С 1982 года Северо-Кавказская археологическая экспедиция Государственного исторического музея начала работы в Северной Осетии по поиску и исследованию памятников знаменитой кобанской культуры. Первые три года мы проводили разведки, в 1985–1987 годах доследовали ограбленный в 19 веке могильник Верхняя Рутха у Донифарса в горной Дигории.
Когда лагерь нашей экспедиции был развернут в Донифарсе, я последовательно знакомился с немногочисленными местными жителями. Собственно, жителей в Донифарсе было всего две семьи. Семья Дзираевых да семья Кобегкаевых. С ними у меня очень быстро сложились теплые дружеские отношения. Настал черед и селения Лезгор (в непосредственной близости от Донифарса). В выходной день я отправился туда, нашел среди живописных руин жилой дом, окликнул хозяина. Тот оказался дома. Я представился, объяснил, кто я такой и чем тут занимаюсь. Впрочем, это была, конечно, формальность. Информация здесь разносится быстро. И, естественно, все, что обо мне знали в Донифарсе, было известно и в Лезгоре. Хозяин Тимбулат Бетрозов – уже тогда немолодой человек – пригласил меня зайти и усадил за стол. На столе стояли чайник, миска со сметаной, хлеб и соль. В чайнике оказалась арака. За разговором (о том, что называется «за жизнь») все содержимое чайника под сметанку с хлебушком было выпито. Я распрощался и довольно бодро добрался до своего лагеря. Сметана – закуска сытная.
Общение не было напрасным. Мой приход был расценен как знак уважения (собственно, так оно и было). И наши отношения стали если не такими близкими, как с Омаром Дзираевым, то, во всяком случае, дружескими. Впоследствии я подружился и с сыном моего нового знакомого – Феликсом.
В 1987 году посередине сезона к нам в лагерь прибежал мальчишка-подросток и сказал, что Тимбулат просит меня к нему зайти. Я, естественно, сразу же собрался, дал ребятам указания, что делать в мое отсутствие, и направился в Лезгор. Тимбулат меня ждал. Встретил и рассказал, что почти у самой реки работают геологи. Что они сделали буровую площадку и при этих работах нашли какие-то бронзовые браслеты. Судьбу браслетов мне выяснить не удалось. Но суть информации была, конечно, не в утраченных браслетах…
На следующий день мы отправились на поиски геологической буровой. Найти ее было нетрудно. Геологи проложили до нее бульдозером дорогу. Мы сразу обнаружили валяющиеся на дороге человеческие кости. В срезе над дорогой увидели плиты полуразрушенного каменного ящика. Нашли на дороге наконечник скифской стрелы. Стало ясно, что здесь могильник. И могильник именно той культуры, которая нас интересует – кобанской, скифского времени. Тот самый археологический памятник, который мы так долго искали. Непонятно, конечно, было, что от него осталось. Нельзя было исключить, что он весь уже был разрушен оползнями и этой самой дорогой…
Мы быстро сняли и упаковали свои палатки. Омар погрузил нас вместе с нашим барахлом в свой грузовик и отвез к месту нового лагеря. Место для него выбрал он же: у мощного родника в получасе ходьбы от нового места раскопок. Поставили лагерь и уже на следующий день собрались начать исследование могильника Гастон Уота. Могильник получил свое имя по названию урочища, в котором он был расположен. Название и его перевод мы получили от того же Омара. Фактически название состояло из трех слов: «гас» – «пастух», «стон» – «стоянка» и «уота» – «скот». Но первые два слова в дигорском языке слились в одно. Все в целом означало – «стойбище». В русской транскрипции название приобрело изящный французский оттенок…
Разбили на могильнике два разведочных раскопа. Один в том месте, где были видны стены каменного ящика, второй – в промоине, образованной ручейком, текущим сверху, с буровой. Из скважины, просверленной буровиками в скале, потекла вода, образовался новый родник, а от него ручеек. В промоине валялись горелые лошадиные кости. Ручеек мы отвели в сторону, а участок с костями решили оперативно раскопать. Начало работ оставили на следующий день.
Дело было в августе. Земля проходила метеорный поток персеид. Я сидел на камушке и смотрел на небо. Любимое занятие. Того, чтобы что-то там загадывать, и в мыслях не было. Мне никогда в жизни, ни до этого дня, ни после, не удавалось загадать желание на «падающую звезду». Обычно вырывается что-то вроде «Ух ты!» или «Оп-ля!». Но тут «звезда» была очень яркая, летела долго, чуть ли не через полнеба. А желание было выстраданное: находок! Загадал и загадал… Посидел еще немного и пошел спать.
Наутро мы вышли на раскоп, начали расчищать площадку на том месте, где накануне были выявлены кости. Ближе к концу рабочего дня раздался голос: «Лошадка!» Я подошел, увидел что-то зеленое, ажурное с небольшой фигуркой всадника… Дальше понятно – скальпель, кисточка… Через десять минут – перед нами ажурное изделие с многочисленными фигурками по верхнему краю и колокольчиками, подвешенными к нижнему. Наконечник культового жезла! Находка так находка! Звездочка постаралась… И с этого дня на всю оставшуюся жизнь полевые успехи меня уже не покидали.
При изучении этого погребения мы закопались и в сроки не уложились. Ребят со всем имуществом отправили в Москву, а мы вдвоем с Женей Еремеевым поселились в заброшенной геологической будке. Работы оставалось немного: дочистить костяки лошадей и закончить чертежи. Погода, естественно, испортилась полностью. Раскоп накрыло туманом, из которого мелко моросило. Я в муках чертил по сырой миллиметровке, Женя держал надо мной кусок брезента – типа зонтик… Провозились три дня. При этом мы сидели на своеобразной диете. Из продуктов у нас была буханка хлеба, довольно большой кусок пожухлого сала и две луковицы. Надо отдать должное Жене и его чувству юмора. В каждый прием пищи он заявлял: «А сегодня Бог послал им сала!». После чего мы (три раза в день) ели бутерброды с желтоватым салом, слегка повядшим луком и черствым хлебом, запивая родниковой водичкой… Когда мы добрались до города (поздно вечером), у нас еще оставался ошметок сала и горбушка хлеба. Но мы предпочли лечь спать натощак. Утром позавтракали пирогами на автовокзале.
