Максим ЛИСОВСКИЙ. Фабрика облаков

РАССКАЗЫ

ТЕПЛЫЕ РУКИ

– У тебя теплые руки?

Я посмотрел на брата чуть удивленно. Умеет он начать разговор так, что пути к отступлению уже не остается. Никаких тебе «как дела?» или «а вот сегодня в школе…», как у всех нормальных детей. И бессмысленно думать, к чему он это спросил, голова у него работает на своей волне, так что проще сразу ответить как есть.

– Ну не знаю, в карманах вроде не мерзнут.

Самое время было бы сказать, что за окном лениво тянулся мрачный и холодный ноябрь, со слякотью, ветром и прочими ноябрьскими радостями, напустить тумана. Только вот ни окна, ни слякоти не было, погода была даже теплая, по крайней мере, для последнего месяца осени. В это время было уже темно, и по пути из универа я делал небольшой крюк, чтобы забрать брата с тренировки по плаванью. Идти было минут десять, поэтому мы обычно коротали их какой-нибудь общей беседой. Например, что природоведенье – странный предмет или почему «лимон» и «lemon» пишутся по-разному.

– Дай руку, – он снял перчатку и протянул мне открытую ладонь.

Я достал руку из кармана.

– У тебя теплее. А почему?

Так, это подвох. Я уже говорил мелкому, почему мерзнут ладони и стопы, и он точно запомнил. Он всегда внимательно слушал, если о чем-то спрашивал, а значит, сейчас нужен другой ответ.

– Ну, смотри: в каждом человеке есть тепло на день. Он его тратит так, как считает нужным. Кто-то жадничает и оставляет все себе, а кто-то делится. Если у тебя руки холодные, значит, ты отдал свое тепло другим и немножко их согрел.

Мелкий недоверчиво посмотрел на меня.

– А ты что, жадина?

– Нет, не жадина. Я берегу свое тепло для тебя, для мамы, папы. У вас у всех мерзнут руки, потому что вы его отдаете. А все время отдавать нельзя, иначе выдохнешься. Как аккумулятор – это такая батарейка, которую можно заряжать. Вот как сейчас.

– А ты где берешь тепло?

Да, мелкий у меня – один в один Маленький Принц. Пока до сути не докопается – не отстанет.

– Ну, когда как. Есть же книги, музыка. Тепло – по сути то же вдохновение. Если хорошенько поискать – найдешь его в самых неожиданных местах, главное – как следует постараться.

– Но есть ведь люди, которые жадничают. Что же они делают с теплом, которое у них осталось?

– Я не знаю. Может быть, они когда-то настолько замерзли, что теперь им нужно отогреться. Вот они и хватают столько, сколько могут.

– А если я так замерзну?

Мы остановились. Порой кажется, что мелкий понимает намного больше, чем мне бы того хотелось. Я присел на корточки, чтобы смотреть брату прямо в глаза.

– Не замерзнешь. У тебя же есть я, а у меня есть карманы. Давай я тебе пообещаю, что мои руки всегда будут теплыми, даже в феврале.

– И когда мы будем кататься с горки?

– Особенно, когда мы будем кататься с горки. И мы возьмем с собой термос с горячим чаем. Вот увидишь: даже если мы оба замерзнем, отогреваться вдвоем будет куда проще.

– Обещаешь?

– Обещаю.

* * *

Дверь в комнату тихонечко приоткрылась. В полной темноте трудно было бы разглядеть хоть что-то, вот только я уже давно так сидел, привык. Я видел, как свет фонаря за окном отражается в вечно любопытных глазах младшего брата.

– Ты чего не спишь? – тихо спросил я.

Мелкий просочился в комнату, нашарил край кровати и уселся рядом.

– Потому что ты тоже не спишь. Я это слышу всегда. Ты во сне сопишь, и мне от этого спокойнее. Я с тобой посижу немножко, ладно?

– Тебе спать давно пора, завтра в школу с самого утра.

– Завтра же воскресенье.

