(Окончание. Начало см. «Дарьял» 2’2023)
ХАВВА.
Мне заменили психолога, прошлый гештальт-терапевт охотно отказался от встреч со мной — видимо, почуял недоброе мое отношение к своей дипломированной персоне. А может, и следующего психолога сломать? Хоть какое-то развлечение в череде однообразных дней.
В назначенный час в комнату психологической разгрузки вошла стройная высокая девушка с большими черными миндалевидными глазами. Цвет волос и другие обычно видимые параметры европейской женщины обнаружить было невозможно, поскольку она была в платке и каком-то широком длиннополом платье. Хиджаб, пронеслось у меня в голове.
– Доброе утро! Ассаляму алейкум! – приятным голосом поприветствовала меня девушка. – Меня зовут Хавва, я ваш новый психотерапевт.
– Здравствуйте, у вас имя первоженщины! – вырвалось у меня.
– Да! – с улыбкой ответил мой новый психолог. – Как вы себя чувствуете? Каков запрос на нашу встречу?
– Мне надо примириться с тем, что внутри меня чужой орган, орган другого человека, – неуверенно начал я.
– С медицинской точки зрения донорское сердце никак не влияет на ваши привычки и характер, это просто мышца, перегоняющая кровь, работает по принципу помпы.
– Я чувствую в себе какие-то пугающие изменения.
– Это ваше подсознание. Все ваши переживания связаны с подсознанием. Чем сложнее устроена ваша душевная конструкция, тем эмоционально сильнее и дольше вы будете проживать этот период вашей жизни. Грубые люди с черствой душой традиционно проходят психологическую реабилитацию в считанные дни и часто обходятся без встреч с психологом.
– Доктор, вы в Бога верите?
– Да, верю.
– А в какого?
– Я мусульманка. А вы правда ученый-филолог? – вдруг с интересом спросила она.
– Да, но здесь меня все почему-то путают с философом. А так я специализируюсь на представителях готического романа английской литературы второй половины восемнадцатого века. Это плеяда таких блистательных романистов, как Уолпол, Рив, Ли, Бекфорд, Радклифф, Льюис. А вы что предпочитаете? – ехидно спросил я.
– Мне ближе современная американская проза – Бартельми, Пинчон, Барт, Апдайк, – не задумываясь ответила Хавва.
– Да, но там не все так целомудренно, – улыбнулся я.
– Верно, но так во всем, мы все прикусили язык после столетий колониализма.
– Опять во всем виноват Запад? Не будите во мне Вениамина! Хотите объявить джихад? – пошел на типичную провокацию я.
– Вениамина? Нам необходим интеллектуальный личный джихад, а не военное насилие. И потом, интерес европейских интеллектуалов к истории и культуре Востока, а через него и к исламу периодически возобновлялся с новой силой. Искусство всегда являлось той площадкой, где происходила встреча культур и их взаимное обогащение. Вы сами подтвердите, среди названных вами романистов есть имя английского аристократа Уильяма Томаса Бекфорда. Он всю свою жизнь интересовался Востоком и к концу жизни принял ислам. На его фамильном склепе была высечена небольшая цитата из Корана.
– Такая версия имеет под собой основания. Но не идеализируете ли вы саму возможность добровольного массового обращения в ислам? – удивившись ее эрудиции, спросил я.
– Коран говорит нам об этом: «Скажи: “Явилась Истина, и сгинула ложь. Воистину, ложь обречена на погибель”»[1].
– Вас выставят религиозной фанатичкой, – вырвалось у меня.
– Ну да, доктор психологии, читаю Апдайка, два раза в неделю посещаю курсы по изучению яванского языка, по выходным хожу на фитнес, можно добавить поэтический кружок раз в две недели, волонтерскую работу в благотворительном фонде «Сделаем вместе» и многое другое. А так, да, я типичная религиозная фанатичка.
– А что Бог, Аллах, думает о трансплантации? – Будем и дальше испытывать нового верующего психолога, подумал я.
– В одном хадисе пророк Мухаммад, мир ему и благословение Аллаха, сказал: «Аллах не создал ни одной болезни, от которой не создал лекарства». Если трансплантация является единственным способом спасти жизнь человеку, то, по мнению большинства ученых ислама, это допустимо, – спокойно ответила психолог.
– У меня не рядовая трансплантация, это не почки и не печень, это – сердце! А разве Коран не говорит, что люди мыслят сердцами? Получается, я мыслю чужим сердцем? Это разве не противоречие?
Попалась, подумал гордо я.
– Вы должны понять, что с точки зрения науки сердце донора всегда будет для вашего организма чужим. Вы всю жизнь будете принимать иммуносупрессоры – лекарства, подавляющие ваш иммунитет. Иначе организм отторгнет донорский орган. Но метафизически это, конечно, ваше сердце. И если вас так заинтересовал религиозный аспект трансплантации, то с точки зрения ислама уже вы будете нести ответственность перед Всевышним за то, чем вы наполняете и питаете свое новое сердце. То есть в Судный день отговорка, что сердце не ваше, не сработает, – улыбнулась Хавва.
– В Судный день? – с сомнением переспросил я.
– Да. В Судный день, после смерти, мы все получим справедливый расчет, и даже самые хитрые из нас не избегут этого, – лаконично ответила Хавва.
– Похоже, что для некоторых из нас Судный день настанет уже в этой жизни… – этими словами я решил закончить нашу короткую встречу.