Осенью того же года пришлось возвращаться в Дигорию за лошадиными костями, которые мы с Женей отволокли в Донифарс и оставили у Омара Дзираева. Кости тем не менее привезти в Москву было необходимо. Благодаря остеологам они дали массу информации. Для вывоза костей удалось пробить командировку мне и лаборанту нашего отдела Илье Ахмедову. Взяли два больших пустых рюкзака и отправились на три дня в Осетию. Прилетели в Беслан, доехали до Чиколы и пошли в гости к Омару. У него основной дом в Чиколе (в райцентре, на плоскости), а в Донифарсе – второй, горный. В горах – сенокос, скот, лошади.
У Омара заночевали, утром он повез нас в горы. По дороге остановились у поворота на раскоп. Омар остался в машине, а я повел Илью показывать могильник. Для человека, который никогда ничего подобного не видел, зрелище, прямо скажем, странное: крутейший косогор под двухсотметровой скалой. Предположить, что здесь может быть что-то рукотворное, как-то не получается. Тем не менее значительная часть склона была занята могильником. Он был весь перекрыт осыпным грунтом. В нижней части (у дороги) его мощность не превышала метра. В верхней части погребения были перекрыты балластом мощностью до двух с половиной метров. С одной стороны, если бы не дорога, которая подрезала памятник, найти его было бы совершенно невозможно. С другой стороны, именно балласт и спас его от ограбления. Все могильники, находившиеся близко к поверхности, были разорены в XIX веке.
Идем мы с Ильей по «геологической» дороге с могильника. Илья вдруг мне: «Смотри: гарь!» Действительно из среза над дорогой сыплются какие-то угли. Запомнил я место, чтобы в будущем сезоне проверить. Так было обнаружено кобанское поселение Сауар, жители которого были похоронены в могильнике Гастон Уота. Отделяет могильник от поселения маленькая горная речка Каридон. Что вполне логично. Водная преграда между миром мертвых и миром живых существует в религиозных представлениях самых разных народов. Вспомните Стикс и Харона…
Между двумя памятниками по прямой триста метров. По дороге, конечно, побольше. Серпантин. Можно быть почти уверенным, что в древности дорога с поселения на могильник проходила примерно так же. Дорогу на буровую прокладывал местный бульдозерист, и он, безусловно, ориентировался на коровьи тропы. Корова по определению выбирает самый удобный путь. Так же точно прокладывали дорожку и носили своих покойников жители поселения Сауар. Так, в буквальном смысле на ходу мы сделали весьма и весьма значимое открытие!
В следующем сезоне мы уже копали одновременно могильник Гастон Уота и поселение Сауар. «Сауар» по-дигорски – «родник». Действительно под мысом, на котором располагается поселение, есть целебный родник. Сильное слабительное.
На поселении мы забили небольшой шурф. Он попал точно на гончарный горн. Это была первая гончарная мастерская. Первая из восьми, открытых на сегодняшний день. Здесь же – девять металлургических мастерских: железоделательных и бронзолитейных. Между ними культовые центры с идолами, чашечными камнями, имитациями гончарных горнов… Все это на участке площадью менее тысячи квадратных метров. Общая площадь поселения около двух гектаров. Копать и копать. Правнукам останется. Но уже и сейчас ясно, что это крупный производственный центр. Уникальный. В том, что шурф попал на гончарный горн, ничего удивительного. Плотность размещения производственных и культовых объектов настолько высока, что попасть в пустое пространство мы просто не могли…
Раскопки-то мы развернули, но как копать? Методики раскопок в горах нет как класса. Поселений в высокогорье просто никто не копал. В чем проблема? Раскопки поселения оказались суперсложными. Причин тому несколько. Самая главная – резкое различие раскопок «на плоскости» и в горах. На ровном месте слои расположены относительно горизонтально, и раскопки ведутся горизонтальными пластами. Соответственно по пластам учитываются находки. Каждый пласт имеет свою дату. Чем глубже – тем древнее. Если поселение расположено на горном склоне, то слои не горизонтальные, а наклонные. И при раскопках горизонтальными пластами в одном пласте будет материал из разных слоев, соответственно разных хронологических периодов… Пятый век вместе с четвертым. Смешаешь – можно смело выбрасывать на помойку. Все еще осложняется перенасыщенностью пространства. Поселения строятся по террасной системе. Подрезается, подсыпается, ставятся подпорные стены. Создание каждой террасы стоит большого труда. Место экономится. Все плотно.
Учиться методике горных раскопок не у кого. Не копал никто поселений в высокогорье. Мы – пионеры. Оно, конечно, хорошо… Но всю методику пришлось изобретать заново. От раскопок штыковой лопатой тоже пришлось отказаться. Весь слой разбирается ножами. Медленно. Слой насыщен мельчайшей каменной крошкой. Работает как наждак. Ножи стачиваются до самой рукоятки. Вид ножа, от которого осталась рукоять, из коей торчит сантиметровый остаток ножа, немножко странный, но для нас привычный. При разборке слоя ножом «ловятся» такие подробности, которые лопатой срываются на раз. Например, лунки, оставшиеся от вбитых в древности колышков. Колышки служили основой многочисленных плетней. Ими крепились меха у горнов. Использовались и в разных других целях. Прослеживать лунки непросто. Очень часто они «ловятся» только по плотности грунта. Скребешь ножом: там, где он чуть-чуть проваливается, лунка. Когда выбираешь из нее землю, видно, что стенки ее другого цвета, чем заполнение… Но этому надо учиться. Получается не у всех.
Кроме всего прочего, мы не сразу поняли, что при работе на наклонной плоскости глаз обманывает. То, что кажется вертикальным или горизонтальным, таковым не является. В самом конце двадцатого века в экспедиции был написан шуточный словарь экспедиционной лексики – САДИКОБЯЗ (Словарь современного археологического дигоро-кобанского языка). Триста тридцать три слова и выражения… В этом словаре присутствуют два понятия: «дигорская вертикаль» и «дигорская горизонталь». Суть определений состоит в том, что результат визуальных наблюдений за вертикалью и горизонталью «заставляет дигорских архитекторов усомниться в нормальности своего психического состояния». Действительно, когда смотришь на отвес, который висит совсем не вертикально, мысли возникают нехорошие.
