«Одиночество — это когда жалеешь, что не погиб вместе с друзьями». Мужчина стоял у мемориальной плиты, опираясь рукой на холодный мрамор и склонив голову перед длинным списком имен, выбитых на черном полированном камне. Было в этой картинке, которую накануне ночью увидел в интернете, что-то безысходно-горестное. Еще эта фраза… Скорее всего, картинка запомнилась из-за нее…
Опять не спал ночью: бессонница. Может, аудиокнигу какую-нибудь скачать? Помнится, в университетскую пору монотонная речь лектора действовала лучше любого снотворного. Ну да, скачать Достоевского или Чехова… Губы вздрагивают в еле заметной ухмылке. Кем, интересно, нужно быть, чтобы заснуть, слушая «Идиота» или «Братьев Карамазовых»?.. Видимо, все же придется согласиться с Леной и хотя бы перед сном попить успокоительного. В принципе — что мне успокаиваться? Вроде все как всегда. Были времена напряженнее. Давно привык ко всему… Только вот сердце. Что-то в нем не так. Не то чтобы болит — жмет порой как-то…
— Пойдем уже, — ткнул меня Виктор локтем.
— А? — Я наконец стряхнул с себя задумчивость. — Да, пошли…
Траурная процессия двинулась по улице под звуки похоронного марша, унося с собой скорбь от потери боевого товарища.
Со временем начинаешь привыкать к этому, хотя многие утверждают, что это невозможно. Может, оно и так, вот только мне кажется, что в организме срабатывает какой-то защитный механизм, притупляющий душевную боль. Помнится, когда убили А., потрясение было таким, что пришлось отходить не одну неделю, причем всем до единого.
Это было во времена, когда бригада все еще была подразделением национальной гвардии, а братва называла себя бойцами. А. был первой потерей. После него число выбитых из рядов в разборках и на стрелках боевых товарищей приближалось ко второму десятку. Что само по себе наталкивало на мысли о роке, преследующем всех нас. Как-то совсем зловеще в связи с этим выглядит теперь символ зверя, изначально закрепившийся за нашим отрядом со времен боевых действий. Думается, такие мысли посещали не только меня, ибо за все время кровопролитного противостояния отряд не потерял ни одного бойца, а теперь мы имеем то, что имеем. Целую аллею памятников на южном кладбище. Места безвременно ушедших заняли молодые рекруты, не имеющие никакого отношения к боевому прошлому и жаждущие только криминального романтизма да легких денег. Легких, как же… На губах снова заиграла неуместная ухмылка.
— У нас все нормально, да? — спросил Виктор, тщетно пытаясь извлечь огонь из зажигалки, чтобы прикурить.
— Нервное, — ответил я и, пригнувшись, заглянул под днище автомобиля.
— Сдохла! — Виктор отшвырнул зажигалку и решительно двинулся к водительской двери. — Не нравишься ты мне в последнее время, — проворчал он. — Сам поведу…
Сигарета, болтавшаяся в уголке губ, полетела вслед за зажигалкой. Привычными движениями Виктор включил зажигание и почти одновременно нажал на прикуриватель. Подождав немного, закурил новую сигарету.
— Вруби там что-нибудь.
Я достал из бардачка первый попавшийся диск и не глядя сунул в магнитолу. Что и говорить, защитный механизм проявлялся во всем — окутывал сознание пеленой отрешенности, эдаким аутентичным самурайским хладнокровием, не оставлявшим места для переживаний, душевных порывов и прочих эмоциональных выплесков… Ну разве что ярость приветствовалась. И уж совсем неприемлемы были слезы. Хотя, может, в данном случае они оказались бы более чем уместны. Все-таки хоронили не кого-то из новичков, чьи имена не всегда и запоминаешь, а товарища, с которым, как говорится, провел в окопе не один день. Нет, конечно, все сделали как надо, по понятиям. И похороны организовали, и денег семье дали, и детей пообещали не забывать. Ну да что им — тем, кто потерял сына, и тем, кто потерял отца — наши обещания… Может, все же надо было поплакать? Наши отцы ведь не прячут слезы, провожая в последний путь друзей и близких. Не думаю, что они когда-нибудь страдали от отсутствия мужества. Во всяком случае, большинство из них. Возможно, и нам было бы незазорно утереть слезы рукавом. Да где же их взять? Защитный механизм…
— Ну где же они? — оглядываясь назад, возмутился Виктор. Сбавляя ход, он достал из внутреннего кармана куртки рацию. — Один-семь, один-девять девятому, не вижу вас.
Голос из рации ответил:
— Сейчас будем: тормознулись на выезде.
Виктор прижался к обочине и остановился.
— Пехота… — проворчал он с пренебрежением. — Сколько ни учи — один черт…
Морщась от лезущего в глаза сигаретного дыма, он стал постукивать рацией по панели, пытаясь попадать в такт басам, доносившимся из колонок.
