БИОГРАФИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ
Публикация и комментарии Ольги Орловой
Перевод Анастасии Ефремовой
В данной публикации мы хотели бы познакомить читателей с одним из мало освещенных периодов жизни Гайто Газданова – периодом Второй мировой войны. В работе представлены документы из личного архива писателя (СОГОМИАЛ, Владикавказ), из литературного архива Газданова Хоутонской библиотеки (Hougthon, Гарвард, США) и из архива М. и Т. Осоргиных Библиотеки Современной Документальной Литературы (BDIC, Нантер, Франция).1
Для русской эмиграции начало Второй мировой войны ознаменовано «падением» ее крупнейшего культурного центра – Парижа. Связано это было, прежде всего, с неоднозначным отношением эмигрантов к фашистской Германии и, как следствие, – либо с оттоком русских из французской столицы в свободную зону на юг Франции или в Америку, либо с мобилизацией в Иностранный легион. Русские, настроенные наиболее лояльно к новому режиму, предпочитали оставаться в Париже в ожидании того, что гитлеровская армия принесет России долгожданную свободу от большевиков. Газданов, как известно, не принадлежал ни к тем, ни к другим, ни к третьим…
Никаких иллюзий по поводу намерений немцев он не испытывал и был одним из первых русских писателей, кто официально выразил свое отношение к фашизму.
В личном архиве писателя сохранилось свидетельство о том, что Газданов заявил о своей солидарности с Францией в борьбе с фашизмом, подписав декларацию на верность Французской республике:
PRÉFECTURE DE POLICE C.C. № 820. 20
DÉCRET-LOI DU 20 JUILLET 1939
Nom: Gazdanoff
Prénoms: Georges
Nationalité: Russe
Le susnommé a souscrit le 1 Sept.1939
la déclaration modéle (1) A
Cachet du Commissariat: 2
Обращает на себя внимание дата. Франция официально объявила о том, что вступает в войну с Германией, 2 сентября – то есть на следующий день после вторжения немцев в Польшу. Но очевидно, что последствия этого вторжения были Газданову настолько ясны, что, не дожидаясь политических резолюций, он поспешил проявить гражданскую солидарность со своей второй Родиной, несмотря на то, что формально французского гражданства у него не было.
Вскоре после объявления Францией войны Германии в Иностранный легион стали записываться добровольцы-эмигранты, среди которых было немало знакомых и товарищей Газданова (в частности Г.Адамович, В.Андреев, В.Сосинский, В.Варшавский). Таким образом, второй раз судьба поставила поколение Газданова в ситуацию выбора по отношению к войне. И если во время Гражданской войны юный Газданов, якобы (по его собственному признанию в «Вечере у Клэр») не имея твердой политической и идеологической платформы, решается воевать на стороне Белого движения, то на этот раз, напротив, четко осознавая собственные приоритеты, он не торопится отправиться на фронт.
Об истинных причинах подобной сдержанности можно только гадать, так как именно с 1939 года длится еще один наиболее неясный период в биографии Газданова. В личном архиве писателя находится всего несколько документов, проливающих свет на события его жизни в то время.
Один из самых ранних – это пропуск, выданный Газдановым 27 сентября 1940 года в провинции Дордонь, через которую они возвращались в оккупированный Париж: 3
DÉPARTMENT de la DORDOGNE Par ordre de M. le Préfet de la Dordogne
COMMUNE
DE
THIVIERS
LAISSEZ – PASSER
délivré â Monsieur Gazdanoff Georges accompagné de sa famille comprenant deux personnes sa tante Gavricheff née Lamzaky â l’effet de se rendre â Paris 69. Rue Brancion, Lamzaky oû il habite (1).
THIVIERS, le 27 Septembre 1940
P.o du Préfet,
Le Maire
1 – Пропуск был выдан Г.Газданову, возвращающемуся в Париж в сопровождении члена семьи – тети Гавришевой (урожденной Ламзаки). Такой вид «официального» родства мог быть выбран Газдановыми потому, что в это время их брак еще не был зарегистрирован, и их семейное положение ничем не могло быть подтверждено, тогда как связь «тетя – племянник» в документальном подкреплении не нуждалась. Тем более, что Фаина Дмитриевна была старше Газданова на одиннадцать лет, и внешне их родственный союз выглядел вполне правдоподобно.