Апофеозом этого безобразия является так называемая «дигорская удочка». Иногда появляется необходимость перебросить линию сетки вниз, с еще не раскопанного участка в раскоп. Для этого нужно отмерить от верхнего колышка два метра. К колышку прикладывается трехметровая рейка с уровнем, с ее конца свешивается отвес. За счет общей кривизны поверхности весьма наглядно демонстрируется тот очевидный факт, что рейка задрана вверх, а отвес нагло висит не вертикально, как ему положено по закону тяготения, а под каким-то невероятным углом. Сэр Исаак Ньютон с грустью предается воспоминаниям о правильных британских яблоках…
Речь шла об архитекторах. Именно они, невзирая на все тяготы обмеров (с уровнем и отвесом), способны создавать нормальные чертежи. Чуть сложнее приходится инженерам, но и они, в конце концов, справляются с этой непростой задачей. Беда с художниками. У них – вИдение… Чертеж плывет…
В 1988 году «чертежка» повисла именно на художнике – Андрее Бузине. Это был исключительно спокойный, даже несколько флегматичный мужик лет двадцати семи. Все, что он делал, делал исключительно обстоятельно. Иногда, правда, его деяния были неожиданными. Так это проявилось, например, в истории с двухвостками. В лагере, как уже упоминалось, был отличный родник. Из шланга сильной струей лилась вода. Полная иллюзия водопровода. Постоянно хотелось завернуть кран. Когда вернулись в Москву, постоянно не выключал воду. Течет и течет. Так надо. Замечательный родник. Воды много. Но по этой же причине в лагере море двухвосток (они же «уховертки», по-осетински – «госхалаги», в экспедиционном быту – «дигорский таракан»). Двухвостки любят сырость. Они были везде и всюду. Прежде чем ложиться спать, надо было перетряхнуть спальник и выгнать оттуда двухвостых тварей. Самое отвратительное было пить чай из кружки с дутой ручкой. В ручке – дырочка. Двухвостка залезала туда, как в норку. Когда кружка нагревалась, мерзкое животное вылезало оттуда и кусало за палец. Небольно. Но от неожиданности кружка падала из рук, и горячий чай выливался на колени…
Андрей, никого не предупредив, закупил в Мацуте какой-то вонючей отравы. Опрыскал изнутри свою палатку. Вынес оттуда свои вещи и опрыскал их тоже. Его палатка была рядом с моей. Вонь была такая, что хотелось бежать из палатки, из лагеря, из ущелья, из Осетии, вообще с этого света… Слава богу, остальные не последовали его примеру. Запах, в конце концов, выветрился, и двухвостки радостно вернулись в его спальник.
Итак, Андрей взялся чертить погребения на могильнике Гастон Уота. Делал он это, как и все, что он делал, старательно и обстоятельно. И очень медленно… Пострадала от этого наш реставратор. Работала она в тот день с Андреем «ноликом». Обязанности «нолика» – держать ноль на рулетке при замерах. Был у нас один парень. Работал исключительно «ноликом». И звали его все так же – Нолик. Как говорил один из наших соседей Дота, «приедет он домой, встретит его мама и скажет: «О мой Нолик!». У Люды в этот день болел зуб. Было довольно холодно, и сидеть практически неподвижно с рулеткой в руках с больным зубом – отвратительно. А Андрей мерил и перемерял. Всего-то был один костяк. Работы, по-хорошему, на час-полтора. Но час шел за часом… Иду я с поселения на могильник. Вдруг навстречу вылетает Люда вся в слезах. Ни до, ни после не видел ее в таком состоянии. «Замучил!!!»
Когда на поселении в шурфе докопали гончарный горн, я отправил Андрея его чертить. Увы! Это уже было связано с настоящим архитектурным обмером. Художнику он оказался не по силам. Пришлось чертить самому. Чертеж с архитектурным обмером требует элементарных знаний, хорошего глазомера и твердой руки. Знания были нажиты многолетней практикой. Глазомером и рукой Бог не обидел. Вычертил…
Работа начальником раскопа на поселении Сауар – очень хорошая школа. Более сложного археологического памятника я не копал. Самая точная фраза по этому поводу была произнесена одним из начальников раскопа: «Никогда в жизни столько не думал!» Действительно думать приходится все время. Работать «на автомате» не получается. Поселение все время предлагает новые загадки. Нельзя увлекаться каким-то отдельным участком. Не дай бог взяться копать самому и заработаться. Обязательно что-то упустишь. Полезнее всего остановиться, сесть, минут пятнадцать посмотреть на раскоп и подумать. В остальное время – вести дневник, чертить кроки, проверять работу землекопов и архитекторов…
Так, сидючи на раскопе и глядя на только что расчищенную стену, я нашел киммерийскую стелу. Смотрю: в самом низу стены лежит длиннющий черный камень. Форма – характерная. Стела!
Стену обмерили, зачертили, сфотографировали, разобрали. Стелу вычертили и сфотографировали в том положении, в котором она лежала. Но надо же со всех сторон… А весит она примерно с полтонны (не взвешивали). Один из ребят уперся в стелу ногами и перевернул. Вычертили и сфотографировали в этом ракурсе. Потом повторили процедуру еще два раза.
Чертеж с разрезами готов. Фото со всех сторон есть. Но стела лежит посередине раскопа. Надо бы поднять. Но как? Тут в гости подъехал отец девочки, которая у меня работала. На могучем джипе с лебедкой. Джип встал на краю раскопа. Обвязали стелу тросом. Подняли. Долго болталась. Никак не могли поставить вертикально. Наконец встала. Прислонили к борту. До сих пор там и стоит. По-хорошему, надо либо отправить ее в музей, либо установить ее прямо на поселении. Но, как это сделать, непонятно. Уж больно тяжела…
Сама стела безумно интересна. Грубо обработанный большой кусок диорита. Верх – голова – выделен, низ заточен для вкапывания. Как у известных киммерийских стел VIII–VII веков до н. э. Именно на это время приходятся походы степняков-киммерийцев в Закавказье и Малую Азию. Как они проходили через Большой Кавказ, неизвестно. Судя по всему, не по одному маршруту, а группами по разным перевалам. Сейчас благодаря этой находке один из путей можно считать установленным. Прошли через Дигорское ущелье. По дороге установили памятный знак. Эту самую стелу. Простояла лет двести. Для кобанского населения она была чужая. В V веке до н. э. выдернули, прикатили и положили в основание стены.
