Одной из наиболее ярких и одновременно плохо изученных страниц в истории Южного Урала является скифская эпоха. Согласно письменным источникам в раннем железном веке (VIII в. до н.э. – IV в. н.э.) южно-уральские степи населяли кочевые, главным образом, ираноязычные племена. Что они представляли собой в этническом плане? При ответе на сей вопрос среди специалистов нет единства. Отрывочные данные древнегреческих письменных источников, в первую очередь Геродота (484-425 гг. до н.э.), не дают оснований для того, чтобы с достаточной определенностью говорить о расселении здесь конкретных народов. Поэтому основной упор в исследованиях делается на изучение археологических материалов. Особенность же археологических источников заключается в том, что в силу специфичности кочевого хозяйства в данном регионе они представлены только погребально-поминальными памятниками: курганными и грунтовыми захоронениями, “святилищами” и пр.
Общераспространенным является мнение о том, что с VII по V вв. до н.э. в урало-поволжских степях обитало объединение савроматов, из глубин которого к IV в. до н.э. вышел мощный союз сарматских племен – аорсов, сираков, роксоланов, языгов, аланов1 . Явное несоответствие этого конструкта данным археологии, усиливающаяся критика со стороны оппонентов, заставила одного из авторов “савроматской” теории, К.Ф. Смирнова, сделать существенные коррективы в своих построениях и заявить, что в рассматриваемый период (VI-IV вв. до н.э) степи Западного Казахстана и Южного Урала были местом расселения дахо-массагетского массива племен, а на их северо-восточной периферии – исседонов2 . Однако и это предположение не соответствует до конца данным археологических источников, так как не учитывается западный импульс в сложных процессах этногенеза, происходивших в древности на территории Оренбуржья3 . Исходя из вышесказанного, автор постарался, опираясь в первую очередь на археологические источники, подкрепленные, по мере возможности, письменными, аргументировать свое видение этнических процессов происходивших тогда на Южном Урале.
Для того чтобы понять суть какого-либо явления необходимо обратиться к его истокам. Так вот, на территории Южного Приуралья в VIII – VII вв. до н.э. памятники древних кочевников очень малочисленны и настолько аморфным является их погребальный обряд и малоинформативен заупокойный инвентарь4 , что говорить о существовании какой-либо устойчивой культурной традиции до середины, может быть, даже, конца VI в. до н.э. не приходится. Ситуация начинает меняться только со 2-й пол. VI в. до н.э. Именно временем не позже середины VI в. до н.э. датируются погребения в кургане 59 у с. Целинный и в кургане 17 могильника Покровка 2 – древнейших памятников прохоровской культуры. В обоих случаях это были захоронения воинов, снабженных колчанами с многочисленными бронзовыми наконечниками стрел, в сопровождении обильной мясной пищи. Анализ колчанных наборов позволил сделать вывод о том, что наконечники стрел из рассматриваемых комплексов находились на вооружении скиф-ских кочевников лесостепной Украины и Северного Кавказа в VII – 1-й пол.VI вв. до н.э.5 Погребальный же ритуал отнюдь не противоречит их скифской атрибутике. Зафиксированная в ходе раскопок кургана из-под Целинного подкурганная деревянная конструкция шатрового типа, сожженная, кстати, в момент совершения захоронения широкая продольная катакомба и южная ориентация покойника, наблюдаемые в Покровке – типичны для элитарных памятников лесостепной Скифии и Северного Кавказа указанного времени6 .
Наличие столь явных параллелей со скифским миром Восточной Европы как в погребальном обряде, так и в инвентаре, противоречащих парадигме Б.Н. Гракова, потребовали проведения детального анализа погребальных памятников ранних кочевников Южного Приуралья конца VI в. до н.э. до рубежа н.э.
