Тегаев Тамерлан. ДЕТСКИЕ БОТИНКИ

«Одиночество — это когда жалеешь, что не погиб вместе с друзьями». Мужчина стоял у мемориальной плиты, опираясь рукой на холодный мрамор и склонив голову перед длинным списком имен, выбитых на черном полированном камне. Было в этой картинке, которую накануне ночью увидел в интернете, что-то безысходно горестное. Еще эта фраза… Скорее всего, картинка запомнилась из-за нее…

Опять не спал ночью: бессонница. Может, аудио-книгу какую-нибудь скачать? Помнится, в университетскую пору монотонная речь лектора действовала лучше любого снотворного. Ну да, скачать Достоевского или Чехова… Губы вздрагивают в еле заметной ухмылке. Кем, интересно, нужно быть, чтобы заснуть, слушая «Идиота» или «Братьев Карамазовых»?.. Видимо, все же придется согласиться с Леной и хотя бы перед сном попить успокоительного. В принципе — что мне успокаиваться? Вроде все как всегда. Были времена напряженнее. Давно привык ко всему… Только вот сердце. Что-то в нем не так. Не то чтобы болит — жмет порой как-то…

— Пойдем уже, — ткнул меня Виктор локтем.

— А? — Я наконец стряхнул с себя задумчивость. — Да, пошли…

Траурная процессия двинулась по улице под звуки похоронного марша, унося с собой скорбь от потери боевого товарища.

Со временем начинаешь привыкать к этому, хотя многие утверждают, что это невозможно. Может, оно и так, вот только мне кажется, что в организме срабатывает какой-то защитный механизм, притупляющий душевную боль. Помнится, когда убили А., потрясение было таким, что пришлось отходить не одну неделю, причем всем до единого.

Это было во времена, когда бригада все еще была подразделением национальной гвардии, а братва называла себя бойцами. А. был первой потерей. После него число выбитых из рядов в разборках и на стрелках боевых товарищей приближалось ко второму десятку. Что само по себе наталкивало на мысли о роке, преследующем всех нас. Как-то совсем зловеще в связи с этим выглядит теперь символ зверя, изначально закрепившийся на нашем отряде со времен боевых действий. Думается, такие мысли посещали не только меня, ибо за все время кровопролитного противостояния отряд не потерял ни одного бойца, а теперь мы имеем то, что имеем. Целую аллею памятников на южном кладбище. Места безвременно ушедших заняли молодые рекруты, не имеющие никакого отношения к боевому прошлому и жаждущие только криминального романтизма да легких денег. Легких, как же… На губах снова заиграла неуместная ухмылка.

— У нас все нормально, да? — спросил Виктор, тщетно пытаясь извлечь огонь из зажигалки, чтобы прикурить.

— Нервное, — ответил я и, пригнувшись, заглянул под днище автомобиля.

— Сдохла! — Виктор отшвырнул зажигалку и решительно двинулся к водительской двери. — Не нравишься ты мне в последнее время, — проворчал он. — Сам поведу…

Сигарета, болтавшаяся в уголке губ, полетела вслед за зажигалкой. Привычными движениями Виктор включил зажигание и почти одновременно нажал на прикуриватель. Подождав немного, закурил новую сигарету.

— Вруби там что-нибудь.

Я достал из бардачка первый попавшийся диск и не глядя сунул в магнитолу. Что и говорить, защитный механизм проявлялся во всем — окутывал сознание пеленой отрешенности, эдаким аутентичным самурайским хладнокровием, не оставлявшим места для таких слабостей, как переживания, душевные порывы и прочих эмоциональных выплесков… Ну, если это не касалось ярости и боевой злобы. И уж совсем неприемлемы были слезы. Хотя, может, в данном случае, они оказались бы более чем уместны. Все-таки хоронили не кого-то из новичков, чьи имена не всегда и запоминаешь, а товарища, с которым, как говорится, провел в окопе не один день. Нет, конечно, все сделали как надо, по понятиям. И похороны организовали, и денег семье дали, и детей пообещали не забывать. Ну да что им — тем, кто потерял сына и тем, кто потерял отца, — наши обещания… Может, все же надо было поплакать? Наши отцы ведь не прячут слезы, провожая в последний путь друзей и близких. Не думаю, что они когда-нибудь страдали от отсутствия мужества. Во всяком случае большинство из них. Возможно, и нам было бы не зазорно утереть слезы рукавом. Да где же их взять? Защитный механизм…

— Ну, где же они? — оглядываясь назад, возмутился Виктор. Сбавляя ход, он достал из внутреннего кармана куртки рацию.

— Один-семь, один-девять девятому, не вижу вас.

Голос из рации ответил:

— Сейчас будем. Тормознулись на выезде.

Виктор прижался к обочине и остановился.

— Пехота… — проворчал он с пренебрежением. — Сколько ни учи — один черт…

Морщась от лезущего в глаза сигаретного дыма, он стал постукивать рацией по панели, пытаясь попадать в такт басам, доносившимся из колонок.

— С кем работать? — вырвалось у него. — С этими… — он глубоко затянулся и закончил на выдохе: — чертями голимыми?.. Ничего ведь не понимают и понимать не хотят! И с таким вот колхозом — к северным ехать?! Один твой крестник чего стоит. Рамс путает наглухо. Кто-нибудь из наших ему точно башку пробьет, если он понты свои дешевые не приберет…

Речь шла о девятнадцатом. Называя его крестником, Виктор намекал на то, что именно я привел его в отряд и теперь несу ответственность. Девятнадцатый приходился каким-то родственником Лене, девушке, отношения с которой у меня длились не один год. Некоторое время назад она попросила заняться парнем — после того, как он попал под раздачу местной гопоты. Я привел его в наш спортзал, потом подтянул на сборы в горах. Проявив недюжинное рвение, он стал работать с нами. Немало преуспев при этом, как говорил Виктор, в дешевых понтах, все больше и больше походя на растиражированный образ сериального бандита.

Странно, что мы назвали работой все наши так называемые движения. «Работаем, пацаны…» — эти слова звучали каждый раз, когда нужно было совершить марш-бросок по пересеченной местности, чтобы занять господствующую высоту и не дать пройти их формированиям на нашу территорию. «Работаем…» — слышали мы, когда прочесывали лесные и горные массивы. Это же мы слышали ранее, когда получив все нужные инструкции, зачищали занятые ими наши села. Каждый из нас был тогда на своем месте и делал именно что работу… Теперь же работой мы называем движения. Мы напрягаем, прикручиваем, сажаем на процент, забираем бизнес, ломаем его, если не получается забрать — и называем это работой…

Поймав на себе полный непонимания взгляд Виктора, я вдруг осознал, что последнюю фразу произнес вслух.

— Дунул, что ли? — осведомился Виктор.

Некоторые из нас покуривали травку, но это не приветствовалось основной частью братвы. Считалось неправильным. Бойцы должны были всегда поддерживать хорошую форму. Для этого даже договорились с владельцами спортзалов. Договорились, конечно, своим способом, но кого это волновало, главное, чтоб бойцы были в форме. Внутреннему состоянию уделялось меньше внимания. Слабакам не было места в наших рядах. Считалось само собой разумеющимся наличие самурайского духа у тех, кто желал быть с нами. Понятия, которыми со временем стали руководствоваться вместо устава подразделения, не позволяли испытывать жалость и сострадание. Мы считали себя воинами, а раз так, то необходимо было поддерживать решительную твердость в борьбе с врагами. Понятное дело, когда воевали с «ними», но теперь… Те, кто понял, что не хочет видеть врагами свой собственный народ, ушли в самом начале, когда подразделение стали называть бригадой. «Мы с вами в одном окопе, — сказали они, — но эта жизнь не для нас». Тогда еще можно было уйти. Оставшимся на нашем поезде под лозунгом «Свой, не свой — на дороге не стой» соскочить, не свернув себе шею, было практически невозможно. Может, от осознания этого, а может, от вечного напряжения, неизбежного при таком образе жизни, те некоторые и стали расслабляться при помощи травки. Я тоже попробовал, но что-то пугающе мрачное, поднимавшееся из глубин подсознания, после нескольких затяжек напрягало куда сильнее, чем проблемы реальной жизни…

Виктор продолжал пристально смотреть на меня.

— Не курил, — буркнул я. И, увеличив громкость в колонках, добавил: — Я вообще не курю, ты же знаешь.

— Нет, с тобой в натуре что-то не то. — Он оглянулся и сдал немного назад к подъехавшим на своей машине бойцам. — Что-то с тобой не так. Болит что-нибудь?

— Слушай, тебя сердце никогда не беспокоило? — ответил я вопросом на вопрос.

— Вот как раз сердце меня никогда не беспокоит, — выплюнув недокуренную сигарету в окно, резко произнес Виктор. — Не самое подходящее время для того, чтобы беспокоило. Дел невпроворот. Выходи, решим кому куда.

Из подъехавшего джипа стали выходить бойцы и оглядываться по сторонам. Суета, создаваемая новобранцами, со стороны, скорее всего, выглядела, как обсуждение стратегических планов и задач. На самом же деле все было просто. Виктор, взяв с собой парней покрепче, собрался ехать к северным. Семнадцатый говорил, что сразу же после убийства видел машину северных, резко отъезжающую от кафе. Он даже запомнил в лицо сидящего за рулем. Виктор собирался выяснить у Седого кое-какие подробности, при этом заметил, что Седой мог ничего и не знать, потому что с каждым днем все хуже и хуже ему удавалось контролировать своих узколобых отморозков. С какого-то момента месть перестала быть делом чести, которая заставляла во что бы то ни стало найти и покарать. Однако в данном случае безнаказанность убийства одного из основателей отряда могла породить у бесчисленного количества появляющихся новых бригадок ощущение, что мы уже не так сильны. Может, так оно все и обстояло, но признаваться в этом было равносильно подписанию приговора. Поэтому бойцам было дано распоряжение держать оружие наготове — но при этом не делать никаких резких движений беспричинно.

Мне с девятнадцатым была поставлена задача полегче: съездить на авторынок и поведать хозяину, что с учетом открывшихся у него новых площадей для торговли, сумма его взносов на развитие нашего предприятия повышается. Инструктаж длился минут пять-семь, после чего все расселись по машинам и разъехались.

Разговор с директором отнял времени и того меньше, чем инструктаж. Тот период, когда раскинуть рамс при наезде считалось особым искусством и доставляло особое удовольствие, растаял вместе с понятием: на чьей стороне сила, на той право. Большинство из бойцов, особенно молодых, до сих пор думали так. Этому немало способствовал я сам, при этом прекрасно понимая, что реальная сила на стороне власти. Все-таки пять лет на юридическом факультете не прошли даром. Одним словом мысли о том, что весь этот бардак пока нужен наверху и со временем всему настанет конец, все чаще стали приходить в голову. Важно было знать, с чем ты соскочишь, когда начнут закручивать гайки. Да и удастся ли соскочить вообще.

Директор не стал возмущаться, а просто пожал плечами и покачал головой.

— Посмотрим, посчитаем, как там будет получаться.