Судя по этому пропуску, оккупация застала чету Газдановых на юге, и вместо того, чтобы по примеру многих эмигрантов, не желавших находиться под властью фашистского режима, остаться беженцами в свободной зоне, они предпочли, невзирая на опасность, вернуться домой.
Картину жизни Газдановых в следующие два года мы можем восстановить лишь частично по косвенным свидетельствам. Очевидно, что материальное положение было чрезвычайно сложным, так как заработки таксиста в городе, где замерла культурная и туристическая жизнь, были невысоки. Видимо, существовать в то время им удавалось лишь благодаря небольшим доходам от фермы Фаины Дмитриевны.
«Он сказал Reisini, что погиб бы без тебя во время войны», – сообщает Фаине ее племянница Татьяна в одном из писем.4
Литературные заработки, которые и до войны носили случайный, эпизодический характер, теперь и вовсе прекратились. В Париже закрылись практически все эмигрантские печатные издания. Выходил лишь профашистский «Парижский вестник», сотрудничество в котором для Газданова по нравственным и идеологическим соображениям было совершенно невозможно.
Однако и писать «в стол» Газданову удается мало. Его литературные тетради того времени содержат в основном отдельные фрагменты и наброски, и лишь к июлю 1942 года ему удалось закончить один рассказ «Когда я вспоминаю об Ольге…», который, так и не получив названия, остался неопубликованным.
В конце августа 1942-го из оккупированного Парижа Газданов посылает Осоргиным, с которыми его связывали более десяти лет дружбы, открытку. С 1940-го года Михаил и Татьяна Осоргины жили в г. Шабри (провинция Солонь) на самой границе Северной и Южной зоны.
Paris 24/VIII 42
Mes che(/)rs amis, excusez-moi de n’avoir pas e(/)crit jusqu’a pre(/)sent. J’etais bien au courant de se que vous faisiez par l’intermediaire de madame Emilie et de Michel. Je n’ecrivais pas, car on peut dire si peu de choses dans une carte et cela me de(/)courageait. Mais je tiens quand me(û)me a() rappeler timidement que j’existe toujours et que tant que j’existe, je garderai les me(û)mes sentiments envers vous. Je vous souhaite bien des choses et de pre(/)ference les meuilleurs que puissent vous faire plaisir.
Je vis paisiblement et j’e(/)cris des choses insignifiantes. J’ai l’occasion de parler souvent de vous chaque fois que je vois nos amis communs, il est vrai qu’il en reste de moins en moins. Je serais heureux si cette petite carte revive en vous le souvenir de votre toujours de(/)voue(/) Gasdanoff.
(Мои дорогие друзья, извините, что я до сих пор не писал вам. Я был в курсе ваших дел благодаря мадам Эмили и Мишелю. Я не писал, ибо так мало можно сказать в открытке, и это меня обескураживает. Но как бы то ни было, я скромно напоминаю вам, что я все еще жив, и пока я жив, я сохраняю все те же чувства к вам. Я желаю вам всего самого лучшего, что может вас осчастливить.
Я мирно живу и пишу незначительные вещи. У меня есть возможность говорить о вас каждый раз, как только я вижу наших общих друзей, правда, их остается все меньше и меньше. Я был бы счастлив, если бы эта открытка оживила в вас воспоминания о преданном вам Газданове). 5
И уже в начале сентября Татьяна Осоргина отправила ему ответное письмо. 6 Тот факт, что Газданов пишет по-французски, а Осоргины отвечают по-русски, вероятно, объясняется перлюстрацией, введенной оккупационным режимом в Северной зоне.
Газданову
69, rue Brancion Paris 15 e 5.9.42
Дорогой Георгий Иванович.