— С кем работать? — вырвалось у него. — С этими… — он глубоко затянулся и закончил на выдохе: — чертями голимыми?.. Ничего ведь не понимают и понимать не хотят! И с таким вот колхозом — к северным ехать?! Один твой крестник чего стоит. Рамс путает наглухо. Кто-нибудь из наших ему точно башку пробьет, если он понты свои дешевые не приберет…
Речь шла о девятнадцатом. Называя его крестником, Виктор намекал на то, что именно я привел его в отряд и теперь несу ответственность. Девятнадцатый приходился каким-то родственником Лене, девушке, отношения с которой у меня длились не один год. Некоторое время назад она попросила заняться парнем — после того, как он попал под раздачу местной гопоты. Я привел его в наш спортзал, потом подтянул на сборы в горах. Проявив недюжинное рвение, он стал работать с нами. Немало преуспев при этом, как говорил Виктор, в дешевых понтах, все больше и больше походя на растиражированный образ сериального бандита.
Странно, что мы считали работой все наши так называемые движения. «Работаем, пацаны…» — эти слова звучали каждый раз, когда нужно было совершить марш-бросок по пересеченной местности, чтобы занять господствующую высоту и не дать пройти их формированиям на нашу территорию. «Работаем…» — слышали мы, когда прочесывали лесные и горные массивы. Это же мы слышали ранее, когда, получив все нужные инструкции, зачищали занятые ими наши села. Каждый из нас был тогда на своем месте и делал именно что работу… Теперь же работой мы называем движения. Мы напрягаем, прикручиваем, сажаем на процент, забираем бизнес, ломаем его, если не получается забрать, — и называем это работой…
Поймав на себе полный непонимания взгляд Виктора, я вдруг осознал, что последнюю фразу произнес вслух.
— Дунул, что ли? — осведомился Виктор.
Некоторые из нас покуривали травку, но это не приветствовалось основной частью братвы. Считалось неправильным. Бойцы должны были всегда поддерживать хорошую форму. Для этого даже договорились с владельцами спортзалов. Договорились, конечно, своим способом, ну да кого это волновало, главное — чтоб бойцы были в тонусе. Внутреннему состоянию уделялось меньше внимания. Слабакам не было места в наших рядах. Считалось само собой разумеющимся наличие душка у тех, кто желал быть с нами. Понятия, которыми со временем стали руководствоваться вместо устава подразделения, не позволяли испытывать жалость и сострадание. Мы считали себя воинами, а раз так, то необходимо было поддерживать решительную твердость в борьбе с врагами. Понятное дело, когда воевали с ними, но теперь… Те, кто понял, что не хочет видеть врагами свой собственный народ, ушли в самом начале, когда подразделение стали называть бригадой. «Мы с вами в одном окопе, — сказали они, — но эта жизнь не для нас». Тогда еще можно было уйти. Оставшимся на нашем поезде под лозунгом «Свой, не свой — на дороге не стой» соскочить, не свернув себе шею, было практически невозможно. Может, от осознания этого, а может, от вечного напряжения, неизбежного при таком образе жизни, те некоторые и стали расслабляться при помощи травки. Я тоже попробовал. Но что-то пугающе мрачное, поднимавшееся из глубин подсознания, после нескольких затяжек напрягало куда сильнее, чем проблемы реальной жизни…
Виктор продолжал пристально смотреть на меня.
— Не курил, — буркнул я. И, увеличив громкость магнитолы, добавил: — Я вообще не курю, ты ж знаешь.
— Нет, с тобой в натуре что-то не то. — Он оглянулся и сдал немного назад к подъехавшим бойцам. — Что-то с тобой не так. Болит что-нибудь?
— Слушай, тебя сердце никогда не беспокоило? — ответил я вопросом на вопрос.
— Вот как раз сердце меня никогда не беспокоит, — выплюнув недокуренную сигарету в окно, резко произнес Виктор. — Не самое подходящее время для того, чтоб беспокоило: дел невпроворот… Выходи, решим кому куда.
Из подъехавшего джипа стали выбираться бойцы и оглядываться по сторонам. Суета, создаваемая новобранцами, со стороны, скорее всего, выглядела как обсуждение стратегических планов и задач. На самом же деле все было просто. Виктор, взяв с собой парней покрепче, собрался ехать к северным. Семнадцатый говорил, что сразу же после убийства видел их машину, резко отъезжающую от кафе. Он даже запомнил сидящего за рулем. Виктор собирался выяснить у Седого кое-какие подробности, при этом заметил, что Седой мог ничего и не знать, потому что с каждым днем все хуже и хуже ему удавалось контролировать своих узколобых отморозков. С какого-то момента месть перестала быть делом чести, которая заставляла во что бы то ни стало найти и покарать. Однако в данном случае безнаказанность убийства одного из основателей отряда могла породить у бесчисленного количества появляющихся новых бригадок ощущение, что мы уже не так сильны. Может, так оно все и обстояло, но признаваться в этом было равносильно подписанию приговора. Поэтому бойцам было дано распоряжение держать оружие наготове — но при этом не делать резких движений без весомой причины.
Мне с девятнадцатым была поставлена задача полегче: съездить на авторынок и поведать хозяину, что с учетом открывшихся у него новых площадей для торговли сумма его взносов на развитие нашего предприятия повышается. Инструктаж длился минут пять-семь, после чего все расселись по машинам и разъехались.