Психологи и весь медперсонал гипократово-клятвенно заверяли, что пересадка донорского сердца не влечет за собой перемену характера и привычек. Все проведенные исследования на этот счет, а также опросы пациентов, перенесших операцию по трансплантации сердца, однозначно опровергали медийный миф о каких-либо послеоперационных поведенческих изменениях реципиентов. Якобы мои подозрения и переживания по этому поводу безосновательны и потому излишни. Но я упрямо стою на своем – сердце не столько физический, сколько трансцендентный орган. В таких случаях пациент всегда прав. Порой меня успокаивали большими и малыми дозами седативных средств. В какой-то момент медперсоналом была взята пауза, но скепсис с их стороны к моим легковесным убеждениям выдал себя на очередном медицинском обходе, когда заведующий отделением, прищурив глаза, сказал:
– Дорогой Адам, в вашем положении лучше не ждать вмешательства Бога.
– Но мы и не можем ждать милости от природы, – не раздумывая парировал я.
Мичуринская фраза едва ли была знакома врачу, но он оценил ее по достоинству. Повернувшись к сопровождавшему его персоналу, доктор посмотрел на них тем магическим взглядом, в котором безошибочно читалось то количество инъекций, которые в ближайшие сутки освободят меня от чувства жажды, голода, зубной боли и личных неприятностей.
– Все в окружающем нас мире – результат эволюции. Включая лекарства и технологии, с помощью которых вернули вас к жизни, – продолжил доктор.
– Так мы поплатимся за это своей человечностью. Зачем вы вообще лечите людей, если есть эволюция? Вы же ей мешаете!
– Не только я лечу – а в союзе с профессионализмом, лекарствами и естественным отбором, – пафосно отвечал доктор.
– Не та ли это «теория», в которой существует явный прокол – отсутствие в эволюции необходимого количества промежуточных звеньев?
– Вероятно, были эволюционные скачки, – не сдавался врач.
– Случайные мутации? Для них недостаточно времени, – уверенно давил я.
– Все связаны со всеми, – настаивал доктор. – У всех нас один предок.
– Это Адам?
– Нет – бактерия.
– Советская школа, – не найдя лучшего ответа, выпалил я.
– Здесь не то место и не то время, чтобы обсуждать дарвинизм. Не волнуйтесь, во мне вы не увидите фанатичного адепта теории эволюции. В конце концов, между операциями есть время и для Шекспира, – вкрадчивым и мягким голосом сказал доктор. – Вам надо научиться переключать свои мысли.
Повернувшись, он быстро двинулся к двери. Последнее, что я расслышал, было:
– Соблюдайте наши рекомендации и берегите себя, – уже в штатном режиме проговорил он.
– Доктор, единственное правило, в котором безошибочно работают законы эволюции, – это ретроградный отбор, когда дурак подбирает на место после себя еще худшего дурака, – бросил я вслед уходящей фигуре в белом халате.
«От Бога можно не зависеть, лишь пока ты молод и благополучен; всю жизнь ты независимым не проживешь…» – жаль, что поздно вспомнился Хаксли.
СОСЕД II. PROXIMUM II
В палате нас было трое: я, Вениамин и Глебыч. Двоих первых вы уже знаете, пришло время познакомиться с Глебычем.
Это был пожилой импозантный мужчина, лет шестидесяти, высокого роста, с землистым цветом лица и удивительно умным взглядом всезнающего интеллигента. По профессии журналист, известный блогер, ученый-самоучка, в прошлом политик, а также любитель лошадей и искусства. Его жизненным кредо было помогать людям, животным и матери-природе. Всю свою жизнь он кому-то помогал, о чем рассказывал с удовольствием, не лишенным частички тщеславия. Глебыч воплощал в себе лучшие качества гуманиста, альтруиста и мецената, помноженные на оптимизм.
– А вот еще был случай! – чуть с придыханием начинал он свой очередной рассказ. – Пришел ко мне фермер-трудяга, неправосудное решение об отъеме земли принес! Ну явно видно, что просто решили отнять землю у человека труда! Так я настолько смачно пропесочил этого судью в своем выпуске, что на следующий день отправили его в отставку и решение суда отменили.
Подобные истории не кончались.
Глебыч практиковал йогу и дыхательную гимнастику цигун, без конца говорил о чакрах, мантрах, карме, перерождении, третьем глазе и прочей ерунде. При этом с теплом вспоминал Советский Союз и часто ностальгировал о том, как хорошо жилось при Брежневе. Советская привычка коллективизма стала его натурой. Он всегда организовывал абсолютно сибаритские по больничным меркам посиделки с чаем и печеньями, сдобренные бесконечными веселыми историями из его длинной жизни. Пиры Валтасара как последние пиры приговоренных к смерти, только у некоторых этот приговор практически сразу приводился в исполнение, а для других откладывался на десять-пятнадцать лет – средний срок дожития пациентов с донорским сердцем.
– Ты со своим порядковым номером разобрался? Цифра 132 у тебя? Я тебе ключи к расшифровке дам, а дальше ты сам! – Глебыч увлекался нумерологией. – Вот смотри как у меня: я 112-й пациент, и это номер телефона службы спасения; значит, я должен кого-то спасти или быть спасенным. В году 365 дней. 112-й день года – 22 апреля (4-й месяц, 22-е число). Это день рождения ВИЛа: Владимира Ильича Ленина и день рождения пророка Мухаммада, то есть Ленин – это предтеча дьявола, а Мухаммад – посланник Бога. Пока Ильича не похоронят в земле, мир не изменится к лучшему. И, видимо, мне уготована какая-то великая роль в этом! – многозначительно произнес он.
Что в нем подкупало особенно, так это его искреннее участие в чужой судьбе.
– Парень, ты не переживай, все будет хорошо! За черной полосой будет белая. Ты молодой, вся жизнь впереди, – бодро поддерживал он меня. – Скоро встанешь на ноги, гулять начнем. Поедем ко мне на дачу, порыбачим, шашлыки пожарим. Заживем, вот увидишь!
