались вдребезги и выписал другие, поэтому в этом месяце больше послать не могу».
1901 г.
4
«Дорогая мама!
Больше месяца ожидал от вас письма, но, не дождавшись, пишу. С этой почтой на имя Нало посылаю тебе 20 р. Мы от малого до большого живы и здоровы. Сослан значительно подрос, а располнел так, как он был совсем маленьким. Пробует говорить, но у него ничего не выходит. Поклон от нас всем. Недавно я видел во сне Гардо Арцутанова. Он был худой, бледный и в руках мял табак. Нового нет у нас ничего. Поклоны от нас Далу, Гуасса, Тогур, Гуцунаевым, Гагиевым и всем родственникам. Сослана все учу говорить Далу, но ничего не выходит. Больше нечего писать. Ждем Гришу. У нас небывалые холода и снег. Любящий вас Блашка».
Начало 1903 г.
5
«Дорогая мама и Далу!
Посылки ваши я получил и удивляюсь, как их бедный Гриша довез. Спасибо за них. Кроме яиц, все доставлено благополучно. Из присланного сыра сделали æхчинтæ, и я их ел, как волк, но, как волк же, и катался с боку на бок. Что же ты ничего не пишешь относительно своей пенсии. А послужные списки отца прислали или нет? Если прислали, то надо пробовать просить об увеличении пенсии. Мы, слава Богу, живы и здоровы. Сослан весел, пробует болтать, но у него ничего не выходит. Я-то пишу, вы-то мне не пишете. Впрочем, вам некому писать. Кланяемся вам все. Будьте живы и здоровы и храни вас Господь! Любящий вас Блашка».
Середина 1903 г.
6
«Дорогая мама и Далу!
Что-то давно не получал от вас письма. Здоровы ли вы? Вчера я принял должность полкового казначея; не будь этого, я хотел проехать домой, но теперь, пока не ознакомлюсь хоть приблизительно с многочисленными обязанностями казначея, нельзя будет приехать раньше последних чисел апреля месяца. Тревожные слухи о войне и поездка в предстоящий лагерь заставляют меня быть ко всему готовым, почему Надю и Сослана тоже повезу с собой домой. Мой перевод во вновь сформированный Терско-Кубанский полк не состоялся, и я, как хотелось вам, остался в полку тянуть мирную жизнь. Мы, слава Богу, живы и здоровы, хотя худы, как тени. У Сослана сейчас насморк и сильная потеря аппетита. Кроме голого чая ничего не принимает. Поклон всем родным и родственникам. Больше писать нечего. Кланяемся и обнимаем вас. Любящий вас Блашка. Получ. 2 февр. 1904 г.».
7
«Дорогая Надя!
Сию минуту благополучно доехал до Хань-Кендов. Когда вошел в квартиру, то сжалось сердце и на глазах навернулись слезы: впервые почувствовал свое полное одиночество, не встретив тебя и не услышав голос Осяна “папа”. Трудно мне и не могу выразить сейчас мое душевное состояние; скажу только одно, что если это состояние продолжится, то не выдержит мое и без того неважное здоровье.
Бедному человеку лучше бы не рождаться! При штабе полка не нашел никого – все выехали в домашний лагерь. Священник с семьей и делопроизводитель с семьей выехали в отпуск. Говорят, поторопились выр… то здесь на детях… скарлатина. Дочь Евфросинии Ивановны, говорят, при смерти. Елена Петровна поправилась совсем. Баратов с матерью выехал в Одессу, вернется к 6 июня. Бросаю писать письмо, допишу завтра.
Начинаю писать снова, ибо завтра утром отходит поезд. Ради самого Бога не скучай и почаще пиши мне обо всем, особенно о здоровии. Заезжал во Владикавказ; видел Ханбекер и Заурбека. Сали не видел, она в Зильге. Иналуку не написал письмо, потому что узнал, что он во Владикавказе на скач… рассчитывал видеть его, но не пришлось, потому что он где-то… стороне остановился на квартире из-за л… Ханбекеру же передал, почему не заехал в Ардон. Будьте вы все живы и здоровы.