Воскресенье, действительно. Выходит, уже 12 дней. 12 дней как не стало Андрея, моего лучшего друга. Раньше трудно было поверить, что жизни молодых людей рвутся с такой неизбежной легкостью. Оказывается, всего-то и надо, что пьяный водитель, не справившийся со своим корытом.

– Ты скучаешь? – мелкий уже положил голову мне на колени и лег у края, притянув ноги к груди. Я накрыл его одеялом.

Я скучал. Скучал так, что комок в горле будто становился с каждым разом все больше, даже дышать было тяжело. Говорят, что потерять человека все равно, что лишиться руки или ноги. Руки и ноги были на месте, а вот сердце, кажется, стало меньше примерно вполовину.

Минуло уже две недели, а у меня в ушах до сих пор стоял резонирующий звон моей последней фразы: «Да пошел ты». И это не дружеский матерок вроде «Ой, да пошел ты, сам бы попробовал эту хрень поднять». Нет.

«Да пошел ты», – озлобленно. Почти искренне. Такими были последние слова, которые я бросил, выплюнул в лицо самому близкому человеку. Я не помню, на что я тогда злился. Не помню, за что вообще на него можно было злиться.

Трудно найти в современном языке слово, которое я бы не примерил к себе за эти две недели. Руки болели – я как мог вымещал злость на стене подъезда. Есть такие вещи, которые нельзя исправить, вот только понимание этого дается слишком дорого.

– Я не сказал ему самого главного, – голос надорвался. Парням или мужчинам нельзя плакать, но сдерживаться уже не получалось, – и теперь уже не скажу.

Мелкий снизу вверх поглядел на меня.

– Но ты же не знал, что так случится.

– Никто и никогда не знает. Просто надо было говорить чаще.

– Скажи тогда мне. Мы же тоже до утра не увидимся.

– Спи уже, философ, – почему-то мне стало чуть легче, когда я потрепал брата по волосам, – что, если завтра в школу, то теперь можно не спать?

Но мелкий уже сопел, положив руки между моим коленом и щекой. Я дотянулся до подушки, закинул ее за спину, наклонился к брату.

– Я очень люблю тебя. Спокойной ночи.

– Эй, ты куда собрался?

Одной рукой я держал приготовленные заранее кроссовки, чтобы можно было выскочить в подъезд незаметно, второй – плавно опускал ручку двери нашей с братом комнаты. Сашка был младше меня. Вернее сказать – это я был старше, когда он родился, мне было уже двенадцать, а сейчас я уже был второкурсником. Мелкий всё и всегда делал не вовремя, но при этом он ни разу меня не выдал, что бы я ни учудил.

– Спи давай! Я и так, как ниндзя, тут собирался, чтобы только тебя не разбудить.

Но было поздно – Сашка уже сел в кровати и шарил рукой по поверхности тумбочки в поисках выключателя ночника. Теперь не уснет, пока свое не получит, к гадалке не ходи. Мне ничего не осталось как подсесть к брату.

– Куда ты? Маме сказал?

– Нет, и ты не говори – я ненадолго. Встречу рассвет и вернусь.

– Что встретишь?

– Саш, не прикидывайся, – я показал пальцем за окно, где над самым горизонтом небо уже начинало светлеть, – видишь, он совсем скоро.

– А зачем тебе его встречать?

Как ответить ребенку на такой вопрос, что ему сказать? Я мог бы соврать, сказать, что поспорил с одногруппниками или хочу провести время со своей девушкой (это я бы еще и себя обманул, до кучи). Правда была в том, что мне просто хотелось посмотреть, как солнце поднимается над сонными крышами. Именно сегодня. Никаких более или менее существенных причин у меня не было. Но Сашке это не объяснишь.

– Папа ведь встречает маму, когда она поздно возвращается домой.

– Но мама же идет по темноте, ей страшно. А папа ее встречает, чтобы ей было спокойнее.

– Да, но так спокойнее еще и папе. А ты думаешь, рассвет идет не по темноте? Думаешь, ему не страшно? Ведь он каждый день зажигает для нас свет, а ему при этом никто-никто не светит, мало, кто вообще замечает, что он есть. Все привыкли, что каждый день настает утро. Летом раньше, зимой – позже, и это привычный порядок вещей. Так чудеса и становятся незаметными, а когда человек перестает не то что верить в чудеса, но и даже видеть их, он теряет частичку себя. Поэтому рассвет и нужно ждать, а иногда – еще и встречать.