Естественно, платить из своего кармана директор не собирался. «Как там будет получаться» — имелось в виду, сколько надо будет накинуть на торговые места. В итоге увеличение дани, как обычно, ляжет на плечи простых торгашей запчастями. Но мне до этого дела не было. Каждый выживает, как может. В конце концов, приходилось думать о том, с чем останешься, если вдруг надумаешь выскочить. А задумываться, хотел ты или нет, приходилось. К тому же еще и сердце. Что-то там не так. Вот и сейчас… Интересно, что означает выражение «сердце чует»?..

Девятнадцатый сидел за рулем и, выставив ногу из автомобиля, увлеченно разговаривал с кем-то. Два парня лет двадцати крутились около машины, рядом с девятнадцатым стоял еще один. Оглядев джип со всех сторон и не найдя ничего подозрительного, я уселся и с силой захлопнул дверь.

— Ты что? — не скрывая раздражения, уставился на меня девятнадцатый.

— Поехали, — не менее раздраженно бросил я.

Проехав некоторое расстояние, джип остановился. Слегка привстав, девятнадцатый чуть подался вперед и достал из-за спины свой «макар». Вынув магазин, он повертел его в руках, затем вставил обратно и, щелкнув предохранителем, положил пистолет под сидение.

— Послушай, че за наезды постоянные? — он попытался придать голосу звучание собственной значимости. — Многие из пацанов из-за этого не хотят с тобой иметь дела. Вечно ты всем недоволен. Учишь всех жизни? Ну конечно, ты же юридический закончил. Профессор. Это мы пехота… — Лицо молодого бойца слегка исказилось в презрительной улыбке. — Что же ты, такой образованный…

— Кто это был? — прервал я эмоциональную, но абсолютно неуместную тираду.

— Не знаю, — недоуменно ответил девятнадцатый. — Просто пацаны. А что?

— А ничего. Не хотят иметь дела, говоришь? Вам, наверное, кажется, что вы в пионерском отряде? Нет, братан, здесь совсем другой отряд. Смотрите друг на друга и тащитесь от того, какие вы крутые. Почему бы и нет, если мерс под задницей или паджера, «макар» под сидением и рация на ремне. Понты для лохов и мокрощелок. Пехота. Хотя какая из вас пехота? Большинство — только очередная надпись на мраморе. Глазом моргнуть не успеете…

— Че ты гонишь? — возмутился боец. — Какие понты? Мы в делах не меньше чем ты участвуем. И пользы от нас больше, чем от некоторых… — Он отвернулся и закончил как бы в сторону: — уставших.

В былые времена вряд ли бы кто из новобранцев посмел разговаривать в таком тоне. А если бы посмел, то немедленно был бы подвержен экзекуции, которая надолго бы отбила желание пререкаться. Сегодня молодые входили в силу, и держать их в узде оказывалось все труднее. Выпад девятнадцатого означал одно — брожение в рядах.

Резко перекинув ногу на водительскую сторону, я надавил на педаль тормоза и схватил за руль. Автомобиль затормозил съезжая на обочину, отчего девятнадцатый чуть было не врезался в лобовое стекло. Выпихнув его наружу, я вышел сам и двумя движениями положил зарвавшегося бойца на асфальт.

— Смотри, че там под машиной? — злобно прошипел я.

— Че?.. Я ничего не вижу!.. — испуганно застонал девятнадцатый.

— Дубиноголовый! Пока ты там на авторынке точил лясы с одним, двое других могли подложить под тебя подарочек! А ты даже не удосужился выйти и проверить! Польза, блин!.. Польза была бы твоей маме, если бы ты завтра в гробу лежал!..

Я схватил его за ворот куртки и с силой толкнул в сторону двери. Девятнадцатый ударился головой о стойку, зло покосился, но это все, на что его хватило. Скорее всего, боец понимал, что поднимать бунт на корабле еще рановато, и уже жалел о необдуманном поступке.

Он с такой ненавистью надавил на педаль газа, очевидно, намереваясь отыграться на машине, что раздался надсадный рев, и мы с пронзительным визгом колес вылетели на дорогу. Основная часть транспортного потока удивительным образом успела среагировать. Городские водители, давно привыкшие к тому, что от дорогих иномарок с тонированными стеклами и сомнительными номерами ничего доброго ждать не приходилось, старались держаться от них подальше, поэтому при виде их старались сбавить скорость и прижаться к краям дороги. «Лети, — тихо говорили они вслед несущимся, как стремительные торпеды, машинам. — На следующем перекрестке найдешь свою цель…» Целью, как правило, становились такие же тонированные иномарки с их владельцами, признающими только свои собственные правила дорожного движения.

То же самое чуть было не случилось и в этот раз. Сидящие в БМВ, очевидно, не причисляли себя к основной части водителей, поэтому, если бы в последнюю секунду я не дернул руль в свою сторону, мы поразили бы «вражеский корабль» в самый центр корпуса. Увернувшись от столкновения, девятнадцатый нервно выругался и попытался вновь набрать скорость.

— Стой, идиот! — снова хватаясь за руль, рявкнул я, но меня опередила БМВ.

Резко подрезав путь, машина с громким сигналом притормозила прямо перед нами. От такого маневра мы чуть не врезались ей уже в корму. Из водительского окна показалась рука, жестами призывающая нас следовать за ней. Проехав метров сто, мы вслед за БМВ свернули в сторону небольшого сквера.

— Пересаживайся на мое место.

Девятнадцатый, вопросительно посмотрев, остался на своем месте.

— Быстрее, болван! — дернул я его за куртку.

Кое-как переместившись, я открыл дверь и вышел из машины. Из БМВ тоже вышли. Двое. Молодые парни с такими же повадками и жестикуляциями, как у девятнадцатого. Водитель же остался в салоне. Он только открыл дверь и, выставив одну ногу, вполоборота пристально глядел на меня.

Не обращая внимания на жестикулирующих, я обратился прямо к нему:

— Извини, брат, не обессудь.

Стоящие у БМВ молодые продолжали что-то кричать. Но водителю, видимо, моего извинения было достаточно. Он махнул рукой и, что-то крикнув своим спутникам, закрыл дверь. Молодые, кинув еще пару каких-то фраз в нашу сторону, забрались в машину.

Казалось бы, инцидент исчерпан и можно ехать дальше… но тут уже девятнадцатый со словами «Они теперь будут считать нас лохами» неожиданно вышел из машины.

— Куда? Сядь обратно, урод! — злобно прошипел я.

Но его уже было не остановить.

Подойдя к БМВ, он нагнулся и жестом попросил опустить стекло. Оставаясь в этой полусогнутой позе, он просунул руку внутрь салона и что-то проорал. Затем развернулся и с видом сытого хищника, который оставляет жертву до следующего раза, вперевалку пошел обратно. За ним тут же выскочили его несостоявшиеся жертвы, окликнув девятнадцатого, видимо, не слишком лестными словами. Молодые люди продолжали обмениваться любезностями, сокращая при этом дистанцию до вытянутой руки.

В какой-то момент девятнадцатый стал осознавать, что одними угрозами обойтись не получится. Ситуация вот-вот могла перерасти в хорошую драку. Оценив свои возможности, девятнадцатый, скорее всего, понял, что это не сулит ему ничего хорошего. Он демонстративно стал шарить рукой у себя за спиной, но оружия не было, поэтому его движения не произвели должного впечатления. Один из противников схватил его за рукав и, тыча пальцем ему в грудь, стал злобно что-то выговаривать. Девятнадцатый попробовал было высвободить руку, но на помощь к первому тут же подоспел второй противник. Все говорило об одном: дело вот-вот должно было закончиться не в нашу пользу.

Боец посмотрел в мою сторону. В его взгляде одновременно читалась и просьба о помощи, и возмущение вперемешку с обидой.

Я не выходил из машины не потому, что хотел его проучить, хотя, конечно, следовало бы. Я оставался сидеть, потому что из БМВ не выходил третий. Всегда надо быть начеку. Вполне вероятно, водитель БМВ после того, как я выйду, просто достанет оружие. Я, конечно, тоже мог достать свое, но в любом случае его положение оставалось бы выигрышным. Надо было убедиться, что у него точно нет с собой ничего.

Молодые люди продолжали толкаться, что, в конце концов, видимо, надоело водителю БМВ. И он вышел.

Оружия не было, но наше положение это вряд ли облегчало. Это был сутулый,  борцовского вида мужчина лет тридцати, роста явно выше среднего. Короткие рукава майки впивались в дынеобразные бицепсы. Чаша весов склонялась в сторону противника. Можно было, конечно, достать пистолет, но это грозило переводом в противостояние на совершенно иной уровень. Поэтому я положил ствол под сидение и вышел.

Справиться с двумя молодыми не представляло особого труда, но вот борец… Как быть с ним? В городе, где умеют бороться практически все мужчины, где навыки борьбы вложены в мальчишек на генетическом уровне, я был, наверное, единственным не умеющим бороться. Борец двинулся в сторону молодых. Рассуждать было поздно. Я рванулся, стараясь опередить качка. Хорошо поставленной двойкой, левый прямой в корпус и правый боковой в голову, я срубил первого. Второму хватило одного правого. Оба уже лежали на земле, когда стальные руки подоспевшего сзади борца зажали меня в тиски.

Тиски сжимались все сильнее. В  какой-то момент оттого, что невозможно было вздохнуть, стало темнеть в глазах. Заметив, что я начинаю обмякать, борец ослабил хватку, но не настолько, чтобы я мог вырваться. Периодически ослабляя и сжимая вновь, он дотащил меня до нашего автомобиля и упер в него. Драться он явно не умел, да ему и не нужно было. С такой силой он мог бы сломать хребет быку, не то что мне. Несмотря на это, он прижимал меня к автомобилю одной рукой и пытался произвести удар второй. Уворачиваться получалось, но надо было нанести ответный удар и попытаться освободиться. А с этим были проблемы. Его руки были не только сильнее моих, но и длиннее. Нужна была пара точных ударов в челюсть. И хотя руки как-то удалось освободить, достать его на таком расстоянии не представлялось возможным.

Когда на протяжении пяти или семи лет практически ежедневно тебе приходится выпутываться из ситуаций гораздо сложнее, чем нынешняя, ты волей-неволей учишься находить правильное решение в кратчайшие сроки. Опыт. Ну или защитный механизм. Не знаю, как это назвать, но оно работает. Мне нужно было только одно: чтобы борец опустил голову на расстояние удара. Для этого я позволил ему попасть в себя один раз, после чего опустил голову и стал шептать:

— Я тебя найду и убью…

— Что? — борец ослабил руку, которой прижимал меня к машине.

Тяжело вздыхая, как бы из последних сил, я наклонил голову еще ниже и снова прошептал:

— Я тебя убью…

— Чего? — презрительно вопрошал борец. — Че ты там бормочешь?

Приблизив ухо так, что его голова оказалась на самом опасном для него уровне, борец произнес:

— Кого ты уб…

Договорить я ему не дал.

Я вложил все оставшиеся силы в классический апперкот. Борец отпрянул. Последовавшие за этим два удара в голову заставили его присесть. Из носа борца закапала кровь, оставляя на майке большие красные пятна.

Девятнадцатый продолжал стоять на прежнем месте и ошарашенно таращиться.

— Че стоишь? — процедил я сквозь зубы. — Поехали, пока этот гоблин не очухался.

Девятнадцатый, опомнившись, дернулся в сторону машины, но тут же остановился. Опустившись к одному из своих противников и схватив его за ворот, быстро что-то проговорил…

— Че ты ему сказал? — отъехав на какое-то расстояние, спросил я у девятнадцатого.