Заживем?! – подумал я. Он в курсе, что за жизнь нас ждет? Таким, как мы, пациентам обязателен пожизненный прием цитостатических препаратов, что предполагает высокий риск послеоперационных осложнений. Читаем инструкцию по применению лекарственного препарата: «Циклоспорин А задерживает жидкость, спазмирует периферические артерии, стимулирует выработку глюкозы и развивает фиброз почек». Ослабляется иммунная защита организма, что приводит к частым пневмонии, кандидозу, туберкулезу и другим заболеваниям. Не поднимать ничего, что весит больше пяти килограммов, не бегать, не прыгать, не нервничать – одним словом, инвалидность первой группы, пятьдесят процентов из нас умрут в течение первых десяти лет – что тут может быть оптимистичного?!
Отрадно, что способности мыслить и думать критически остались на прежнем уровне. Мне пересадили сердце, но не мозги. Вопрос – как их теперь совместить? На какую систему ценностей опереться? В эту же секунду пришло осознание того, что у человека в этом мире немного по-настоящему счастливых мгновений. Одно из них – это простая радость в сердце, которая не имеет никаких явных причин, приходит из ниоткуда и также в никуда пропадает.
До операции было непонятно, как можно получать удовольствие просто от жизни. Сейчас остались лишь сожаления о безвозвратно прошедшем времени, когда можно было быть счастливым без повода. Эти путаные мысли приводят сердце в беспокойное состояние. Беспечное детство да бестолковая юность с разгульной взрослостью, все вместе – безвозвратно утраченное время. Как много упущено и сколько осталось времени впереди? – последняя мысль перед одолевавшей меня дремотой.
– Слышишь, профессор, просыпайся! – прервал мой поверхностный сон Вениамин. – Война началась! Совсем эти америкосы обнаглели!
Какая война? Что он несет? Какое мне дело до той войны? Война – это дело молодых. Тут бы со своей внутренней войной разобраться.
– Вот ты образованный человек, ученый… Сколько еще мир будет терпеть этих пиндосов? – искренне возмутился он. – Везде лезут со своей демократией! Все страны хотят сделать своими колониями. Если бы не болезнь, первым записался бы в добровольцы!
Герой! Он смерть видел? Как увидит, так сразу будет желать всем мира!
– А наш-то молодец! Никого и ничего не боится, сейчас мы им покажем, обломают они о нас свои белые голливудские зубы, как немцы в сорок первом! Там же нет мужиков, одни геи. У них мужики друг на друге женятся! В ихнем НАТО министр обороны женщина! Женщина! Слабый пол! На что они надеются?
О sancta simplicitas[2], хорошо, наверное, жить невеждой и не знать ничего о Жанне д’Арк, королеве Гвендолен, Клеопатре, царице Яххотеп и о многих других великих воительницах. Лучше бы колы принес…
Мысли соседа понятны. В какой последовательности выстроена новостная лента, в такой же последовательности мы воспринимаем поданные события. Во всем этом многоголосии все говорят от одного лица. Когда истины больше нет, выходит так, что все вокруг правы. Язык принадлежит всем, слова стали общие. Массы сжевывают и пожирают слова, превращая язык в бессмысленный гул – так, что он перестает их связывать. Тяжело после пафоса слов найти силы для обретения смысла. Язык политики подчиняет себе толпу, делая ее рабской, язык философии приводит ее к бунту, язык религии умиротворяет, а чего хочется мне?
В моем теперешнем существовании все житейско-бытейское теряло смысл, непредсказуемый финал свидетельствовал в защиту бесконечного количества будущих сценариев. Необходимо чудо, чтобы дать начало порядку с последующими необратимыми процессами. Все за и против в моем сознании окончательно разорвали закономерную связь поступков и причин. Мне выдрессировали мозг, сделав его ответственным за поиск непротиворечивых причин, ведущих к положительным следствиям.
МАМА. МАMMА
Днем принесли телефон, и почти сразу позвонила мама:
– Сынок, как все прошло? – сдерживая слезы, спросила она.
– Да все нормально, мам, поправляюсь. Отторжения нет.
– Слава богу! Ты меня прости, сынок, что не смогла приехать: болею и силы уже не те.
– Мы же договорились, что не надо приезжать! Какие могут быть обиды?
– Фрукты есть? Витаминов хватает? – заботливо спросила она.
– Есть. Любые на выбор и в любом количестве.
– Яблоки не забывай, обязательно два яблока в день. В свое время еще доктор Чазов это говорил, когда его по телевизору показывали, я лично смотрела.
– Буду стараться, скоро выпишут, приеду домой. Поухаживаю за тобой, – искусственно-веселым тоном отозвался я.
– Ты всегда так говоришь, но не был дома уже несколько лет. Все о тебе спрашивают, все беспокоятся, все желают твоего выздоровления. Сынок, самое трудное позади, а значит, все лучшее впереди.
– Приеду, даю слово, мне некуда больше ехать. А когда все дороги ведут в никуда, мамуля, настала пора возвращаться домой.
Отчий дом остался в небольшом провинциальном городе, в котором было две достопримечательности: две дороги – одна ведет к морю, другая в горы. В таких городах стороннему взгляду может показаться, что жителей больше интересует их прошлое, чем, скажем, будущее. Кто выбирал будущее, тот стремился покинуть город, а уехав, скучал по нему как по самому лучшему месту на земле… Пора домой, к маме.
В обед пришла Лара с подносом больничной еды и объявила:
– Сегодня начнем ходить, мой золотой, – правда, по палате! Пора, задача минимум – сделать десять шагов.
– С такими обильными обедами я скоро бегать начну, – отшутился я.
