Урс ВИДМЕР. Тайна кавказских долгожителей

Рассказ

Перевод с немецкого

Несколько лет назад я изучал народы Кавказа. Мне хотелось узнать, почему кавказцы живут дольше всех остальных людей. В чем заключается их основная ошибка? Как так получается, что целые аулы столетних старцев могут сидеть и беседовать о пробковом дубе или о ходе ледников, невзирая ни на какие эпидемии, лавины или русских. И каждый из них помнит, как свергали последнего царя и как отбивают мясо для бифштекса, подложив его под седло. У старух — свой круг, в котором они вспоминают, как зачинали детей, по обычаю – прямо в седле, и рожали там же. Трудно вообразить себе зрелище более оживленное, чем долгожители, демонстрирующие друг другу свои годичные кольца. Невероятно, немыслимо. Во всяком случае, тогда я не понимал их. Вообще я, видя, куда катится мир, не собирался жить долго. Вот почему мне так хотелось раскрыть их тайну. Чтобы найти другой путь.

Начал я, положим, с болгар. Ну, они долгожители потому, что едят йогурт, это ясно. Вот почему я давно бросил есть йогурт, как и мой друг Вольфганг Хильдесхаймер, с которым мы часто ругали этот варварский молочный продукт, сидя за бутылочкой красного вина. Ему это помогло, упокой Господи его душу. Я же сделался лишь еще здоровее, чем был, и, почувствовав, что без йогурта мне стало чего-то не хватать в этом мире, занялся кавказцами. Они живут долго (это-то я узнал довольно быстро) в результате не конкуренции, а кумуляции различных факторов, и все это в переводе на языки, которых, кроме них, не понимает никто. На Кавказе известно несколько сот народностей и столько же идиоматических выражений. Есть горные долины, где у каждой деревни свой язык. И чем выше в горы, тем больше в языке придыханий. На высоте четыре тысячи метров люди уже только придыхают, раскрывая рот, как рыбы. В Осетии свой язык уже на каждом дворе. Соседи не понимают друг друга и, хоть и занимаются меновой торговлей, однако то и дело попадают впросак. Просят овса, а им дают кирпичи. В Астрахани, это на Каспийском море, свой язык существует у каждого человека. Муж не понимает жену, ребенок — родителей. Каждый молчит в одиночку и разговаривает сам с собой. Вот гомон-то стоит, наверное! И как же быть приезжему, если ему понадобится узнать что-либо?

Вообще я сам никуда не езжу. Не люблю рисковать. Мало ли людей segf`kn в здравом уме и твердой памяти, а возвращалось ногами вперед, особенно с Кавказа. Нет, я путешествую по книгам. Кто только не побывал в этом краю бездонных пропастей и неприступных вершин! Спицион Кларамонти еще в 1649 году, Дж. Рейнегс в 1796-м, Вильгельм фон Фрайгарс в 1812 году, два года спустя Юлиус Клапорт, в 1815-м М. фон Энгельгард и Иоганн-Якоб-Фридрих-Вильгельм Паррот. Адольф-Теодор Купфер в 1830-м, Фридрих Коленати в 1858-м, Артур-Тарлоу Канингем в 1872-м, Ялмар Шерген в 1889-м, Дуглас У. Фрешфилд в 1896-м, Андреас Фишер в 1913-м. Даже Карл Зелиг предпринял «Прогулку по Кавказу», каковую опубликовал потом в бюллетене Швейцарского альпийского клуба. Потом он решался лишь на прогулки вместе с Робертом Вальзером, который при этом отличался истинно кавказским долготерпением. Еще позже он угодил в Бельвю под трамвай. Вот, кстати, еще одна очевидная причина кавказского долгожительства: на всем Кавказе сроду не было трамваев.

Однако то, что меня интересовало больше всего, я узнал не от Зелига и не от всех этих путешественников. Я имею в виду истинные причины, почему кавказцев ничем, ну решительно ничем не загонишь в могилу. При этом они делают много такого, а то и вообще делают все, как будто решили умереть молодыми. Пьют, как звери. Прыгают с высоких скал на дно ущелий и попадают прямо в горный ручей не шире их самих, да и то удается им это только потому, что прыжок они выполняют «солдатиком», то есть строго по стойке смирно. Голыми руками укладывают медведя и ловят ядовитых змей в прыжке (кто прыгает в данном случае, кавказцы или змеи, я не помню). Добывают себе невесту, подкарауливая соперника на верхушке елки, чтобы запустить ему в голову огромным камнем, когда тот начнет целовать ее при свете луны, думая, что уже добыл ее для себя. Промахнуться и попасть в невесту считается смертным грехом. Зато чем сильнее та вымажется в крови, тем для нее почетнее. Такую невесту уважают. Поэтому свадебные платья у них ярко-красного цвета: считается, что молодым это приносит счастье. А после первой брачной ночи из окон вывешиваются не простыни, а ремни, нарезанные из кожи убитых соперников. Все кавказские женщины, за исключением тех, что на лошадях, рожают во время полевых работ; прерывать сбор репы при этом не полагается. И ребенок, хоть мальчик, хоть девочка, тут же начинает помогать матери, еще вися на пуповине, перекусить которую он может, лишь забросив матери в заспинную корзину свою первую морковку. От работ освобождают только древних старух и старцев, и они гордо восседают, пьют, курят и вскакивают на коня, едва завидев русского: тогда они стелющимся галопом несутся ему навстречу. Охота на русских — не только старинный обычай, но и необходимость, потому что русские уже много веков пытаются подчинить себе Кавказ, }rnr край, где свои особые взгляды на жизнь сложились столько же веков назад. «Отними у кавказца его нефть, — гласит русская пословица, — и он даст тебе прикурить».