Изначально бросается в глаза существенное различие т.н. “бедных” и “богатых” захоронений. Помимо размеров курганных насыпей и могильных ям, что предполагает разный уровень трудозатрат, проявились многие обрядовые элементы, типичные как для аристократии, так и для рядового населения. К погребальным традициям кочевой элиты относятся: мощные надмогильные деревянные сооружения, сопровождающие человеческие погребения, захоронения в насыпях лошадей, погребения на уровне древнего горизонта, устройство камерных могил, коллективные захоронения с южной ориентировкой покойников. Для курганов знати также характерно размещение в могилах большого количества заупокойного инвентаря, в том числе предметов социального престижа (блюда из драгоценных металлов, ритоны, гривны, жезлы, котлы). Погребальные комплексы, связанные со слоем рядовых скотоводов, отличают следующие признаки: простота конструкции земляных насыпей; незначительные “стандартные” размеры могил; западная ориентировка умерших и т.д.7
Т.о., наблюдается проявление не менее двух погребальных традиций. Причем такие черты культуры кочевой элиты, как южная ориентировка, камерные могилы (катакомбы, подбои и т.д.) с IV в. до н.э. стали всеобщими, характерными и для значительной части рядового населения – носителей традиций раннесарматской (прохоровской) культуры8 . Получается, что проблему необходимо изучать в двух аспектах:
1) поиск регионов – доноров культуры;
2) определение механизмов формирования культуры.
С этой целью был проведен сравнительный анализ памятников изучаемого региона с соседними кочевыми культурами Восточной Европы, Казахстана и Средней Азии предшествующего времени, а также Нижнего Поволжья, синхронных приуральским*.
Главный итог этого анализа был таков, что такие признаки погребального обряда, как колоссальные курганные насыпи, мощные деревянные сооружения под ними, захоронения лошадей – есть универсальные культурные признаки, характерные почти для всех регионов степной Евразии скифской эпохи от Южной Сибири до Северного Причерноморья. Они были присущи кочевой знати и, несомненно, отражают единство происхождения народов – носителей культур скифо-сибирской общности.
Другой важный итог сравнения, был тот, что погребальный обряд кочевников Нижнего Поволжья имеет наименьшее сходство с погребальной обрядностью южноуральской кочевой аристократии, но зато очень близок посмертным ритуалам рядовых номадов.
Далее. Можно с большой долей вероятности говорить о том, что культурные традиции населения как низовий Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи, так и территории степной и, главным образом, лесостепной Украины, а также Северного Кавказа необходимо рассматривать в качестве главных источников формирования культуры ранних кочевников южно-уральских степей. В VIII–1-й пол. VI вв. до н.э. на данных территориях фиксируются многие черты, присущие погребальному ритуалу воинско-жреческой элиты Южного Урала 2-й пол. VI–V вв. до н.э.: “святилища огня”, захоронения на древней поверхности, коллективные погребения, дромосные и катакомбные могилы. Важно, что именно в воинских курганах украинской Лесостепи (бассейны рек Сула и Рось) южная ориентировка погребенных была очень частой, если не преобладала абсолютно.
Немаловажно, что в последнее время в ряде курганных некрополей Южного Урала была обнаружена целая серия каменных антропоморфных изваяний, имеющих прямые морфологические и иконографические параллели с каменными антропоморфами Северного Причерноморья и, особенно, Северного Кавказа9 . Древнейшее из них датируется временем не позже VI в. до н.э.10 Антропоморфные изваяния, наряду с каменными жертвенниками, петроглифами, являются индикаторами этнических миграций. И потому можно вполне определенно говорить об участии скифского элемента в генезисе культуры ранних кочевников Южного Приуралья.
Анализ предметов материальной культуры подтверждает вывод об участии скифов в генезисе культуры ранних кочевников Южного Приуралья. К моменту зарождения культуры ранних кочевников региона практически во всех категориях инвентаря фиксируются скифские истоки. В первую очередь это положение касается предметов вооружения и конской узды. Причем скифские бронзовые втульчатые наконечники стрел встречаются в самых ранних приуральских комплексах не разрозненно, а в совокупности, включая сразу несколько типов. Тот же вывод можно сделать и по поводу происхождения акинаков (коротких мечей). О скиф-ских же истоках узды южно-уральских номадов писалось достаточно давно11 . Не исключен скифский вариант происхождения некоторых типов лепных сосудов и бронзовых зеркал. Весьма показателен и тот вывод, что коллекции бус кочевников Южного Приуралья близки наборам украшений, с одной стороны, скотоводов Нижней Волги, и Скифии причерноморской – с другой. И одновременно стеклянные ожерелья поволжских “савроматов” сильно отличаются от скифских12 .