Вообще-то у меня мечта – поселение музеефицировать. Памятник уникальный! Но речь не идет о музее под открытым небом. Гончарные горны – на каменной основе. Обмазаны глиной, частично обожженной. Под открытым небом убьются. Необходим павильон. Но павильон, да еще на террасированном склоне стоит больших денег. Где их взять, непонятно. Стела стоит, вопрос висит. Горны пропитаны, закрыты пленкой и присыпаны. Раз в пару лет раскрываем и смотрим сохранность…
Один раз удалось получить небольшой грант. На эти деньги пропитали все гончарные горны жидким ПВА и закрепили стены. Приехали люди из Владикавказа. Забили в опорные стены куски специально нарезанной арматуры – связали их со слоем, на который они опираются. Там, где стены стояли не на скале, а на слое, подвели под них каменный фундамент на растворе.
Приехали они на УАЗике-«буханке». Шофер пригонял машину прямо на раскоп. Но от «геологической» дороги, которая проходила вдоль нижнего края раскопа, к тому времени мало что осталось. В последний день работ три человека без моего ведома решили добраться до лагеря с комфортом. Уселись в УАЗик. Шофер дал по газам… Но шофер – городской. Дороги нет как класса. Потащился прямо по склону. И соскользнул… Бог нас в очередной раз спас! Машина зацепилась колесом за камень и буквально повисла на нем. Еще бы немножко, и она укатилась бы кувырком вниз. В десяти метрах – обрыв. Метров 50. Хватило бы превратить машину в лепешку. Живых бы не осталось…
Шофер побежал на трассу за помощью. Естественно, никто не поехал в горы его вытаскивать. Я подождал, пока он прекратит свои судорожные пробежки, и позвонил в Донифарс и Лезгор. Подъехали Омар Дзираев и Феликс Бетрозов. Оценили масштабы и детали катастрофы. Пообещали приехать завтра и все решить. Ночь пустая машина благополучно провисела на одном колесе над обрывом. Утром Омар с Феликсом приехали на двух грузовиках. Обмотали УАЗик поперек тросом и зацепили другим тросом спереди. Один тянул вперед, другой – вверх по склону (иначе бы злополучный УАЗик сразу бы слетел в пропасть). Вытянули. Правда, сильно помяли тросом крышу. Но выправить крышу – не самая большая проблема. Что бы мы без друзей делали?!
Вернемся к восемьдесят восьмому году. Находки на могильнике шли буквально валом. Причем самые неожиданные. Очень интересной, например, была находка поясной пряжки с барельефным изображением двух козлов. Абсолютно идентичные козлы есть на пряжке, найденной в XIX веке в другом могильнике в восьми километрах от Гастон Уота. При этом сама пряжка несколько отличается по контурам от пряжки из Гастона. Долго ломали голову, списывали на сохранность.
Потом в девяносто первом году нашли еще одну пряжку с барельефным изображением. На этот раз это была пантера, но какая-то странная. Вся из отдельных несомкнутых между собой частей. Когда мы с Леной Переводчиковой писали статью про предметы скифского звериного стиля в Дигории, я предложил назвать это изображение псевдоажурным. Лена возмутилась: «Что здесь ажурного?» И была права: ничего ажурного действительно не было. Вместо предполагаемых в ажурных изделиях отверстий здесь были плоские выступы.
Прошел еще десяток лет, и я додумался, при чем здесь был пресловутый ажур. Ажурным был трафарет, которым было оттиснуто по воску изображение пантеры. Там, где на трафарете были отверстия, на воске (и, соответственно, на бронзовом изделии) образовались барельефно выступающие плоскости. По всем законам трафарета отверстия не должны были соединяться – иначе бы он развалился. Потому не соединялись и отдельные барельефные части пантеры. На уровне интуиции я и увидел этот несуществующий в изделии, а оставшийся в давно истлевшем трафаретном штампе ажур. Стала понятна и ситуация с пряжками с изображениями козлов. Штамп был один, а восковые модели пряжек разные. Вполне логично: штамп для того и делался, чтобы шлепать его многократно. Простая по форме модель каждый раз лепилась вручную.
С эпохи бронзы до позднесредневековых склепов в семейных коллективных усыпальницах мы видим одну и ту же картинку. При погребении очередного покойника предыдущие смещаются без всякого к ним уважения. В могилах все кости перемешаны. Иногда в анатомическом порядке грудная клетка, иногда нога, иногда рука… Поэтому раскопки ведутся по условным уровням зачистки.
В одном из погребений в уголке лежал большой фрагмент керамики. Он был уже зачерчен, сфотографирован и пронивелирован. Пришла пора его вынимать. Я поднял этот черепок и тут же рефлекторно резко положил его назад. Из-под него буквально торчали штук семь бронзовых браслетов и масса какой-то с первого взгляда непонятной бронзы. После первого изумления черепок был все-таки снят, и началась зачистка этого скопления материала. Могильщики при очередном захоронении «навели порядок». Кости сгребли в одну сторону, а инвентарь, накопившийся в могиле, собрали «до кучи» и прикрыли черепком. Кобанская эстетика… В этой куче чего только не было: десятки бронзовых вещей, железный меч, горшочек, в который были уложены серебряная шейная гривна, золотая и серебряная подвески, бронзовая булавка, стеклянные бусы. Здесь же была найдена деревянная резная орнаментированная шкатулка. Дерево сохранилось за счет многочисленной бронзы. Ее окислы законсервировали деревяшку.
Когда я завершил процесс зачистки и фиксации этого «клада» и уже перешел к его разборке и раскладке вещей по коробочкам, на раскопе появилась заехавшая к нам в гости молодой археолог из Орджоникидзе Зарина Туаева. По дороге она уже прошла мимо раскопа на поселении (другой дороги нет) и видела гончарный горн. Заходит на могильник – я бронзу пачками достаю.