…Разговор с директором отнял времени и того меньше, чем инструктаж. Тот период, когда раскинуть рамс при наезде считалось особым искусством и доставляло особое удовольствие, растаял вместе с понятием: на чьей стороне сила, на той право. Большинство из бойцов, особенно молодых, до сих пор думали так. Этому немало способствовал я сам — прекрасно понимая, что реальная сила на стороне власти. Все-таки пять лет на юридическом факультете не прошли даром. Словом, мысли о том, что весь этот бардак пока нужен наверху и со временем всему настанет конец, все чаще стали приходить в голову. Важно было знать, с чем ты соскочишь, когда начнут закручивать гайки. Да и удастся ли соскочить — это еще бабка надвое сказала…
Директор не стал возмущаться, а просто пожал плечами и покачал головой.
— Посмотрим, посчитаем, как там будет получаться.
Естественно, платить из своего кармана он не собирался. «Как там будет получаться» — имелось в виду, сколько надо будет накинуть на торговые точки. В итоге увеличение дани, как обычно, ляжет на плечи простых торгашей запчастями. Но мне до этого дела не было. Каждый выживает как может. В конце концов приходилось думать о том, с чем останешься, если вдруг надумаешь соскочить. А задумываться, хочешь ты или пока нет, приходилось… К тому же сердце. Что-то с ним не так. Вот и сейчас… Интересно, что означает выражение «сердце чует»?..
Девятнадцатый сидел за рулем и, выставив ногу из автомобиля, увлеченно разговаривал с кем-то. Два парня лет двадцати крутились около машины, рядом с девятнадцатым стоял еще один. Оглядев джип со всех сторон и не найдя ничего подозрительного, я уселся и с силой захлопнул дверь.
— Ты чего? — не скрывая раздражения, уставился на меня девятнадцатый.
— Едем, — не менее раздраженно бросил я.
Проехав некоторое расстояние, джип остановился. Слегка привстав, девятнадцатый подался чуть вперед и достал из-за спины свой макар. Вынув магазин, повертел его в пальцах, затем вставил обратно и, щелкнув предохранителем, сунул пистолет под сиденье.
Снова тронулись. Я ждал, что будет дальше, и дождался.
— Слушай, — начал девятнадцатый, изо всех сил пытаясь говорить внушительно. — Че за наезды постоянные? Пацаны из-за этого не хотят с тобой иметь дела. Вечно ты недоволен. Учишь всех жизни? Ну конечно, ты ж юридический кончал. Целый профэссор! Это мы пехота… — Лицо молодого бойца слегка исказилось в презрительной гримасе. — Что ж ты, такой образованный…
— Кто это был? — прервал я эту эмоциональную, но абсолютно неуместную тираду.
— Не знаю, — недоуменно буркнул девятнадцатый. — Просто пацаны. А че такого?
— А ниче!.. Не хотят иметь дела, говоришь? Вам, наверно, кажется, что вы в пионерском отряде? Нет, братан, здесь совсем другой отряд. Смóтрите друг на друга и тащитесь от того, какие вы крутые. Почему бы и нет, если мерс под задницей, макар в кобуре да рация на ремне. Понты для лохов и девок. Пехота. Хотя какая из вас пехота? Большинство — только очередная надпись на мраморе. Глазом моргнуть не успеете…
— Че ты гонишь, а? — возмутился боец. — Какие понты? Мы в делах не меньше, чем ты, участвуем. И пользы от нас больше, чем от некоторых… — он отвернулся и закончил как бы в сторону, как бы совсем не про меня: — уставших…
В былые времена вряд ли кто из новобранцев посмел бы разговаривать в таком тоне. А если б посмел, то немедленно был бы подвержен экзекуции, которая надолго бы отбила желание пререкаться. Сегодня молодые входили в силу, и держать их в узде оказывалось все труднее. Выпад девятнадцатого означал одно — брожение в рядах.
Резко перекинув ногу на водительскую сторону, я надавил на педаль тормоза и схватился за руль. Автомобиль, потеряв скорость, съехал на обочину и замер, отчего девятнадцатого жестко ударило грудью о руль. Выпихнув его наружу, я вышел сам и двумя движениями положил зарвавшегося бойца на асфальт.
— Смотри, что там под машиной! — злобно прошипел я.
— Че? Че?.. Ниче не вижу!.. — испуганно зачастил девятнадцатый.
— Дубиноголовый! Пока ты там лясы точил с одним, двое других могли подложить под тебя подарочек! А ты даже не удосужился выйти и проверить! Польза, блин!.. Польза была бы твоей маме, если б ты завтра в гробу лежал!..
Я схватил его за ворот куртки, вздернул на ноги и с силой толкнул обратно к двери. Девятнадцатый ударился лбом о стойку, зло покосился через плечо, но это было все, на что его хватило. Боец прекрасно понимал: поднимать бунт на корабле еще рановато и уже жалел о необдуманном поступке.
Забравшись в машину, он с такой ненавистью надавил на педаль газа, что раздался надсадный рев и мы с пронзительным визгом вылетели на дорогу. Основная часть транспортного потока удивительным образом успела среагировать. Городские водители, давно привыкшие к тому, что от дорогих иномарок с тонированными стеклами и сомнительными номерами ничего доброго ждать не приходилось, старались держаться от них подальше, поэтому при виде их старались сбавить скорость и прижаться к краю дороги. «Лети, — тихо говорили они вслед несущимся, как стремительные торпеды, машинам. — На следующем перекрестке найдешь свою цель…» Целью, как правило, становились такие же тонированные иномарки с их владельцами, признающими только свои собственные правила дорожного движения.