Сашка смотрел на меня удивленно (как, впрочем, это нередко бывало) какое-то время, а потом стал стягивать с себя одеяло.

– Я иду с тобой, – уверенно заявил он.

– Ты с ума сошёл? Чтобы ты там с крыши сорвался или коленки разбил? Ну уж нет.

– Я буду далеко от края и от тебя отходить не буду. Если хочешь – буду тебя за руку держать.

С этими словами он взял своей совсем еще маленькой ручонкой мою левую ладонь и сжал так крепко, как только мог. Я смотрел в глаза брату, который в этот момент был мне дороже всего на свете.

– Да, – негромко сказал я, – хочу. Одевайся быстро, но не шуми. Нам надо спешить.

ФАБРИКА ОБЛАКОВ

В автобусе сегодня было совсем не много людей. Оно и неудивительно: все-таки утро субботы. К тому же сейчас автобус направлялся из центра в пригород, поэтому здесь в основном собрались те, кто ехал или с ночной смены, или просто на дачу.

Мама повезла Артема повидаться с бабушкой, которая жила в нескольких километрах от города, и надо сказать, что мальчик, хоть и любил всех своих бабушек и дедушек, но предпочел бы, чтобы они приезжали к нему, а не наоборот. Тем более, они привозят с собой что-нибудь вкусненькое или, если повезет, новые игрушки.

После нескольких неудачных попыток поспать Артем прислонился головой к оконному стеклу и вяло смотрел в окно на пейзаж, казавшийся каким-то однообразным. Где-то за деревьями торчала труба, из которой валил густой белый дым. В общем-то, Артем был мальчиком совсем не глупым: в свои 6 лет он уже не верил в Деда Мороза, Домового и прочих подобных персонажей. Он моментально освоил мобильный интернет, хотя и почти им не пользовался, предпочитая игры. Как бы то ни было, он спросил у мамы:

– А это так облака делают? – он ткнул пальцем в стекло.

Мама отвлеклась от журнала и посмотрела в окно, как раз туда, куда показывал Артем.

– Не показывай пальцем, я тебе сколько раз говорила, что это неприлично?

– Так делают?

– Нет, Тема, облака не делают, облака появляются сами.

– А как?

– Ну, капельки воды поднимаются вверх, вместе объединяются и получается облачко. Дождевое или нет.

– И даже зимой?

– Ну смотри, – и мама стала что-то рассказывать, помогая себе жестами и периодически показывая на что-то за окном. Артем то хмурился, то делал важное лицо, давая понять, что тут ничего сложного-то в рассказе и нет, что бы там мама ни думала.

Я стоял метрах в двух от них. Не то что тут не было свободных мест, просто сидеть как-то не хотелось. Работа приучила меня все время быть на ногах, поэтому мыслей о том, чтобы присесть, не возникало в принципе. Я рассматривал ржавую дыру в полу автобуса и проносящийся в ней асфальт, задумавшись о чем-то совершенно несущественном, когда слово, набившее уже оскомину, вырвало меня из кокона собственных мыслей. Да, работа на меня плохо влияет, если каждый раз, слыша хоть что-то о ней, пугливо отвлекаюсь и пытаюсь услышать, о чем в точности говорят рядом. Все внимание невольно перенеслось на мальчика и его маму. Они говорили об облаках, хотя и близко не знали, что это на самом деле такое.

– Вода испаряется с поверхности, поднимается, конденсируется.., -рассказывала мама сыну. Неудивительно, именно этому их учили в
школе, а до того – их мам, пап, дедушек. Всех это устраивает, а мы и не лезем – нам это выгодно, удобно.