Ели мы как обычные люди. Наше питание можно назвать высококалорийным, с высоким содержанием белка для восстановления мышечной ткани и преодоления послеоперационного стресса. Под строгим запретом находились газировка и безобидный на первый взгляд грейпфрутовый сок. Оказывается, уровень в крови некоторых препаратов против отторжения изменяется под влиянием грейпфрута или грейпфрутового сока. Кроме этого, больничный диетолог рекомендовал снизить потребление богатых калием продуктов: абрикосов, бананов, апельсинов, сухофруктов. Калия было в нас и так достаточно, он повышался из-за дисфункции почек, которая была вызвана все теми же препаратами от отторжения. В остальном это была обычная еда, и ее можно было вполне успешно есть – если бы не сопровождавшая нас тошнота. От нее мы спасались мятными леденцами или принимали специальные противорвотные препараты.
Последовавшее за обедом занятие по ходьбе сводилось к следующему. Лара поставила в метре от моей кровати стул. Моя задача состояла в том, чтобы с ее же помощью я смог сделать пару шажочков до стула и сесть на него. Затем – обратно.
– Не бойтесь, из-за длительного лежания вы можете почувствовать сильную слабость в мышцах, дрожь и головокружение, так бывает. Поэтому, можно сказать, придется учиться ходить заново, – поддерживая меня за локоть, подбадривала Лара.
Я довольно уверенно встал и практически без ее поддержки сделал небольшие шаги до стула, сел. Через мгновение поднялся и вернулся на кровать.
– А вы молодец! И вправду скоро побежите, Адам! Давайте следующие упражнения – ходьба на месте и отведение поочередно ног. Только держитесь за спинку стула. А потом опять пошагаем.
– Домой бы вернуться, я уже свое отбегал! – многозначительно произнес я.
– Завтра принесу ходунки, начнете сами расхаживаться, – сообщила Лара.
После состоялся второй разговор с психологом Хаввой. Одета она была так же, только изменился цвет платка, он был голубого цвета.
– Ассаляму алейкум, Адам! Каков запрос на встречу? Что беспокоит?
– Скажите, доктор, мое сердце досталось мне с грехами его бывшего владельца? Я про черные точки, согласно исламскому вероучению… ну вы в курсе, – сознательно игнорируя ее приветствие, начал я.
– Вам достался новый орган – сердце. Естественно, что ваше духовное сердце осталось с вами и вы не принимаете на себя грехи донора, – спокойно ответила Хавва.
– Всем известно, что психология – это самозваная наука, которая начиналась как наука о душе, а трансформировалась в науку об индивидуальном сознании, включая чердачные и подвальные помещения. Но вы уходите от ответа.
– Меня пригласили к вам как психолога, а вы выводите меня на богословский дискурс. Врачебная этика не позволяет нам навязывать то или иное вероучение людям, находящимся в тяжелых жизненных ситуациях.
– Но у меня нет психологических проблем! У меня проблемы метафизические.
– Вы можете не подозревать о них, к вам на чердак и в подвал мы еще не заглядывали.
– Ничего интересного, кроме наносного старого хлама, там нет.
– Как раз это и является предметом исследования психолога, – заключила она.
– Если ты долго смотришь в бездну, то бездна начинает всматриваться в тебя. Так говорил Ницше! Вам не страшно?
– Я имею защиту. Кроме Аллаха никого и ничего не боюсь!
– Завидую! Вот бы и мне получить подобную защиту! – искренне воскликнул я.
– Вам надо окрепнуть, обрести себя, и со временем все придет в норму, – уже как психолог мягко сказала Хавва.
– Я послушно выполняю все предписания врачей, но отключить свою голову не могу. Потому и прихожу к вам.
– Ваш высокий интеллект мешает быстро примириться с трансплантированным сердцем. Пока ваша психика не пройдет все классические этапы восприятия смерти – отрицания, гнева, торга, депрессии, – вы не придете к принятию.
– А кто умер?
– Ваше первое сердце умерло в буквальном смысле слова, поэтому вы испытываете психологический дискомфорт и пока не можете принять донорский орган, – монотонно продолжала Хавва.
– Это противоречит ранее сказанному вами. Сердце понимается как обобщенное собирательное название души, духа, разума и т. п.
– К сожалению, время, Адам. В вашем состоянии нам запрещено проводить длительные сеансы. С какими чувствами оканчиваем занятие?
– Пустота, темнота и сырость, как на чердаке и в подвале.
Принять радость от жизни с новым сердцем мне мешал интеллект? Невероятным усилием воли я попытался продавить главную мысль: я жив! Но тут же бетонной стеной возник вопрос: кто жив? Я какой? Прежний или теперешний? Мои мыслительные изыскания сопровождались многозначительными вздохами, как вдруг мысль вильнула в сторону: неожиданно пришло на ум, что зовут меня как звали первого человека на земле – Адам. Интересно, что первого человека нам представили, но об имени последнего умолчали.
Перманентный мыслительный процесс дело жутко энергозатратное, надо высыпаться. «Сон – единственный отрезок времени, когда мы свободны. Во сне мы позволяем нашим мыслям делать, что им хочется», – не помню, кто сказал, по-моему, Вербер, но это не точно. Мысли бежали сплошным потоком сознания. Смерть – это вечный сон и неотъемлемая часть жизни. Кто интересовался моим желанием родиться? Ведь право на жизнь дарует мне автономное право на смерть. Вот бы они (врачи) удивились, если бы я им заявил о своем праве на смерть! И пусть именно они окажут эту услугу, как оказали услугу по пересадке донорского сердца. Мы соблюдем все бюрократические формальности и подпишем необходимые бумаги. Но кто из них возьмется сделать последний укол? Этот человек хоть и санкционированно, но убьет меня, то есть станет убийцей? Врачи, убивающие пациентов, даже с их юридически оформленного согласия, это что-то новое в медицине. Но все же одно неоспоримое преимущество у эвтаназии есть – можно самому определить день и час своей смерти. А как перестать бояться смерти? Надо сделать так, чтобы жизнь стала хуже, чем смерть…
С этими мыслями меня вкатили в палату. Глебыч встретил меня ободряющим возгласом:
– Мой друг, ты выглядишь значительно лучше!