То же самое чуть не случилось и в этот раз.
Сидящие в БМВ, очевидно, не причисляли себя к основной части водителей, поэтому, если бы в последнюю секунду я не дернул руль в свою сторону, мы поразили бы «вражеский корабль» в самый центр корпуса. Увернувшись от столкновения, девятнадцатый нервно выругался и попытался вновь набрать скорость.
— Стой, идиот! — снова хватаясь за руль, рявкнул я, но меня опередила БМВ.
Резко подрезав путь, машина с громким сигналом притормозила прямо перед нами. От такого маневра мы чуть не врезались ей уже в корму. Из водительского окна показалась рука, жестами призывающая нас следовать за ней. Проехав метров сто, мы вслед за БМВ свернули в сторону небольшого сквера.
— Пересаживайся на мое место.
Девятнадцатый глянул вопросительно и остался на месте.
— Быстрее, болван! — дернул я его за рукав.
Кое-как переместившись, я открыл дверь и вышел из машины. Из БМВ тоже вышли. Двое. Молодые парни с такими же повадками и жестикуляциями, как у девятнадцатого. Водитель же остался в салоне. Он только открыл дверь и, выставив ногу, вполоборота пристально глядел на меня.
Не обращая внимания на жестикулирующих, я обратился прямо к нему:
— Извини, брат, не обессудь.
Стоящие у БМВ молодые продолжали что-то кричать. Но водителю, видимо, моего извинения было достаточно. Он махнул рукой и, что-то крикнув своим спутникам, закрыл дверь. Молодые, кинув еще пару каких-то фраз в нашу сторону, забрались в машину.
Казалось бы, инцидент исчерпан и можно ехать дальше… но тут уже девятнадцатый со словами «Они теперь будут считать нас лохами!» неожиданно вышел из машины.
— Куда? Сядь на место, урод! — злобно прошипел я.
Но его уже было не остановить.
Подойдя к БМВ, он нагнулся и жестом попросил опустить стекло. Оставаясь в такой позе, он просунул руку внутрь салона и что-то проорал. Затем развернулся и с видом сытого хищника, который оставляет жертву до следующего раза, вперевалку пошел обратно.
За ним тут же выскочили его несостоявшиеся жертвы, окликнув девятнадцатого, видимо, не слишком лестными словами. Молодые люди продолжали обмениваться любезностями, сокращая при этом дистанцию.
В какой-то момент девятнадцатый стал осознавать, что одними угрозами обойтись не получится. Ситуация вот-вот могла перерасти в хорошую драку. Оценив свои возможности, девятнадцатый, скорее всего, понял, что это не сулит ему ничего хорошего. Он демонстративно стал шарить рукой у себя за спиной, но оружия не было, поэтому его движения не произвели должного впечатления. Один из противников схватил его за рукав и, тыча пальцем ему в грудь, стал что-то злобно выговаривать. Девятнадцатый попробовал было высвободить руку, но на помощь к первому тут же подоспел второй противник. Все говорило об одном: дело вот-вот должно было закончиться не в нашу пользу.
Боец посмотрел в мою сторону. В его взгляде одновременно читалась и просьба о помощи, и возмущение вперемешку с обидой.
Я не выходил из машины не потому, что хотел его проучить, хотя, конечно, следовало бы. Я оставался сидеть, потому что из БМВ не выходил третий. Всегда надо быть начеку. Вполне вероятно, водитель БМВ, после того как я выйду, просто достанет оружие. Я, конечно, тоже мог достать свое, но в любом случае его положение оставалось бы выигрышным. Надо было убедиться, что у него точно нет с собой ничего.
Молодые продолжали толкаться, что в конце концов, видимо, надоело водителю БМВ. И он вышел.
Оружия не было, но наше положение это вряд ли облегчало. Это был сутулый, борцовского вида мужчина лет тридцати, роста явно выше среднего. Короткие рукава майки впивались в дынеобразные бицепсы. Чаша весов склонялась в сторону противника. Можно было, конечно, достать пистолет, но это грозило переводом в противостояние на совершенно иной уровень. Поэтому я положил ствол под сиденье и вышел.
Справиться с двумя молодыми не представляло особого труда, но вот борец… Как быть с ним? В городе, где умеют бороться практически все мужчины, где навыки борьбы вложены в мальчишек на генетическом уровне, я был, наверное, единственным, кто не умел бороться.
Борец двинулся в сторону молодых. Рассуждать было поздно. Я рванулся, стараясь опередить качка. Хорошо поставленной двойкой — левый прямой в корпус и правый боковой в голову — я срубил первого. Второму хватило одного правого. Оба уже лежали на земле, когда стальные руки подоспевшего сзади борца зажали меня в тиски.