Нежданно-негаданно получили Вашу открытку. Спасибо, что написали, у нас тут каждая строчка на вес золота. Не думайте, что мы о Вас не вспоминали. Прежде всего, каждый раз, как видаемся с Шеметовыми, о Вас говорим, да и одни тоже.(1) А совсем недавно даже составили целый список всех близких и соображали где и кто и что кому может грозить.
С Шеметовыми видаемся всегда с большим удовольствием, но жизни наши в прошлом были разные, а потому вспомнить вместе нечего. Другое дело – визит к нам Позн. (2), кот. произошел на этой неделе совершенно для нас неожиданно. Это было такое событие, что и передать нельзя. Приехал он, испугавшись вестям о болезни М.А., но застал нас обоих уже в несколько ожившем состоянии. Плохо, в общем, тут жить, как, впрочем, и везде; пора бы случиться чему-нибудь хорошему.
О ком Вам написать? Доктор написал с дороги, с каких-то островов и затем как в воду канул /надеюсь, что именно этого с ним не случилось и он пребывает все-таки где-нибудь на суше/ (3). Вы, должно быть, знаете, что с женой ему пришлось разлучиться, так как он не получил должной визы, и она к родителям поехала одна, а он поплыл в Нью-Йорк. В июне туда же направился с семейством Александр Абрам., и мы его просили разузнать о докторе.(4) Пока вестей еще не имеем. Туда же направил свои стопы и Яновский (5), что меня лично ни капельки не расстраивает. Марк Алекс. редактирует журнал, первый номер кот. мы видали. По внешнему виду – совершенные Совр. Записки и даже оглавление такое же. Содержание дало бы Вам много для злословия. Даже такое далекое путешествие не сдвинуло людей с тех мыслей, кот. запали им в голову 20 лет назад (6). А что Вы можете сказать о нашем дорогом Иване Сергеевиче, но не Тургеневе, а другом?(7) Прощаю Вам Вашу о нем злющую рецензию. Вот гнусность, слов нет.
Мих. Андр. припишет несколько слов; у него еще сил ни на что нет. Выбирается только на речку посидеть, благо совсем близко. Напишите нам, не нужна ли Вам наша деревенская помощь по части плодов земных? С удовольствием пришлем, что будет в наших возможностях. Хоть Вы и писали неоднократно Шемам, что живете прекрасно, позвольте в этом усумниться.
Надеюсь все же, что наше свиданье не за горами. В Вашем дружеском расположении не сомневаюсь, не сомневайтесь и Вы в нашем. Мы убедились, что от перенесенного испытания дружеская связь делается крепче. Будьте благополучны.
М.О.
Привет Вам, дорогой Г. Ив., от больного. Хоть и вспоминали о Вас, о жизни Вашей подробно не знаем. Были рады открытке; в нашем сиротстве всякий свежий голос – отрада, а Ваш голос свеж. Много ли романов заготовили бы издания при новом Европ. порядке? Дружески обнимаю Вас!
1. Возможно, имеется в виду поэт Георгий Феофилович Шеметилло(1908-1988) литературный псевдоним Георгий Шемет и его qsopsc` В.Б. Шеметилло. Георгий Шеметилло приехал в Париж в середине 30-ых годов, близко общался с Л. Зуровым, Ю. Фельзеным, Д. Кнутом, В. Андреевым. Во время оккупации ездил на юг к И. Бунину, вероятно, заезжал в Шабри к Осоргиным.
2. Осоргиных мог навестить Соломон Владимирович Познер (1876 –1946), журналист, автор мемуарной книги «Дела и дни в Петрограде», сотрудничавший вместе с Михаилом Осоргиным в «Последних новостях». Но, скорее всего, речь идет о его сыне Владимире Соломоновиче Познере (1905-1992). Осенью 1921 г. семья Познеров эмигрировала в Париж. В. Познер поступил в Сорбонну и стал активным участником литературной жизни эмиграции. Печатался в «Звене», «Воле России», «Современных записках», регулярно посещал и выступал в группе «Кочевья». «В 1929 г. П. издал на французском языке книгу «Панорама современной русской литературы». По словам Г. Струве, книга «дышит неприкрытой враждебностью к эмиграции». С этого времени П. с эмиграцией порвал. В 1932 вступил во французскую компартию, стал активным ее членом, пропагандистом марксизма. С эмиграцией он был связан еще раз – поверхностно и непродолжительно – когда из оккупированной Франции ему удалось уехать в США». (Словарь поэтов Русского Зарубежья под ред. В.Крейда –СПб.: РХГИ 1999).