– Это обман зрения, Глебыч! – вяло ответил я.
– Послушай, надо всегда смотреть на тех, кому хуже, чем тебе. Мы зимой волонтерим на вокзалах – бездомных кормим. Вот там знакомишься с действительно трагическими историями. Одиночество, предательство, потеря семьи и здоровья – неотъемлемые спутники жизни этих людей. Самое социальное дно, – глаза его загорелись. – Жаль, что я заболел, не скоро смогу вернуться в строй. Бескорыстно. От души. Не за деньги.
– Глебыч, бескорыстно делают добрые поступки только дети. А тебе уже за шестьдесят. Ты это делаешь хоть и не за деньги, но корыстно, например, чтобы поднять свою самооценку или чтобы выглядеть лучше в глазах окружающих.
– А что плохого в том, что у меня душа ребенка? – наивно спросил он. – В Евангелии сказано: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».
– По тебе не скажешь, что ты читал Евангелие!
– Читал, правда, но не до конца, на «Коринфянах» застрял, – с сожалением отметил Глебыч.
– В душе ребенка нет ничего плохого, но в тебе не живет детская душа. Ты слишком много знаешь об этом алчном и лицемерном мире, – безэмоционально, по-судейски вынес я свой вердикт.
– Так, по-твоему, все, что я делаю, это только из выгоды? И сиротам помогаю, и собираю больным малышам деньги на операции, бездомным животным приюты нахожу, – начал краснеть и заводиться Глебыч. – И детям своим я тоже корыстно помогаю?
– Ты не нервничай, врачи запрещают. Просто честно загляни себе в душу, поговори с ней наедине. Ответы придут.
– Я о тебе был лучшего мнения, Адам!
– Не был ты обо мне лучшего мнения. Просто у тебя роль доброго отзывчивого человека, маска. Свое реальное мнение обо мне ты держишь при себе. Это такая игра, для взрослых.
– Какая к черту игра?! Я жить хочу, чтобы людям помогать, у меня столько дел незаконченных! Дочке надо помочь дом достроить, сына на ноги поставить, внуков вынянчить. И бездомные, и кошки, и собачки, как ты выразился, тоже ждут помощи от нас. Мне нельзя умирать просто так, я не для себя стараюсь.
– Глебыч, ты начни для себя стараться. Где все те, кому ты помогал и о ком так печешься? Твой телефон молчит, и тебя даже никто не навещает, – ехидно поддел я.
Мой собеседник замолчал, лег на кровать и отвернулся. Спустя какое-то время буркнул себе под нос:
– Может, ты и прав, но я не согласен так жить.
Что на меня нашло? Утром надо будет извиниться. Не зря говорят, что повышенные умственные данные налагают повышенную моральную ответственность. Чем одаренней человек, тем способнее он ранить окружающих. Немотивированную агрессию я списывал на побочное действие препаратов, назначенных врачами для скорой и успешной послеоперационной реабилитации. Утром разберемся.
– Сократ, не засыпай! – полушепотом произнес не участвовавший в разговоре с Глебычем Вениамин. – У меня хорошие новости. Ты про Рокфеллера слыхал? Он семь раз делал пересадку сердца и дожил до ста двух лет.
Этот телевизор сделает из него полного имбецила, констатировало мое полуспящее сознание. Давно известно, что это фейк.
– Представляешь, сто два года! А мы-то с тобой только раз прошли через это… Вообще евреи правят миром, все контролируют: финансы, политиков, бизнес, – начал сваливаться в конспирологический бытовой шовинизм мой сосед по палате. – И в телевизоре только их рожи: певцы, музыканты, художники – все евреи, у всех фамилии или на -ич или птицы какие-нибудь. Они из любого предмета могут фамилию выдумать. Сталина на них нет! Он бы их всех за сто первый километр!.. И чурок заодно туда же!
Этот Веня добьет остатки моего душевного здоровья. Жаль, что пересадку мозга еще не делают. Утром надо составить четкий план, как достать колы.
СМЕРТЬ. MORS
Ночью мы проснулись от странного громкого хрипа, который доносился со стороны кровати Глебыча.
– Глебыч, что с тобой? Ты в порядке? – тихо позвал я.
Хрип усиливался. Палата наполнилась леденящим душу страхом неотвратимой смерти. Вениамин забился в угол кровати и оттуда молча моргал большими испуганными глазами.
– Сестра! На помощь! – раздался мой крик. – Пациенту плохо!
Добравшись до кровати Глебыча, я затараторил:
– Старик, ты чего это? Нельзя же умирать! Детям помочь надо, кошкам, собачкам. Эй, не закрывай глаза, Глебыч!.. Ну прости меня, это я не всерьез, не со зла, просто на эмоциях ляпнул, утром хотел извиниться! Прости, пожалуйста! Не умирай, мы же порыбачить хотели!
Глаза Глебыча были открыты, но смотрели они в потолок мимо меня, вены на шее вздулись до неимоверных размеров, изо рта пошла кровяная мокрота. Вбежали дежурный врач и медсестра.
– Откройте окна! Реанимационная бригада уже в пути! Или язык прикусил, или нарушение ритма! Надо проверить пульс! – бегло бросив взгляд на Глебыча, заключил молодой доктор. – Адам, придержите ноги, я попытаюсь положить его на бок!
Двумя руками я зафиксировал худые длинные ноги Глебыча. Не знаю, сколько прошло времени. Но вскоре в дверях появились две фигуры реаниматоров, меня отодвинули на свою кровать. Глебыч начал хрипеть, захлебываясь в мокроте, и сильно биться в конвульсиях.
– Дальше мы сами! Судороги! Нарушение сердечного ритма! Приступ, – будто издалека, слышалось мне. – Надо перевести в реанимацию!