— В смысле? — Он приподнял бровь.

— Че ты сказал, когда уходил? — четко проговаривая каждое слово, медленно повторил я.

Девятнадцатый, видимо, до сих пор не понимал, что наделал.

— Я ему назвал свое имя и сказал, где искать, если что.

— Дебил, — презрительно выдохнул я. — Они же найдут. Обязательно найдут.

Дальше ехали молча. Девятнадцатый понуро покачивал головой, уставившись на дорогу. Время от времени косился в мою сторону с явным желанием заговорить. Он, наверное, пытался осмыслить мои слова. Но у меня не было желания объяснять ему что-то: своих заморочек хватало. Мне не хотелось ничего обсуждать, хотя я был уверен, что те двое из БМВ постараются найти его. Они были такими же, как девятнадцатый. Такими же, как сотни других жестоких зверенышей, готовых в любую минуту  вцепиться друг другу в глотки, чтобы утвердиться в стае… Борец, конечно, другой. Он не будет спешить, а постарается для начала все пробить. Навести справки, как говорится, разузнать, кто мы есть и кто за нами стоит. Потом соберет своих и подтянет нас на разговор. А там как карта ляжет… Но вот молодые ждать точно не станут…

— Ну, так где тебя искать, если что? — прервал я молчание.

— В смысле? — не понял девятнадцатый.

— В смысле где тебе челюсть сломают или пару ребер? Ну или и то и другое вместе. А может, колени прострелят?.. В смысле ты, когда адрес свой называл, о родителях подумал? В смысле им, наверное, приятно будет посмотреть? А может, ты их в офис пригласил — вот братва обрадуется.

— Это мы еще посмотрим, кто кому прострелит! — вспыхнул боец, но, увидев, брошенный в его сторону взгляд, уже чуть сникшим голосом добавил: — Я ему только сторонку назвал.

— А на сторонке, наверное, никто не знает, где ты живешь, — закончил я саркастично.

Мы снова замолчали, но тут раздался треск рации.

— Пять ноль, ответь девятому… — Казалось, Виктор был чем-то раздражен. — Пять ноль, если освободился, подъезжай к набережной, знаешь куда.

— Окей, буду через пару минут, — я попытался тут же развернуться, но, вспомнив последнее событие, направил машину к ближайшему светофору.

 

 

Виктор как всегда жевал сигарету. Опершись ногой на бампер, он с какой-то непонятной досадой поглядывал внутрь своего автомобиля, где что-то обсуждали оставшиеся с ним бойцы. Увидев нас, они стали выбираться, но Виктор жестом дал понять, чтобы те оставались на месте. Изжевав и выплюнув окурок, он обратился ко мне, все еще бросая недовольные взгляды на бойцов:

— Представляешь, заморозились, — зло произнес он и достал новую сигарету.

— Че случилось? Кто заморозился? — спросил я, подходя.

— Да вон, сидят, бандиты… — Злая усмешка исказила его лицо. — Преступники, твою мать! С такими бойцами мы скоро сами дань платить начнем. Северным или еще кому-нибудь… Если еще раньше на кладбище не окажемся.

— Че случилось? — снова спросил я.

Подойдя вплотную к машине, я посмотрел на бойцов, которые совершенно не чувствовали себя провинившимися, а напротив, вели себя слегка вызывающе.

— Да никто не заморозился! — выкрикнул один из них. — Че за наезды?

— Так, — Виктор сжал пальцы в кулак. — Закончили базар! Все разборки на базе. Нам еще по одному делу съездить надо.

Он подошел ко мне и слегка подтолкнул к джипу. Потом обернулся к девятнадцатому и устало произнес:

— Че стоишь? Было же сказано — на базу.

Девятнадцатый медленно побрел к остальным. Сделав несколько шагов, он обернулся и, кинув взгляд на Виктора, как-то виновато произнес:

— Артур, это… в общем, я сам разберусь… ну… если что…

Что-то непривычное прозвучало в его голосе. И даже не в голосе, а в том, что он назвал меня по имени. Скорее всего, он не хотел, чтобы его история тоже получила огласку. А может быть, ждал какой-то поддержки… Что-то дрогнуло в районе сердца. «Ну вот опять», — подумал я.

— Разбирайся, — кивнул я и сел в машину.

Выплюнув вконец изжеванную, но так и не прикуренную сигарету, Виктор потянулся за следующей. Пачка оказалась пуста, он смял ее и бросил под ноги. Затем покрутил головой.

— Ладно, — ворчнул, садясь за руль. — По дороге где-нибудь куплю.

Отъехав на некоторое расстояние, Виктор остановился у киоска.

— Пить что-нибудь будешь? — обронил он через плечо и, не дождавшись ответа, выбрался наружу.

Вернулся с очередной сигаретой во рту. В руках он держал несколько зажигалок, которые тут же кинул в бардачок, и минералку с колой.

— Как ты пьешь эту гадость? — спросил Виктор, протягивая мне банку. — Тут мужики соседские как-то мясо варили. При мне в стакан с колой кусок печени бросили — так он за час в желе превратился!

— Че там случилось? — отхлебнув из банки, поинтересовался я.

— Застремались пацаны. — Лицо Виктора стало мрачным и задумчивым. — Еще по дороге к северным кто-то из наших как бы невзначай обмолвился, что машина-то, которую видели на месте убийства, Алику принадлежала.

— Какому Алику?

Виктор покривил губы.

— При Седом, помнишь, последнее время. Здоровый такой. Борзый, вечно норовит слово свое вставить — надо, не надо…

— Слон, что ли?

— Да. Слон и есть.

Выдержав небольшую паузу, Виктор продолжил:

— Ну, так выяснилось, что пацаны видели именно его. Он, мол, суетился очень, когда в машину садился. Вещь какую-то даже обронил. Теперь смотри…

Он достал из заднего кармана брюк четки и протянул мне.

— Здесь, конечно, у каждого десятого они могут быть, но эти из слоновой кости. Да еще и на каждой пластинке слон вырезан. К тому же, что ему так когти рвать было, если он ни при чем?.. Ну, мы с этими предъявами к Седому. Зашли, поздоровались — а они как будто ждали уже. Набыченные все, чихни только — и палить начнут… Ну, я Седого в сторону отвел, ситуацию обрисовал. Без наездов особых. А пока мы базарили, тут и Слон нарисовался. Седой ему четки к носу и спрашивает: «Твои?» Ну, и толкует ему, что, мол, наши пацаны вроде бы машину его видели там. Слон поворачивается и вразвалочку к нашим: типа, если у кого-то есть к нему какие-то предъявы, то пусть лично ему и выскажет.

— Надо было его там же порвать, — проговорил я.

— Надо было… — Виктор раздавил в руках горящую сигарету. — Были бы с тобой, вбили бы в землю. А тут, представь, он пацанам кричит: точно, мол, видели, что его машина была и что он за рулем сидел? А тут еще Седой добавил: непонятки, мол, в таких делах к войне могут привести. У нас, мол, и так одного за другим хоронят. А со всех сторон еще северные подтягиваются, обступают. Я — к своим: типа что молчите, говорили же горло перегрызете. А они стоят и натурально молчат, даже не дернулся никто. Я вот что думаю, Артур: это дело нельзя так оставлять. Северные теперь давить начнут. У нас и так с ними нерешенные вопросы по спиртзаводу.

В этот момент я снова почувствовал что-то не то в сердце. Не могу сказать, что это была боль. Я ощущал какое-то беспокойство. Беспокойство, которое мешало сосредоточиться на делах, на вопросах, которые надо было решать, на озабоченности Виктора… Как-то неожиданно я обнаружил звуки из другой, не этой, не моей жизни: шорох листвы, шум реки, крики играющих детей. Все чувства, которые до того работали только на предвидение и предотвращение опасности, в этот момент стали вдруг работать просто так. Словно я попал в место, где нет и не может быть никакой опасности…

С трудом разлепив губы, я спросил:

— Как по-твоему, Виктор, сколько таких, как мы, может прокормить этот город?

— Не понял. — Он уставился на меня.

— Говорю, сколько бригад может кормить такой город, как наш?

— А, вон ты о чем… Верно, на один такой город бригад, конечно, многовато. Поэтому я и говорю: не пошевелимся сегодня-завтра, окажемся не у дел.

— Я не о том, — разглядывая окружающее меня пространство, проговорил я. — Ты никогда не думал, сколько мы еще будем вот так вот?

— Как — так?

— Тебе никогда не хотелось жить просто? Чтоб никаких напрягов, разборок, наездов…

— Хотелось. И хочется. А кому не хочется? Только для этого сам знаешь что надо: бабки, связи, авторитет. Подняться нужно на такой уровень, чтоб ни одна собака тявкнуть не могла. А для этого воля нужна несгибаемая.

Виктор смерил меня взглядом, потом задал вопрос, который вернул меня на грешную землю:

— Может, и ты стрематься начал?

Одного быстрого взгляда хватило, чтобы пресечь дальнейшие его рассуждения по этому поводу.

— Еще до войны ты взялся строить дом, — сказал я уже другим тоном. — Возвел стены, крышей накрыл. Десять лет прошло, а дом твой как стоял без окон, без дверей, так и стоит. Уже даже кирпич крошиться начал. Ты никогда не думал, с чем останется твой сын, если вдруг тебя не станет?

— Думал! — огрызнулся Виктор. Он достал сигарету, покрутил в руках и вставил обратно в пачку. — Ладно, поехали. Лысый просил к должнику наведаться.

Мы ехали по переполненным улицам молча. Я не знаю, о чем думал Виктор в этот момент, но вид у него был довольно угрюмый. Он резко притормаживал, когда прямо перед нами какая-нибудь машина пыталась неуклюже маневрировать в неорганизованном дорожном потоке, и злобно шевелил губами. Иногда сквозь губы все же прорывалось: «Куда прешь, дубина?..», или: «Одурели совсем…»

Я же сидел и размышлял вот о чем: куда, интересно, едут все эти люди? Мне вдруг стало и впрямь любопытно, откуда берутся пробки на дорогах города с населением в четыреста тысяч. А ведь большинство из этих четырехсот — натурально безработные. Куда и по каким делам так спешат эти люди? А вдруг они знают какую-то тайну? Вдруг где-то раздают какие-то блага, а мы с Виктором сидим, чертыхаемся на суетящиеся вокруг нас автомобили и не подозреваем, что остались не у дел… Губы растянулись в саркастической улыбке.

— Ты меня не удивляешь, нет, ты меня порой пугаешь, — заговорил Виктор, глядя на меня через зеркало на лобовом стекле. — Я, пожалуй, соглашусь с теми, кто считает тебя ненормальным. Ты кажешься каким-то одержимым в последнее время. Ну че ты улыбаешься — совсем крыша поехала?

Негодования по поводу моей одержимости прервались голосом из рации.

— Девятый, включи свою мобилу.

— Че случилось? — поднес рацию к губам Виктор.

— Седой поговорить хотел. Говорит, информация для тебя имеется.

— Услышал, — хмуро ответил Виктор. — Зашевелились гадюки…

Заехав в ближайшую подворотню, он отложил рацию и достал телефон.

— Думаю, будут стрелку набивать, — набирая номер, буркнул он. — Не в его положении сейчас с предъявами подъезжать. У него из нормальных бойцов Слон да еще пара человек. Остальные молодняк. Пушечное мясо.