3. Доктор – предположительно речь идет о ком-то из братьев по масонской ложе, кто занимался медициной и лечил эмигрантов. Заметим, что доктор пишется без кавычек и без заглавной буквы «Д». Ф.Д. Ламзаки в одном из писем Ржевским (архив Л. Ржевского, Байнеке, Йель, США) также называет кого-то из общих знакомых «доктором», не называя имени и подразумевая, что это не нуждается в пояснении.
4. Скорее всего подразумевается А.А. Поляков. Александр Абрамович Поляков (1879-1971) – журналист, с 1922 года работал в Париже в газете «Последние новости». С 1940 по 1942 год жил на юге Франции в Монпелье. В 1942 уехал в США. С М. Осоргиным был связан давними дружескими отношениями (см. подробнее публикацию О. Демидовой писем М. Осоргина А. Полякову «Мы можем быть только летописцами» (Диаспора Париж – Санкт– Петербург, Athenaem-Феникс, 2001 т.1)
5. Яновский Василий Андреевич (1906-1989), врач, писатель, с 1922 г. жил в Польше, потом в Париже, участник литобъединения «Круг». В 1930-м с помощью М. Осоргина Яновский выпустил в изд-ве «Новые писатели» роман «Колесо». С 1942 г. переехал жить в США. В своем замечании Т. Осоргина, может быть, намекает на язвительный характер В. Яновского.
6. Марк Александрович Алданов в 1942 году уехал в Нью-Йорк и стал редактировать «Новый журнал». Т. Осоргина сравнивает его с «Современными записками», указывая на их традиционную консервативность.
7. Имеется в виду Иван Сергеевич Шмелев, о творчестве которого Газданов оставил нелестный отзыв, в котором, в частности, сказано: «Можно отметить совершенно объективно и нисколько не преувеличивая, что в России средний литературный комсомолец, несомненно – в смысле стиля и композиции, конечно, гораздо сильнее Шмелева». Место и дата публикации рецензии не обнаружены.
В ответе, написанном рукой Татьяны Осоргиной, есть также детали, позволяющие предположить, что материальные проблемы в то время стали для Газдановых, как и для большинства эмигрантов, оставшихся в Париже, главной заботой. «Напишите нам, – спрашивает Т. Осоргина, – не нужна ли Вам наша деревенская помощь по части плодов земных? С удовольствием пришлем, что будет в наших возможностях. Хоть Вы и писали неоднократно Шемам, что живете прекрасно, позвольте в этом усумниться».
О том же, на какое психологическое состояние накладывалась бытовая неустроенность первой половины военных лет, свидетельствуют в газдановских тетрадях отрывочные записи того времени:
«И все, что делали немцы, хранило все те же, тревожно повторяющиеся признаки хронического и преступного безумия. Мы твердо знали, что все это ложь; но мы жили именно тут, в этом небольшом европейском пространстве, над нами была все та же власть преступников, глупцов и мерзавцев, и никто, кроме них, не имел права говорить. Я не могу передать всей силы, с которой мы ощущали унизительность нашего положения; мы должны были выносить, что бывший сутенер произносил по радио речи, в которых учил население патриотизму, чести и чувству европейской солидарности, что другие, место которых давно на виселице и в тюрьме, изменники и предатели, к которым в лучшем случае мы могли относиться с брезгливостью или отвращением, призывали нас к исполнению нашего долга. Я думаю, что это был один из самых мрачных и непонятно безумных периодов европейской истории. <…..> Почти каждый вечер мы слушали передачи из Лондона и из Швейцарии. Я думаю, что шум, который устраивали немцы, чтобы помешать нам слушать то, что говорилось по ВВС, мы запомним на всю жизнь».7
Октябрь 1943 года стал переломным в жизни Газдановых по отношению к участию в войне. Если положиться на автобиографичность повести «На французской земле», то произошло это так же случайно, как и вступление в Добровольческую армию Врангеля, – под влиянием обстоятельств и человеческих взаимоотношений.
