Август 1981 года. Я впервые во Владикавказе, тогда еще Орджоникидзе. Мы приехали на маленьком автобусе-«рафике» из Ставрополя. Мне двенадцать лет.
Что общего между детскими впечатлениями ленинградского мальчика из интеллигентной семьи и выдающимся русским писателем Гайто Газдановым, осетином, офицером, эмигрантом, станет понятно по мере чтения либо не будет понятно никогда. Во втором случае — «ну и не надо». Я пишу этот текст, скорее, для себя и для друзей, что обычно не делаю, твердо соблюдая завет Константина Симонова писать для широкого читателя и завет нашего современника, великого Валерия Попова: «Стрелять надо в невидимую цель». Впрочем, кажется, Валерий Георгиевич мной не будет разочарован.
Это были годы после московской Олимпиады. Огромное событие для мира и страны, окончательно поделившее мир на два лагеря. Американцы на Олимпиаду свою делегацию не послали, а в пику учредили Good Will Games — Игры доброй воли, куда приехали те, кто посчитал, что в краткосрочной перспективе лучше дружить с Микки Маусом, нежели с Чебурашкой. Это нормально. «Спорт — не политика!» Что? Спорт — всегда политика.
Впрочем, никогда еще Советский Союз не был так открыт — так запросто, без проволочек, получались долговременные туристические визы, так «либерально» относились к приехавшим, не пуская каждому вслед агентов кровавой Кей-Джи-Би. Этот термин я тогда и узнал. Очень круто. Я потом иначе КГБ и не называл, понтовался.
В тот год приехали наши «канадцы». Впервые они приехали в год Олимпиады в Ленинград, и перед тем, как их встретить, мой отец пошел и сдался в Кей-Джи-Би, сообщив, что к нему едут родственники из-за границы. И не просто из-за границы — аж из Канады.
— Степень родства? — спросили на Литейном.
— Двоюродная сестра с мужем и ее дети, мои племянник и племянница.
— И что вы хотите?
— Хочу сообщить.
— С какой целью?
— С целью, чтобы потом не спросили, почему не сообщили.
Папа любил пересказывать этот кажущийся ныне сюрреалистическим диалог.
Они приехали «пробно» в июле 1980-го. Лишь малая часть нашей большой семьи, которую разбила революция, потом война, потом просто жизнь. В той большой семье было три брата и сестра. Один оканчивает кадетский корпус в Санкт-Петербурге, потом юнкерское артиллерийское училище и отступает вместе с белыми в Крым, это старший брат отца — дядя Воля. Второй брат — начальник штаба бронетанковых войск у Тухачевского, сестра (самая старшая из всех) тихо переезжает на Волгу, а мой дед Константин после цепи совершенно невероятных, невозможных по уровню невероятности для литературы событий оказывается абреком в самообороне одного из осетинских селений. Потом еще много чего, что составляло историю страны, но это потом.
А начинается история именно во Владикавказе, в доме из розового кирпича на перекрестке дорог, недалеко от бывшего ипподрома. В этом доме жили родители моего деда — потомственный дворянин генерал Александр Орлов и его жена. По уверению деда, отец его был военным врачом, дослужившимся до генерала и умершим своей смертью где-то в начале двадцатых, когда сам дед скакал в бешмете с газырями по цветущим альпийским долинам в районе Казбека. Больше всего дед сокрушался, что не смог быть на похоронах отца. О нет. Все было не так. Все было совсем не так.
Канадские родственники приехали в Ставрополь транзитным рейсом через Прагу и Москву. «Рафик» был уже заранее арендован по телефону тетушкой Ксаной, и мы встречали своих в аэропорту Минеральных Вод уже на нем. Кавказ. Ксана родилась в двадцать третьем в Париже, она никогда не видела Кавказ, где когда-то окончились дни мужчин четырех поколений служивых Орловых. Пра-пра-пра- (я путаюсь в префиксах) -дед служил у генерала Ермолова, и тот Кавказ завоевывал, получил потомственное дворянство за лихость и подвиги, взял в плен черкесскую княгиню Ашаеву, женился и прижил множество детей. У нас в жилах дикая кровь горцев. Мы гордимся этим, ну и, конечно, привыкли малодушно списывать на необузданный кавказский характер свои выходки по молодости или по нетрезвости.
Мы встретили канадцев и приехали в квартиру на Осетинке, на проспекте Ленина, самый угол улицы Короленко. Там мой дед Александр впервые увидел их всех. Дядя Воля, его брат, приезжал из Канады раньше, в шестидесятые, всерьез напугав своим визитом деда, который всю жизнь умалчивал происхождение от боевого генерала, участника Русско-японской войны, выдавая себя за сына военного врача. О том, как было на самом деле, я узнал уже спустя много лет после смерти деда и отца. Дед не рассказывал отцу, боясь, что тот выболтает мне, а я выболтаю в школе. Ребенок же! Один раз почти год лагеря как вейсманисту-морганисту деду уже хватило, второй раз не хотел.