— Да у нас  самих положение не лучше. А насчет молодняка я тебе вот что скажу: они если с цепи сорвутся, то их ни Седой, ни мы с тобой удержать не сможем.

— Да, — согласился Виктор, дожидаясь ответа в трубке. — Нехилое бычье воспитали.

«Показательно, что он понимает, кто воспитал это бычье…» — подумал я, но говорить об этом не стал. Тем более, что Виктор уже дождался ответа.

— Да, — говорил он, разминая в руках сигарету. — Понятно. Ну, так мы подъедем и послушаем.

Виктор отключил телефон и сунул в карман.

— Ну? — не выдержал я.

Он прикурил и, сделав глубокую затяжку, ответил на выдохе:

— Говорит, воевали вместе, братьями были, а теперь непонятки, подозрения… Говорит, знает, кто в А. стрелял. И доказательства, говорит, имеются. Подъезжайте, мол, к лагерю, разберемся. Расставим, как говорится, все точки.

— Ага,  — скептически ухмыльнулся я. — Они расставят. Каждому из нас по точке в лоб. Или в затылок.

— Ехать в  любом случае надо… — Виктор ненадолго задумался. — У нас тоже положение не из лучших. Сейчас слабину дадим — со всех сторон накинутся. И не только северные.

— Ясное дело, — согласился я. — Только там, в этом их лагере, нас уже ждут, я полагаю. Так что страхануться вряд ли получится. Мы-то с тобой конечно и не в таких передрягах бывали, а молодые неизвестно, как себя поведут.

— Вижу, пришел в себя, — измерил меня взглядом Виктор.

— Ушел в себя… — произнес я вполголоса.

— Чего?

— Ничего. Не бери в голову, это я сам с собой.

Виктор покачал головой. В этом читалось: нет, брат, что ни говори, а с тобой явно что-то не так…

 

 

На базе братва не разделила решительный настрой Виктора, ссылаясь на то, что не самый подходящий момент, для конфронтации. Говорили о том, что Седой нам не враг, а возникшие непонятки можно и нужно решать в порядке мирных переговоров, так сказать. О чем им и поведал якобы сам Седой в телефонном разговоре. Исходя из этого, следовало, что на разговор с Седым должен был ехать один Виктор и чуть ли не без оружия. Эдакий знак доброй воли. Это был единственный момент, когда я вставил свою саркастичную ремарку, посоветовав братве заказать заранее мраморную плиту, благо рядом с А. еще не занято место.

Виктор возражал, приводя свои доводы и убеждая. Авторитет его имел большой вес, но братва все же приняла половинчатое решение. На разговор с северными решено было отправить Виктора и бойцов, которые присутствовали при первом разговоре. Бойцам выдали пару автоматов, но предупредили, чтобы без надобности из багажников не доставали. Обо мне речь как будто бы совсем не шла. Подразумевалось, что я вообще не должен ехать. По мнению братвы, я в последнее время был не совсем адекватным. Но мне было все равно, что они думали.

Сейчас меня интересовало только одно — как застраховаться от непредвиденных ситуаций. Я не верил в миролюбивый настрой северных и не сомневался: братскими объятиями разговор не закончится. Да, за нашими плечами был боевой опыт, но северных было больше, и становились они все агрессивнее. Наш город слишком мал для такого количества хищников. Рано или поздно кому-то придется уйти, и одному Богу ведомо, кто в конечном итоге, выстоит в этом противостоянии. За десять лет своей бригадной деятельности, все мое имущество состояло из экспроприированного за долги джипа и массивного золотого жетона с такой же массивной цепью, которыми награждались авторитетные бойцы. Подразумевалось, что этим добром можно было быстро откупиться, если вдруг попал под ментовскую раздачу. Да, деньги, конечно, ежемесячно поступали в общак от подневольных коммерсантов и бизнесменов, но они лежали мертвым капиталом на так называемый «день икс». Что случится с деньгами, когда он наступит, представление каждый боец имел свое, и вопрос, когда и как мы будем делить наши деньги, висел в воздухе.

Дабы не накалять обстановку, держателями общака было решено выделять бойцам ежемесячные премиальные. Однако даже эти средства утекали как песок сквозь пальцы. Кто-то тратил на поддержание своего экранно-бандитского образа, а кто-то тупо спускал в казино или саунах. Поэтому продолжение борьбы за захват все больших площадей, которые можно было обложить данью, мне не виделось перспективным. Думаю не одному мне приходило в голову, что в конечном итоге, когда мы обескровим друг друга бесконечными стычками и разборками, все приберут к рукам менты. Они только ждут момента. Настанет день, и они нанесут сокрушительный удар по тем, кто уцелеет в междоусобных войнах за рынки, водочные цеха, магазины и даже за торговые лотки.

Некоторые из бойцов, которые оказались прозорливее, попробовали (и не без успеха) заняться массовыми поставками водки и спирта в разные регионы страны, благо спиртзавод все еще был под нами. Однако коммерческая деятельность вскоре была прекращена. Бойцов обвинили в отходе от принципов и понятий, покрыли позором и, обозвав «комерсами», вынудили уйти из отряда. Вряд ли сами обвинители придерживались всех своих принципов, но что случилось, то случилось. Хотя для тех, кто ушел, может, это было и к лучшему.

Из негласного кодекса я руководствовался одним принципом: своих не бросаем. Да и врубать заднюю не с моих правилах. У меня было свое мнение о случившейся ситуации. Дружеские отношения с северными перестали быть таковыми со времен тяжбы за спиртзавод. Хотя завод был всего лишь лакмусовой бумажкой, проявившей все противоречия в отношениях двух бригад. К тому же тот факт, что северные тогда отступили, только подогрел их реваншистские настроения. Не было сомнений, что в гибели А. виновны именно они.

— Если кто-то верит в миролюбивые порывы Седого, может оставаться, — как можно спокойнее произнес я и направился в соседнее помещение.

Подняв несколько досок в полу, я достал ПКМ. Пулемет Калашникова был закреплен за мной еще со времен боевых действий, но частенько выручал и в послевоенных выяснениях, внушая серьезность намерений одним своим видом.

Мнения братвы разделились. Кто-то даже пытался преградить мне путь, но я был настроен решительно. Проверив ленту в патронной коробке, я, демонстративно игнорируя недовольных, заявил, что буду действовать так, как считаю нужным. Тем, кто хотел меня остановить, я предложил попытаться сделать это.

Я понимал, что мои действия могут привести к расколу, но этот процесс был уже запущен. Проявления раскола все явственней проступали в понимании бойцами дальнейшего развития деятельности бригады. До поры до времени все закрывали на это глаза, считая разногласия само собой разумеющимися рабочими моментами. Чтобы разрядить накаленную обстановку, кто-то из старых бойцов предложил взять с собой всех молодых, но при этом вооружив их, как и было изначально оговорено, всего двумя автоматами.

Своего рода иезуитское решение несло в себе выгоду для несогласных при любом развитии событий. Если бы побеждали мы, все преимущества победы распространялись на всю бригаду целиком. А если бы победа оказалась на стороне северных, то можно было бы тут же откреститься от нас с Виктором, к тому же избавиться от части молодых, которые уже начинали ставить под сомнение непререкаемость авторитета отцов-основателей отряда.

 

 

Четыре черных джипа двигались друг за другом по пересеченной местности. Должно быть, это красиво смотрится с высоты. Эффектный кадр из американского боевика, когда оператор ведет съемку с вертолета. Вот он снимает сбоку, а теперь летит вперед и, постепенно приближаясь, снимает головную машину. Вертолет зависает над лобовым стеклом, а за ним — суровые, решительные лица.

— Крутое кино, ничего не скажешь.

— Какое еще кино? — как всегда мусоля сигарету в углу потрескавшихся губ, промычал Виктор.

— Такое вот кино… В лагерь к Седому заезжать нельзя, там нас примут, дернуться не успеем. Тормози обмозгуем.

Мы съехали с дороги. За нами последовали и остальные.

— В лоб к лагерю подъедем, будем как на ладони, — поделился я соображениями. — Поле и ни одного деревца. Они нас в капусту покрошат, если захотят. Нужно с тыльной стороны лагеря встать, где река. Там у них парковка и забор кирпичный метров двести. К тому же через час полтора они на солнечной стороне окажутся как на сцене, а мы в тени. Можно будет за камнями укрыться если что. А там — через мост, и мы на трассе.

— Мост узкий, — сказал Виктор. — Попадут в одну машину, застрянем все.

— Две машины оставим на том берегу, одну оставим на мосту, только развернем в сторону трассы. Ты на этой подъедешь к парковке. Пацанов поставим слева и справа от моста. В каждой группе по автомату, если начнется заваруха, северные под перекрестный огонь попадут на минуту другую. Будет время отойти, пока не опомнятся.

— Слушай, Артур, — в поисках очередной зажигалки, Виктор стал хлопать ладонями по карманам, — а вдруг Седой в натуре на разговор подтягивает. Может, действительно чего сказать хочет.

— Вот и выслушаешь, чего он там тебе скажет.

— Мне? — переспросил Виктор.

— Я в машине до поры посижу. — При этих словах я достал из багажника пулемет и переложил в салон за передние сидения.

Инструктаж молодых бойцов занял некоторое время. После чего все вновь расселись по машинам и двинулись к мосту, за которым находилась тыльная сторона лагеря северных.

Ехали молча, даже магнитолу не включали. Все были сосредоточены. К моменту, когда достигли моста, солнце уже было с нужной нам стороны.

Осмотрев местность, мы стали располагать бойцов согласно продуманному плану. Оставили две машины за мостом и одну на мосту. Оставшихся бойцов переправили через мост и разместили двумя группами за валунами, которых на берегу было в избытке. Поставив наш с Виктором джип параллельно парковке северных, мы вышли и еще раз проверили готовность бойцов.

— Ну все, набирай Седому и жди, а я в машине посижу.

— Стекла подними, — набирая номер, проговорил Виктор.

— Знаю, — отозвался я, пересел на заднее сиденье и поднял тонированное стекло, при этом оставив щель, чтобы слышать разговор.

Дождавшись ответа, Виктор непринужденным голосом произнес:

— Седой, я тут мимо проезжал по делам, думаю, что я еще в лагерь буду ехать, я и так рядом. Может, подтянешься к своей парковке? Поговорим. У тебя вроде было что сказать. — Помолчав, добавил: — Да что я еще заезжать буду?.. Дел навалом. Перетрем по-быстрому, и я поеду.

Виктор сунул телефон в карман и, опершись на бампер, закурил. Он стоял спокойный и невозмутимый, как может стоять человек, у которого появилась пара свободных минут для перекура, пока его жена зашла в магазин за покупками. Многолетний опыт разборок, наездов и неожиданных перестрелок приучили его создавать видимость спокойствия, но при этом контролировать происходящее и немедленно реагировать на любые нюансы в разговоре или движении.

Северные не заставили себя долго ждать. Через пару минут к парковке с двух сторон стали подъезжать машины. Их было десять. Даже если в каждой было по три человека, они уже вдвое превышали наш отряд. Да и вооружены они были не в пример нам.