«И, конечно, в тот вечер, когда к Алексею Петровичу пришел мой приятель и застал там Антона Васильевича, он меньше всего мог предвидеть, что ему предложат принять участие в составлении подпольной газеты, которая предназначалась для распространения среди советских пленных, находившихся в немецких лагерях. Было очевидно, что в тех условиях, в которых был поставлен этот вопрос, мой друг не мог отказаться, в частности, потому что не считал возможным обмануть доверие человека, который ежедневно рисковал своей жизнью»,8 – так в повести была воссоздана встреча самого Газданова с Алексеем Петровичем Покотиловым, возглавлявшем группу «Русский патриот». Об этом же свидетельствовал в своих воспоминаниях и сам Покотилов. 9
Тот факт, что в повести, которую автор провозгласил, как подлинно документальную, сообщив в эпиграфе, что «в этой книге нет ничего вымышленного», самого себя Газданов вывел под образом безымянного «друга», говорит о многом. Ни в творчестве, ни в личном общении Газданов старался лишний раз не напоминать о своем участии в движении Сопротивления. Это особенно заметно на фоне мощного звучания в его книгах темы Гражданской войны. Вряд ли тому существует однозначное объяснение.
С одной стороны, кажется, что причина кроется в том, что значительность происходящего с родиной бывшей, с родиной настоящей и со всем человечеством осознавалась Газдановым настолько ясно, что никакие внешние события частной, даже его собственной жизни, не могли ее заслонить. Его художественный мир по-прежнему основывался на субъективном восприятии автобиографического героя-повествователя, тогда как сам Газданов словно бы ощущал потребность в эпическом отражении событий, в нехватке которого его так часто упрекали критики.
И может быть, именно таким зрелым отношением Газданова – писателя и человека – к действительности объясняется то, что в отличие от Гражданской войны, которая пришлась на времена газдановской юности, Вторая мировая война практически не нашла отражения в литературных произведениях Газданова. Черновики того времени содержат немало набросков и зарисовок, сюжетно связанных с событиями фашистской оккупации, но им так и не суждено было превратиться в целостное произведение. Вот пример газдановских записей, сделанных в период освобождения Парижа:
«В этот день, когда союзные войска заняли город, началось то, что во французских газетах получило название «войны крыш». С крыш действительно стреляли не успевшие спастись немцы и их французские агенты, знавшие, что их все равно ждет смерть. Это было – как все, что делали немцы, особенно в последнее время, – преступно и глупо. Попасть в кого-нибудь с высоты восьмиэтажного дома можно было, только высунувшись наружу и открыв свою позицию. Этого они не смели делать, зная, что достаточно одной пули снизу, чтобы снять самого лучшего стрелка. Они стреляли, не показываясь, в тупом и бесплодном бешенстве, их пули пролетали высоко в воздухе и, в общем, количество жертв среди населения и войск было совершенно незначительно. Но это создавало атмосферу еще продолжавшегося боя….<…>
…Я был на улице Michel Ange, когда в город входили американские дивизии под непрекращающийся, восторженный рев толпы. Грузовики и танки американцев с трудом продвигались по улице; и так как они все-таки двигались вперед, то было удивительно, что они никого не переехали. Сопротивляться этому человеческому потоку было невозможно. Если бы толпы состояли только из мужчин, то, конечно, продвижение этих дивизий было бы более быстрым. Но главную роль в этом играли женщины и дети. Шоферы грузовиков должны были все время тормозить, потому что дети шли чуть ли не под колеса, влезали в машины и целовались с солдатами – и так же поступали девушки. Бутылки с дорогим вином сыпались в грузовики с таким изобилием, которого нельзя было подозревать еще накануне; никто бы не поверил, что в Париже есть еще такие запасы. Потом вдруг, среди всего этого триумфа, откуда-то сверху начинал бить пулемет, американские