Помню эту встречу канадцев. Помню деда в индийском френче военного покроя с короткими рукавами, седого, с лихой прической, выбритыми висками, похожего на служивого из иностранного легиона, не то серба, не то македонца. Скорее, второе. Дед до самой смерти читал на греческом. Помню, как ехали через огромные поля пшеницы до Ставрополя, поднимались по серпантину от Татарки до города. И потом как входили в дом. И тетушку, на лице которой лишь на миг что-то мелькнуло, когда вошли в подъезд и пахнуло сыростью из подвала. Плевать на сырость! Все были счастливы.
Огромный стол с кубанскими и кавказскими яствами, приготовленными моей тетей Лидой, родной сестрой отца.
Грузинские вина. Фрукты. А потом романсы, которые поет дед, а канадцы записывают на магнитофон. Я не знал, что дед умеет петь. О, как он пел «Красивая лукавая» и «Белой акации».
Воссоединение семьи — эпохальное событие. Впрочем, я тогда больше радовался мешку с жвачками, кубику Рубика и диктофону «Дженерал Электрик», на который много лет спустя я записывал свои первые песни. Дети весьма меркантильны. Детство вообще состоит из того, что у тебя есть и что на что ты можешь сменять. Мой рейтинг за то лето вырос до недосягаемых высот. Одни диски Ghost in Mashine и Greatest hits Боба нашего Дилана чего стоили. За счастье их переписать меня одаривали щедро. Впрочем, здесь не про счастливого адепта карго-культа.
Спустя три дня тот же водитель, что встречал в аэропорту, что катал по Ставрополю, повез нас всех в Орджоникидзе. Он был огромный, этот водитель. Папа мой спросил, не спортсмен ли, тот ответил: штангист. Помню, звали Лёхой. И Лёха точно работал на Кей-Джи-Би. Но это нормально.
Мы выехали из Ставрополя ранним утром, около пяти, «по холодку», хотя в это время в августе уже жара. Это было мое первое путешествие на машине так далеко. Нет-нет, с родителями я ездил и междугородними автобусами, и поездом, даже один раз летал самолетом, но то не было настоящим путешествием. А это было. Мы останавливались где кому хотелось. Незабываемое счастье свободы.
Почему-то помню пикник на краю кукурузного поля где-то уже на границе Ставропольского края. Остались цветные кодаковские фотографии: плетеные корзины (не для понтов, а просто некуда больше складывать еду), белые скатерти (а какие еще? Пластиковых не было), порезанные на четвертинки длинные помидоры, запеченное в фольге мясо, зелень, лук, грузинское вино, которое достали по блату через дедушку. Он как ветеран войны имел право на какие-то привилегии. Это была «Алазанская долина». Впрочем, я пил лимонад «Буратино».
И вот все ближе и ближе Кавказ. Наконец Терек и отель «Владикавказ», из окон номера которого видна мечеть с двумя минаретами и набережная. И что-то еще. Мы здорово устали за поездку, но был заказан ужин. Помню забавный эпизод. Гостиница принадлежала системе Intourist. Персонал привык работать с заграничниками и на глаз определяли, откуда гости. На наш стол сразу поставили американский флажок.
— О нет! — взмолилась на английском тетушка.
— Нет проблем, — сказал официант и принес французский флаг.
— С чего это? — на злом французском спросила тетя Ксана.
— Простите! — стушевался официант и принес британский.
— Несите югославский.
Каюсь, американский флажок я оставил себе и сидел под ним. Запретный плод сладок. Мой отец смеялся, тетя Ксана ерничала, троюродная сестра говорила: «Это пройдет». Прошло. Нескоро, но прошло.
Почему югославский? Энтони, Антон, муж тети Ксаны, — хорват. Они познакомились сразу после войны. Тетушка влюбилась в молодого молодцеватого капитана пароходства Дубровника и супротив желания семьи вышла за него замуж. «Я молода. Я влюблена. Я так хочу и значит имею право», — сказала Ксана своим родителям.
Конечно, она уехала к мужу в Югославию. Потом Тито. Потом Антон оказался в тюрьме, а Ксана и одноклассник Антона спасли его на яхте, перевезя в Италию через Адриатику. Да! Он прыгнул в море с крепостной стены. Это нельзя использовать в прозе, поскольку литературщина и фантазия. Кстати, яхта до того принадлежала Муссолини. Много лет спустя я метафоризировал ту реальность в романе «Тишина Лейлы». А вообще, я много писал о своих. И в «Долгой ноте» вся правда о том, как я приехал после смерти стариков разбирать перед продажей квартиру, и в «Чесноке» и во «Времени рискованного земледелия», где детство собственного отца в маленьком городке Тутаев на Волге приписал детству одного из персонажей. Да! Мой дед был один из тех, кто вывел ту самую брейтовскую свинью. Впрочем, никто о том теперь не помнит. