КОЧЕВНИК
Кочевник видит вечность. Стынет чай.
Кудлатый алабай скулит – приснилось,
Что он щенок. На розовых губах
Не сохнет молоко. Ладонь как милость.
Хозяин выбирает – сталью в бок,
Продать, отдать друзьям, держать при стаде.
Хозяин бог. Помилуй, бога ради!
Трещат цикады. Росно. Сон глубок.
Кочевник смотрит – волки далеко.
Пастушкина тропа по небу вьется.
Сова над шакалятами смеется.
И жить легко. И умирать легко.
Кочевнику не нужен лишний груз.
…Седло, варган, истертая овчина.
Имущество для слабых. Он мужчина,
Избегнувший цепей, тенет и уз.
Что взять с собой? Тюльпановую степь,
Призыв грозы, восторг покорной плоти,
Стрелу, что запоздала на излете,
Отцовский нож и материнский хлеб.
Улыбку друга, верность кобеля,
Изменчивый базар Эски-Кырыма…
Кочевник спит и видит – вечность мнима,
Есть день и ночь. И небо. И земля.
НОЧНОЕ ХОЛОДНОЕ
Учишься быть один.
В кухне с борщом и чайником.
С бабочкой на груди,
В черной петле отчаянья.
На берегах озер.
Вскользь, на бегу, на пристани
Складывая узор,
Перетирая истины.
Пафосный, чуть живой,
С сыном, с любимой женщиной,
Вымотанный виной,
Выжатый снами вещими.
Глупый, как Аладдин,
Связанный клятой клятвою,
Учишься быть один.
Делишь дорогу надвое.
ЯБЛОЧНИЦА
Бабушка Зера с корзинкой плетется по лесу.
Ласковый ветер ей листья вплетает в волосы,
Бросает к ногам орехи и груши дикие.
Чащи полны подарков, и время тихое.
С неба на ветки, с веток на землю – золото.
Осенью люди и звери не знают голода.
Яблоки бабы Зеры – кандиль, каштель…
Мало кто из живых их пробовал – не за тем
Холила сад, белила, крепила палочки.
Сладких алма полно у любой татарочки,
Эти же – детям, что спят в лесу.
…Тише, мои родные, – уже несу.
Желтое – Гуле. Она удрала из лагеря
И потерялась. Родители долго плакали.
Бродит теперь с оленями по горам,
Дразнит туристов, таскает ромашки в храм –
Там Киприан – надеялся стать послушником,
Спрятался от ордынцев, нашли задушенным.
Дам-ка ему послаще и покрасней –
Бедный, все думает, что заплутал во сне.
Вася и Хорст – мальчики-неразлучники,
Вместе лежат в овраге, следят за тучами.
Дрались до смерти, кожу сдирали с рож,
Где тут чьи косточки – сразу не разберешь.
Тесно им вместе. Хорсту тоска без Бремена,
Девушка, что он оставил, была беременна.
Васька скучает по Семихатке, где
Наглые галки прыгали в борозде.
Танки и артобстрелы парням не видятся.
Дам одинаковых – неровен час, обидятся.
Ссориться из-за яблока – детский сад!
Вот и долинка – там караимы спят.
Грубые колыбели из камня точены,
Все одинаково – наследнику или дочери.
Нет ни имен, ни возрастов, ни дат.
Как же им, маленьким, яблочек недодать?
Ишь налетели стайкой, лепечут, просятся.
– Бабушка Зера, сказку, какую по сердцу!
Зера вздохнет и сядет под карагач.
– Слушайте смирно! Тише, родной, не плачь.
Жил Кичкенэ, проказник, не больше ящерки.
Прятался вечно то в сундуке, то в ящике.
Он обхитрил хана, муллу, кади,
Звонкое сердце билось в его груди…
Время к закату. Солнце висит над соснами.
Птахам уютно в нежных ладонях осени.
Пахнет легко и пьяно сухой чабрец.
С луга подругу кликает жеребец.
Зера бредет по тропке, считает камушки.
В шестидесятом она здесь гуляла с бабушкой.
…Летом в село приедет одна из внучек.
Зера возьмет ее в лес и всему научит.
МАМИНА КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Спят усталые игрушки,
Погремушки, ползунки,
Зайка ушки на макушке,
Книжки, краски и коньки.
Все часы устали тикать,
Толстый чайник не кипит.
В темной детской тихо-тихо.
Все в порядке, мама, спи…
Малыши растут ночами,
Глянь-ка, платьица тесны.
В мае двойки получали,
Новым летом влюблены,
Вот уже летят из дома –
Новосиб, Монако, Кипр,
К дорогим и незнакомым.
Все в порядке, мама, спи.
По дороге с облаками,
На заводе, в гараже
Эсэмэски пишут маме
Дети взрослые уже.
Посмотри – внучок родился,
Передай, прости, купи,
Вот и зайка пригодился.
Все в порядке, мама, спи.
Полигоны и больницы,
Кандагар и Карадаг.
Разлетелись наши птицы,
Поредел народ бродяг.
Далеко – не значит страшно.
Белый свет глаза слепит…
Мы, конечно, станем старше.
Все в порядке, мама, спи.
ГОРОД-САД
Эй Адонай Тэнъри! Тэнъриси чеваотнынъ!
[Господи Боже! Боже Воинств!]
Молитвенник крымских караимов
Чары Бахчисарая – чарка, а в ней кумыс.
Яблочный запах рая, мята, шалфей, камыш.
Сорвано в пыль монисто – девочка подберет.
«Яблочко» баяниста, криком – приказ – «Вперед».