Гораздо в меньшей степени, но все же проявляются связи южно-уральского населения конца VI–V вв. до н.э. и с материальной культурой скотоводческого населения Алтая, Южной Сибири, Средней Азии и Казахстана. Наиболее отчетливо они заметны в курганах, представленных жреческим и воинским инвентарем. К таковым относятся: каменные жертвенники, бронзовые зеркала, глиняные “курильницы”, а также отдельные типы наконечников стрел и предметов конской узды.
Подводя итог вышесказанному, следует подчеркнуть близость культуры рядовых кочевников Южного Приуралья культуре населения Нижнего Поволжья, а воинско-жреческой элиты – с одной стороны, скифам Украины и Северного Кавказа, с другой, сако-массагетам Приаралья. Причем древнейшие погребения р. Илека середины VI в. до н.э. (у пос. Целинный и Покровка) имеют очевидные скифские параллели. В то же время дружинные курганы орско-илекских номадов, в материалах которых отчетливо проявляются традиции приаральских саков, датируются временем не ранее конца VI в. до н.э.
Т.о., совмещение не менее двух потоков мигрантов и группы аборигенного населения произошло в конце VI в. до н.э. Понятно, что процесс синтеза культуры был весьма сложным и он требует своего объяснения. Процесс формирования культуры кочевников Южного Урала видится следующим образом: к середине VI в. до н.э. самаро-уральский регион, слабо заселенный скотоводами, вероятно, близкими в этническом плане поволжским номадам, завоевывается немногочисленными воинскими отрядами, пришедшими с территории Восточной Европы. Отголоском этих событий, вполне возможно, являются сообщения Геродота о возвращении скифов из походов в Переднюю Азию и повторном освоении ими степей Восточной Европы, а может быть, и Средней Азии и Казахстана (Her., IV,3,4,110-116). Кочевые и полукочевые племена Приаралья появились в Западном Казахстане и на Южном Урале только к концу VI в. до н.э. Весьма вероятно, что их появление здесь связано с сильным военным нажимом ахеменидского Ирана на массагетов и последующим переселением последних в южно-уральские степи13.
Я разделяю то мнение, что основным фактором, определившим развитие социальных процессов в тот момент в настоящем регионе, был военный. В процессе миграций, перемещений отдельных родов и племен на новые территории, резко возрастает роль военных вождей и их дружины. Военная угроза со стороны державы Ахеменидов стимулировала политическое объединение этнически близких (?) племенных группировок, способствовала активизации процессов стратификации общества14 . Свою социальную значимость по отношению к зависимым кочевникам воинско-жреческое сословие подчеркивало в ходе совершения погребальных ритуалов, используя погребальный обряд в качестве социального маркера. Таковыми как раз и являлись такие элементы, как мощные подкурганные деревянные конструкции, коллективные захоронения, камерные могилы и, наконец, южная ориентировка.
Формирование новой культуры – процесс достаточно длительный, и в ходе его выделяются следующие этапы:
1-й – рождение новой культуры, когда создаются ее основные мировоззренческие, религиозные, философские, этические, художественные и иные принципы. Носителем их является элита общества. Главной ее социальной задачей на данном этапе является закрепление присущих ей культурных традиций как доминирующих в обществе и создание механизмов их трансляции;
2-й – становление новой культуры, когда ее ценности становятся достоянием наиболее активных слоев населения, в первую очередь, молодежи;
3-й – торжество новой культуры, когда она утверждается в сознании наиболее отсталых и консервативных слоев общества. При этом старая культура остается в социальной памяти, но уже не формирует духовного облика новых поколений.
По мнению С.А. Арутюнова, для того, чтобы инновация превратилась в традицию, в современном обществе требуется от 50 до 60 лет15 , то есть время жизни трех поколений. Собственно, именно конец VI – большая часть V вв. до н.э. представляют в содержательном плане 1-й этап развития прохоровской культуры. Вслед за А.Г. Гаврилюком его можно назвать древнепрохоровским16.