пулеметы отвечали ему, и толпы бросались в подъезды. Но через пять минут огонь прекращался, и все опять начиналось сначала. Потом вообще это стало привычно настолько, что толпы людей ходили по улицам, магазины торговали, хозяйки стояли в очередях – в то самое время, когда кругом, среди бела дня трещали выстрелы. Я стоял и смотрел на все это и так же кричал, как все остальные – и думал одновременно о том, что в данную минуту нельзя, конечно, ни понять, ни оценить весь смысл этого события, одного из самых значительных в истории Европы за несколько сот лет, и что сейчас, находясь в центре этого стихийного человеческого движения, в котором принимают участие миллионы и миллионы людей, каждый, кто является его свидетелем, теряет возможность воспринимать все иначе, чем другие. Это происходит приблизительно так же, как теряется отдельный человеческий голос в сплошном и счастливом гуле толпы…<…>.
…Потом стрельба прекратилась – с такой же глупой неожиданностью, как началась. Уже наступали сумерки; это был второй вечер того нового периода существования, которое началось для четырех миллионов парижан часов тридцать тому назад, 25 августа 1944 года».10
Вторая причина, по которой Газданов не стремился напомнить о своей антифашисткой деятельности, имела, как нам кажется, скорее психологическую подоплеку, и связана она была с тем, что время последних двух лет оккупации и первых трех послевоенных лет стало временем острых внутренних и внешних противоречий идеологического характера как для него самого, так и для русской эмиграции в целом.
Если начало нападения на Россию еще можно было рассматривать как борьбу двух тиранов – Гитлера и Сталина, то события, связанные с делом «Музея Человека», гибель Бориса Вильде и его товарищей, 11 потрясшая литературную эмиграцию, сводки, передающие сведения об обороне Москвы, о блокаде Ленинграда – все это вместе, очевидно, повлияло на изменение отношения Газданова к происходящему. Теперь, в сложившихся обстоятельствах, ему, как человеку с четкими нравственными ориентирами, было невозможно сохранять прежнюю позицию невмешательства, которой он, подобно некоторым эмигрантам, придерживался с 1939 года.
Та эволюция, которую так явственно отразил Михаил Осоргин в своих «Письмах о незначительном», не нашла документального или художественного выражения в биографии Газданова, но, безусловно, была им пережита, и обусловила его внутреннюю готовность к активным действиям. 12
В ином случае трудно было бы представить Газданова сотрудником «Русского патриота» – газеты, бесконечно далекой от стилистических и идеологических канонов привычных ему эмигрантских изданий.
Однако, как только время борьбы, ставшее временем единения всего антифашистски настроенного населения Европы, миновало, тут же вступили в силу прежние противоречия, и понятия «русский» и «советский», на короткий период приблизившиеся друг к другу настолько, что могли кое-кем читаться как синонимы, снова оказались разделены непреодолимым барьером. Газданов уже не мог разделить тот всплеск симпатий в адрес Советского Союза, который подвигнул некоторых его старых и добрых знакомых принять советское гражданство и сотрудничать в газете, которая была переименована в «Советский патриот».
В феврале 1947 года Газданов получил от председателя русского отделения Союза добровольцев, партизан и участников движения Сопротивления во Франции Игоря Кривошеина официальное удостоверение о том, что с октября 1943 года он являлся членом группы «Русский патриот», а с февраля 1944 года – редактором одноименного издания:
DES ENGAGÉS VOLONTAIRES
MAQUISARDS ET RÉSISTANTS
D’ORIGINE RUSSE EN FRANCE
22, Rue Jean Goujon, 22
P A R I S
A T T E S T A T I O N
Je soussignée, Igor KRIVOCHEINE, Président de l’AMICALE des VOLONTAIRES, MAQUISARDS et RESISTANTS D’ORIGINE RUSSE en FRANCE, certifie par la présente, que M. Gazdanoff Georges a été membre de l’organisation russe clandestine de résistance “Patriote Russe” â partir du mois d’Octobre 1943.
