Виктор ЧИГИР
ОПЫТЫ ПРЕОБРАЖЕНИЯ
К 120-летию со дня рождения
Николая Заболоцкого
Анализ стихотворения поэта «Ночь в Пасанаури»
Весной 1947 года Николай Заболоцкий в составе делегации московских поэтов летит в Грузию. Ему 44, он преисполнен надежд и желания вернуться в литературу, откуда его насильственно «изъяли». Позади раздутая из ничего травля, четыре года заключения, освобождение – но с поражением в правах, неустроенная жизнь в Караганде, где тем не менее завершается работа над стихотворным переложением «Слова о полку Игореве» (начатая еще до ареста), признание этого труда широкой общественностью, последовавшее вслед за этим возвращение сначала в Ленинград, затем в Москву – и долгое, многотрудное преодоление вынужденного поэтического молчания.
Гостеприимная Грузия становится для Заболоцкого одним из этапов этого преодоления.
Там он усердно работает над переводами грузинских поэтов и иногда пишет что-то «свое». Огонек его дара, можно сказать, начинает заново разгораться, чтобы уже летом того же 1947 года вспыхнуть с прежней, долагерной силой. Именно в то лето, во вторую свою поездку в Грузию, Заболоцкий напишет одно из сильнейших стихотворений – «Ночь в Пасанаури».
Сияла ночь, играя на пандури,
Луна плыла в убежище любви,
И снова мне в садах Пасанаури
На двух Арагвах пели соловьи.
С Крестового спустившись перевала,
Где в мае снег и каменистый лед,
Я так устал, что не желал нимало
Ни соловьев, ни песен, ни красот.
Под звуки соловьиного напева
Я взял фонарь, разделся догола,
И вот река, как бешеная дева,
Мое большое тело обняла.
И я лежал, схватившись за каменья,
И надо мной, сверкая, выл поток,
И камни шевелились в исступленье
И бормотали, прыгая у ног.
И я смотрел на бледный свет огарка,
Который колебался вдалеке,
И с берега огромная овчарка
Величественно двигалась к реке.
И вышел я на берег, словно воин,
Холодный, чистый, сильный и земной,
И гордый пес, как божество спокоен,
Узнав меня, улегся предо мной.
И в эту ночь в садах Пасанаури,
Изведав холод первобытных струй,
Я принял в сердце первый звук пандури,
Как в отрочестве – первый поцелуй.
Невозможно не проникнуться величественной мелодичностью, которой дышат строки.
Собственно, стихотворение начинается с описания игры на пандури – что уже задает тон, настраивает читателя на нужный лад. Исполняет игру якобы сама ночь, сопровождая пение соловьев и любуясь (наверняка ведь любуясь!) вместе с лирическим героем луной, что уплывает «в убежище любви». До конца непонятно – метафора это или все же реальное исполнение какого-нибудь замечтавшегося молоденького музыканта. Важно то, что, начав звучать в пространстве стихотворения, мягкий перебор струн не умолкает до самого финала; это подразумевается закольцованностью упоминания мелодии.
Впрочем, игра на пандури, равно как и соловьиное пение, – лишь необходимый фон. Суть стихотворения в ином. Заболоцкий поднимает тему метафизического возрождения через очищение водой. Горная река, холод ее струй, вековечность ее движения и, что важнее, осознание этой вековечности приобретают под пером автора чудотворные свойства, а омовение – обыденнейшее, казалось бы, действие – становится актом обрядового преображения.
Окунувшись нагим в реку и выйдя затем на берег, герой меняется. Он уже не тот, кем был прежде: выбравшись из воды, он несет в себе ее холод, но вместе с тем река наделяет его облагораживающей силой и ясным ощущением соприродности тварному миру. «Земным», помимо прочего, называет он себя, и это очень точная, очень хлесткая деталь, выдающая большого мастера. Еще вода очищает, но не только тело, а и разум: вслед за усталостью струи уносят вопросы, которые не озвучиваются, но которые наверняка тяготили героя, пока он бродил по горам (или, возможно, по своей жизни?). Теперь же, после реки, очищенный и обновленный, он становится открыт всему – словно в отрочестве, когда доверчивость простительна и нет еще вопросов, обременяющих душу.
Тем самым происходит как бы обратная инициация: из зрелости – в молодость, из конца жизненного пути – в начало. И даже случайный свидетель – овчарка – уподобляется в глазах героя божеству: подошедший пес то ли следит за точностью проведения обряда, то ли самим своим молчаливым присутствием свидетельствует, что омывший себя смертный муж совершил именно магическое действо, а не просто освежился в реке после изнурительного перехода.
Ни на секунду не умолкающая игра на пандури только подчеркивает значительность момента, и герою даже чудится, что мелодия звучит для него впервые, хотя лилась она задолго до обряда. Нет, герой просто слышит мелодию новым слухом.
Хочется верить, что отныне для него будет все ново, все впервые.