Мы – это рабочие фабрики облаков, хотя теперь было бы уместнее говорить о настоящей корпорации, производящей самую простую и в то же время самую важную штуку на земле, вы, видимо, догадались какую. Лет десять или пятнадцать назад нашу небольшую фабрику реорганизовали, реструктурировали и еще много чего «ре», и теперь мы «часть большой и дружной команды, где каждому найдется занятие по способностям». Ага, конечно. Раньше я был мастером первой категории, своими руками я делал облака высшей пробы, а теперь? Теперь я инженер ДВиВ – датчиков высоты и влажности. Так себе карьерный рост, если сказать откровенно. Но делать нечего.

Автобус, наконец, дополз до конечной. Казалось, ему это далось с большим трудом, и только заботливые и честные руки советского еще работника были ответственны за столь длительный срок эксплуатации. Покосившаяся пригородная остановка приветливо информировала, что Воробьева – дура, Спартак – чемпион, и что отсюда можно пробовать вызвать эвакуатор. Бывшие пассажиры расплывались кто куда, решил выдвинуться и я. Обогнав мальчика с мамой, я направился по пыльной дороге к метеостанции. Как я мог забыть плеер? Теперь дорога будет чуть длиннее.

Я тут был не первый раз и уже знал, куда идти. ДВиВ-16 – ненавистный из-за поломок и так трепетно оберегаемый за частые возможности сбежать от корпоративной рутины. Понятно, что там снова вылетел стабилизатор, и дел у меня будет минут на двадцать, и то, если пятнадцать из них пролежать на спине, глядя на небо. Я поднял голову.

Типовые изделия второй серии, кучевые, на стандартной высоте, плотность тридцать шесть процентов. Такие я вижу каждый день еще в цехах. Или не такие – серий-то много, корпоративные дизайнеры разработали сотню шаблонов, разбив их на десяток категорий. «Мы искренне гордимся своей работой и заслуженно занимаем лидирующую позицию в мировой облачной индустрии». Куда можно деться от корпоративных тренингов? Гордятся они своей работой, молодцы какие. Бесспорно, облака мы выпускаем неплохие. Форма, влажность, цвет, скорость – все, считай по ГОСТу и даже намного лучше. И дизайнеры не зря свой хлеб с маслом на обедах жуют, все-таки продукция действительно разнообразна. Вот только опытный (пусть даже и рядовой) сотрудник, минут тридцать полежав пузиком кверху, заметит повторения. Но то сотрудник. Людям это ни к чему, конечно.

За горизонтом показалась метеостанция. Вот старый флигель, вот здание гаража с красной крышей (эх, сколько там было всего, в этом гараже, в мои первые командировки сюда). А вот и ДВиВ-16. Ну привет, приятель, как ты тут без меня? Краска выцвела и местами облупилась. Все никак руки не дойдут перекрасить. Да и кто его видит, кроме меня? А я его и таким люблю. Ну да, часто ломается, но ему и лет-то сколько уже. Я открыл дверку, чтобы убедиться в неисправности стабилизатора. Ну да, как обычно. Значит, у меня еще есть время. Тут неподалеку есть речка, – можно и окунуться перед работой.

Я достал из кармана новенький стабилизатор. Вставить его – не проблема, а вот извлечь из этой коробки старый – тут каждый раз приходится немного потрудиться. Я двумя руками схватился за неисправную деталь и приготовился изобразить танец с бубном, но…

– Здасьте, – детский голос за спиной.

Твою ж дивизию. Я чуть не подпрыгнул на месте от неожиданности, в руке что-то больно кольнуло. Повернулся я не сразу.

Это был тот самый мальчик из автобуса, – Артем.

– И давно ты тут стоишь, – только и нашелся, я что сказать.

– Я только что пришел. Мама отпустила меня погулять.

– И не боится твоя мама тебя так отпускать?

– А здесь никого никогда не бывает, тут я играю, а рядом живет бабушка, – отвечал он быстро и, похоже, совершенно искренне, – а ты кто?

Детей учат, что взрослых обманывать нельзя. При этом почему-то считается совершенно нормальным солгать ребенку. Никогда не понимал такого сопоставления. Ладно, Артем, посмотрим, что тебе можно сказать.

– Синоптик, – почти не соврал я.

