* * *
Вам не-Вам кажется смешным
мой истеричный крик Иным
Вы так и говорите обо мне
начиная с частицы “не”
Мне слова в драме не дано
но не остается ничего
как вольным бравым моряком
глумиться над чужим добром
и в барах пить дешевый ром
за Ваш успех маэстро
* * *
А время болело осенью
и мне было жаль его
холодной безликой проседью
тумана небо заволокло
И падали капли стеклянные
на зыбкую плавность фигур
были необыкновенно странные
следы отшумевших бурь
Изнуренные лики застыли
в позе осенних цветов
природа смахнула пыль
волнений бесплодных веков
* * *
Раненый Пьеро
тонет в нежном
вешнем воздухе
пронизывая его
нервы своей болью
И кажется порой
что город соли
замешанный на его крови
плывет неведомо куда
болью
* * *
…высоко – звон колокольчиков
Снег и чайки над головою.
Мы парим, мы невесомы.
Ветер проходит сквозь нас,
Ни одежд, ни волос не тронув, –
Равнозначна полярность вершин.
Мы парим – от / решено:
Отказавшись от себя, от других,
Как будто одно лишь безмолвие
В завершении смысл определит.
ДИКАЯ ОХОТА
Гонимый небом – уже над землей,
Им нужен срединный. Некто
иной. Клейменный, как Фауст,
выбором сна. Им нужна
загона амебная темнота,
условность чувства и бытия,
направляющая полет воз-духа.
* * *
Должно быть где-то есть
предел расхожих ситуаций
Должно быть повседневность
не столь абстрактна
как ее двойник и вероятно
оборот вокруг своей оси
ее спасает от тоски
* * *
Переход на другую орбиту –
смена пульса и ритма,
протяженность здесь и по ту
сторону звука общих мест.
Резкость и нагота – это
привычные формы протеста.
В очередной раз неуместно
с белого листа, с нуля,
как формулу проигрывать себя.
* * *
Первое время зрячее, голое,
как кипяток по стеклу. Болью
отдается в ушах каждый шаг
в необыгранной роли. Не впору
и люди, и улицы и – герои.
первое время поверхностно и синхронно:
пловец, а не ныряльщик
за жемчугом на дно моря.
Первое, после себя предыдущей,
посткалендарное время, как обжиг.
* * *
Когда отступит океан
устав от ярости излишней
и бабочкой вспорхнет затишье
Когда из самой сокровенной
последней Вашей глубины
чуть слышным голосом души
всплывут певучие сирены
Тогда посмею но несмело
отнюдь не хитроумным Одиссеем
рассеять в Ваших волнах свой
метафизический покой
Метафизический покой
как дым озерный Отраженье
принявшее в покои света
незримость осязаемых предметов
Так плотность и конечность
не больше чем беспечность
пенного узора Я о другом
Наверное
о круговом падении розы
в сумерки слишком ранние
о стирании своей грани
в Вашем Имени/Океане
* * *
А тонкие руки Христа
– рожь и синева – бесконечны
в линии гризонта.
Христос “перерос” Свой крест:
Млечный путь, холодный лес.
ДРУГАЯ ДУША
Ее ресницы
лунными серпантинами
вплетались в ковер бессонницы
ее глаза длинные
шелестели речными потоками
она танцевала так
словно можно было
изменить предрешенное
она отстранила от себя
воздух тяжелый
и топот свинцовых мыслей
прозрачных людей
она определила точно
что главное в жизни Творчество
но осталась гонимой одиночеством
в рамках моей души
* * *
По чистым родникам души отпустила
отпустила молчаливые руки-ладьи
строками безгласной печали талой
чтобы завтра они на берегах встали
двумя верными сторожами Жаль мне
но и тебя не пропустят они
* * *
И если войдет в свои берега
все, что прежде меня составляло,
сколько стай отражений – голодных,
как орды прожорливых чаек,
окажутся гибельно и случайно
вмурованы меж потоками отчаяния –
в глухоту.
* * *
С тех пор ничего не пишу –
или только вкратце.
Я научилась действовать
и избегаю прятаться.
С тех пор поезда пунктиром
сквозь расстояния бессонницы;
простые мысли, скупые слова
и память в обход, околицей.