Первым показался Седой. Он открыл дверь еще не успевшего остановиться черного мерседеса, вышел и огляделся по сторонам. Из автомобилей, расположившихся полукругом перед нашим джипом на расстоянии метров тридцати, стали выбираться бойцы северных. Большинство из них были вооружены калашами. В глазах проглядывала настороженность вперемешку с решимостью изрешетить любой движущийся предмет, который мог бы показаться им подозрительным.

Увидев перед собой всего один автомобиль и еще один вдали на мосту, бойцы внезапно приобрели вид какой-то развязной уверенности. Они стали переминаться с ноги на ногу, а некоторые вперевалочку пошли в сторону Виктора. Седой движением руки дал понять им оставаться на месте. Бойцы остановились, некоторые даже вернулись в автомобили.

В этот момент из своей машины вышел Слон и достал пистолет размером, превышающий макар и ТТ. Скорее всего, Стечкин. Он сунул его за спину, под ремень, и, явно показывая, что приказ Седого на него не распространяется, грузной походкой приблизился к Седому. Шепнув ему что-то на ухо, он с презрением посмотрел на Виктора и сделал несколько шагов в сторону. Виктор бросил сигарету на асфальт и, растерев ее ногой, двинулся навстречу Седому. Остановился метрах в трех, сунул руки в карманы куртки.

— Видимо, у тебя серьезный разговор ко мне, — кивнув в сторону бойцов северных, сказал Виктор.

— У нас тоже еще дела, — ответил Седой и, повернувшись к своим, взглядом указал, чтобы те сели в машины.

— Тогда не будем терять время, — заявил Виктор. — Че там у тебя?

— Ты знаешь, что ваш А. сам виноват, — Седой принял позу обвинителя. — Говорят, его долго пытались успокоить, а он стрелять начал. Даже зацепил кого-то…

— Кто говорит? — перебил Виктор.

— Люди, которые были там.

— И стреляли? — зло ухмыльнулся Виктор.

— Пришлось, — возвращая ухмылку, проговорил Седой. — Сам знаешь, ваши борзеют по полной в последнее время. Никаких понятий, беспредел кругом. И с этим надо что-то решать.

— Это все понятно, — со спокойной настойчивостью отозвался Виктор. — Но у нас погиб человек. Раны у него со стороны спины, а он ведь никуда не убегал. Это вы так его успокаивали?

В этот момент Слон достал свой Стечкин и со словами «Подожди, Седой, че ты с ним разговариваешь? Сейчас посмотрим, на чей лоб муха сядет» сделал несколько шагов в сторону Виктора.

Бойцы северных нервно переминались с ноги на ногу. Они были похожи на хищников, ждущих удобного момента, чтобы броситься на жертву.

— Ну, раз разговор не получается… — в том же спокойном тоне произнес Виктор, — то пусть рвется там, где тонко.

С этими словами он развернулся и пошел к автомобилю.

Все дальнейшее произошло практически одновременно. В миг, когда я вышел из автомобиля с пулеметом, поняв, что пора, Слон передернул пистолет и вытянул его в сторону Виктора. Виктор, услышав щелканье затвора, упал на асфальт. Резко повернувшись на спину и вытянув находящуюся в кармане руку, выстрелил из своего небольшого браунинга, который всегда носил в кармане куртки для таких случаев. Удивление и ужас мелькнули в глазах Слона. Он согнулся и повалился на землю, но при этом успел нажать на спуск.

Пуля, как говорится, просвистела рядом с виском, коснувшись щеки и кончика уха. «Пронесло», — промелькнуло в сознании.

Упершись спиной в джип, я дал несколько очередей в сторону вражеских автомобилей. Гулкий звук пулеметной очереди эхом разнесся по округе. Огненный фейерверк, вырывавшийся из ствола и осколки кирпичной стены, разлетающиеся во все стороны, заставил бойцов северных пригнуться. Но некоторые из них попытались выстрелить, хотя вести прицельную стрельбу мешало солнце, светившее им прямо в глаза. Я направил пулемет в их сторону, но нажать на спуск не смог. Что-то непонятно тяжелое сжало грудь и затруднило дыхание. «Попали?» — вновь промелькнуло в сознании. Откинувшись на дверь джипа, я пытался вздохнуть.

Воспользовавшись замешательством, Виктор подскочил к Седому, приставил пистолет к его горлу и, прикрываясь им как щитом, стал отходить к нашему джипу. Северные, сидевшие до той поры в машинах, попытались было выбраться, но автоматный огонь с флангов заставил их залечь на пол автомобилей.

— Да, вы охренели совсем! — с этими словами один из северных, находящихся перед своими машинами, вскочил и сделал несколько очередей в сторону наших. И тут же был сражен ответным выстрелом.

Вздохнув полной грудью, я пришел в себя. Хватило доли секунды, чтобы оценить ситуацию. Необходимо было развить замешательство в рядах противника. Держа пулемет за патронную коробку, я вновь нажал на спуск. Под непрерывный огненный грохот, я стал продвигаться в сторону северных, не давая им подняться и перейти к активным действиям. Они стали падать на землю и прикрывать головы руками. Некоторые пытались укрыться под машинами, но звон разлетающегося битого стекла и резкие глухие звуки пуль, прошивающих металл автомобилей, заставляли их панически метаться из стороны в сторону.

Северные дрогнули. Они бросали оружие и с криками «Не стреляйте!»  стали выползать из-под огня. Те, кому это удалось, бросились к реке, пытаясь пересечь ее вброд, но бурное течение валило с ног и уносило. К тому времени, когда у меня закончились патроны, наши молодые стали выбираться из-за камней и под прикрытием своих товарищей вооружались брошенным оружием. Периодически грохоча автоматными очередями, они вытаскивали из автомобилей испуганных северных бойцов, некоторые из которых были даже моложе наших. Не успевших сбежать колотили прикладами, разбивали в кровь лица, пинали ногами, сгоняли к стене, в одну кучу. Было в этой картине что-то по-киношному тягостное. Безоружные избитые люди, стоящие у стены под прицелом автоматов, — зрелище то еще. Пусть даже это и враги… Хотя какие они мне враги? Кто-то из них запросто может оказаться моим соседом, а кто-то — каким-нибудь дальним родственником. Вряд ли хоть один из них задумался бы об этом, окажись мы на их месте, но я… я думал именно так…

Виктор отдал приказ подогнать наши машины и погрузить в них трофейное оружие. Затем, посмотрев на стоящего поодаль с отрешенным взглядом Седого, явно желая что-то сказать, задумался. Мне показалось, что Седой уже давно был готов к такому повороту и теперь всем видом показывал, что и нас самих ждет, в конце концов, аналогичный исход. Скорее всего, он был прав, только вот нас с Виктором жалеть никто не станет от того, что когда-то был с нами в одном окопе.

Виктор не нашел, что сказать Седому. Вместо этого он достал сигарету и, покрутив ею над головой, скомандовал:

— По машинам!

Дав еще пару очередей по кирпичной стене над головами северных, отчего те попадали на корточки, прикрывая головы руками, наши бойцы быстро заняли свои места в машинах и приготовились стартовать. Я положил пулемет в багажник и еще раз взглянул на Седого. Вспомнил, каким решительным и бесстрашным его считали тогда, во время войны. Да он, собственно, и был таким. Сейчас же передо мной стоял опустошенный, уставший от всего человек.

— Садись уже, поехали, — услышал я голос Виктора.

Я сел, и мы двинулись.

 

 

— Сын дома? — произнес Виктор так, чтобы было слышно во всех комнатах и даже на балконе, из которого доносился стук молотка.

Прихожую стали заполнять жильцы квартиры. Две большеглазые девочки лет восьми-девяти, за ними появились трое вихрастых мальчиков от трех до шести лет. «Надо же! — мелькнула самозваная мысль. — Пятеро детей при такой жизни… отчаянные люди. Ну, или безответственные».

Затем вышли, судя по всему, отец и дед; у одного в руке — молоток, у другого — плоскогубцы.

Последней показалась молодая женщина в наскоро запахнутом халате с грудным ребенком на руках.

— Шестеро?! — произнес я удивленно.

— Девочки — дочкины. У них отец погиб, а дочка сама в Греции, — пытаясь справиться с тревогой, заторопилась женщина. — Работает там. Кредит ее муж брал в банке, вот выплачиваем теперь…

В ее голосе зазвучали извиняющиеся нотки, отчего в груди опять появилось непонятное ощущение, беспокоившее меня в последнее время.

Заметив мое замешательство, Виктор решительно выдвинулся вперед. Отстранил пожилую женщину с дороги и стал хозяином расхаживать по прихожей, заглядывая во все двери.

— Квартирка не очень, — обратился он ко мне, демонстративно игнорируя хозяев, возмущенных таким поведением. — Вряд ли покроет долг. Одних процентов набежало на такую же.

Наконец-то осознав, о чем идет речь, хозяин отдал молоток отцу и стал отправлять домочадцев по комнатам — что, впрочем, выходило не очень. Старики продолжали стоять, прижавшись к стене и всем видом показывая, что готовы пожертвовать всем, что у них есть и даже жизнью, лишь бы с детьми и внуками ничего не случилось. Дети выглядывали из дверей кто с опаской, кто с любопытством. Один из пацанов, разглядывая меня, даже спросил, почему у меня кровь на одежде. Женщина с ребенком вообще подошла вплотную к Виктору, преграждая ему путь для дальнейшего продвижения. Протянув Виктору ребенка, чего он явно не ожидал и потому сделал шаг назад, молодая женщина разразилась гневным воплем:

— На, ешь, мразь! Ты же за этим пришел! Квартиры вам мало? Мы вам и так уже в два раза больше отдали! Все вам мало! Проценты? Вот наши проценты! — Она вновь поднесла ребенка к лицу Виктора. — Бери, больше у нас ничего нет! Кровопийцы проклятые, чтобы вы в аду горели!

— Уйми свою суку, — прорычал Виктор хозяину дома.

— Послушай, пес, — отозвался мужчина. — Тебе мы ничего не должны, а кому должны, с тем сами разберемся. — Окинув меня презрительным взглядом, он добавил: — А органами торговать вам, упырям, сподручнее.

— Да ты, я вижу, крутой, — довольно улыбаясь, проговорил Виктор. — Убери-ка свою суку, я тебе объясню, кто кому что должен.

— Сука та, которая такую гниду, как ты, родила! — Глаза мужчины сверкнули ненавистью.

— Бивень, тебе что, башню клинит? — осведомился Виктор, делая паузу после каждого слова — для большей убедительности.

Но хозяин дома оказался не робкого десятка. Для этого работяги, видимо, проблемы семьи представляли куда большую значимость, нежели наши угрозы. Взяв жену за плечи, он легонько втолкнул ее в комнату к детям и, полный решимости, шагнул в нашу сторону.

— Пошли вон, бесы! — Он попытался схватить Виктора за плечо.

Виктор, не раз бывавший в такого рода ситуациях, сориентировался мгновенно. Левой он нанес ощутимый удар мужчине в солнечное сплетение. Затем резко проскользнув под рукой противника, ударил правой по почкам. Казалось бы, мужчина вот-вот рухнет, но не тут-то было. Сделав несколько коротких вздохов, он саданул Виктора локтем в челюсть, вложив в удар такую силу, что Виктор отлетел к противоположной стене и сполз по ней на пол. Из носа Виктора показалась тонкая струйка крови. Он утерся, с раздражением посмотрел на кровавый рукав, затем на своего противника.