Тиски сжимались все сильнее. В какой-то момент, оттого что невозможно было вздохнуть, стало темнеть в глазах. Заметив, что я начинаю обмякать, борец ослабил хватку, но не настолько, чтобы я мог вырваться. Периодически ослабляя и сжимая вновь, он дотащил меня до нашего автомобиля и упер в него. Драться он явно не умел, да ему и не нужно было. С такой силой он мог бы сломать хребет быку, не то что мне. Несмотря на это, он прижимал меня к автомобилю одной рукой и пытался произвести удар второй. Уворачиваться получалось, но надо было нанести ответный удар и попытаться освободиться. А с этим были проблемы. Его руки оказались не только сильнее моих, но и длиннее. Нужна была пара точных ударов в челюсть. И хотя руки как-то удалось освободить, достать его на таком расстоянии не представлялось возможным.
Когда на протяжении пяти или семи лет практически ежедневно тебе приходится выпутываться из ситуаций гораздо сложнее, чем нынешняя, ты волей-неволей учишься находить правильное решение в кратчайшие сроки. Опыт. Ну или защитный механизм. Не знаю, как назвать, но это работает. Мне нужно было только одно: чтобы борец опустил голову на расстояние удара. Для этого я позволил ему попасть в себя один раз, после чего опустил голову и стал шептать:
— Я тебя найду и убью…
— Че?.. — Борец ослабил руку, которой прижимал меня к машине.
Тяжело дыша, как бы из последних сил, я наклонил голову еще ниже и снова прошептал:
— Я тебя убью…
— Чего? — презрительно вопрошал борец. — Че ты там бормочешь?
Приблизив ухо так, что его голова оказалась на самом опасном для него уровне, борец произнес:
— Кого ты уб…
Договорить я ему не дал.
Я вложил все оставшиеся силы в классический апперкот. Борец отпрянул. Последовавшие за этим два удара в голову заставили его присесть. Из горбатого носа закапала кровь, оставляя на майке большие красные пятна.
Девятнадцатый продолжал стоять на прежнем месте и ошарашенно таращиться.
— Че застыл? — процедил я сквозь зубы. — Поехали, пока этот гоблин не очухался.
Девятнадцатый, опомнившись, дернулся в сторону машины, но тут же остановился. Опустившись к одному из своих противников, он схватил его за ворот и быстро что-то проговорил…
— Че ты ему сказал? — отъехав на некоторое расстояние, спросил я у девятнадцатого.
— В смысле? — Он приподнял бровь.
— Че ты сказал, когда уходил? — тщательно проговаривая каждое слово, повторил я.
Девятнадцатый, видимо, до сих пор не понимал, что наделал.
— Я назвался и сказал, где меня искать, если что.
— Дебил, — презрительно бросил я. — Они же найдут. Обязательно найдут.
Дальше ехали молча. Девятнадцатый понуро покачивал головой, уставившись на дорогу. Время от времени косился в мою сторону с явным желанием заговорить. Он, наверное, пытался осмыслить мои слова. Но у меня не было желания объяснять ему что-то: своих заморочек хватало. Мне не хотелось ничего обсуждать, хотя я был уверен, что те двое из БМВ постараются найти его. Они были такими же, как девятнадцатый. Такими же, как сотни других жестоких зверенышей, готовых в любую минуту вцепиться друг другу в глотки, чтобы утвердиться в стае… Борец, конечно, другой. Он не будет спешить, а постарается для начала все пробить. Навести справки, как говорится, разузнать, кто мы есть и кто за нами стоит. Потом соберет своих и подтянет нас на разговор. А там как карта ляжет… Молодые же ждать точно не станут…
— Ну, так где тебя искать, если что? — прервал я молчание.
— В смысле? — не понял девятнадцатый.
— В смысле где тебе сломают челюсть или ребра? Ну, или и то и другое вместе. А может, колени прострелят?.. В смысле ты, когда адрес свой называл, о родителях подумал? В смысле им, наверно, приятно будет посмотреть? А может, ты их в офис пригласил — вот братва обрадуется.
— Это мы еще посмотрим, кто кому прострелит! — вспыхнул боец, но, увидев брошенный в его сторону взгляд, чуть сникшим голосом добавил: — Я ему только сторонку назвал.
— А на сторонке, наверно, никто не знает, где ты живешь, — закончил я саркастично.
Мы снова замолчали, но тут раздался треск рации.
— Пять ноль, ответь девятому… — Казалось, Виктор был чем-то раздражен. — Пять ноль, если освободился, подъезжай к набережной, знаешь куда.
— Окей, буду через пару минут.
Я попытался тут же развернуться, но, вспомнив про борца, направил машину к ближайшему светофору.
Виктор, как всегда, жевал сигарету. Опершись ногой на бампер, он с какой-то непонятной досадой поглядывал внутрь своего автомобиля, где что-то обсуждали оставшиеся с ним бойцы. Увидев нас, они стали выбираться, но Виктор жестом дал понять, чтобы те оставались на месте. Изжевав и выплюнув окурок, он обратился ко мне, все еще бросая недовольные взгляды на бойцов:
— Представляешь, заморозились, — зло произнес он и достал новую сигарету.
— Кто заморозился?
— Да вон, сидят… — Злая усмешка перекосила его лицо. — Преступники, твою мать! С такими бойцами мы скоро сами начнем дань платить. Северным или еще кому… Если раньше на кладбище не окажемся.