Глебыч в последний раз громко захрипел и стих. Какая быстрая и нелепая смерть. Незапланированная, неожиданная и оттого драматически ужасная. Как там у классика… Человек смертен. Плохо то, что он иногда внезапно смертен…
Оставшуюся часть ночи мы с Вениамином не спали, просто молча лежали, думая каждый о своем. Я вспомнил отца, умершего от онкологии несколько лет назад. Чем-то он напоминал Глебыча: также имел много талантов, был бесконечно добрым, но, в отличие от соседа по палате, абсолютно непрактичным в жизни человеком. Идеалист-романтик. Писал стихи, картины, играл на гитаре, резал по дереву, был сильным игроком в шахматы, но мало что из этого доводил до конца. Папа бесконечно верил людям, обманывался, но все равно продолжал верить, наивно полагая, что в этот раз его не одурачат. Духовно мы были очень близки, несмотря на то, что по характеру и привычкам я был больше похож на мать. Но как отец он сделал для меня все и даже больше. Возился со мной, пока я был маленький, и безуспешно – поскольку природа не наделила меня такими же яркими талантами – учил тому, чем овладел сам. Его советы остались при мне на всю оставшуюся жизнь. Люби людей, сынок, не делай зла. Будь честным, умей дружить, не кради и не убивай, не завидуй никому, кроме молодых, шутил он. Поступай с людьми так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Банальные общечеловеческие истины для всех тех, кто ими не живет, а он жил…
Отец очень любил жизнь во всех ее проявлениях. Интересно, какой совет он дал бы мне сейчас?
Под утро понял, что больше не могу оставаться в палате. Толкнул дверь и вышел в пустой белый коридор. Что с нами со всеми случилось? В моем опустошенном сознании поднимался неконтролируемый шторм негодования.
Мы никто, мы нигде, мы никак. Мы сливаемся друг с другом, но не в единстве, а в единообразии. Жить в комфорте – наш идеал, мы ложно отождествляем его с достоинством. Кто-то, по-моему Гегель, писал о том, что человек – это существо прямоходящее просто потому, что хочет он ходить прямо. И мы хотим не просто ходить прямо, а ходить прямо с достоинством. Но сегодня мы ползаем на четвереньках, мы живем для зарплаты с перспективой быть закопанными на местном кладбище. Внутри нас пустота. Мы пребываем постоянно в расчетно-кассовых отношениях со своей плотью и ее желаниями. Вся эта соматическая цивилизация с культом полезности оставила нас один на один с собственным телом, которому мы проигрываем и с которым мы безуспешно пытаемся договориться. Наше тело страстно желает обладать вещами, чтобы заслужить их благосклонность к себе. Восхищаясь ими, мы вовлекаем их в человеческие дела.
В культуре умирания все подчинено одному-единственному желанию – желанию обладать собственностью. В наших каменных джунглях идет бесконечная борьба за собственность и ее передел. Борьба за собственность – это любовь к жизни. У волков она своя, у людей – своя. Человек подчинен Року, что бесстрастно обрекает его на уничтожение. Жить в таком мире значит постоянно его желать. Но смена желаний не ведет к свободе и счастью. Нет смысла, нет цели, остались одни желания. Желание распространяется на все, и от этого все слишком похожи друг на друга. Все во всем не уверены. Страх подступает с разных сторон. Мы все пациенты одной больницы с одним для всех диагнозом – страх перед жизнью. Пора выбираться из этой удушливой больницы.
Проснувшись утром, я обнаружил отсутствие в палате Вениамина. Было непривычно проснуться в тишине самому, а не от его очередного бредового вопроса. Зашла медсестра с подносом стерильного, диетически выверенного завтрака.
– Лара, а где мой сосед? – поинтересовался я.
– Какой сосед? Вы с Глебычем вдвоем в палате лежали.
– Что за шутки, сестра? Вениамин, парень лет сорока, вон его кровать, до сих пор стоит незаправленная.
– А-а-а-а, понятно. Видимо, вас посетил делирий, – улыбнулась она. – Так бывает после наркоза и седативных препаратов. Делирий – это такой вид помрачения сознания, с галлюцинациями и яркими зрительными иллюзиями. Очень хорошо, что ваш так называемый сосед исчез, – звонко засмеялась она, – значит, идете на поправку.
Делирий? А с кем я вел беседы? То есть Вениамин – это мое глубинное альтер-эго? Моя альтернативная версия? Значит, в его характере и поступках отражалась часть моего подсознания? Эта новость ошарашила меня. Человек всегда больше чем один. Я понимал, что в каждом из нас есть такой второй человек, меня не устроили уровень и качество мыслей этой второй, внутренней части меня.
После завтрака по моей просьбе меня отвезли к психологу. В этот раз на Хавве был красный платок.
– Ассаляму алейкум, Хавва! – первым начал я. – Кейфа халюки?
– Алейкум салям, Адам! Вы знаете арабский? – удивилась Хавва.
– Знаю ли я арабский? Спросить, как дела, – это единственное, что я знаю по-арабски. Таким был условный знак ливанцам, приторговывавшим травой в университетских общагах. Нам слышалось слово «кайф», и оттого этот позывной легко запоминался и сразу ложился на язык.
Мы немного помолчали. Потом я сказал:
– Дайте мне пояснения по предопределению. Ночью умер Глебыч, а ведь все было хорошо, он шел на поправку. Разве такой финал напрашивался по божественному сценарию?
– Наверняка доктора вам говорили, что с точки зрения хирургического мастерства операция по пересадке сердца не такая сложная, как, допустим, на мозге. Главную угрозу для реципиента представляет его собственный иммунитет. Скорее всего, начался процесс отторжения донорского сердца, – как по пунктам разложила она.
– Это понятно, но я не об этом. Мой донор умер в соответствии с божественным предопределением в определенный час и день, погиб в автокатастрофе. Почему его сердце продолжает жить? И я должен был умереть по предопределению, но уже из-за износа и болезней своего сердца, но почему продолжаю жить? Объясните, как работает предопределение Бога. Каков алгоритм?