– Что у тебя тут происходит?
– Да вот нашел, наконец, поселение и могильник и кусаю понемножку…
– Хорошо кусаешь!
Зарина была «кабинетным» археологом. Написала хорошую статью о кобанских пряжках. В трудные 90-е, как и многие, была вынуждена уйти из науки. Но в поле она и в 80-е не работала никогда. Осталась она у нас в лагере ночевать. Выделили ей палатку, исправный надувной матрас, пару спальников. Утром мы увидели совершенно синюю, окостеневшую от холода Зарину. Надето на ней было все, что можно было надеть. Известно, что, если спать в верхней одежде, никакой спальник не спасет. Будет холодно, как на улице. А ночи в Дигорском ущелье бывают очень даже нетеплые. Зарину отогрели горячим чаем и отправили назад в город, в теплую квартиру…
Вообще в те времена жизнь в экспедиции была несахарная. И даже в буквальном смысле этого слова. Если кто не знает или забыл, в конце 80-х годов сахар продавался только по талонам. Какое-то количество сахара я добыл в Москве. Но его явно было недостаточно на всю экспедицию до конца сезона. В выходной день я смотался в райцентр, добрался до самого высокого начальства и выпросил искомые талоны.
Для того чтобы иметь возможность ездить по начальству и заниматься другими, не связанными с раскопом делами, я изменил в экспедиции календарь. Неделя – шестидневная. Выходной приходится не на субботу, воскресенье и понедельник, а на какой-нибудь другой день недели. Наше «воскресенье», таким образом, всегда падает на рабочий день у всякого начальства. В столовой всегда висит отрывной календарь, в котором указаны число и день недели «по Гринвичу» и «по-дигорски»…
Когда мне выдавали талоны на сахар, спросили: «Получать будете здесь, в Чиколе, или в горах, в Мацуте?». Я, естественно, подумал: «Зачем мы будем таскать сахар за тридцать километров, если до Мацуты всего пять?» Бодро заявил: «Конечно, в Мацуте!» Так на талонах и было отмечено. Приехал в лагерь. Довольный! Порадовал ребят. Они, в свою очередь, на радостях наварили варенья из арбузных корок. Извели все остатки сахара. На следующий день пошли в Мацуту. На продовольственном магазине – замок. На почту: «Что случилось? Почему закрыто?» – «У продавщицы аппендицит…» Талоны только на Мацуту. Времени у меня второй раз ехать в Чиколу нет. Работать надо. Вечером отправил человека в Задалеск. Искать сахар у местного населения. Задалеск – село большое, народу много, вдруг у кого запасы… И точно. Ближе к ночи возвращается. Навеселе и с рюкзаком сахара. Приняли, угостили и нагрузили. Кавказ!
Помимо «сладкой жизни» нас в Дигории ждали и другие приключения – намного более суровые. В один «прекрасный» день наш мирный труд на могильнике был неожиданно прерван. Мы спокойно работаем: кто киркой долбит балласт, кто скальпелем чистит кости и вещи в могиле… Вдруг прибегает какой-то молодой парень с горящим бикфордовым шнуром в руке. Громко заявляет: «Меня зовут Алик. Второй такой же шнур наверху над вами к взрывчатке прикреплен. Когда догорит этот, догорит и тот. Взрывчатка взорвется, сюда посыплются камни. Срочно все под скалу!» Не верить ему оснований не было. Под скалу – так под скалу. Под вертикальный скальный обрыв, метров двести – двести пятьдесят в высоту. Выше – крутой склон еще метров на пятьдесят. Над ним, как выяснилось, разведочный карьер по поискам диорита. Соответственно, камни после взрыва скатываются по этому склону, набирают скорость и, по идее, должны упасть не у самой подошвы обрыва, а чуть дальше… Свинтил нивелир со штатива (главная ценность – не дай бог камни разобьют!), сунул в футляр, футляр на плечо и со всей командой – под скалу. Алик со своим шнуром – с нами. Прижались к скале. Ждем. Посматриваем на горящий шнур. Догорел. Жахнуло от души. Спинами ощутили, как вздрогнула скала. Через несколько секунд прилетели камни. Как и было обещано, где-то в полутора – двух метрах от нас… И покатились дальше в сторону раскопа. Камушки разные: от небольших до утюжков пудов по пять-шесть…
Договорились с Аликом: когда он будет в следующий раз взрывать, за двадцать минут до основного взрыва даст предупредительный. Чтобы мы могли спокойно и без суеты докарабкаться к скале. Так и работали, как под артобстрелом. Даже привыкли… А по вечерам Алик приходил к нам в гости. Оказалось, что он отличный гитарист. Играет и поет.
Один раз дружба со взрывником совершенно неожиданно реально пригодилась. На каждом археологическом раскопе обязательно должен быть репер. Условная нулевая точка, от которой отсчитываются все высоты и глубины, на них располагаются все найденные объекты и поверхности. На могильнике Гастон Уота в самом начале раскопок в качестве репера я выбрал громадный камень. Он выступал из склона на высоту двух метров. И в плане: четыре на два. Я был уверен, что это – скальный выход. На его самой высокой точке выбили крестик и рядом – цифру «ноль». Но где-то ближе к концу сезона восемьдесят восьмого года вдруг выяснилось, что одно из погребений уходит под этот камень. И, следовательно, никакой это не скальный выход, а обломок скалы, невесть когда прилетевший сверху. Раздробить его вручную было совершенно нереально. Обратились к Алику. Он положил на поверхность камня шестнадцать килограмм взрывчатки… После взрыва весь камень растрескался. Дальше уже мы разобрали его на куски ломами. Погребение не пострадало. Наверное, я единственный археолог на этой планете, который взорвал собственный репер.
Погребение под взорванным репером оказалось очень интересным. Трупосожжение. В центре могильной ямы – останец золы с пережженными костями и бронзовыми украшениями. И самое главное – тут же в золе большая нитка бус. Точнее: двойная нитка бисера, чередующегося с крупными бусами – стеклянными глазчатыми и сердоликовыми. Все замечательно! Но как эту красоту чистить и фиксировать? Зола! Начинаешь чистить скальпелем – все летит! Дуешь – раздувается и летит!