Следующий этап формирования прохоровской культуры – конец V–IV вв. до н.э., когда завершается процесс ее формирования. В это время стала господствующей южная ориентировка погребенных, получили широкое распространение камерные могилы, центрично-круговая планировка захоронений под курганом. Возрастает доля могил с предметами вооружения, причем колчаны стали гораздо более емкими, чем это было в предшествующее время, а среди мечей велик удельный вес длинных, приспособленных для рубки в конном строю. Неожиданно много встречается в погребениях тальковой керамики, изготовленной по зауральским гончарным традициям. В данный период произошло “спусканиие” культурных традиций прохоровской знати на рядовое население. Как справедливо отмечает А.Д. Таиров, решающую роль в стандартизации всех форм материальной и духовной жизни, всеобщей военизации населения, сыграл военный фактор и, в первую очередь, столкновения “прохоровцев” со скотоводческими племенами зауральской и западносибирской лесостепи (т.н. саргатской культуры). Причина активного военного противостояния южно-уральских и зауральских племен ему видится в их борьбе за пастбища в условиях ухудшения природно-климатической обстановки, а главное, в войне за контроль над урало-мугоджарскими металлургическими центрами17 . Широкое распространение тальковой керамики на протяжении всего 2-го этапа, вероятно, необходимо рассматривать в контексте активизации сношений иранских номадов с лесным и лесостепным угорским населением, и, в том числе, в форме семейно-брачных связей18 .
В рассматриваемое время контакты кочевников Южного Приуралья со Скифией продолжают четко фиксироваться. В первую очередь это наблюдается в характере взаимодействия скифской и южно-уральской военной знати. Так на вооружение прохоровских дружин поступают мечи и кинжалы северо-причерноморского или северо-кавказского производства, либо изготовленные по скифским образцам. Это наблюдение относятся и к распространению у “сарматов” копий т.н. “штурмового” и “кавказского” типов, защитных панцирей, широко распространенных в это время у скифов. Находки данных категорий инвентаря на Южном Урале единичны. У южноуральских номадов тогда же получают распространение и скифские воинские ритуалы, как, например, обычай забивания копий в могилу умершего воина, намеренной ломки его оружия, зафиксированный, например, во время раскопок кургана 7 могильника Сары-тау в верховьях р. Илека. Но в большей мере данный вывод касается факта широкого распространения в степях Южного Урала и Западного Казахстана каменных антропоморфных изваяний, самые близкие аналоги которым нам известны среди скифских памятников нижнего Поднепровья19 .
Имеются серьезные основания говорить о том, что в конце V–IV вв. до н.э. было возможным обратное влияние прохоровского населения на культурный облик Скифии. Так в лесостепном По-днепровье исследователи фиксируют элементы погребального обряда и категории инвентаря, получившие изначальное распространение в курганах Южного Зауралья. К ним относятся отдельные типы подкурганных деревянных конструкций, катакомб и связанная с ними южная ориентировка скелетов, а также бронзовых наконечников стрел, украшений (серьги, перстни), зауральской круглодонной тальковой посуды и т.д. Можно предположить о миграции в это время в Скифию какой-то группы кочевого населения Южного Урала.
Однако основная масса номадов Южного Приуралья ввиду ухудшающихся экологических условий и под давлением зауральско-западносибирских племен этот период мигрировала в иные районы. Вероятно, большая их часть ушла в волго-дон-ские степи, подчинив себе, при этом, местных “савроматов”. Погребения, совершенные по прохоровскому обряду и с прохоровским инвентарем середины IV в. до н.э. открыты как на Нижнем Дону (курганы: Сладковский, Шолоховский, Кащеевка и др.)20 , так и в Заволжье (Лятошинский могильник)21.