– Нет, дядя Миша, синоптик, умер три года назад, а нового не прислали, с тех пор станция стоит сама, тут даже свет не горит.

– Ну а я прихожу этот ящик чинить, – тут нет уже и следа вранья.

– А зачем его чинить, если тут никто не работает?

Хм, а мальчишка-то соображает! Я с сомнением посмотрел на Артема. Что я ему могу сказать? Что он запомнит? Что сможет передать другим? Кто ему поверит? С одной стороны, я подписал соглашение о неразглашении, но с другой – мне уже столько лет хочется хоть с кем-то поговорить. Для меня наш завод – это будни, а для кого-то – настоящее чудо. Да и мальчонке, если он решит рассказать все маме, никто не поверит. К тому же дети чувствуют острее нас, их сердце еще не зарубцевалось, может, ему и на пользу?

– Тебя ведь зовут Артем? – мальчик кивнул, – ты знаешь, откуда берутся облака?

– Конечно, – он сделал важный вид, будто не только сегодня об этом узнал, – вода испаряется…

– Нет, – я присел перед ним на корточки, чтобы мы были одного роста, и можно было смотреть друг другу в глаза, держа голову ровно. Я сделал загадочный вид, – ты знаешь, откуда берутся облака на самом деле?

Я удивил его, это было очевидно. Артем смотрел на меня с восторгом и ожиданием продолжения, разочаровывать его было нельзя, а значит, пути назад у меня уже не было.

– Помнишь, ты спросил у мамы, делают ли облака на заводе? Ты был прав – так и происходит. Только никому не говори, – я знал, что Артем не будет держать язык за зубами и разболтает все друзьям. Но только что в этом плохого? – я работаю на фабрике, которая делает облака. Ну, вернее, раньше работал на фабрике, а теперь это огроооомный, – я развел руки в стороны, – заводище.

Артем мне, похоже, не верил. Неудивительно, ведь только сегодня мама изложила ему вполне правдоподобную, а самое главное, научную теорию. Даже дети теперь не верят в чудеса. Как бы то ни было, я решил рассказать все с начала.

– Раньше, когда тебя еще не было, а твоя мама была твоего возраста, я работал на небольшой фабрике, тогда облака мы делали вручную. Выпаривали воду, добавляли загустители, придавали форму. Это было невероятно, ты только представь, Артем! Каждое облако было уникально, не похоже на другие. Мы старались сделать так, чтобы каждая наша поделка походила на что-то: на животных, цветы, птиц. Даже на корабли! Вообрази: ты смотришь на небо, а там плывет парусник, совсем как настоящий! Мы запускали облака и наблюдали за реакцией людей. Они лежали на траве, говорили, на что похоже. Они смеялись, радовались. Ради этого маленького счастья мы и работали. Так продолжалось довольно долго. А потом пришли серьезные люди и сказали, что наша фабрика вливается в часть огромной корпорации. Облака стали делать по шаблонам, зато быстро и дешево. А нас, мастеров, заставили приглядывать за такими вот ящиками, – я показал на датчик.

– А почему облака теперь делают одинаковыми? Они же так некрасивые.

– Да, Артем, так и есть. Облака перестали делать вручную потому, что люди больше не смотрят на небо. Они больше не лежат на траве и не смеются. Почти не смеются. А без этого наша работа теряет смысл. Да, люди заметят, что облаков нет вовсе. Но на форму никто не обратит внимание. Делать их на заводе намного удобнее.

– А как же я? Я смотрю на небо! Честное слово! Часто-часто.

– Я знаю, Тема. Я знаю каждого, кто поднимает глаза в ожидании увидеть настоящую красоту этого мира. Детей из них больше всего. Увы, этого недостаточно, чтобы нам разрешили снова делать облака. Мне кажется, даже влюбленных скоро станет так мало, что ночью будут зажигать не все звезды.

– И теперь мы будем жить без красивых облаков?

– Да. А потом без северного сияния, без радуги. Без красивых снежинок, без ледяных узоров на окнах. Если на это не обращают внимание, такие как мы больше не нужны.

