ЗЕМЛЯНИЧНЫЕ ПОЛЯ…
Земляничные поля…
Вспоминаю детства дали,
как подошвы у сандалий
грела теплая земля.
Земляничные поля…
Жизнь была необозрима,
облака летели мимо
парусами корабля.
Земляничные поля…
Пляшут солнечные блики
по лицу, а земляники
столько, что глаза горят…
Земляничные поля…
Понял я, что за границей
нет таких цветов, и птицы
по -другому говорят.
Земляничные поля…
Аромат, достигший сердца…
приоткрою в детство дверцу –
обращу туда свой взгляд.
Земляничные поля…
Я приду для разговора,
упаду в кровать простора.
Но нельзя начать с нуля…
Земляничные поля…
Я покой ваш не нарушил,
мне свою очистить душу
сны настойчиво велят.
Земляничные поля!
Я ловлю себя на слове!
На рубашке пятна крови –
я себя здесь расстрелял.
ПОКЛОНЯЛСЯ КОЛОСОК СВЕТУ…
Поклонялся колосок
свету,
как стареющий пират
рому.
Словно выстрелом в висок
лету,
прозвучал вдали раскат
грома.
Осень холодом в окно
дышит,
ночью делает броски,
рыщет.
Заготовили зерно
мыши,
превратили колоски
в пищу.
И мышиная страна
долю
получила без труда –
чудо!
А людей за горсть зерна
с поля
вдруг послали, где всегда
худо…
Трое пишут, вдоль стола
стулья,
на душе от тишины
тесно…
Скрипку эльфа разнесла
пуля,
потому и не слышны
песни…
ВЕРГИЛИЙ
Пейзаж. Но не для фотокамер.
Полынь. Крапива. Лебеда.
В канавах грязная вода.
Чихнув, усталый трактор замер.
Стоп -кран всем полевым делам,
В чумазом ватнике Вергилий*,
грозя перстом нечистой силе,
всем наливает по сто грамм.
Земля поддержит мужика,
его опора – это поле,
и в мастерской никто не спорит,
что жизнь мила, но коротка.
Стакан в ладони запотел.
Еще сто граммов. Полшестого.
Вергилий снова молвит слово,
мол, все имеет свой предел.
«Что будет с нами, со страной?
Как жить?» – опять его спросили.
По главной улице России
потом пошли к себе домой.
Ночь многих валит наповал…
На небе звездочки гадали:
не то кресты, светясь, рыдали,
не то Вергилий горевал?
ВЕЛИКА КРОВАТЬ, А НЕ СПАЛА…
Велика кровать, а не спала –
сон прогнали веские причины.
Голова в кривые зеркала
всматривалась, видела морщины.
Пятки узкоглазый жег рассвет,
он доволен был самим собою,
а ее живот сошел на нет,
сердце ощущало перебои.
Крохи все подъела со стола,
как последний нищий на перроне.
Зазвонили вновь колокола –
то ли праздник, то ли вновь хоронят.
И хотя, как прежде, ни гроша,
не косая вроде, не хромая.
Пригляделась – чем -то хороша,
только чем, сама не понимала.
Наложила пудру на лицо
и румяна, чтобы не косились,
вышла на высокое крыльцо,
речь сказала…
Такова Россия.
СОЛДАТСКИЕ МАТЕРИ
В душной, тревожной, ночной тишине
давит тревога на грудь.
Сердце, как чайка на тихой волне,
тоже не может уснуть.
Тоненькой свечки горит огонек,
в небо молитва летит:
«Дай ему силы на сотни дорог,
злую беду отведи…»
Ветер качнул старый клен второпях,
бросилась тень на часы.
Дева Мария качает дитя.
«Боже, помилуй, спаси!»
В комнате, где он учился ходить,
чудится голос его.
В небе обкусанный месяц дрожит,
словно большой поплавок.
Дождь застучал, догорает свеча,
а за окном все светлей.
Матери часто не спят по ночам –
матери ждут сыновей.
Кажутся им почему-то всегда
ночи страшнее, чем дни.
«Дева Мария, ночная звезда,
Боже, спаси, сохрани!»