Другое направление, которое можно сегодня с достаточной долей уверенности фиксировать – южное. Уже сравнительно давно на Устюрте было обнаружено прохоровское погребение, датированное IV в. до н.э.22 Ныне к этому свидетельству миграций южноуральских “сарматов” на юг добавился ряд новых. Это касается открытия на Мангышлаке и Устюрте святилищ типа “Байте”, содержащих каменные скульптуры воинов и массивные каменные жертвенники23. Предметный репертуар, наблюдаемый на изваяниях (мечи, гривны и пр.), морфология отдельных из них, позволяют датировать наиболее ранние, скорее всего, концом IV в. до н.э. С достаточной степенью осторожности можно связывать происхождение устюртских каменных статуй с отдельными орско-уральскими прототипами. К таковым я склонен относить изваяния из кургана-святилища № 1 могильника Жанабаз в среднем течении р. Ори, Ново-Петровское изваяние под г. Орском и обломки каменных статуй в могильниках Есет (верховья р. Илека) и у пос. Ильинка на р. Хобде. При этом я не исключаю южных, иранских влияний на процесс формирования каменной скульптуры Устюрта и Мангышлака.
Появление в указанное время южно-уральских кочевников в пределах Среднего Востока тем более вероятно, что в середине IV в. до н.э. ахеменидский Иран переживал не лучший период своего развития. Потерпев поражения в греко-персидских войнах, иранские правители, ради поддержания внутри страны должного порядка, вынуждены были все активнее использовать в своих военных акциях конные отряды северных “варваров”. Миграции кочевников на юг становятся еще более актуальными вследствие разгрома державы Ахеменидов Александром Македонским и последующим периодом войн диадохов, наступившим после его смерти в 323 г. до н.э.24 Поэтому нет ничего удивительного в появлении носителей прохоровской культуры на п-ве Мангышлак и плато Устюрт еще в IV в. и, тем более, в III вв. до н.э.
Нельзя исключать, что в политических событиях, происходивших тогда на Ближнем и Среднем Востоке, приняла участие также и основная масса скифов Северного Причерноморья и Северного Кавказа. Во всяком случае, степные пространства Скифии, так же как и Южного Приуралья в III вв. до н.э. фактически обезлюдели25.
Итогом прогрессирующей засухи26 стало опустение степных пространств Южного Приуралья в III в. до н.э. Сарматские погребения этого времени археологи встречают очень редко, в своеобразных степных оазисах – у лесистых участков поймы Урала и его притоков. Большая же часть курганов обнаружена в лесостепном Предуралье (могильники Бишунгарово, Ст. Киишки и т.д.)27 в зоне контакта кочевников с финно-угорским лесным миром. Можно смело говорить о постепенной деградации, вырождение прохоровской культуры. III в. до н.э., собственно, является началом последнего – позднепрохоровского этапа, завершившегося в I в. до н.э. Он характеризуется дальнейшим упрощением погребальной обрядности, что, возможно, связано с нивелировкой социальной структуры сарматского общества. Возврат кочевников в южно-уральские степи начинается, вероятно, не ранее середины II вв. до н.э. Но это уже были носители культурных традиций, имевших сильное южно-сибирское, шире – центрально-азиатское (в географическом смысле этого слова) – влияние. И к Скифии центрально-азиатские кочевники имели лишь опосредованное отношение.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Граков Б.Н. Пережитки матриархата у сарматов // ВДИ, 1947, № 2; Смирнов К.Ф. Савроматы. Ранняя история сарматов. М.1964; Мошкова М.Г. Проблема формирования раннесарматской (прохоровской) культуры. М., 1974.
2 Смирнов К.Ф. Кочевники Северного Прикаспия и Южного Приуралья скифского времени // Этнография и археология Средней Азии. М., 1979. С.74-78.
3 Кадырбаев М.К. Курганные некрополи верховьев р.Илек // Древности Евразии в скифо-сарматское время. М., 1984; Таиров А.Д., Гаврилюк А.Г. Проблема формирования раннесарматской (прохоровской) культуры // Кочевники урало-казахстанских степей в древности и средневековье. Челябинск. 1988, с.147; Очир-Горяева М.А. Савроматская культура Нижнего Поволжья VI-IV вв. до н.э Автореф. канд. дис. Л., 1988; Пшеничнюк А.Х. Переволочанский могильник // Древние кочевники Южного Урала. Уфа, 1995.