Видно было, что у Артема на глаза вот-вот навернутся слезы. Я взял его за ладошку и сказал:

– Знаешь что, пожалуй смогу сделать облако специально для тебя. На что ты хочешь, чтобы оно было похоже?

Мальчик улыбнулся. Искренняя улыбка, каких я не видел давно, наверное, с тех самых пор, как начал работать в этой злосчастной корпорации. Я вспомнил, ради чего работал столько лет, и в животе стало немного теплее. Я отвернулся, чтобы смахнуть слезу, хотя за нее мне вовсе не было стыдно.

– Не знаю, – сказал Артем, – сделай что-нибудь красивое, чего ты еще не делал.

– А ты увидишь? Я ведь не смогу тебя предупредить. Ты не узнаешь, когда нужно поднять голову.

– А я буду часто-часто смотреть. И всем скажу, чтобы смотрели. Правда!

Я оставил ДВиВ неисправным. Считайте, что я уволился. Надоело, не могу больше так. Дождь может идти из любых облаков, и я не нужен для этого.

Я шел делать облако.

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Есть тут одна история, уж не знаю, зачем я ее рассказываю, а только мне кажется, что рассказать ее обязательно надо.

Дело было зимой. Ну, как дело – все зимой происходило, а то ведь дела разные бывают. У следователя вон тоже дело, а нам оно не ondundhr.

Так вот, зимой все происходило. Нет, на самом деле не все. Что-то и весной происходит, бывает, летом, и, вы не поверите, даже осенью порой что-то случается. Если бы все интересное было зимой, то описание пейзажей у самых разных авторов выглядело бы весьма и весьма однообразным, и половина книг непременно начиналась бы так: «Падал снег…». Обычное для зимы дело, да и самому снегу-то что – знай себе падай да падай. Снегом вообще быть очень удобно и с какой-то стороны выгодно. Сами подумайте: зависит от тебя, ну, практически, ничего, ты из облака выпал и летишь себе преспокойно вниз и иногда вбок, расслабляешься. И падать-то совсем не страшно – не случится с тобой ничего после приземления, не набегут репортеры, не станут снимать разбившееся тело. Безусловно, есть вероятность попасть в костер или на теплый капот автомобиля. В рот ребенку, не приведи Господь, опять же. Но тут уж чему быть – того не миновать, всякое в жизни случается. А чаще снег падает на дорогу, крышу, на холодную землю, а бывает и вовсе – на воротник. И тут вот какая история. Мы людей делим на богатых и не очень. Те, что побогаче, зимой носят шубы, мех у них натуральный, дорогой, ценный. У прочих пуховики попроще, и мех на тех пуховиках все чаще искусственный, ну, то есть, и не мех вовсе. А снегу все равно – он поровну ложится и на тех, и на других. Такое снежное равноправие. А чтобы не обидеть другие агрегатные состояния воды, отметим, что дождю также безразличны мировые бренды. Заинтересована в них только грязная вода из-под колес машин, которая так и норовит попасть на что-то светлое и чрезмерно дорогое. Такая уж у грязной воды сущность. Отдельно отметим, что пар ни в чем подобном замечен не был.

Казалось бы, меня занесло, да? На самом деле – нет, и план у меня есть, он очень прост: те, кому дальше читать не надо, уже это делать прекратили. «Что за бред, какое такое снежное равноправие», – подумали они и пошли по своим делам. А история только теперь начнется. Ну, то есть, история началась давным-давно, по разным данным от 13,77 млрд. лет назад, когда случился Большой взрыв (а цифра точная, я проверил) до нескольких тысяч лет назад с отделением света от тьмы. Но наша, конкретно, история случилась зимой. Не трескучей, с морозами под минус тридцать, когда сварливая жена мужа не пошлет за клубникой в «Пятерочку», а вполне себе обычно-прохладной, как все зимы в нашей климатической зоне. Такими зимами можно носить перчатки с отрезанными кончиками пальцев, к примеру. Дырявые такие перчатки, чтобы можно было на экран телефона нажимать и прочей мелкомоторной ерундой заниматься. Такие, кстати, и носил наш главный герой, он же герой единственный, потому что других не будет. Не то чтобы персонажей других нет, а просто героями их ну никак не назовешь. А может, и нет. Но раз уж я начал, то и опишу его полностью, так же принято делать. Чтобы сразу было понятно, на кого похож, высок ли, красив. Как зовут. А кстати, как его звали – совершенно не важно. Героя звали. Но для простоты восприятия у нас он будет Виктором, потому что победитель.