«Не задавай вопросов татарину, — гласит в свою очередь кавказская народная мудрость, — иначе он ответит тебе». Мне они, то есть татары, никогда не встречались; уж я-то обязательно бы спросил их о чем-нибудь. Впрочем, этого, кажется, никто из многочисленных путешественников не пытался сделать. Они просто принимали как факт, что кругом сидят одни могучие старики.

Шли годы. Я по-прежнему не ел йогурт и испытывал разные другие способы вредить своему здоровью; хотя, честно признаться, не очень в этом усердствовал. Разгадка, сделавшая меня другим человеком, то есть добровольным кавказцем, как всегда, нашлась там, где я никак не ждал ее. Однажды, это было совсем недавно, я решил сдать свои семь писем Томаса Манна (это профессиональный жаргон, продажа культурных ценностей, когда нужны деньги) и отправился к антиквару, который считался номером один в своем деле. То есть к самому дорогому. Договорились мы быстро. Я получил чек и разрешение порыться в подвале, где хранились сокровища фирмы. Там я сначала, немного скучая, полистал драгоценные рукописи Моцарта и Гете, а потом наудачу вытянул из-под кипы старых журналов связку бумаг, довольно небрежно перевязанных грубой бечевой (хозяин был человек скаредный). Ее покрывал сантиметровый слой пыли. Разрезав веревку, я обнаружил у себя в руках путевые заметки о Кавказе. Дата на них стояла — 1860, а автором был Карл Май. Находка еще и потому была сенсацией, что эта работа… у Мая вообще первая, была сугубо научной. Таблицы, графики, пословные записи бесед.

А надо сказать, что Карла Мая я с юности люблю так, что не только прочитал пятьдесят девять из шестидесяти четырех книг, но даже женился на женщине — его тезке. Я имею в виду фамилию, а не имя. Кроме того, я ведь и сам писал путевые заметки. Схватив пачку, я прикрыл рукой имя автора и вернулся в контору. Антиквар уже забыл обо мне и сидел теперь, подправляя утюгом и тушью подлинное письмо Лютера к Меланхтону. Мы опять немного поторговались, после чего он получил обратно свой чек, а я завладел рукописью Карла Мая, неизвестной не только науке, но и самому антиквару.

Написана она была, конечно, совершенно не так, как, скажем, «В дебрях Курдистана» или «Махди». Трезво, ясно. Никакого Хаджи-Халефа Омара, только толмач из местных (своего рода проводник), по имени Сталин, но на Кавказе это имя настолько распространено, что тот достойный юноша вряд ли был предком знаменитого впоследствии qnberqjncn убийцы-маньяка. Самым же главным было то, что эта первая работа Мая сильно отличалась от любых других путевых заметок. Настолько сильно, что мне показалось даже, будто все прочие путешественники на самом деле никуда не ездили, а приключения свои высосали из пальца. У Мая не было ни вымазанных кровью невест, ни прыжков с высоких скал. Ничего подобного. Этому юному исследователю, которому и двадцати лет-то не было, первому бросилось в глаза очевидное. То, что на Кавказе долгожители каждый второй и каждая вторая. Он стал искать разгадку и нашел ее.

Она поразительно проста. Кавказцы живут так долго, потому что им это нравится! Ясно, почему им не хочется умирать; ясно также, почему они и не умирают. В отличие от нас с нашей культурой, они радуются каждому новому дню и встают вместе с солнцем, полные радужных надежд, каждый день, за исключением тех, когда предыдущей ночью было полнолуние и они проводили одно из хмельных празднеств. Тогда они спят до полудня или дольше, мужчины и женщины вместе, тесно сплетясь, губы к губам, и улыбаются во сне, и рассказывают друг другу свои сны сразу же после пробуждения. У них тридцать семь обозначений для слова «вода», которая и в самом деле бьет из множества источников. Они поют чистыми, металлическими голосами. Или сидят на лугу, полном маков, и глядят на мотыльков, роящихся над цветами и травами. На зверей они не охотятся, разве только ради развлечения; пойманного в прыжке медведя тут же отпускают на волю. А вот бифштексы они действительно отбивают под седлом, покатавшись пару часов. Некоторые рестораны специально держат до десяти джигитов или даже больше, и те целыми днями носятся вокруг кабака с мясом под седлами. Монотонный цокот их копыт создает постоянный шумовой фон, которого уже не замечаешь, как мы у себя дома не замечаем шума машин или небольшой перестрелки. Старики любят рассказывать что-нибудь из прошлого, но никогда не говорят, что раньше было лучше. Им всем нравится там жить. Лишь завидев русского, они вскакивают на коня. И йогурта они не едят никогда.

Рассказ Карла Мая сделал меня иным человеком. С тех пор мне тоже хочется жить, я имею в виду — нравится жить. Даже видя, куда катится мир, то есть наш мир. Может быть, это пойдет ему на пользу, думаю я с тех пор: пусть он поглядит на человека, который попадает не во все расставляемые им ловушки. Я стараюсь быть кавказцем, хотя и на свой лад. Кое с чем, конечно, приходится мириться. Так, у меня нет лошади, а ем я, если вообще хожу обедать, обычные натуральные бифштексы из Аргентины. И русских не трогаю, по крайней мере, до тех пор, пока они не трогают меня.