– Адам, вам, наверное, стоит обратиться в администрацию больницы с просьбой о предоставлении священника или имама. Вы не нуждаетесь в психологе, ваши вопросы относятся к религиозной составляющей жизни человека, – спокойно ответила психолог в красном хиджабе.
– Возможно, я так и поступлю. Но все же ответьте на мой последний вопрос! – умоляя, воскликнул я.
– Предопределение каждого живущего на земле существа скрыто от нас. Только Аллах знает, каков будет сценарий жизни и каким будет конец. Так лучше для нас.
– Ну а принципы и закономерности, из которых складывается божественное предопределение? Они тоже сокрыты? – не унимался я.
– Важно не как и когда, а кем умрет человек. Это сложный вопрос, раскрытие которого требует больше времени, чем мы с вами располагаем.
– Это нечестно. Я нуждаюсь в ответах, – давил свою линию я.
– Мы еще будем встречаться и говорить об этом. Это только первые шаги к новой жизни, – после короткой паузы продолжила Хавва. – Вам особенно сложно на начальном этапе реабилитации, это заметно по вашим резким реакциям. Но необходима определенная степень серьезности для достижения положительного результата. Вы ответственно намерены изучать ислам и вступить в серьезную полемику с его идеями? Насколько понимаю, вы не агностик и не скептик и ваше отношение к исламу в целом позитивно. Во всяком случае, эта позиция исключает приписывание исламу злой силы.
– Все, на что я готов, так это к серьезному отношению в вопросах познания Бога.
– Я не буду делать вид, что владею глубокими религиозными знаниями, как это может неверно показаться на первый взгляд. Во многом убедительность моих доводов строится на личном опыте. Но повторюсь, религия – это область моих убеждений, а наши сеансы лежат в научной плоскости… Пора заканчивать, вы сильно нервничаете.
– К вам заходишь с одним вопросом, а выходишь с несколькими! – напоследок раздраженно выпалил я.
Стало очевидно, что все следующие наставления психолога сведутся к фрейдистским поискам ответов на вопросы родом из детских психотравм. Надо в следующий раз имама попросить.
ДРУГ. AMICUS
После психолога меня отвезли на лечебно-оздоровительные процедуры, и потом Лара выкатила меня в наш цветущий райский сад.
– К вам посетитель, – уходя, сообщила медсестра.
– Я никого не жду!
С пакетом в руках ко мне приближался крупный мужчина в полицейской форме. Судя по звездам на погонах – полковник. Его красные щеки и черные усы не предвещали какой бы то ни было угрозы, которая обычно сопровождает людей в форме. Кого это еще принесло?
– Салам, Адам! Не узнаешь студенческого друга? Восьмой блок, комната 409! Это же я, Алик! – радостно начал он. – Твоя мама сказала, что ты в больнице, и вот решил проведать. Я поблизости работаю, меня недавно в центральный аппарат перевели – дослуживать до пенсии.
Какой Алик? И что там у него в пакете, колу принес или не догадался? – вихрем пронеслось в моей голове.
– Я вот виноград, яблоки принес! – усаживаясь на скамейку рядом, произнес пока не узнанный мной усатый полковник.
– Крестный отец, ты, что ли? – откуда-то из моего подсознания пришла догадка. – Усы зачем надел, Алик?
– Ну а кто ж еще, е-мое! – радостно воскликнул полковник.
– Ты чего вырядился в милицейскую форму? – чуть с удивлением спросил я. – Чтобы проходную пройти?
– Так я после универа в наркоконтроль пошел – и вот дослужился до полковника! – чуть смущенно, но горделиво ответил Алик.
– А как же дон Корлеоне? Ты же читал с пометками Марио Пьюзо! – засмеялся я.
– Да то неосознанное детство, баловство! – жуя принесенное яблоко, ответил настоящий полковник.
– А Керуак, Берроуз и Гинзберг? Тоже баловство? – спросил я Алика.
– Ты всегда слишком глубоко смотрел на проблему наркотиков. Но так на эту проблему не смотрит ни тот, кто потребляет, ни тот, кто продает. Я вообще дальше «Криминального чтива» не заходил, – мрачно произнес мой друг.
– Хоть ты и полковник, мы оба знаем, что проблему наркотиков не решить простым преследованием потребителей и дилеров. Надо мыслить глубже.
– Оставь эту тему! Лучше ешь, Адам, а то ты меня знаешь, не умею я навещать больных, отношусь к породе людей, которые приносят фрукты и сами же их съедают, – постарался сменить неприятную тему Алик.
– Это у тебя приобретенные привычки государственника, – беззлобно пошутил я. – Что слышно об остальных? Видишь кого?
– У всех по-разному. Кто врачом стал, кто прокурором, в бизнес многие ушли, общаемся редко, у нас чат общий есть, поздравляем да соболезнуем. Многие уже в могиле, кто от наркоты, кто в авариях сгинул, а кто от естественных причин. Давай тебя добавлю, все обрадуются!
– Позже, Алик. Надо чтобы сердце прижилось.
– Да приживется все! Кто выжил в наших общагах, от такой мелочи не умрет! – высокопарно произнес он.
– Слушай, ты можешь мне в следующий раз кока-колу в стекле принести?
– Какой разговор! Да я сейчас принесу. И не только колу – может, еще чего покрепче захватить? В медицинских целях, так сказать!
– Медсестра скоро придет. Не забудь в следующий раз. Всем нашим привет передавай и не говори, что со мной.
– Конечно! Ты, брат, поправляйся! – ободряюще воскликнул он.
– Дома давно был? – напоследок спросил я.
– Каждое лето. Всей семьей, с детьми, в отпуск, как положено! – по-солдатски доложил Алик.