Придумал совершенно дикую технологию, на которую ушло все мое занудство. Сидел и вертикально тюкал глазным скальпелем. Как дятел. Вычищал таким образом одно звено двойной нитки бисера между двумя крупными бусинами. Рядом сидела архитектор, рисовала это звено один к одному и нумеровала его. Я его разбирал, укладывал в коробок, нумеровал тем же номером, что и на чертеже. Затем тем же «макаром» тюкал по следующему звену. За два дня протюкали, зачертили и упаковали. Потом по чертежу восстановили бусы полностью.
Пока на могильнике бились с погребениями, на поселении было завершено исследование первой гончарной мастерской. К сожалению, при одновременных раскопках двух объектов не удалось проследить за строгим выполнением правил техники безопасности. Их не так много, но манкирование ими привело к травме. Один из ребят работал босиком, что, безусловно, запрещено. У него в руках разломился надвое камень, упал на ногу и острым краем перерубил два сухожилия. Как всегда, помогли соседи. Ногу мы пострадавшему обработали и перебинтовали сразу. Обратились к соседу – Доте, у которого был грузовик. Запихнулись втроем в кабину. Где-то через час уже были в районной больнице. Там сделали операцию, сухожилия сшили. Обошлось без последствий, нога полностью зажила. Ходит, не хромает. Но до конца сезона бедняга пролежал в стационаре в Чиколе. Забрали на обратном пути.
Сдали мы раненого в больницу. Заехали к Доте домой (дом был на соседней улице). Перекусили, выпили за здоровье пострадавшего по пять стограммовых стаканчиков араки и отправились назад в горы. К тому времени стемнело. Никаких фонарей на трассе, естественно, нет. Сидит Дота за рулем и рассуждает:
– Главное, чтобы впереди ишака не было!
– Почему?
– У него задних огней нет!
Слава Богу, за последующие тридцать с гаком полевых сезонов серьезных производственных травм больше не было. Мелкие царапины не в счет. Была одна серьезная бытовая. Но предусмотреть ее точно не было никакой возможности. Залез человек в колючий куст. В облепиху. Проколол себе глаз. Помощь вовремя оказали. Оперативно отвезли во Владикавказ. Глаз спасли. Но хрусталик пришлось уже в Москве менять на искусственный. Сейчас видит нормально. В правила техники безопасности пришлось ввести дополнительный пункт: «Не залезать в колючие кусты»! Прямо из сказки о Братце Кролике: «Не бросай меня в терновый куст!». Но что делать…
Бытовые условия у нас в экспедиции достаточно спартанские. Моемся мы под водопадом. Водопад обустроенный. Все хорошо. Но вода, прямо скажем, не всегда достаточно теплая. Выражение «горячую пустили» применимо к просто холодной воде. Бывает очень холодная. Градусник, которым я иногда провожу замеры, детский. Им когда-то замеряли температуру воды в ванночке моего маленького сына. Нижняя отметка у него восемь градусов. Если вода в водопаде ниже этой отметки, то о реальном значении приходится только гадать…
В восемьдесят девятом году соорудили горячую баню. Ниже могильника метров на пятьдесят по вертикали почти у самой реки валялась непонятно как туда попавшая цистерна от молоковоза – совершенно целая.
Под конец сезона мы все-таки решились поднять цистерну на могильник. Всем мужским составом экспедиции уперлись и покатили ее вверх по склону. Прикатили. Установили, подперли камушками. От ручейка, текущего сверху, сделали регулируемый подток воды в люк. Отрыли под цистерной яму для топки. Подвели шланг для слива и заткнули его палочкой. Сделали занавеску из клеенки. Отрыли ступеньки для удобного подхода, вымостили их плитками. В самый последний день перед отъездом залили цистерну водой. Нагрели. С кайфом помылись.
Увы, на следующий сезон экспедиция глупо сорвалась. По телевизору показали, что в ущелье обрушилась дорога. С горцами телефонной связи не было. Времена были домобильные. Позвонил друзьям в Орджоникидзе.
– Смогу добраться до своего лагеря и раскопа?
– Нет! Никак!
Пришлось экспедицию на год отложить. Потом выяснилось, что информация была кривая. Дорога рухнула за поворотом на Донифарс. Мы могли спокойно проехать. А, так как мы не явились и было непонятно, появимся мы еще или нет, цистерну увезли местные жители. Больше у нас горячей бани не было…
В девяносто первом году директор Северо-Осетинского музея Тимур Дзеранов «пробил» на нашу экспедицию деньги. Хватило на все текущие затраты и еще осталось на покупку палаток. Но без приключений не обошлось. Деньги мне выдали в бухгалтерии в Орджоникидзе. Почти исключительно трешками. Груда пачек трешек и сколько-то более крупных бумажек. А мне ехать в горы. Транспорта, естественно, нет. Рейсовый автобус. Набитый битком людьми маленький ПАЗик. У меня с собой полевая сумка. Запихал туда все эти пачки. Не закрывается. Деньги торчат. Снял с головы кепочку. Стыдливо прикрыл выпирающие из сумки денежные знаки. Прижал локтем к животу. Стою в автобусе. Смотрю, чтобы деньги, во-первых, не вывалились, во-вторых, не «светились». Довез. Поднялся в лагерь. Вывалил «добычу» во вьючник. Только после этого вздохнул спокойно…
Это был первый сезон, когда материалы передавались в Осетию. Сезон был успешный, экспонатов хватило на целую выставку в Северо-Осетинском музее. Только в одном из погребений могильника Гастон Уота было около трехсот предметов. Даже трудно сказать, что из этого материала наиболее интересно.
Уже упоминавшаяся пряжка с барельефным изображением пантеры, сделанная с использованием штампа-трафарета?
Уникальная из уникальных находка деревянного изображения хищника с оскаленной пастью, лапами под мордой и туловищем, разукрашенным резными треугольниками?
Золотые «морды», как их называл один из моих ребят, который чистил этот комплекс? Они же – золотые «статуи», как их называли осетины, увидевшие их по телевизору. Киношники сняли без масштаба, во весь экран. Телевизоры – большие… На экране – громадные золотые вещи! На самом деле все бляшки поместились в несколько спичечных коробков. Чуть толще фольги. От этого они не стали хуже. На бляшках стилизованное изображение мужского лица с круглыми глазами и большой завитой бородой. Пришли через Закавказье.