Поклон всем. Любящий вас всех Блашка. Мальчика, пожалуйста, называйте Осяном. 27 мая».
1904 г.
8
«Дорогая мама!
50 рублей, о которых так беспокоишься, я перевел по телеграфу Грише Татонову. Не могу понять, почему произошло такое недоразумение. По почте на имя Нало послал 60 рублей, из которых 4 р. 67 к. причитаются в жалованье Федоту, а остальные вам, ввиду скорого разрешения от бремени Нади.
Командира полка здесь нет и выехать ранее октября месяца вряд ли удастся, потому что вся полковая работа в смысле зимних заготовок возложена на меня.
На покраску крыши денег не имею, почему потерпите. Из посланных же денег обязательно отделите на акушерку. Без акушерки Надю не оставляйте. Сообщите мне телеграммой о ходе родов Нади. Крестного отца не меняйте и сообщите ему – Бета Занкисову. Здоров, здоров и Заурбек и кланяется. Нового нет ничего. Сейчас у меня сильно болят голова и зубы. Заурбек ленится писать и обижается на своих, что не пишут ему. Будьте живы и здоровы. Любящий тебя Блашка. Как на зиму устроились? Начал ли говорить Сослан? 22 августа».
1904 г.
9
«Дорогая Надя!
От души радуюсь твоему здоровью и поздравляю тебя с легким трудом. Теперь перейду сразу к делу. Дня через два-три станет известным, пойдем на войну или нет. Баратова потребовали телеграммой в Тифлис, и пока от него имеем коротенькую телеграмму «идем», но куда – неизвестно, вероятнее всего на войну, на Дальний Восток. Если ты, мать и сестра Далу меня любите, то не будете беспокоиться и мучать себя бесполезными слезами и прочими женскими слабостями. На войну не один я иду, а весь цвет нашего огромного государства. И в смерти человека волен Бог: захочет – так пошлет смерть и на печке, а захочет – так и в огне не сгоришь. Словом, судьба человека в его руках и жаловаться на него не приходится. Если пойдем, то мне нужны будут теплый бешмет и салбар (штаны) из верблюжьего сукна, пожалуй, большая шуба, которую бы можно было надевать поверх черкески, и черкеска (свободная) из азиатского сукна. Пишу в Ардон, чтобы Иналук приискал мне вторую лошадь, горскую из войлока подушку на седло и теплую рубашку из козьего пуха. Если будете шить теплый бешмет, то материал нужно будет поставить из черного чего-нибудь, крепкого. Деньги, когда станет уход полка известен, вышлю или телеграммой, или же почтой, смотря по времени. Разумеется, обязательно побываю дома. Еще раз именем Бога вас всех трех прошу быть покойными и надеяться на Бога. Очень доволен, что девочку назвала Раисой, но не доволен, что она похожа на меня, было бы лучше, если бы была похожа на тебя. Какие у нее глаза и волосы?
Гриша доехал благополучно, спасибо за посылку. Нельзя сказать, чтобы фрукты были из очень хороших сортов. Ради Бога – берегите Сослана. Поклон матери, Далу и всем родственникам. Будьте живы и здоровы и храни вас Бог. Любящий тебя Блашка.
Сообщи мне точно – в какой день родилась девочка и когда крестины, мне нужно подать рапорт о ее рождении, чтобы записать в послужные мои списки. Шить пока мне ничего не нужно, потому что у вас денег нет, да и точно неизвестно, пойдем или нет. Когда же я вышлю деньги, то приступайте. Кланяются Заурбек и Гриша; они оба здоровы. С этим письмом пишу Нало Татонову и Иналуку. Будь жива и здорова. Твой Блашка».
1904 г.
10
«Дорогая мама!