– Время, ребята! Пора на ужин! – скомандовала Лара и, подхватив мою колесницу, укатила меня прочь от моего студенческого друга в новую, но уже такую привычную больничную реальность.
ДОКТОР. MEDICUS
Стоя у окна, доктор долго смотрел в сад.
– Коллеги, считаю, пациенту № 132 не стоит сегодня сообщать о смерти матери, – задумчиво произнес врач, обернувшись к консилиуму людей в белых халатах. – Он не окреп, боюсь, не выдержит. Скажем через пару дней. И непременно заранее подготовьте его к известию, поддержим его медикаментозно, надо будет сделать это максимально корректно.
ОДИНОЧЕСТВО. SOLITUDO
Один в палате, я словно Прометей с разрезанной грудью, страдания от одиночества порождали в сознании ложные идеалы бытия – они рухнули, но боль не прошла, еще больше усилилась, в дополнение сковывая ход моих мыслей страхом. Путаясь в невидимых нитях предопределения, хотелось ощущать от преодоления жизненных обстоятельств зримой легкости, но откуда взять силы на такие свершения? Психологией признается и настоятельно подчеркивается уникальность индивида, но его личные проблемы безжалостно методологически типизируются в шаблоны, с полной уверенностью в их чудодейственные, универсальные для всех результаты. Но я – не все.
В чем основания моего Я? Я, не имеющий подобного себе клона. В хитросплетениях причинно-следственных связей, когда так легко нарушается весь стройный ряд биографических событий, стоит алогичному случаю создать помеху, и мы получаем множественные интерпретации судьбы собственного Я.
Это только в вымышленном мире работает расхожая фраза «все будет хорошо», но, как оказалось, когда приближаешься к опасной черте в реальной жизни, которая сулит неминуемую катастрофу, сознание в последней надежде также цепляется за избитую фразу «happy end». Наше тело – это монстр желаний и тюрьма души. После того как сметены религия, нация и производное от них – совесть, единственной реальностью остается тело желаний – неуемная тяга к потреблению и наслаждению. Беспринципность нового времени отравила современность пренебрежением к нравственной нормативности, стерилизуя культуру и превращая возвышенное в музейный хлам.
Надо обратиться к Богу напрямую, без посредников и шарлатанов-психологов, ведь бабушка учила молитвам, я должен помнить. «Куль ху Аллаху ахад…» Не помню, как дальше, но дайте время, я вспомню. Очевидно, что Бог несовместим с машинами, научной медициной и всеобщим счастьем. Он выше всего этого. И он ответит на все мои вопросы, непременно ответит. Может быть, не сразу, а через время, надо смиренно проявить терпение.
С такими мыслями я пытался уснуть, ерзая на кровати.
А как же кола? Надо завтра пройти через проходную и реализовать свою ново-давнюю мечту о холодном шипящем напитке! Решено и будет исполнено. Я уже вполне набрался сил, чтобы пройти каких-то сто метров.
ФИНАЛ. FINARIUM
Утром, после завтрака, отказавшись от встречи с психологом, я был готов к достижению своей мечты, ради которой мне придется встать со своего инвалидного кресла и пройти около сотни шагов. Все мои мысли были устремлены в сторону сада.
– Лара, подкати меня поближе к забору, хочу посмотреть, как там на свободе! – шутливо попросил я медсестру.
Она покорно исполнила мое желание, пробормотала какую-то молитву и, мне показалось, уходя, незаметно перекрестила меня.
Жара, словно феном, обжигала горло, нестерпимо хотелось пить. Воспользовавшись удобным случаем для того, чтобы незаметно покинуть клинику, мое тело решительно двинулось навстречу мечте. Это желание преследовало меня с тех пор, как я оказался на больничной койке. Уже нет сил бороться с ним, давно пора перестать стесняться глупой мечты. Бренд «Кока-Колы» знают 98 процентов жителей Земли, а значит, жизнь и бренд неразличимы. По популярности лейбл колы спорит с Библией. Рекламные слоганы черного продукта звучат как назидания из «Песен Соломона».
Оставалось немного завернуть за угол, пройти двадцать метров по прямой, пересечь по диагонали проезжую часть, затем взойти на парапет тротуарной мостовой и оказаться в небольшом частном магазине. Каждый шаг отдавался болью в теле, но я шел навстречу своему желанию. Мое подсознание речитативом мотивировало меня слоганами всемирного реквием-коучинга. Ты сам выбираешь себя. Быть тебе бедным или богатым. Больным или здоровым. Счастливым или несчастным. Быть неудачливым или успешным. Все определяет твой выбор. Каждый день ты делаешь выбор. Перестань себя оправдывать. Будь эффективным, чтобы быть способным. Ставь себе предельные цели. Визуализируй свои мечты. У успеха есть образы. Не просто мечтай, а мечтай определенно. Умри здесь и сейчас, но не переставай желать, мечтать, дерзать!..
Мысли путались, но я привык к хаосу сознания. Я искал доброго совета, но не оказалось того, кто мне его даст. Мне не справиться с мыслями в одиночку, я не могу прекратить мыслить, но я могу начать действовать. Мои мысли всегда порождали и будут порождать во мне иллюзии. Человек и есть Время, а меня спасет миг! Пора перестать его ждать, чтобы стать другим. Настал момент для пробуждения! Здесь и сейчас твое сердце бьется, и я полон жизненной энергии. Не бойся сделать вызов Судьбе! Дыши… вдох и выдох… еще и еще. Живи…
Вдруг раздался знакомый рингтон: кто-то звонит.
– Мама? – удивился я, стоя посредине дороги. И сейчас же услышал громкий сигнал и визг тормозов.
Так вот каково мое предопределение… – последнее, что успело прийти в голову.
[1] Коран, 17, 81.
[2] О святая простота! (лат.)