Здесь же множество бронзовых изделий: фибул, булавок, браслетов, подвесок. Почти пять тысяч стеклянных бусин (подсчет находок велся по низкам, поэтому общая цифра экспонатов не такая громадная).
Довольно много железа. Ножи и копья. Ножи чистить и брать в коллекцию было довольно просто. Они маленькие. С копьями ситуация была намного хуже. Копья большие. Сохранность отвратительная. Железа как такового в них уже не было совсем. Одни окислы. Фактически порошок. Пришлось разрабатывать методику полевой консервации этих предметов. Копье заливалось специальным раствором на ацетоне так, чтобы пропитка ушла в глубь предмета. Затем укладывались подушкой слои различной специальной упаковочной бумаги. Сверху помещалась досточка. Потом копье снизу подрезалось ножовкой и на этой ножовке аккуратно переворачивалось на верхнюю досточку. Зачищалась его обратная сторона. И повторялась вся процедура: пропитка, подушка из бумаги двух видов, досточка. И, наконец, весь этот бутерброд плотно перебинтовывался медицинским бинтом и паковался в крафт. В таком виде железяка, уложенная в ящик, благополучно доезжала до Москвы. А уже там реставратор распаковывал, размывал, закреплял, дополнял. На выходе – прекрасный экспонат…
Сезон 1991 года был последним сезоном советской эпохи. Наступило новое время, появились новые проблемы. В 1992 г. музей денег не дал, я не успел сориентироваться, спонсоров не нашел, экспедиция не состоялась.
Дальше начались другие времена. Но экспедицию удалось восстановить. Работы продолжить. Коллектив сохранить. В принципе все осталось как раньше. Кроме причуд финансирования.
В 1995 году ущелье посетил председатель правительства Северной Осетии Бирагов. На время своего посещения он запланировал беседу со стариками Донифарса и Лезгора – уважаемыми людьми. Они были предупреждены заранее. Старики, в свою очередь, пригласили на эту встречу меня. Я прихватил красивую бронзовую поясную пряжку, раскопанную накануне в могильнике Гастон Уота, и отправился на рандеву с высоким начальством. Высокое начальство прониклось красотой пряжки и пообещало на следующий сезон для экспедиции денег.
В 1996 году мы выехали в поле, закупив на собранные по сусекам копейки тушенку, макароны, крупы, сало, лук и чай. Наличных денег после этих закупок не осталось. Жалкие рубли, которые были у меня и у ребят, закончились примерно через неделю. С покупкой хлеба возникли проблемы. Связаться с правительством и выяснить что-либо ни у меня, ни у Тимура Дзеранова (директора Национального музея) не получалось. Наступил период натурального нищенства. Нам подкидывали буханку-другую хлеба проезжающие мимо соседи, а иногда и вовсе незнакомые люди. Тимур от отчаяния решил объехать близлежащие предприятия в Чиколе и Дигоре в поисках спонсора. На каком-то молокозаводе ему дали два круга сыра… Других поступлений не случилось.
Однажды к нам в экспедицию приехала корреспондент чиколинской газеты «Ираф». Оказалась очень даже приличным профессиональным журналистом. Очень внимательно меня слушала. Опубликовала большую статью под названием «Кавказские пленники». Действительно у нас не было ни обратных билетов, ни денег на них. Не это тем не менее в статье было главным. То был громадный «подвал», посвященный результатам нашей работы.
Деньги от Бирагова мы, в конце концов, получили. И обратные билеты на них купили. Все благодаря Тимуру. Он узнал, что премьер собирается куда-то уезжать. Понял, что мы останемся в Осетии до самого момента нашей голодной смерти. Дождался момента выхода толпы министерского начальства к машинам, растолкал охрану и завопил: «Юрий Григорьевич! В горах экспедиция пропадает! Вы денег обещали!» Высокое начальство обернулось к помощнику и произнесло: «Выдайте им деньги».
В 1996 году копались одновременно три памятника: поселение Сауар, могильники Гастон Уота и Кари Цагат. Я, естественно, перемещался между ними. В один прекрасный день я был на поселении Сауар. Вдруг к раскопу подошла целая толпа народу. Все ярко одетые – явно неместные: мужчины, женщины, дети. Я вылез из раскопа, подошел. Ко мне обратился самый солидный, явно главный в этой компании. Спросил: «Что вы копаете?» и «Есть ли у вас проблемы?». Я, естественно, ответил: «Проблема одна: денег нет совсем. Хлеб купить не на что…» Сказал и сказал. Дальше начал рассказывать о наших раскопках. Типа небольшой лекции-экскурсии. Вкратце рассказал, показал. Как всегда, всем интересующимся.
Тут этот самый товарищ дает мне пачку денег и говорит: «Вы обращайтесь к нам на завод!». Я в некоторой растерянности: «Какой завод? А вы, извините, кто?» – «Пивзавод «Балтика». А я его директор…» Тут пришлось еще раз извиниться и спросить, как зовут щедрого директора. Выяснилось, что зовут его Таймураз Казбекович Боллоев, что он уроженец села Кумбулта и что он едет на свою историческую родину.
Господин Боллоев с компанией вернулись к своим машинам и отправились дальше. Я пересчитал подаренные деньги – ровно миллион. Миллион в 1996 году – сумма негромадная, но приличная. Боллоеву, конечно, в буквальном смысле на карманные расходы (из кармана и достал), нам же на пятнадцать человек хватило на всякие продукты до конца сезона и на новую гитару в придачу.