Вслед вчерашнему письму пишу еще. Сегодня стало окончательно известно, что полк идет на Дальний Восток. Срок выхода пока неизвестен, но думаю, что не раньше ноября месяца. Если можно будет достать мелкие курпеи от шленок, то хорошо бы было из них сшить салбар и одеяло. Не менее этого нужно серое азиатское сукно на две просторные черкески, к которым вместо газырей пришить места на патроны, по 14 штук с каждой стороны. Деньги вышлю как только получу. Командира полка еще нет, а приедет, так нам станет известно день похода. Вместо нашего полка сюда приедет или 2-й Горско-Моздокский полк или 2-й Кизляро-Требенский полк. На Дальний Восток идут полки: наш, Уманский, Кизляро-Гребенский, Екатеринодарский и батареи: 2-я Терская и 1-я Кубанская. Письма буду писать почти каждую почту, смотря по мере материала. Кажется, все. Мы все здоровы и кланяемся всем. Будьте живы и здоровы и храни вас Бог! Любящий тебя Блашка. Пришлите точно о дне рождения дочери и ее имени – нужно, чтобы ее записали в мой послужной список.
Федот пусть будет готов к выступлению со мной; ему купят лошадь. Пусть он узнает у себя в станице через кого-нибудь, сделано ли по их станице распоряжение о приготовлении им, казакам первого полка, овчинных шуб и овчинных же штанов, больших теплых черных шапок и больших смазных сапог, в которые бы нога, обутая в трое теплых чулок, совершенно свободно влезала. Кажется, все. Повторяю, о дне похода сообщу и постараюсь непременно побывать дома.
Любящий тебя Блашка. 14 сентября.
Федота домой отпускать никак нельзя, потому что могут вытребовать его сюда срочно. Завтра допишу, а теперь время спать. Заурбек страшно беспокоится о своих, и в самом деле он до сих пор еще из дому не получил ни одного письма. Завтра обещанное настало, а писать все-таки нечего. Поклон маме, Далу, Татоновым, Гадиевым, Гуцунаевым и всем родственникам. Твой любящий тебя Блашка. 27 сентября».
1904 г.
11
«Дорогая Надя!
Получил твое письмо. Теперь понятно, почему ты мне не писала. По-моему, если кто из вас болел, так именно нужно было сообщить, чтобы знал и я. Во всяком случае, ты должна писать более меня. Это вот почему: я пишу об одном себе, а ты о целых пятерых, кроме того, еще из дому.
Вчера получил письмо от Раисы и от Иналука. Они здоровы. Раиса послала тебе свою карточку. Домой приеду после всех. Посылаю подарки Баратова: тебе на платье и девочке крестик. Посылаю также 8,5 арш. чесучи. Обнови ею бешмет старый и сшей новый. Женскую прислугу не отпускай, ибо она тебе все-таки помогает.
Поклон маме, Далу и всем. Твой Блашка. Сообщи письмом по почте, что купить детям».
1904 г.
12
«Дорогая мама!
Ждал, ждал, когда нам выдадут деньги на обзаведение по случаю войны и, не дождавшись, пишу, что мне нужно непременно приготовить. Раньше всего теплую из самого крупного курпея или же в крайнем случае из овчины шубу. Имеющаяся у меня шуба для предстоящего похода негодна. Новая шуба должна быть просторна, с длинными рукавами, сшита черкеской и так, чтобы воротником, в случае надобности, можно было бы закрыть грудь. Покрышка должна быть суконная из серого черкесочного сукна и с патронами вместо газырей. Непременно сшить теплый просторный мягкий, на шерстяной вате бешмет. Хорошо было бы сшить его на подкладке из сукна козьего пуха или же в крайнем случае на сукне из верблюжьей шерсти. Сшить штаны теплые на подкладке суконной из козьего пуха, в крайнем случае из верблюжьей шерсти. Такие штаны, кажется, по-нашему называются сасхæр. Одним словом, сасхæр должен быть в крайнем случае из двойного верблюжьего сукна с прибавлением шерстяной ваты и на учкоре. На коленях и вообще ногах больше положить шерстяной ваты. Карманы сделать глубокие, до колен, из прочного холста. Сделать пары три фасбунта, тоже теплые. Сшить шесть штук шелковых рубашек. Деньги пока займите у кого-нибудь. Когда выступаем – неизвестно; но в Армавире пробудем недели две, где будет нас смотреть государь. О дне выезда сообщу; дома побываю обязательно. С письмом этим пишу и в Ардон к Иналуку, чтобы он приискал мне вторую лошадь.