— Че случилось-то? — снова спросил я.
Подойдя вплотную к машине, я посмотрел на бойцов, которые совершенно не чувствовали себя провинившимися, а напротив, вели себя слегка вызывающе.
— Да никто не заморозился! — выкрикнул один из них. — Че за наезды?
— Так, — Виктор сжал пальцы в кулак. — Закончили базар. Все разборки на базе. Нам еще по одному делу съездить надо.
Он подошел ко мне и слегка подтолкнул к джипу. Потом обернулся к девятнадцатому и устало произнес:
— Че стоишь? Было же сказано — на базу.
Девятнадцатый медленно побрел к остальным. Сделав несколько шагов, он обернулся и, кинув взгляд на Виктора, как-то виновато произнес:
— Артур, ты это… В общем, я сам разберусь… ну… если что…
Что-то непривычное прозвучало в его голосе. Скорее всего, он не хотел, чтобы его история тоже получила огласку. А может быть, ждал какой-то поддержки… Что-то дрогнуло в районе сердца. «Ну вот опять», — подумал я.
— Разбирайся, — кивнул я и забрался в машину.
Выплюнув вконец изжеванную, но так и не прикуренную сигарету, Виктор потянулся за следующей. Пачка оказалась пуста, он смял ее и бросил под ноги. Затем покрутил головой.
— Ладно, — ворчнул, садясь за руль. — По дороге куплю.
Отъехав на некоторое расстояние, Виктор остановился у киоска.
— Пить что-нибудь будешь? — обронил он через плечо и, не дождавшись ответа, выбрался наружу.
Вернулся с очередной сигаретой во рту. В руках он держал несколько зажигалок, которые тут же кинул в бардачок, и минералку с колой.
— Как ты пьешь эту гадость? — спросил Виктор, протягивая мне банку. — Тут мужики соседские как-то мясо варили. При мне в стакан с колой кусок печени бросили — так он за час в желе превратился!
— Че там случилось? — отхлебнув из банки, поинтересовался я.
— Застремались пацаны. — Лицо Виктора стало мрачным и задумчивым. — Еще по дороге к северным кто-то из наших как бы невзначай обмолвился, что машина-то, которую видели на месте убийства, Алику принадлежала.
— Какому Алику?
Виктор скривил губы.
— При Седом, помнишь, последнее время. Здоровый такой. Борзый, вечно норовит слово свое вставить — надо не надо…
— Слон, что ли?
— Да. Слон и есть.
Выдержав небольшую паузу, Виктор продолжил:
— Ну так выяснилось, что пацаны видели именно его. Он, мол, суетился очень, когда в машину садился. Вещь какую-то даже обронил. Теперь смотри…
Он достал из заднего кармана брюк четки и протянул мне.
— Здесь, конечно, у каждого десятого они могут быть, но эти из слоновой кости. Да еще и на каждой пластинке слон вырезан. К тому же что ему так когти рвать надо было, если он ни при чем?.. Ну мы с этими предъявами к Седому. Зашли, поздоровались — а они как будто ждали уже. Набыченные все, чихни только — и палить начнут… Ну я Седого в сторону отвел, ситуацию обрисовал. Без наездов особых. А пока мы базарили, тут и Слон нарисовался. Седой ему четки к носу и спрашивает: «Твои?» Ну и толкует ему, что, мол, наши пацаны вроде бы машину его видели там. Слон поворачивается и вразвалочку к нашим: типа если у кого-то есть к нему какие-то предъявы, то пусть лично ему и выскажет.
— Надо было его там же порвать, — проговорил я.
— Надо было… — Виктор раздавил в руках горящую сигарету. — Были бы с тобой, вбили бы в землю. А тут, представь, он пацанам кричит: точно, мол, видели, что его машина была и что он за рулем сидел? А тут еще Седой добавил: непонятки, мол, в таких делах к войне могут привести. У нас, мол, и так одного за другим хоронят. А со всех сторон еще северные подтягиваются, обступают. Я — к своим: типа что молчите? Говорили же, горло перегрызете. А они стоят и натурально молчат, даже не дернулся никто. Я вот что думаю, Артур: это дело нельзя так оставлять. Северные теперь давить начнут. У нас и так с ними нерешенные вопросы по спиртзаводу.
В этот момент я снова почувствовал что-то не то в сердце. Не могу сказать, что это была боль. Я ощущал какое-то беспокойство. Беспокойство, которое мешало сосредоточиться на делах, на вопросах, которые надо было решать, на озабоченности Виктора… Как-то неожиданно я обнаружил звуки из другой, не этой, не моей жизни: шорох листвы, шум реки, крики играющих детей. Все чувства, которые до того работали только на предвидение и предотвращение опасности, в этот момент стали вдруг работать просто так. Словно я попал в место, где нет и не может быть никакой опасности…
С трудом разлепив губы, я спросил:
— Как по-твоему, Виктор, сколько таких, как мы, может прокормить этот город?
— Не понял. — Он уставился на меня.
— Говорю, сколько бригад может кормить такой город, как наш?