Деньги деньгами, а работа шла полным ходом. Результаты были интереснейшие. Самыми значимыми были исследования одного из погребений могильника Гастон Уота. В могиле на органической подстилке лежал костяк мужчины среднего возраста. На плече у него была кобанская фибула, которой, несомненно, был застегнут плащ, на шее – кобанская гривна, до пояса спускалась цепочка – характерный признак кавказского костюма. Рядом с ним – бронзовый наконечник культового жезла в виде протомы (передней части тела) оленя, короткий кинжал с рукояткой в скифском зверином стиле (но местного производства), еще один совсем короткий кинжал (переточенный из более длинного), бляха в виде свернувшейся пантеры (в скифском зверином стиле), несколько наконечников стрел и еще одна круглая бляха. Рядом с погребенным – уздечный набор. В него входили: удильный комплект – удила и псалии (ременные распределители), двадцать одна бронзовая бляшка в скифском зверином стиле (семнадцать мелких в виде головок грифона и четыре более крупных в виде львиных головок) и два кобанских колокольчика. Судя по всему, уздечка была приобретена у скифов, но «модернизирована» по кобанским обычаям. Ни один уважающий себя скиф не стал бы подвешивать к уздечке колокольчики.
Весь набор инвентаря говорит о том, что этот человек был, безусловно, представителем местного населения. Он явно принадлежал к местной «аристократии». Им были приобретены «модные» скифские вещи. Скорее всего, куплены не у самих скифов, а у жителей предгорий, которые были со степняками в прямом контакте.
Осенью после завершения сезона поехал я в Питер к Боллоеву на пивзавод «Балтика». Заготовил две сметы. Одну поменьше, другую – значительно больше. Зашел к нему в кабинет и честно признался, что смет две. Таймураз Казбекович посмеялся и решил выделить нам по максимуму. Еще подарили мне пятилитровый бочонок пива, и я, абсолютно счастливый, помчался в Эрмитаж к коллегам. Захожу к хранителю кавказского фонда – Ярославу Витальевичу Доманскому. Он, естественно, спрашивает:
– Ну что, денег дали?
– Дали!
– А пива дали?
– И пива дали!
Лезу в сумку. Там – пакет. В пакете – бочонок. Вытаскиваю бочонок из пакета (пакет остался в сумке). Ставлю на стол. Зовем Юрия Юрьевича Пиотровского (археолог, кавказовед). Сидим втроем вокруг этого бочонка. Но, как его открыть, не знаем. Дикие. Юра сбегал к себе в хранение. Притащил какую-то страшную железяку. Мне сразу вспомнилась история из Джером Джерома про банку ананасного компота. Подумал, что зря нет у меня соломенной шляпы. Типа той, что в аналогичной ситуации спасла жизнь Харрису. Обошлось. Пробили в банке дырку. Оттуда струей – пена. Заткнул я дырку пальцем. Юра сбегал еще раз. Притащил шланг. Стали качать пиво через этот шланг. Допили. Пошел я к себе в гостиницу. Благо «Наука» рядом с Эрмитажем. Захожу в номер. Вытаскиваю из сумки пакет. А там: открывалка, кран, ножки…
Главным событием сезона 1997 года стало раскрытие на поселении культового участка с каменным идолом так называемой антропоморфно-фаллической формы. Не очень-то похож ни на человека, ни на его фаллос. Тем не менее нет особого сомнения, что подразумевается человеческая фигурка, стилизованная до придания ей формы близкой к фаллосу. Сам идол был наклонен немного назад. «Смотрел» вперед и немного вверх. В сторону пика горы Урсхох. Именно оттуда встает полная луна в полнолуние. Рядом с идолом были найдены два больших каменных круга. Перед ним на каменной вымостке двадцать три каменных кружка. Судя по всему, все культовое место было посвящено лунарному культу.
Каменный завал над идолом был, конечно, неслучаен. Отработавший свое идол должен был быть скрыт. Тому могли быть две причины. Во-первых, на идола не должны были смотреть те, кому не надо. Тем более пытаться с ним общаться. И, во-вторых, самое главное: не должен был он действовать без участия жрецов. Дабы вреда не было. Кто его знает, на что он обидится и что захочет?!
В четвертом веке до н. э. поселение заметно разбогатело. Это хорошо видно по могильнику. Значительно увеличился импорт. Находки бус в погребениях исчисляются тысячами. А ведь бусы все привозные. В горах, да и в северокавказских предгорьях их не делали. Везли из Малой Азии. Через горные перевалы Большого Кавказа. Оттуда же везли и золотые изделия. Золота в могилах становится больше. В основном это тонкие бляшки и полые легкие бусы. Но и ограбленных погребений стало больше. Могилы седьмого-пятого веков до н. э. не ограблены. А в четвертом все крупные коллективные могилы переворошены.
Часть погребений на могильнике ограблено еще в древности. Грабили вскоре после завершения захоронений. Часть вещей и костей за пределами погребения.
Как-то один из моих опытных рабочих Олег Щедро выворачивает ломом большие камни рядом с уже раскопанным погребением. Вдруг вижу: отшвыривает в сторону лом! Как кот на мышь, бросается на место вывернутого «утюга». Вопит во всю мощь: «Начальник! Же-мэ! Мясистое!» «Же-мэ» в экспедиционном сленге – «желтый металл», замена слову «золото».
Действительно совершенно роскошная вещь: золотая подвеска в виде «Тяни-Толкая». Две конские головки, которые смотрят в противоположные стороны. Немассивное золото. Из тонкой золотой пластины. Но не плоская, а объемная, очень тонко сделанная. Украшена зернью и сканью. С подвешенными бубенчиками. Прекрасное изделие. Импорт из какого-то античного полиса в Малой Азии.
Грабители проморгали. Грабили-то ночью. В темноте. Могильник с поселения видно. Даже факел не зажжешь. Увидят – прибегут, догонят и убьют. Одну подвеску они нашли, а вторую вместе с землей и камнями заклада выбросили. Камень, который выворачивал Олег, именно этого происхождения. Сколько они еще всего награбили, мы никогда не узнаем… А у Олега глаз наметанный. Хоть и ломом воротил, но вещь не пропустил. Не первый сезон на могильнике…
Так что было что показать спонсору, когда он заехал к нам в гости! Идол – это хорошо. Но чтобы вот так: достать из вьючника коробочку из-под зажигалки «Zippo» и предъявить супер-вещь! Два дня назад найденную! Сейчас украшение фондов Национального музея во Владикавказе.
Так и продолжаются наши работы. В муках ищутся деньги. Ведутся раскопки. Делаются значимые для науки открытия. Пополняются замечательными вещами музейные фонды. Дел впереди много.