Сделайте также набрюшник, как он делается, знает Минбулат или же Денетико. Шубу шейте совсем просторную, чтобы она налезала на мою другую шубу. Покрыть ее нужно будет серым сукном и чтобы она была сшита черкеской. Свою шубу переделываю в бешмет. Федот пусть будет готов к выезду. Он, вероятно, присоединится к нам в Прохладной.
Будьте живы и здоровы все; всем поклон. Любящий вас Блашка.
Бешмета не нужно шить, потому что свою шубу хочу переделать в бешмет».
1904 г.
13
«Дорогая Надя!
Получил твое письмо, присланное с казаком Татонова. Ты меня все приглашаешь домой. Рад бы, родная, да раньше выступления в Армавир никак нельзя, потому что без меня почти нельзя обойтись во время мобилизации. Я бы, разумеется, проехал бы и раньше выступления, но и тут неизвестность дня похода лишает меня лучшего удовольствия повидаться со всеми вами. Что же касается твоей просьбы не идти на войну, то это решительно неисполнимо. Все слухи, какие носятся у вас там в виде причин, ложны. Никого ни по болезни и ни по домашним обстоятельствам не могут оставить по причине недостатка офицеров, напротив, к нам в полк еще назначаются
12 человек офицеров-драгун. Геуара Татонова и то вряд ли возможно будет оставить. Кроме того, разве от полка отставать хорошо? Будьте вы все покойны – с войны возвращусь жив и невредим. А ты должна гордиться, что на долю твоего мужа выпадает счастье участвовать в деле за родину. Но все это пустяки. Привели мне из Ардона коня. Под верх он плоховат, да и мал, под вьюк отличный, лучшего желать не надо. Одним словом, с этой стороны я уже готов. Но вот как ваши дела там относительно приготовления меня в поход. Ты все пишешь, что мне еще надо, а ничего не пишешь, что приготовили. Одним словом, напиши все подробно в следующем письме. Пишешь также, сколько мне приготовить сухарей. Да пудика два. Если будет возможно, то и купите копченой баранины. Это тоже не лишнее. Словом, съестными припасами не торопитесь. Передай Мерету, чтобы и она готовила копченку. Когда нужно будет готовить сухари – напишу. А как бы мне хотелось на вас всех посмотреть, а особенно на детей. Я здоров. Говорят даже, что я поправился. И если здоров и поправился, то благодаря Гогаю: он меня научил есть кислое молоко, которое на меня благотворно действует. Из Ардона прислали немного груш и яблок и две курицы, которые моментально уничтожены были за один присест. Поклон маме, Далу, Кошерхану, Гуцунаевым, Тургиевым, Гуржибековым и всем родственникам и детей расцелуйте. Как бы я хотел посмотреть на Сослана. Я Сослана люблю больше, чем Саусатаг. Может быть, оттого, что девочку я еще не видел. Будьте живы и здоровы и храни вас Бог. Что же ты не пишешь, с кем спит Сослан и наняли ли няню. Пиши. Твой Блашка. 29 октября. Спасибо японцам, что затеяли войну, а то бы ты мне до сих пор еще не писала».
1904 г.
14
«Дорогая Надя!