Когда он пытался встать, из соседней комнаты выскочили дети — сначала три мальчика, а потом и девочки. За ними, как вырвавшаяся из клетки тигрица, вылетела жена. Сунув своего младенца в руки оторопевшей от ужаса старшей девочке, она накинулась на Виктора. Схватив его за волосы, попыталась ударить Виктора головой об стену, при этом не забывая осыпать нас проклятиями. Высвободив руку, Виктор собирался уже отшвырнуть ее, но тут на помощь к матери подоспели дети. Накинувшись на Виктора, как маленькие волчата, они стали колотить его по голове, царапать щеки, кусать за руки и за ноги.

Все это произошло настолько неожиданно для нас обоих, что осознание, как действовать дальше, пришло не сразу.

Я стоял еще несколько секунд в растерянности, затем поспешил на помощь Виктору. В любой другой ситуации мой внутренний механизм автоматически сработал бы в нужном направлении: руки бы делали свое дело, ноги свое и даже выкрикивал бы я нужные фразы, совершенно не задумываясь о том, что делаю. Но здесь были дети, старики, женщина, а воевать с ними мое сознание отказывалось. Отлаженный механизм дал сбой. Хотя, может, и не было никакого механизма. Просто я еще не достиг того уровня скотства, чтобы ударить женщину и расшвырять ее детей.

Нечто подобное, скорее всего, испытывал и сам Виктор. Он только злобно шипел и пытался стряхнуть с себя эту шумную свору. От всего этого на душе стало как-то совсем погано. Я сделал несколько шагов в сторону Виктора для того, чтобы высвободить его, но дорогу мне преградил старик. Он яростно стал размахивать молотком, собираясь размозжить мне голову. Уворачиваясь, я сделал несколько шагов назад, опрокинув старую обувницу. От гулкого удара дверца тумбочки отлетела, оттуда посыпалась обувь.

Детские ботинки, стоптанные и облезлые, они разлетелись по всей прихожей. Детские ботинки, ношенные и заношенные, передаваемые от старших к младшим, с каждым новым поколением носителей получавшие новые царапины и отметины. Я помню эти ботинки. У меня самого все детство были такие же — неоднократно клееные, с облезшими носками и оборванными, в узлах, шнурками. Я смотрел на эти ботинки и погружался в какой-то новый для меня мир. Хотя вряд ли он был новый — скорее старательно забытый старый, от которого так хотелось откреститься. Это был тот мир, который назывался настоящим, от которого кое-кто пытается уйти своими способами, а кое-то, как, например, эта семья, встречается с ним лицом к лицу каждый день.

Как-то совсем уж невпопад опять защемило в сердце. Почему-то захотелось встать на сторону этих людей, хотелось сказать им: «Живите спокойно, больше вас никто не тронет». Но вместо этого я как-то нелепо поднял руку — и так же нелепо ее опустил.

— Все! — рявкнул я, перехватив запястье старика.

Тот пытался взять молоток в свободную руку, но я вырвал инструмент из его цепких пальцев и отшвырнув в угол.

— Все, хватит! — сказал я. — Мы уходим.

Старик остановился. Хозяин дома смотрел на меня, пытаясь предугадать мой следующий ход.

— Все, — повторил я. — Мы уходим… Хватит, пусти его, — обратился я к женщине, продолжавшей держать Виктора.

Она злобно сверкнула глазами, давая понять, что в любой момент может накинуться и на меня, но Виктора все же отпустила. Ее примеру последовали дети. Я подал Виктору руку, он небрежно отмахнулся и поднялся сам. Несколько секунд он смотрел мне прямо в глаза.

— Мы уходим, — не отводя взгляд, произнес я еще раз.

Было видно, что он не очень понимает эту мою неожиданную настойчивость, но все же проследовал к двери. На пороге под ноги Виктору попались те самые ботинки. Отшвырнув их ногой в сторону, он вышел. За ним последовал и я.

Спустившись на один пролет, я обернулся — дверь квартиры оставалась открытой.

 

 

Всю дорогу до дома Виктора мы ехали молча. Он жевал сигарету и пытался оттереть от крови рукав, а я смотрел на дорогу.

Подъехав к дому, я стал разглядывать незаконченное строение.

— Еще одна зима, и крышу придется менять, — произнес я. — Ты б хоть окна вставил.

Виктор отмахнулся.

— Завтра пошлем молодых, — заговорил он неожиданно. — Они разберутся.

— Никого мы туда посылать не будем, — сказал я очень спокойно.

— С чего это вдруг?! — вскричал Виктор. — Они должны!

— Тебе? — спросил я.

— Должны, и все тут! Я их не заставлял брать. Каждый должен отвечать за свои дела.

— И ты ответишь?

— И я, придет время — отвечу! Жизнь такая штука. Кто-то волк, а кто-то овца. Понимаешь? А тебя я что-то в последнее время вообще не узнаю. Ты на чьей стороне?

— Точно не на стороне Лысого, — ответил я. — Волк говоришь? Тебе, наверно, непонятно до сих пор, что волк в данной ситуации — Лысый, а мы с тобой — в роли шакалов.

Виктор сжал кулаки.

— Мы еще посмотрим, кто волк, а кто шакал. С этой лысой тварью тоже разберемся.

Но разобраться с Лысым вряд ли уже получится: слишком высоко забрался. Не удивлюсь, если завтра он будет депутатом или каким-нибудь министром.

— Ты ботинки в квартире видел? — задал я неожиданный вопрос.

— Какие еще ботинки? — не понял Виктор.

— Там, в квартире. Детские ботинки.

— Ну видел. Этому драному барахлу на помойке место, а они хранят. Нищета поганая!

— Вить, у тебя в детстве таких не было?

Виктор достал последнюю сигарету, раздавил и отбросил пустую пачку. Прикурил и, выпустив первую струю дыма, процедил сквозь зубы:

— Курить бросаю. Бросишь тут…

Затянувшись еще раз, он бросил сигарету себе под ноги и принялся растирать ее об асфальт.

— Че за фигня в последнее время происходит?.. Ладно, езжай домой, завтра разберемся.

Виктор зашагал в сторону своего дома, но на полпути остановился и приобернулся.

— Мы сегодня как бы и северных одолели, а главное, в живых остались. И все равно что-то не то…

— Да, — улыбнулся я. — В живых остались — это хорошо.

— Ха! — сказал Виктор. — Это, может, ненадолго. Хотя кто его знает…

«Ненадолго…» — прозвучало у меня в подсознании.

— Виктор, я ухожу.

Он округлил глаза.

— В смысле — уходишь?

— Вот так, — ответил я, — ухожу совсем.

— Когда это ты решил? — спросил Виктор. Потом добавил: — Говорил же, ты мне в последнее время не нравишься, что-то с тобой не так. А оно, значит, вон что. Хозяин — барин, конечно… только что братва подумает?

— Братва… братва пусть думает, че хочет, — отозвался я. — Каждый сам решает, как жить. Думаю, многие из братвы даже рады будут.

Я завел двигатель. Затем, пристально поглядев на Виктора, произнес:

— И вот еще что. Передай им: если кого за собой увижу, буду поступать по-своему. Они меня знают. Я знаю, где живут их родители, где работают жены… где учатся их дети, в конце концов.

— Думаешь, получится так просто уйти? — прозвучало мне вслед со снисходительной усмешкой.

Я отъехал от дома и рванул по трассе. Виктор остался стоять у своей двери. «Вот и все, — думал я. — И эта страница моей жизни перевернута». Хотя я и осознавал, что все не так просто. Хотелось разом все оборвать, послать все к чертям и оказаться там, где тебя никто не знает. В этот момент подумал о Лене. Я достал из кармана мобильный и включил его. Два пропущенных вызова от нее. Стал набирать ее номер, но передумал — решил заехать прямо сейчас.

Оказавшись у ее дома, я заглушил двигатель и вылез из машины. Свет в ее окнах горел. На всякий случай оглядевшись, я зашел в подъезд, вызвал лифт, но, не дожидаясь его, стал подниматься по лестнице.

Лена встретила меня с улыбкой на лице, но выражение ее больших серых глаз было далеко не радостным.

— Я звонила, — пропуская меня в прихожую, усталым голосом произнесла она.

— Занят был, — сухо ответил я, хотя понимал, что сухость в голосе — не то, что нужно в данный момент. Смягчившись немного, добавил: — Работы много было, не мог ответить.

Расстегнул куртку, совершенно забыв о следах крови на шее и на майке.

— Это ты называешь работой? — в голосе ее прозвучала тревога.

— Поцарапался немного, — легкомысленно отозвался я и, на ходу снимая куртку и майку, прошел в ванную.

Отмывшись, я обнаружил, что рана действительно оказалась царапиной.

Лена сидела на кухне и выглядела совершенно погасшей — руки покоятся на коленях, плечи опущены. Надо было что-то говорить, но я не знал что.

— Кушать будешь? — наконец поинтересовалась она. И не дожидаясь ответа, подошла к плите.

— Подожди, — попросил я. — Я хочу сказать… Словом, хочу уехать из города. Поедешь со мной?

— Куда?

— Да какая разница. Просто уедем, и все. Там видно будет.

— Что будет видно, Артур? — Какая-то обреченная улыбка растянула ее губы. — Мы с тобой пять лет вместе, и я ничего не вижу. Пять лет назад я была бы готова поехать куда угодно. А сейчас — нет. Артур, тебя ничего не держит, у тебя никого нет. Да тебе никто и не нужен.

Она села на табуретку и прикрыла глаза ладонью.

— Куда ехать? А родителей на кого я оставлю? У отца инфаркт, мама не в лучшем состоянии. Мне их бросить и ехать с тобой? В конце концов, у меня работа. А там что? За все это время ничего не изменилось, и я не верю, будто что-то изменится в другом месте. Мне нужен мужчина, понимаешь? Мужчина, который будет рядом. А не крутой парень на джипе, что заезжает пару раз в неделю. Тебе хоть известно, каково это — ждать? Работа, говоришь? Вижу, какая у тебя работа… Нет, Артур, никуда я не поеду…

Надо было что-то ответить, но слов у меня не нашлось. Этот день не то чтобы опустошил меня, он разрушил тот карточный домик, в котором я жил последние несколько лет. Пришлось задуматься, действительно ли мне никто не нужен и мне наплевать на всех…

Я поднялся и молча вышел в прихожую. Натянув куртку на голый торс, направился к двери. На ходу глянул через плечо. Лена уже стояла в дверях кухни и смотрела мне вслед. В ее взгляде читалась усталость от всего происходящего и одновременно жалость ко мне, отчего в моей душе (или в том, что нее осталось) сделалось совсем неуютно и холодно.

— Прости, — это все, что я смог выдавить из себя.

 

 

Всю дорогу до дома меня не покидала мысль, нужен ли мне кто-то и с чем связано то, что вокруг меня нет по-настоящему близких людей. Ведь были же у меня и близкие друзья, и родственники, которые помогали, как-то заботились после смерти мамы. Все отдалились, исчезли куда-то. На самом деле я понимал, что отдалился сам. Это, скорее всего, случилось задолго до того, как я стал заниматься тем, чем занимался до сего дня. Это случилось тогда, когда я заслужил право носить звание правильного пацана.