Итак, Виктор носил перчатки без кончиков пальцев, и причина у него на то была, но об этом позже. Также Виктор, а для друзей – просто Витус, не пренебрегал джинсами, и те тоже были дырявыми. Нельзя сказать, что Витус до дыр занашивал джинсы, просто мода такая была. Наверное, вышло так, что однажды в одном из Домов Высокой Моды кто-то решил, что чего-то не хватает. Стразы уже были, принты – тоже. А дырки – так и вовсе были всегда. Вот только лучше уж с дырками, чем без них. Так, похоже, когда-то решили в одном из Домов Высокой Моды и стали делать искусственно состаренные штаны. Тренд со временем уловили трудолюбивые китайские граждане, и вот через пяток лет рваные джинсы появились у Виктора.

Внешность у нашего героя тоже была, описывать ее, правда, я не возьмусь. Если есть у вас друг или товарищ, который ничем особо не выделяется, кроме чуть усталых, но добрых глаз, – представляйте его. Так проще будет.

И здесь мы подобрались к самому главному. Конечно, главное у каждого свое – кому-то – деньги, кому-то – любовь. Некоторые совмещают, и выходит любовь за деньги. Есть и прочие ценности, безусловно, но в нашей истории самое важное – это хобби Виктора. А увлекался наш любитель всего дырявого граффити, причем не тем, что у молодежи было когда-то модно. Он не размалевывал стены непонятного содержания надписями, которые и прочитать-то может не каждый. Нет, он по-настоящему писал что-то прекрасное. Захочет – портрет Леонова на трансформаторной будке во всю стену, захочет – рыжую лисицу на не снесенном еще киоске. И любил Витус свое дело безумно, особенно нравилось ему наблюдать за реакцией людей, когда они вместо привычной серой кирпичной стенки видели настоящее произведение искусства. Здорово было замечать, как у детей округлялись глаза, как их мамы и папы улыбались, фотографировали и фотографировались, как постоянно спешащий на работу джентльмен нет-нет, да и замедлял шаг. В этом и заключалось маленькое счастье Витуса, нехитрое по своей сути и довольно банальное. А другого ему и не надо было. Странный, быть может, человек, а все же делал он свой город немного красочнее, немного спокойнее. Больше, если хотите.

Бывало, конечно, и такое, что пройдет какая-нибудь заноза, окинет новорожденную картину презрительным взглядом, да и плюнет на землю, мол, портят муниципальное имущество своими художествами, при Хрущеве, мол, такого не было. А вот только нужен ли тогда такой Хрущев? Ну, да это дело не наше.

Случалось, что находились граждане, которые считали картину неполной. В таких случаях под утро появлялись поверх картины надписи, среди которых самой информативной была «Цой жив», а чаще – просто указания на человеческую анатомию разных порядков. И вот проходил мимо Витус, видел это безобразие и думал о своем, а мысли его были об одном.

– Выразился? Полегчало? – бурчал он, – Цой от твоей надписи живее не станет, а работу испортил.

К счастью, ленивым Виктор не был, поэтому уж коли случалось кому-то поверх его работы высказаться, брал баллончики с краской и возвращал все к первоначальному виду.

Но была напасть и похуже: доблестные работники ЖЭКа уж очень не любили подобного рода самодеятельность, и, что еще печальнее, был у них и способ борьбы с уличным искусством. Как это часто бывает, клин вышибают клином, а в нашем случае – краску побеждают краской. Вот и выходило, что объявятся ближе к полудню маляры с ведром белил да и вернут стену к общепринятому обществом виду. И всем, с точки зрения ЖЭКа, была польза: маляры не сидели без дела, городские улицы приобретали привычный вид, а народному умельцу щелчок по носу – чтобы неповадно было.