Получил твое письмо, где спрашиваешь, сшить ли мне черкеску из верблюжьего сукна. Если сукно домашней работы, то сшейте, а если за него нужно платить деньги, то не надо – обойдусь как-нибудь. Посылаю сукно на черкеску. Его, пожалуй, нужно будет раньше помыть, а то оно грязное. Заплатил за него 9 рублей; посылаю также и два одеяла; я их случайно купил и то только потому, что просила мама. За них я заплатил 15 руб. Посылаю тебе и сестре Далу по флакону одеколону. Однако теперь у меня брюк будет бесчисленное множество. Я сам себе заказал здесь черные прюнелевые. Я же не просил шить мне из диагонали, а вы шьете, но ничего, тоже не лишнее. Любе Барагуновой я написал в Ольты; не знаю, там ли она. Очень и очень жаль, что не можете нанять няньку. Разве денег нет? Я же ведь высылаю, сколько могу. Это меня страшно огорчает. Я непременно хочу, чтобы вы наняли. Неужели в Павлодольской, кроме Кати, более девок нет?
Ты спрашиваешь, как наши дамы поживают. Кажется, все радуются уходу на войну мужей. Ефросиния Ивановна все болтает, что она пойдет сестрой милосердия. Все мы живы и здоровы. Поклон маме, сестре и всем родственникам. Кланяется также Гогой, Заурбек, Гриша и Геуор. К нам в полк переводят Татархана Абисалова.
Отчего же Сослан не спит с бабушкой? Воображаю, как тебе с двумя трудно возиться! О дне нашего ухода еще ничего не известно. Будьте здоровы и храни вас Бог. Твой любящий тебя Блашка. 5 ноября».
1904 г.
15
«Дорогая Надя!
Только что получил твое письмо. Успокойся, его никто не распечатал. А если бы и распечатал, то ведь в нем, кроме дела, не было ничего. Какая ты, право, смешная! Я ведь о башлыке ни слова не писал; мой башлык новый и очень теплый. Чего же еще мне желать лучшего! Я так много писал, что, право, повторять не хочется то, что мне нужно; одним словом, все делайте потеплее да попросторнее – я на войне думаю растолстеть. Шуба моя новая чтобы под мышками не давила, а рукава чтобы обязательно были большие и из курпея же. Федота я решил оставить вам; впрочем, дождусь ответа вашего. Ты о крестном отце дочери Раисы написала, а о матери ни слова. Кто же была матерью? Что же касается твоего поручения передать Баратову о крестике, то извини – не смогу, как знаешь, не переломлю своего характера. Что мать беспокоится? Я с войны возвращусь живым и здоровым, почему ей нечего заранее, не зная будущего, печаловаться. Кормит нас царь, и надо ему послужить.
Больше нечего писать, и то уже, кажется, надоел тебе. Третевский мне прямо покоя не дает. Не брани, что вспоминаю его – так создан человек. Передай Нико Татонову, что ему привезу двух щенят хорошей породы. Поклон маме и Далу.
Заурбек просит передать Мерету, что он за лошадь пишет потому, что лошадь, которую он взял у Гена Кусова, безногая. Он страшно на Мерета недоволен, что не пишет ему ничего; он даже говорит, что не будет ей больше писать. Так ей и передай. Зачем же вы Сослана называете Кола? Я ведь не раз просил называть его Сосланом. Неужели моя просьба так трудноисполнима. Будьте же вы все живы и здоровы и храни вас Бог. Обнимаю всех. Блашка».
Конец 1904 – начало 1905 г.
16
«Дорогая мама!
Я пишу бесчетно письма и послал уже три телеграммы, а вы мне не пишете ничего. Неужели же вам не жалко меня? Кроме Заурбека и меня, все получают письма, а мы с ним до сих пор не получили ни одного письма из дому… и у него, и у меня семьи и, стало быть, есть о ком думать. Думаю, что следовало бы нам писать и чаще. Ну хоть по одному письму в неделю. Мы все живы и здоровы. Побывали в двух боях, и наши Уашкерги и Никкола хранят нас. Вообще, как и раньше писал, опасаться за нас не нужно. Японцы скверно стреляют. В последнем бою с Хабатом Машуковским мы были в одном месте. Нас было 8 человек. Под одним казаком убита лошадь, а Хабату пуля попала в шашку. И раньше с Хабатом пришлось нам быть вместе. За первое дело его представили к кресту, а за второе мы все хлопочем о представлении его в прапорщики. Он молодец. Передайте обо всем этом Аминату – ей будет очень приятно.