Пчелы на ржавой каске, стены пустых кенас,
Вязью восточной сказки время выводит нас.
Жили на свете ханы – Джучи, Девлет, Бату –
Сабли, шатры, курганы, лестница в пустоту.
Пляшет о них татарка – юная кровь, гори!
Звезды смеются ярко. Помнишь о нас, Тенгри?
Губы зовут Аллаха, сердце зовет отца.
Хочешь – возьми рубаху, белого жеребца,
Черного винограда, все забирай, якши?
Только оставь отраду – землю моей души…
Узел Бахчисарая не разрубить мечом.
Каждая хата с края, каждой стене плечо.
Каждой пещере книга. Каждой овце загон.
Чаша – и помяни-ка ветхий сухой закон.
Топчут траву туристы, бродят куда ни глянь,
Любо – купи монисто в лавке у поселян,
Ханский дирхем, монету – можно и за рубли,
Только поверь, что нету в мире другой земли!
…Старый Тенгри над крышей снова трясет кошму,
Кто и откуда вышел, ведомо лишь ему.
И, позабыв про войны, корни пустив в скале,
Смотрит на нас спокойно крепость Чуфут-Кале.
СВОБОДА
Кровью скифских коней желтогривых
Окропляли курганы в Крыму.
Плач и пение жриц горделивых,
Нож из бронзы и все по уму.
Так спокойно лежали в гробницах
Узкоглазые злые вожди.
Кто из них мне сегодня приснится
С черной раной на смуглой груди?
Кто расскажет – орлицу сарматы
Выбирают лишь раз навсегда?
Кто станцует с девчонкой патлатой
И умчится верхом без седла?
Чье копье мне сегодня попалось
В пересохшем развале реки?
Кем ковалось? Кому улыбалась
Артемис и звенели клинки
За свободу!.. Настала свобода.
Позабыты погоня и дань.
В темноте осыпаются своды,
Оседает великий курган.
Ночь швыряется звездами в скалы.
Нет ни лис, ни влюбленных, ни лун.
И пасется в долине усталой
Желтогривый татарский табун.
МОСТ НАД ПРОПАСТЬЮ
Тополя Севастополя, ласточки Феодосии,
Золотые копытца маленькой лани, осени
Россыпь ягод. Немыслимый мост над пропастью.
Как пропасть в Крыму и стереться о камни попусту?
А никак, чудак, – здесь любая былинка лестница.
Ты идешь наверх – если лезешь и если ленишься.
Если бьешься о скалы и плещешься в море ясности,
Из корней выплетаешь верные вероятности…
Паттеран оставляешь на перепутье в зарослях.
Ни один из нас не разберется в замыслах,
Ни один не прочтет, для чего взорвалось шампанское,
Ни один не увидит – божье или шаманское.
Можно только идти по тропе, оскользаясь, падая,
Можно из четырех дверей пробиваться в пятую.
Можно ждать до рассвета и замыкаться в темени,
Можно смеяться – птица сидит на темени
И напевает – лето нас всех оставило,
Можно считать, что знаешь ходы и правила –
И проиграть. У Крыма свои понятия.
Здесь ни один Христос не заслужил распятия –
В худшем случае стенку в подвале башенном,
Но и об этом, знаешь, никто не спрашивал.
Морю поверь, падай в ладони города,
Сбросив броню, станешь орехом колотым
И прорастешь вживь, крепким упрямым деревцем…
Только на Крым можно еще надеяться.
ЛАСТОЧКИ
Ласточки строят гнездо из липучей грязи –
Может, и неприглядно, зато не сглазят.
Угол под крышей, камень из Инкермана,
Шустрые птицы трудятся непрестанно.
Пух и перо на донце, снаружи глина.
Сохлое и пустое спаяно воедино.
Дремлют в скорлупках будущие летуньи,
Кто-то над ними держит весь день ладони…
Кони кричали, крыши горели в лунном
Ясном сиянье, шпарили пулеметы,
Всех беспокойных враз превращая в мертвых.
Бились за землю, воду, чины, медали,
Дали друг другу жизни, не покидали,
Скупо делили банки, краюхи, крупы,
По шоколадной дольке – для мальчиков бледногубых.
Тише, не плачь, хату и печь отстроим,
Батька твой точно погиб героем.
Хочешь взглянуть на гнездышко? Дуры-птахи
Спачкали ворот и рукава рубахи…
Ласточкам все равно – где война, где буря,
Кто вокруг дома ходит, хрипит и курит.
Лишь бы гнездо лепилось к старой татарской кладке,
Лишь бы стоял дымный огрызок хатки,
Лишь бы из грязи, из пуховой постели
Выбрались новые птицы – и полетели!
АЛЛИЛУЙЯ
Каждый молится как умеет. Месит тесто и ставит хлеб.
Запускает с мальчишкой змея, ветер вовремя одолев.
Строит дом от печи до крыши, строит прочный уклад семьи.
Кормит кошек – не только рыжих. Пишет правду на две статьи.
Вот молитва из красной глины, вот молитва из чугуна.
Вот псалом молодой осины, аллилуйя веретена.
Муэдзины поют азаны, чингизид выметает сор.
Рвется в небо струна гитары, тамбурин задает узор.
У монахини хризантемы, у художницы акварель.
Бог приносит слова и темы тем, кто сердцем не устарел.
Бог сидит на трубе и слышит каждый шепот и каждый штрих,
На подушке крестами вышит и вплетен в неумелый стих.
Отдыхает на книжной полке, тронул черным пречистый лист.
Мастерком, серебром иголки, белым парусом – помолись…