— А, вон ты о чем… Верно, на один такой город бригад, конечно, многовато. Поэтому я и говорю: не пошевелимся сегодня-завтра, окажемся не у дел.
— Я не о том, — разглядывая окружающее меня пространство, проговорил я. — Ты никогда не думал, сколько мы еще будем вот так вот?
— Как — так?
— Тебе никогда не хотелось жить просто? Чтоб никаких напрягов, разборок, наездов…
— Хотелось. И хочется. А кому не хочется? Только для этого сам знаешь, что надо: бабки, связи, авторитет. Подняться нужно на такой уровень, чтоб ни одна собака тявкнуть не могла. А для этого воля нужна несгибаемая.
Виктор смерил меня прищуренным взгядом, потом задал вопрос, который вернул меня на грешную землю:
— Может, и ты стрематься начал?
Одного быстрого взгляда хватило, чтобы пресечь дальнейшие его рассуждения по этому поводу.
— Еще до войны ты взялся строить дом, — сказал я уже другим тоном. — Возвел стены, крышей накрыл. Десять лет прошло, а дом как стоял без окон, без дверей, так и стоит. Уже кирпич крошиться начал. Никогда не думал, с чем останется твой сын, если вдруг тебя не станет?
— Думал! — огрызнулся Виктор. Он достал сигарету, покрутил в руках и вставил обратно в пачку. — Ладно, поехали. Лысый просил к должнику наведаться.
Мы ехали по переполненным улицам молча. Не знаю, о чем думал Виктор, но вид у него был угрюмый. Он резко притормаживал, когда прямо перед нами какая-нибудь машина пыталась неуклюже маневрировать в неорганизованном дорожном потоке, и злобно шевелил губами. Иногда сквозь зубы все же прорывалось: «Куда прешь, дубина?..» или «Одурели совсем…»
Я же сидел и размышлял вот о чем: куда, интересно, едут все эти люди? Мне вдруг стало и впрямь любопытно, откуда берутся пробки на дорогах города с населением в четыреста тысяч. А ведь большинство из этих четырехсот — натурально безработные. Куда и по каким делам так спешат эти люди? А вдруг они знают какую-то тайну? Вдруг где-то раздают какие-то блага, а мы с Виктором сидим, чертыхаемся на суетящиеся вокруг автомобили и не подозреваем, что остались не у дел… Губы растянулись в саркастической улыбке.
— Ты меня не удивляешь, нет. Ты меня порой пугаешь, — заговорил Виктор, глядя на меня через зеркало на лобовом стекле. — Я, пожалуй, соглашусь с теми, кто считает тебя ненормальным. Ты кажешься каким-то одержимым последнее время. Ну че ты лыбишься — совсем крыша поехала?
Негодования по поводу моей одержимости прервала рация:
— Девятый, включи мобилу…
— Че случилось? — спросил Виктор в рацию.
— Седой побазарить захотел… Говорит, информация для тебя имеется…
— Услышал, — хмуро ответил Виктор. — Зашевелились, гадюки…
Заехав в ближайшую подворотню, он отложил рацию, достал телефон.
— Думаю, будут стрелку набивать, — набирая номер, буркнул он. — Не в его положении сейчас с предъявами подъезжать. У него из нормальных бойцов Слон да еще парочка человек. Остальные молодняк, пушечное мясо.
— Да у нас у самих не лучше. А насчет молодняка я вот что скажу: если они с цепи сорвутся, их ни Седой, ни мы с тобой удержать не сможем.
— М-да, — согласился Виктор, дожидаясь ответа в трубке. — Нехилое бычье воспитали.
«Показательно, что он понимает, кто воспитал это бычье…» — подумал я, но говорить об этом не стал. Тем более что Виктор уже дождался ответа.
— Да… — говорил он, разминая в руках сигарету. — Понятно… Ну так мы подъедем и послушаем…
Виктор отключил телефон, сунул в карман.
— Ну? — не выдержал я.
Он прикурил и, сделав глубокую затяжку, ответил на выдохе:
— Говорит, воевали вместе, братьями были, а теперь непонятки, подозрения… Говорит, знает, кто в А. стрелял. И доказательства, говорит, имеются. Подъезжайте, говорит, к лагерю, разберемся. Расставим, мол, точки.
— Ага, — ухмыльнулся я. — Они расставят. Каждому по точке в лоб. Или в затылок.
— Ехать по-любому надо… — Виктор ненадолго задумался. — У нас тоже положение не из лучших. Сейчас слабину дадим — со всех сторон накинутся. И не только северные.
— Ясное дело, — согласился я. — Только там, в этом их лагере, нас уже ждут. Так что страхануться вряд ли получится. Мы-то с тобой, конечно, и не в таких передрягах бывали, а молодые неизвестно, как себя поведут.
— Вижу, пришел в себя, — Виктор смерил меня одобрительным взглядом.
— Ушел в себя… — произнес я вполголоса.
— Чего?
— Ниче. Не бери в голову, это я сам с собой.