Мы все здоровы и телом и духом. Сухари, которые вы мне насушили на дорогу, мы начали кушать только сегодня и, стало быть, не голодны. Ради Бога, пишите чаще письма. Поклон от нас всех всем.
Любящий тебя Блашка.
Вот адрес: В действующую армию, Отряд Мищенко, Сунженский полк и мне.
29 мая, Ляоянь».
1905 г.
17–18
«Дорогая Надя!
Получил твое письмо. Радуюсь здоровию. Я сам, друг мой, знал, что нужно было мне послать вам денег для приведения меня в полную готовность к выступлению в дальний поход, но не было. Нам еще не выдали денег, но я занял в полку и по телеграмме через Байтуганова послал 150 руб., которые теперь вы уже, наверное, получили. Все, что мне нужно, я писал в нескольких письмах. Ко всему писаному добавлю еще одно, а именно: сделайте мне подушку для похода, а лучше всего возьми одну из твоих маленьких. Сделай к ней три серых холщовых наволочки. Рубашек шелковых сшейте только 6 штук. Сделайте мне небольшой холщовый мешочек для сахара вместимостью фунтов в пять; такой же мешочек, только поменьше – для чаю. Шубу сшейте попросторнее на манер черкески и покройте обязательно серым сукном. Это форма. На дорогу мне приготовьте сухарей, только меньше в тесто кладите сахару и яиц, а то слишком бывают приторны.
Относительно Федота отвечайте телеграммой: оставлять вам его или взять с собой. Баратову говорил относительно того, чтобы быть ему крестным отцом нашей дочери; он согласен. Далее. Я писал Иналуку относительно лошади; он мне ответил, что дарит мне коня. Спасибо ему, что помог. Интересно, какую только лошадь он мне дарит. Сегодня похоронили мы бедного Иосиф Максимовича. Он умер от кровоизлияния в мозгу. На него предстоящий наш поход так подействовал, что ровно через неделю не стало его. Последний вечер он сидел у нас и слушал мою игру на мандолине, а утром, напившись стакан чаю, незаметно скончался. Царство ему небесное.
Я тебе удивляюсь, что всегда пишешь такие сухие письма. Неужели трудно написать, как здоровье детей, а особенно Сослана. Наверное, думаешь, что я не человек, а камень. Кроме того, иногда пишешь, будто кто тебя торопит. По-моему, писать нужно обо всем, да побольше. Скажи, пожалуйста, доходят ли до вас мои телеграммы. Не знаю, насколько верно, но здесь уверяют, что письма доходят скорее, чем телеграммы. Мое копченое мясо до сих пор еще держится. Едим его с кашей. Заурбек здоров и по-прежнему жалуется на Меретхан, что она ему так часто и так много пишет.
Вчера вечером, не ночью, я видел свой сад. Ну как он из себя? Заменили ли померзшие деревья? Ну пока пусть будет довольно с тебя. Завтра, может, надумаю еще что-нибудь написать. Где Еличка? Ты спрашиваешь, получил ли Баратов твою поздравительную телеграмму. Получил и благодарит тебя. Я поседел совсем, так что не узнаешь своего дигорона. Хотя я раньше рвался на войну, но теперь страшно бы хотелось скорее уехать отсюда в свой бедный уголок: там отдых, любовь, покой.
Кланяются все наши. Будьте все здоровы и храни вас Бог.
Любящий тебя Блашка.
16-го июня.
Адрес: Действующая армия, Сунженско-Владикавказский казачий полк, мне».
1905 г.
____________
Через два дня, 18 июня 1905 года, Блашка был убит (четырьмя пулями в живот) в окрестностях маньчжурского населенного пункта Санвайцзы при штурме японского фортификационного сооружения.