Так и боролся Виктор с мелкими чиновниками какое-то время, сил своих не жалел. Ничего не поделаешь – радость дороже времени, так он всегда твердил. Но в один прекрасный день бухгалтер ЖЭКа решил, что дело это разорительное – белила переводить непонятно зачем.

Вандализм. Так бдительные жэковцы окрестили деятельность Витуса и сообщили в полицию.

Тут надо отдельно сказать, что трудился Виктор ночами. Света, конечно, маловато, но зато никто не наблюдает, никто не пялится. Да и эффект выходит куда как взрывной, когда утром вместо серых кирпичей вырастает нечто прекрасное. И вот одной такой бессонной рабочей ночью, держа пальцами в дырявых перчатках баллончик с краской, Витус был пойман на месте преступления, как говорится, с поличным.

– Доброй ночи, – буднично сказал голос за спиной, – сержант Никифоров. Вандализмом занимаемся?

Нельзя сказать, что такого поворота Витус не ожидал. Дураком он не был и понимал, что однажды нечто подобное случится. Вот только натура импровизатора не давала ему придумать план на такой случай. Бежать? И что – оставить краски, признать, что ты не прав? Нет, так не пойдет. Художники (а кто он, если не художник) свою работу не бросают. Так думал Витус. Поэтому он спокойно закрыл колпачком баллончик, положил его к остальным и повернулся к полицейскому.

– Ни в коем случае, – тихо, но уверенно ответил Виктор.

– А вот на вас заявочка из ЖЭКа. Портите, говорят, муниципальное имущество.

– Вы считаете, я действительно порчу?

Сержант Никифоров смутился. Нарушение налицо, преступник пойман за руку. Казалось бы, – хватай и веди в отделение. Но что-то его остановило.

– Ну как. Нельзя же рисовать, никто не рисует. А если пытаются, мы их принимаем и оформляем. Не принято так, короче.

– А если бы все рисовали? – мягко сказал Витус, глядя в глаза сержанту.

– Не понял.

Отступать было некуда, оставалось наглеть до конца.

– Если бы все, кто умеет, рисовали, было бы лучше? Если бы весь город был раскрашен. Тебе с твоей девушкой, скажем, не приятнее было бы гулять? Разве портрет Леонова портит город? А восход над водой? А вид Юпитера? Просто когда-то кто-то за нас решил, что город должен быть серым. Они не могут создавать красоту и не дают это делать другим. А людям нравятся мои работы, они улыбаются. Становятся добрее. Мы же с тобой одно дело делаем, сержант.

– Беспорядок был бы, – отозвался Никифоров. Он все еще обдумывал первые предложения короткой речи Витуса.

– Из хаоса родилась вселенная, между прочим.

– Ты давай не умничай, а то договоришься, – пригрозил Никифоров и достал рацию. Несколько секунд он медлил, а потом спрятал ее на место, – давай сматывай удочки и на моем участке не появляйся больше. Второй раз я тебя точно оформлю. Художник, блин.

Так все и закончилось для Сержанта Никифорова и местного ЖЭКа и продолжилось для молодого парня в рваных джинсах и перчатках без кончиков пальцев.

Нет, не совсем так. Полицейский продолжил себе служить и даже отметился спасением коляски, едва не попавшей под колеса автомобиля, водитель которого отвлекся на кирпичную стену трансформаторной будки. Раньше здесь был портрет Андрея Миронова, но недавно ЖЭК закрасил и его. То ли кино советское не любили, то ли просто белила остались с прошлого раза.

Потом еще показали сюжет по первому каналу, мол был художник, да перестал рисовать, пропал куда-то, а ведь народ так его любил. Что же случилось такого, интересно – спрашивал репортер сам у себя. А потом ничего не происходило.

И лишь пару месяцев спустя все на той же трансформаторной будке появился новый рисунок: некто Никифоров с ребенком на руках и иномарка, сбивающая пустую коляску. «Спасибо, сержант», – гласила надпись рядом.

В тот день Никифорову сделали замечание на работе.

В тот день Никифоров улыбался как никогда прежде.