Travaillant en contact avec le Comité Central des Prisonniers Soviétiques en France, il a été â partir de Fevrier 1944, Rédacteur du “Patriote Russe”, journal clandestin de propagance anti-allemande parmi les détenus des camps de concentration soviétique en France et des formations russes au service des Allemands.
Le Président:
Krivocheine13
Однако среди активистов группы русских участников Сопротивления во Франции Газданов замечен не был, и публично свою причастность к антифашистской борьбе выразил, пожалуй, лишь однажды, написав одним из первых в эмиграции беспристрастное свидетельство героической борьбы с оккупантами – повесть «На французской земле». Как мы знаем, в 1946 году она была издана на французском языке, но не снискала признания ни у одной аудитории. Объективность Газданова, желание описать увиденное «без чьих бы то ни было советов или указаний» – с одной стороны, и посвящение повести памяти погибших советских военнопленных – с другой, все это вместе не вызвало одобрения ни в эмигрантских, ни в советских, ни во французских литературных кругах. И лишь сегодня можно до конца оценить историческое значение этого произведения, наполненного предчувствиями о невозвратности прежнего довоенного мира и о значительности грядущего:
«Война в Европе кончена. Серия страшных событий, начавшаяся 2 сентября 1939 года, дошла до своего формального конца и на наших глазах уже становится историей. И то, чего мы были свидетелями, в ближайшее время приобретет призрачную неподвижность, характерную для всякого представления о прошлом. Пройдет еще несколько лет, и все начнет медленно забываться. Может быть, мы бессильны против неизбежности забвения. Но я считаю, что мы не имеем на это права».14
Так в мае 1945-го заканчивал писатель свою повесть. И кажется, влекомый именно этим противостоянием неизбежности, шел Газданов сквозь войны, годы и страны, сохраняя внутреннюю последовательность своей жизни.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Печатается по современным нормам орфографии и
пунктуации с сохранением некоторых особенностей авторского письма.
2 Личный архив Г. Газданова (СОГОМИАЛ, Владикавказ).
3 Личный архив Г. Газданова (СОГОМИАЛ, Владикавказ).
4 В 1953 году в Нью-Йорке Татьяна Ламзаки познакомилась с другом Г. Газданова Николаем Рейзини. Письма этого периода хранятся в личном архиве Г. Газданова (СОГОМИАЛ Владикавказ)
5 Архив М. и Т. Осоргиных Библиотеки Современной Документальной Литературы (BDIC, Нантер, Франция) (F delta Res 841(1)(11))
6 Личный архив Г. Газданова (СОГОМИАЛ, Владикавказ)
7 Литературный архив Г. Газданова Hougthon Library Гарвард США fMS Ru 69 (13), отрывок «Возвращение из небытия».
8 «На французской земле» Собр. соч М. Согласие 1996 т. 3, с. 706.
9 Cм. Вестник русских добровольцев, партизан и участников Сопротивления во Франции, 1947, №2
10 Литературный архив Г. Газданова Hougthon Library Гарвард США fMS Ru 69 (13), отрывок «Возвращение из небытия».
11 Cотрудники Парижского Музея Человека Борис Вильде и Анатолий Левицкий в декабре 1940 года основали газету «Резистанс», а затем организовали группу для подпольной борьбы. В январе 1942 года группа Вильде-Левицкого была расстреляна.
12 См. подробнее главу «Противостояние» в книге О. Орловой «Газданов» ЖЗЛ, М. Молодая гвардия, 2003.
13 Личный архив Газданова (СОГОМИАЛ, Владикавказ).
14 «На французской земле», собр. соч., М., Согласие, 1996, т.3. С.774.