Комментировать письма, наверно, излишне, приведу лишь список упоминаемых лиц, сведения о которых смогла найти.
Перепетуей Петровной он называет сестру будущей жены Раису Иналуковну Гайтову (в замужестве Келер), которая желала видеть его зятем, но отец, после того как Блашка посватался к его дочери Надежде, «тянул с ответом» три года. Конечно, богатый отец видных невест, которые ни в чем нужды не знали, желал им и зажиточных мужей, чем Блашка похвастаться не мог. Государево жалованье на военной службе в ТКВ было единственным источником дохода, который позволял более-менее достойно содержать семью.
Виктор Серебряков – двоюродный брат по матери Хаджи-Мурат Асланбекович Даутоков, в крещении Виктор Никифорович Серебряков (родился в 1876 г. – расстрелян в 1921 г.), крещеный кабардинец, сын офицера-казака станицы Луковской, родился в станице Ново-Осетинской. Виктор из семьи знаменитых в Кабарде Серебряковых-Даутоковых.
Нало – очевидно, это Николай Николаевич Татонов, есаул 1-го Волгского полка (на 1892 г.) Родился 11 января 1846 года. Участник Русско-турецкой войны, получил четыре ордена.
Далу – родная сестра Блашка.
Надя – жена Блашка (в девичестве Гайтова).
Сослан (1902 г. р.) – сын Блашка, в крещении Николай.
Саусатаг (1904 г. р.) – дочь Блашка, в крещении Раиса.
Баратов – Николай Баратов (1865–1932), настоящая фамилия Бараташвили, с 29 марта 1901 года – командир 1-го Сунженско-Владикавказского полка. Участник Русско-японской войны.
Иналук – Иналук (Георгий) Тасоевич Гайтов, тесть Блашка. Полковник, герой Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, сын основателя с. Ардон, друг Коста Хетагурова и генерала Скобелева.
Хан-Кенды (нынешний Степанакерт) – город в Нагорном Карабахе, Азербайджан, а в то время Елизаветпольская губерния. Там дислоцировался 1-й Сунженско-Владикавказский казачий полк, где служил подъесаул Блашка Гуржибеков.
Кошерхан – троюродная сестра Блашка по матери, дочь Темболата Тургиева, впоследствии первая женщина-врач Осетии. В свое время она подарила Борису Андреевичу Алборову рукопись стихотворения Блашка «Мæлæг æфсæддон» («Умирающий воин»), которое автор читал ее родителям в их пятигорском доме, куда ее семья переехала в 1898 году.
Тургиевы – близкие родственники по материнской линии.
Гуза – мать Блашка. Родилась в семье Никиты Тускаева и дочери Али Тургиева.
Бета Занкисов – Петр (Бедта) Васильевич Занкисов, родился 28 июня 1868 года. Сын офицера ТКВ, из осетин-казаков станицы Ново-Осетинской Моздокского отдела Терской области. Полковник. Окончил Владикавказское реальное училище, Ставропольское казачье юнкерское училище в 1891 году. Подъесаул 1‑го Кизляро-Гребенского полка ТКВ.
Геор (Георгий) Татонов – уроженец станицы Ново-Осетинской Терской области, казак. Сын отставного есаула, был хорунжим в 1-м Сунженско-Владикавказском полку Терского казачьего войска, участвовал в Русско-японской и Первой мировой войнах.
Татархан Генардукович Абисалов – из дигорских баделят Владикавказского округа Терской области. Есаул 1-го Сунженско-Владикавказского генерала Слепцова полка, подъесаул – с 1 июля 1904 года, участник Русско-японской войны 1904–1905 годов.
Люба Барагунова – родная сестра Никифора Семеновича Даутокова-Серебрякова, уроженка ст. Луковской Моздокского района. Будучи хорошо образованной, открыла и возглавляла во Владикавказе школу-пансион для горских детей, одна из первых марксисток (по сведениям А. Казакова).