4 Кореняко В.А. О погребениях времени перехода от бронзы к железу в приуральских степях // Приуралье в эпоху бронзы и раннего железа. Уфа, 1982; Гуцалов С.Ю. Впускные погребения Илека предсавроматского времени // Вопросы археологии Западного Казахстана. Вып. 1. Самара, 1996. С.156-159.
5 Гуцалов С.Ю. Курган раннескифского времени на Илеке // Археологические памятники Оренбуржья. Вып. 2. Оренбург, 1998; Гуцалов С.Ю. Культура ранних кочевников Орско-Уральского междуречья в VII–I вв. до н.э. Дисс. канд. ист. наук. М., 2000.
6 Ильинская В.А. Скифы днепровского лесостепного левобережья. Киев,1968; Ковпаненко Г.Т. Курганы раннескифского времени в бассейне р.Рось. Киев, 1981; Петренко В.Г. Скифы на Северном Кавказе // Археология СССР. Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. М., 1989. С. 217-223.
7 Мышкин В.Н. Погребальный обряд кочевников Южного Приуралья VI-IV вв. до н.э как исторический источник. Автореф. канд. дис. М., 1993. с.11-12.
8 Смирнов К.Ф. Савроматская и раннесарматская культура // Археология СССР. Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. М., 1989. С.169-170.
9 Таиров А.Д., Гуцалов С.Ю. Стелы и антропоморфные изваяния раннего железного века южно-уральских степей // Уральское археологическое совещание. Тезисы докладов. Челябинск. 1999. С.141-142.
10 Гуцалов С.Ю., Боталов С.Г. Скифское изваяние в Южном Зауралье // Тезисы докладов юбилейной научно-практической конференции, посвященной 120-летию археологии восточного склона Урала и 75-летию В.Ф.Генинга. Екатеринбург. 1999. С. 114-115.
11 Смирнов К.Ф. Вооружение савроматов. МИА, № 101. М. 1961. С.77.
12 Кондратьев И.И. Стеклянные украшения сарматского Поволжья. Автореф. канд. дис. М., 1987. Рис.1, с.14
13 Таиров А.Д., Боталов С.Г. Могильник Карсакбас // Вопросы археологии Западного Казахстана. Вып. 1. Самара, 1996, с.168-169.
14 Павленко Ю.В. Условия становления раннеклассовых обществ и вопросы классообразования на территории Украинской Лесостепи // Социально-экономическое развитие древних обществ и археология. М., 1987. С.117-118.
15 Арутюнов С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие. М., 1989. С.163.
16 Гаврилюк А.Г. Прохоровская культура на Южном Урале // Проблемы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные отношения). Тезисы всесоюзной археологической конференции. Ч.II. Кемерово, 1989. С.58-59.
17 Таиров А.Д. Раннесарматская (прохоровская) культура Южного Урала // Археологические памятники Оренбуржья. Вып.2. Оренбург, 1998. С.88-90.
18 Там же
19 Евдокимов Г.Л., Фридман М.И. Курганы скифского времени у с. Первомаевка на Херсонщине // Курганы степной Скифии. Киев, 1991. Рис. 2,1; 6,3; 14,3.
20 Максименко В.Е. Савроматы и сарматы на Нижнем Дону. Р-на-Д, 1983. Рис.11-18.
21 Железчиков Б.Ф., Фалалеев А.В. Раскопки у с. Лятошинка // Археолого-этнографические исследования в Волгоградской области. Волгоград, 1995. С.23-61.
22 Ягодин В.Н. Сарматские курганы на Устюрте // КСИА, вып. 154. С.53.
23 Галкин Л. В молчанье каменном разгадка может быть… // Знание-Сила, № 4, 1988. С.95-99.
24 Дьяконов М.М. Александр и диадохи // История древнего мира. Расцвет древних обществ. М., 1982. С.317.
25 Полин С.В. От Скифии к Сарматии. Киев, 1992. С.122.
26 Железчиков Б.Ф. Экология и некоторые вопросы хозяйственной деятельности сарматов Южного Приуралья и Заволжья в VI в. до н.э. – I в. н.э. // История и культура сарматов. Саратов, 1983. С.58.
27 Пшеничнюк А.Х. Культура ранних кочевников Южного Урала. М., 1983.