Правильный пацан, не включающий заднюю, не приемлющий и не прощающий не только своих, но и чужих слабостей. Правильный пацан, который отвечал не только за базар, но и за поступки. Правильный пацан, кому не нужно ни снисхождение, ни чужая поддержка, он сам может взять на себя роль судьи, сам может спросить и предъявить. Люди не живут так. Они бывают и слабы, и чрезвычайно сильны духом; они могут быть очень добры и при этом безответственны; они могут ошибаться и прощать ошибки другим; они могут быть скупыми и невероятно щедрыми одновременно. Это парадокс, но это так. Люди не живут по пацанским законам, они эмоциональны и чувствительны. А чтобы быть правильным пацаном, необходимо было заглушить в себе все чувства, которые, как мне казалось, делали меня только слабее. Одним словом, люди жили в своем мире, такие, как я, — в своем, а управляющие всем этим бардаком — в третьем.

Почти на автопилоте я доехал до дома и вдруг почти с ужасом осознал, что, уходя от Лены, впервые за последние годы не заглянул под автомобиль, не огляделся по сторонам и даже не запомнил, как добрался до своей улицы. «Программа начала сбоить», — подумал я и улыбнулся этой мысли. Действительно, пора было уходить.

Зайдя в подъезд и поднявшись на свой этаж, я все же оглядел лестничный марш и выше, и ниже своей площадки. После чего открыл дверь и вошел внутрь. Закрыв дверь на несколько замков, бросил ключи на тумбочку и стал раздеваться. Стянул куртку, джинсы, носки и трусы. Бросил все в стиралку, предварительно проверив карманы. Затем открыл кран и встал под душ. Понемногу начал приходить в себя, вода, казалось, смывает с меня все проблемы сегодняшнего дня. «Если уезжать, — подумалось, — то лучше не тянуть. Уезжать нужно в ближайшее кол времени, может, даже завтра. А еще лучше сегодня… Правда, непонятно куда, да в принципе какая разница, хотя бы в столицу. Найти работу, благо имеется диплом юриста. Залечь на дно на годик-другой, а там видно будет…»

Я вылез из-под душа, обтерся и пошел на кухню. Хотелось поесть, но еды не было. Насыпав в кружку растворимого кофе, я залил его кипятком и сделал несколько глотков. «Да, уезжать нужно сейчас», — принял я решение. Отхлебнув еще пару глотков, я принялся за сборы. Кинув в сумку пару маек и рубашек, джинсы, носки и еще какие-то предметы первой необходимости, я оделся и стал копаться в бумагах. Найдя паспорт и необходимые документы, я рассовал их по карманам. Затем достал из потаенной ниши деньги. Оценив взглядом количество купюр, подумал, что этого, конечно же, не очень много, но на первое время хватит. Разделив деньги на несколько частей, я также рассовал их по карманам. «Ну вот, готов», — сказал себе, присаживаясь на диван. И вдруг вспомнил про диплом.

«Да, диплом лучше взять», — подумал я и стал вспоминать, где он мог находиться. Покопавшись на полках, нашел металлическую коробочку, в которой мама хранила фотографии и еще какие-то, на ее взгляд, ценные вещи. Стало понятно, что диплом будет именно там. И действительно, он оказался там. Лежал на самом верху, прикрывая собой старые фотографии, какие-то бумаги и несколько серебряных украшений, оставшихся от мамы.

Я достал диплом, и мой взгляд остановился на нашей с мамой карточке: мне лет десять-одиннадцать, и мама еще совсем молодая и красивая. Она воспитывала меня одна, отец, конечно же, был, он и сейчас живет где-то, но в нашей семье и среди родственников о нем никогда не упоминалось, во всяком случае при мне. На мои расспросы о нем мама либо замыкалась в себе, либо переводила разговор на другую тему, либо отвечала сквозь зубы что-то совсем уж невнятное. В конце концов я перестал спрашивать.

Еще на одном фото мы стояли с мамой у школы. По всей видимости, это было первое сентября, в одной руке я держал портфель, в другой цветы, мама стояла за моей спиной и держала меня за плечи. На мне белая рубашка с галстучком, черные брючки и самое интересное — на ногах не стоптанные с ободранными носами, а совершенно новые, блестящие ботинки. Кто-то из соседей, помню, сказал тогда, что мать, собирая меня в школу, продала свое любимое кольцо с камушком, и теперь я просто обязан учиться хорошо и радовать успехами свою маму. Помню, мне было очень не по себе от этих слов, я пообещал маме, что буду хорошо учиться, выучусь и куплю ей не одно кольцо, а целых десять. Может, именно этим словам мама и улыбалась тогда.

— Выучился, — произнес я вполголоса.

Из всех обещаний, данных ей, я действительно выполнил только одно — получил диплом. Повертев книжечку в руках, я положил ее в сумку, подошел к окну и открыл форточку. Что-то опять кольнуло в груди.

Начинало светать. Я держал в руках нашу с мамой фотографию и думал о том, как давно я не был у нее на могиле. Мне всегда было тяжело находиться там. Не знаю почему. Может, действительно от чувства вины за невыполненный сыновий долг, а может, еще почему-то, в чем я пока не разобрался. Надо съездить на кладбище и попросить у нее прощения. Кто знает, через какое время я вновь попаду в город.

Постояв у окна, я неторопливо перебрал свои вещи в сумке, желая оставить только самое необходимое. Но вещей было и так немного. Я был готов к выходу. Повертев фотографию в руках, я положил ее в диплом и закрыл сумку.

 

 

Погруженный в свои мысли, я даже не заметил, как доехал до кладбища. Скорее всего, это не заняло много времени — гораздо больше я потратил, чтобы добраться до маминой могилы.

За то время, пока я сюда не приходил, вокруг могилы появилось большое количество захоронений, которые успели обрасти зеленью и даже небольшими деревцами. Чувство вины, давившее на грудь все утро, исчезло, когда я увидел мамино лицо на памятнике. Оно улыбалось мне доброй улыбкой так же, как на той фотографии, где мы с ней вместе. Мама как бы говорила мне: «Не печалься, сынок, я тебя люблю». Желание просить прощение исчезло, вместо этого ком подкатил к горлу и несколько капель покатились по щеке. Растерев лицо ладонью, я развернулся и медленно пошел обратно к автомобилю.

Не хотелось ни о чем думать. Хотелось скинуть с себя то напряжение, которое скопилось за последние несколько лет. Я уже забыл, каково это быть свободным от вечных разборок, от обязательств перед братвой, от бандитских движений, от параноидальной необходимости следить за всем происходящим. Быть свободным от мыслей, все чаще посещающих тебя, что следующим именем на мраморной плите будет твое. Я решил оставить машину прямо здесь, взять сумку и уйти налегке. На машине, пусть даже с очень хорошо сделанными, но все же поддельными документами, вряд ли получится далеко уехать. Да и уверенности, что она давно не состояла у правоохранительных органов на учете, у меня не было. В любом случае уходить надо было налегке. Забрав сумку, я не стал закрывать двери и даже ключи оставил в замке зажигания. Надо было попытаться выехать на попутке за пределы республики, а там — либо на поезде, либо на самолете рвануть в столицу и затеряться в ней…

Пройдя метров сто в сторону трассы, я остановился. В кармане куртки вдруг задребезжал телефон. «Надо бы и от него избавиться, — мелькнуло в голове. — Даже не надо смотреть, кто звонит… я ведь уже ушел…» Но следующая мысль все же заставила достать трубку. Я подумал: а вдруг это Лена. Вдруг она все же решилась, хотя шансов на это было немного.

Номер не определился.

Поколебавшись несколько секунд, я ответил на вызов.

— Да.

— Артур, это я. — Голос девятнадцатого звучал тревожно, и хотя он, скорее всего, пытался держать себя в руках, скрыть свою подавленность ему не удавалось. Из чего стало ясно, что проблемы, о которых я его предупреждал, не заставили себя ждать.

— И чего бы нам не спалось в столь ранний час? Решил с утра разобраться с делами? Похвально.

— Артур, они хотят с тобой поговорить, — уже не скрывая подавленности проговорил девятнадцатый.

— Они? Кто это — они? А не те ли это люди, с которыми ты еще вчера обещал разобраться сам? — с показным равнодушием произнес я.

— Они хотят с тобой поговорить, — повторил он.

— Знаешь, у меня нет ни желания, ни времени разговаривать со всякими тупоголовыми баранами.

На этих словах я уже отодвинул трубку от уха, но услышал голос явно не принадлежавший девятнадцатому.

— Послушай, Артур, или как там тебя… Если не подъедешь в течение часа к недостроенной больнице, ну той, что около летного поля, ты знаешь где, мы прострелим твоему другу колени.

— Валяйте, — мой голос приобрел привычные для терок такого рода издевательские нотки. — Он мне не друг.

— Слушай сюда, дятел, — прозвучал еще один голос. — Не хочешь базарить сейчас, захочешь, когда телку твою привезем сюда. Твой друган поможет. Так что смотри сам.

— Ты, бычара! Ты действительно хочешь, чтобы я приехал? — мой голос зазвучал металлически сурово.

— Да! — вызывающе зарычал бычара. — Приедешь не один — покрошим всех в капусту!

— Уверен в себе? — произнес я с той же интонацией.

— Уверен.

— Да ты смельчак, я посмотрю. Ну тогда жди.

Я развернулся и по пути к джипу вспомнил последние слова Виктора. Да уж, просто уйти пока не очень-то получалось. В принципе он был прав, мало кому удавалось уйти легко. Мало у кого из бандитов, куда круче нас с Виктором, получалось это сделать. Пуля наемного киллера или в лучшем случае компетентные органы находили их на островах Греции, на закрытых виллах в Испании и даже в закрытых арабских странах. Но я рассчитывал на то, что я фигура значительно меньших криминальных масштабов, поэтому и интерес ко мне должен быть небольшой. Но, как видно, у фигур меньших масштабов и преследователи соответствующие, что в данный момент веселило и раздражало одновременно. «Дилетанты безмозглые, — подумал я. — Это ж надо было назначить встречу именно в том месте, где мы постоянно тренировались по ведению боевых действий в городских условиях…»

Комплекс из нескольких зданий, который они называли недостроенной больницей, стоял на краю города в замороженном состоянии уже пять или семь лет. Это было очень удобное место для отрабатывания стратегических навыков по зачистке жилых помещений или освобождению заложников.

— Дилетанты тупоголовые, — произнес вслух я, завел двигатель и развернул машину в сторону летного поля.

За несколько лет проведенных там тренировок я знал не то что все ходы и выходы, я знал каждый кирпичик, который можно было бесшумно вытащить из перегородки и следить за происходящим в соседнем помещении. Я знал, где можно спрятаться так, чтобы тебя не могли найти в течение нескольких часов, а может, даже и суток. Словом, я понимал, что стратегическое преимущество все же не совсем на их стороне.

 

 

Заглушив двигатель, я извлек из тайника пистолет и проверил обойму. Затем вошел в небольшое одноэтажное здание — то ли будущий морг, то ли лабораторию. Вряд ли ожидавшие меня у комплекса самонадеянные идиоты знали, что отсюда через сеть подземных переходов можно попасть в основной корпус. Почти уверенный в этом, я все же продвигался очень осторожно.