Виктор покачал головой. В этом читалось: нет, брат, что ни говори, а с тобой явно что-то не так…
На базе братва не разделила решительный настрой Виктора, ссылаясь на то, что сейчас не самый подходящий момент для конфронтации. Говорили о том, что Седой нам не враг, а возникшие непонятки можно и нужно решать в порядке мирных переговоров. О чем им и поведал якобы сам Седой в телефонном разговоре. Исходя из этого, следовало, что на разговор с Седым должен был ехать один Виктор и чуть ли не без оружия. Эдакий знак доброй воли. Это был единственный момент, когда я вставил свою саркастичную ремарку, посоветовав братве заказать заранее мраморную плиту, благо рядом с А. еще не занято место.
Виктор возражал, приводя свои доводы и убеждая. Авторитет его имел большой вес, но братва все же приняла половинчатое решение. На разговор с северными решено было отправить Виктора и бойцов, которые присутствовали при первом разговоре. Бойцам выдали пару автоматов, но предупредили, чтобы без надобности из багажников не доставали. Обо мне речь как будто бы совсем не шла. Подразумевалось, что я вообще не должен ехать. По мнению братвы, я в последнее время был не совсем адекватным. Но мне было все равно, что они думали.
Сейчас меня интересовало только одно — как застраховаться от непредвиденных ситуаций. Я не верил в миролюбивый настрой северных и не сомневался: братскими объятиями разговор не закончится. Да, за нашими плечами был боевой опыт, но северных было больше, и становились они все агрессивнее. Наш город слишком мал для такого количества хищников. Рано или поздно кому-то придется уйти, и одному Богу ведомо, кто в конечном итоге выстоит в этом противостоянии. За десять лет своей бригадной деятельности все мое имущество состояло из экспроприированного за долги джипа и массивного золотого жетона с такой же массивной цепью, которыми награждались авторитетные бойцы. Подразумевалось, что этим добром можно было быстро откупиться, если вдруг попал под ментовскую раздачу. Да, деньги, конечно, ежемесячно поступали в общак от подневольных коммерсантов и бизнесменов, но они лежали мертвым капиталом на так называемый «день икс». Что случится с деньгами, когда он наступит, представление каждый боец имел свое, и вопрос, когда и как мы будем делить наши деньги, висел в воздухе.
Дабы не накалять обстановку, держателями общака было решено выделять бойцам ежемесячные премиальные. Однако даже эти средства утекали как песок сквозь пальцы. Кто-то тратил на поддержание своего экранно-бандитского образа, а кто-то тупо спускал в казино или саунах. Поэтому продолжение борьбы за захват все больших площадей, которые можно обложить данью, мне не виделось перспективным. Думаю, не одному мне приходило в голову, что в конечном итоге, когда мы обескровим друг друга бесконечными стычками, все приберут к рукам менты. Они только ждут момента. Настанет день, и они нанесут сокрушительный удар по тем, кто уцелеет в междоусобных войнах за рынки, водочные цеха, магазины и торговые лотки.
Некоторые из бойцов, оказавшись прозорливее, попробовали (и не без успеха) заняться массовыми поставками водки и спирта в разные регионы страны, благо спиртзавод все еще был под нами. Однако коммерческая деятельность вскоре была прекращена. Бойцов обвинили в отходе от понятий, покрыли позором и, обозвав «комерсами», вынудили уйти из отряда. Вряд ли сами обвинители придерживались всех своих принципов, но что случилось, то случилось. Хотя для тех, кто ушел, может, это было и к лучшему.
Из негласного кодекса я руководствовался одним принципом: своих не бросаем. Да и врубать заднюю не в моих правилах. У меня было свое мнение о случившейся ситуации. Дружеские отношения с северными перестали быть таковыми со времен тяжбы за спиртзавод. Хотя завод был всего лишь лакмусовой бумажкой, проявившей все противоречия в отношениях двух бригад. К тому же тот факт, что северные тогда отступили, только подогрел их реваншистские настроения. Не было сомнений, что в гибели А. виновны именно они.
— Если кто-то верит в миролюбивые порывы Седого, пусть остается, — как можно спокойнее произнес я и направился в соседнее помещение.
Подняв несколько досок в полу, я достал ПКМ. Пулемет Калашникова был закреплен за мной еще со времен боевых действий, но частенько выручал и в послевоенных выяснениях, внушая серьезность намерений одним своим видом.
Мнения братвы разделились. Кто-то даже пытался преградить мне путь, но я был настроен решительно. Проверив ленту в патронной коробке, я заявил, что буду действовать так, как считаю нужным. Тем, кто хотел меня остановить, я предложил попытаться сделать это.
Я понимал, что мои действия могут привести к расколу, но этот процесс был уже запущен. Признаки раскола все явственней проступали в понимании бойцами дальнейшего развития деятельности бригады. До поры до времени все закрывали на это глаза, считая разногласия само собой разумеющимися рабочими моментами. Чтобы разрядить обстановку, кто-то из старых бойцов предложил взять с собой всех молодых, но при этом вооружив их, как и было изначально оговорено, всего двумя автоматами.
Своего рода иезуитское решение несло в себе выгоду для несогласных при любом развитии событий. Если побеждаем мы, все преимущества победы распространяются на всю бригаду целиком. А если победа оказалась на стороне северных, то можно тут же откреститься от нас с Виктором, к тому же избавиться от части молодых, которые уже начинали ставить под сомнение непререкаемость авторитета отцов-основателей отряда.