Я добрался до корпуса и, прижавшись к стене, стал пробираться вверх по лестнице. Дойдя до последнего этажа и встав ногами на перила, я дотянулся до чердачного проема, ухватился за него, подтянулся и забросил ногу. Вскоре я был на чердаке. Пробравшись к слуховому окну, я осторожно посмотрел вниз.

Уже знакомое мне по вчерашнему инциденту БМВ стояло во дворе П-образного здания. «Вот идиоты, — весело промелькнуло в голове. — Засаду устроили. Интересно, куда бы делись сами, если бы я приехал не один?..»

Теперь предстояло обнаружить тех, кто должен был «покрошить в капусту». Если они ожидали, что я подъеду по главной дороге, то засаду лучше всего устроить в боковых корпусах. Так легче попасть в меня, не зацепив своих. Если они вообще хоть что-то в этом понимают. И этаж должен быть второй или третий: так удобнее. Осталось выяснить, с какой стороны…

Аккуратно передвигаясь от одного слухового окна к другому, я стал высматривать в окнах второго и третьего этажа приготовленный мне сюрприз.

— Ну вот, — прошептал я сам себе, когда в одном из окон второго этажа заметил легкий дымок, скорее всего, от сигареты. Оставалось разобраться, сколько человек в засаде.

Спустившись на несколько этажей ниже, через щель в стене я заглянул в салон автомобиля. Стекла были затонированы, и мне с трудом удалось рассмотреть три фигуры. Но этого было достаточно. «Девятнадцатый, один из тех, с кем он пререкался, и борец», — предположил я. Значит, в засаде один. Хотя не факт. Надо было проверить еще.

Двигаясь по возможности бесшумно, через некоторое время я достиг помещения, за стеной которого и находился приготовленный мне сюрприз. В перегородке я обнаружил щель, заткнутую деревянным колышком. Осторожно вынув его, я заглянул в соседнее помещение. «Вот идиоты, — чуть не выкрикнул я. — За кого они меня держат!»

У окна, прижавшись спиной к стене, на кирпичах сидел один из вчерашних пацанов, с которыми зацепился девятнадцатый. Мало того, что он курил, так он еще и копался в своем телефоне. Старенький, видавший виды калаш был прислонен к подоконнику. «На предохранителе», — подумал я, разглядывая автомат. — Секунда форы. Еще одна, пока он его схватит. Две секунды. Не так уж плохо…»

Достав из-за пояса пистолет, я снял его с предохранителя. Подойдя к удобному проему, я приготовился. За две секунды нужно было преодолеть пять метров. «Проще простого», — подумал я и бросился к окну. Хватило и одной секунды. Откинув в сторону автомат, я нанес мощный удар по голове рукояткой пистолета. Не ожидавший нападения противник выронил телефон и схватился за голову, даже не пытаясь подняться.

— Вставай! — Я приставил дуло к его лбу и для острастки пнул ногой. — Вставай, тварь! И чтобы тихо было! Пикнешь — мозги по стенам размажу.

Струйка крови пробежала по его носу. Он посмотрел на свою окровавленную руку и молча стал подниматься. Я приставил пистолет к его горлу и стал подталкивать к выходу.

— Пошел, мразь. В капусту, говорите, покрошите? Ну, вот сейчас и посмотрим.

Я подобрал автомат и перекинул через плечо. Мы продвигались медленно и тихо. Я старался раньше времени не обнаруживать себя. Остановившись у выхода и уперев ствол к его затылку, другой рукой я просунул автомат ему под мышку. Подождал, решаясь, потом, прикрываясь засранцем как щитом, двинулся в сторону БМВ.

Увидев эту картину, сидящие в машине попытались выбраться и что-то предпринять, но я дал короткую очередь, после чего велел всем оставаться на местах.

— Стволы наружу! — крикнул я. — Повторять не буду!

— Будешь стрелять — попадешь в своего! — раздался голос борца.

— У меня нет здесь своих. Повторяю в последний раз: стволы наружу!

Я дал еще одну очередь, после чего из окна вылетел макаров.

— Еще! — крикнул я. — Я сказал: еще! — и нацелил автомат уже в салон.

— Больше нету! — вновь услышал я борца. И после паузы с раздражением добавил: — Нету, тебе говорят! Мамой, что ли, поклясться?

— Ты, как вижу, у них старший. Так вот, командир, отпускаешь этого, — я указал стволом на девятнадцатого, — и получаешь своего. А там поговорим — ты же хотел поговорить? Считать не буду, выпускай прям сейчас.

Потом, сделав еще шаг вперед, крикнул девятнадцатому:

— Ну, чего сидишь? Выходи!

Девятнадцатый вылез из машины с видом разведчика, перетерпевшего допрос, и двинулся прямо на меня.

— В сторону, болван! — зашипел я и только теперь разглядел наручники у него на запястьях.

Не отводя ствол автомата от салона, я крикнул:

— Снимите с него наручники!

Борец сделал попытку вылезти.

— Не ты! — остановил я его.

Из машины показался парень помоложе. На вид ему не больше двадцати двух, и вряд ли он сам осознавал, под какую раздачу мог попасть.

Чуть повозившись с наручниками, он наконец снял их.

— К машине, — велел я девятнадцатому, кивком указывая, в какую сторону следует топать.

Девятнадцатый прошел мимо. Тогда я опустил автомат и подтолкнул своего пленника пистолетом:

— Ну, иди.

Борец попытался выбраться из машины, и я направил пистолет на него.

— Очень-очень осторожно, — сказал я. — Без резких движений.

— Артур! — вдруг вскрикнул девятнадцатый.

Ему можно было не кричать. Боковым зрением я видел, как парень, только что освободивший его от наручников, рванул в мою сторону. Развернувшись корпусом, но не отводя ствол пистолета от борца, я ударил нападавшего ногой. Удар пришелся в пах, отчего парень сложился пополам и застонал.

— Вы вообще кто такие? — гадливо осведомился я. — Что за черти?.. — Я посмотрел на борца. — И ты вот с этими пацанятами собирался кого-то покрошить в капусту? У тебя голова есть? Хотя если бы у тебя была голова, ты б хоть поинтересовался, на кого наехать собираешься.

— Да они никто! — взвизгнул девятнадцатый. — Эти двое братья, в автомастерской работают. А этот спортсмен — родственник какой-то. Мастерская — его.

— Заткнись, овца! — велел я ему. — Иди к машине, сказано!

На этот раз девятнадцатый не стал искушать судьбу и молча побрел к джипу.

— Так вы работяги? — спросил я у неудавшихся наезжал. Голос мой звучал издевательски-снисходительно. — Работяги… И че вы полезли не в свои дела? Занимайтесь своими машинами, ремонтами или еще чем. На разборки они приехали… Родня ваша, наверно, порадуется, когда вас, таких героев, домой вперед ногами занесут. Тройной праздник для фамилии.

Тут уже не выдержал спортсмен. Он выпрямился и, злобно глядя мне в лицо, заговорил:

— Своим делом заняться?! Да разве вы дадите делом заниматься? Вы же как шакалы! Все вам мало! Везде суетесь. Всех обложили. Ни жить, ни дышать не даете! Ни совести, ни чести, даже понятий никаких! Беспредельщики!

Я заулыбался.

— Это мы шакалы? А вы, получается, санитары леса, да? Защитники угнетенных и обездоленных. Мы, получается, беспредельщики, а ты — честный мститель… Что же ты, такой честный и совестливый, бабу мою грозился убить?

— Никто ее не собирался трогать. Просто этот сказал, что тебя легче всего достать через бабу.

— Этот? — переспросил я.

— Ну да, — и он показал вслед уходящему девятнадцатому. — Поговорить хотели.

— Поговорить? А автоматчика в окне зачем посадил?

— Пацан сказал, что ты не в себе, можешь сразу палить начать, — ответил борец.

— Ладно, все это пустая болтовня. Че хотел, говори.

Борец был явно в замешательстве.

— Че хотели, спрашиваю? — напирал я. — Ну, взяли бы вы меня. Поставили бы под ствол, как я вас сейчас. Что сказали бы?

— А ты опусти пистолет, — с вызовом произнес борец. — Тогда поговорим.

— Вы, бараны непуганые, будете мне еще условия ставить? — произнес я, но пистолет все же опустил.

Было не очень понятно, как люди, не умеющие ни толком наехать, ни толком защититься от наезда, решились на такое. Скорее всего, их действительно достал беспредел, творящийся вокруг. А может, наоборот — захотелось почувствовать себя крутыми.

— Мы не лохи, которых вот так прямо на дороге можно запустить под раздачу, — заявил борец. — Ты вчера был неправ. А если человек неправ, то по всем понятиям должен ответить.

— Ответить? — Я коротко засмеялся. — Ну, вот я перед вами. А вы что, спросить можете?

Вместо ответа борец подошел к лежащему товарищу, поднял его и подвел к машине.

Продолжать разговор не было никакого желания, хотелось побыстрее убраться. Следовало как-то закончить все это.

— Ну, че молчишь? — спросил я. — Может, ждешь, что я извиняться начну? А может, компенсацию тебе еще? Так я могу.

Вытащив из кармана золотую цепь, я кинул ее борцу:

— Этого хватит?

Борец не шелохнулся.

— А хочешь мою машину? Забирай!

Неудавшиеся наезжалы изумленно вытаращились на меня.

— Я серьезно. Вы забираете машину, я — эту гниду, и разбежались. Такой расклад устраивает?

Наезжалы молчали.

— Устраивает, спрашиваю? — рявкнул я, обращаясь к тому, кого ранее пнул ногой.

— Устраивает, — пробурчал тот себе под нос.

— А тебя устраивает? — спросил я у того, кем прикрывался.

Он дважды кивнул.

— Теперь ты, командир. — Я посмотрел на борца. — Ну! Говори.

Борец молчал.

— Еще раз повторяю, — сказал я, снова повышая голос. — Вы — забираете машину. Я — забираю эту гниду. И — разбегаемся. Как тебе расклад?

Судя по всему, борец обдумывал, каким образом может повернуться ситуация. Тем более, что слышал обо мне не самые лестные отзывы.

— Устраивает, — наконец выдохнул он.

— Ну, раз всех все устраивает, тогда пойдем.

Я швырнул автомат одному из них.

— Вы же не беспредельщики, вы люди чести. Стрелять в спину не станете.

Неудавшиеся наезжалы последовали за мной.

 

 

— Ну все, теперь точно ухожу, — сообщил я скорее самому себе, чем своим молчаливым провожатым. — Только сумку заберу.

Девятнадцатый дожидался нас у джипа, переминаясь с ноги на ногу. Взгляд его мне сразу не понравился. «Что это с ним?..» — рассеянно подумал я и вдруг вспомнил, как вчера утром этот мелкий засранец засовывал пистолет под сиденье. «Только попробуй что-нибудь выкинуть!» — мысленно пригрозил я ему, делая страшные глаза, но было поздно…

Девятнадцатый уже вскинул чертов пистолет.

— Не стреляй! — рванувшись к нему, заорал я во всю глотку.

— Держите, твари! — Он прянул в сторону и выстрелил.

— Не стреляй! — кричал я уже родственникам, но автоматная очередь заглушила мой вопль.

«Не стреляя-а-ай!» — хотел крикнуть еще раз, но вместо этого издал непонятный гортанный звук. Что-то резкое и обжигающее кольнуло грудь. «Опять, — подумал я. — Только уже не так, как раньше… Боже, как больно…»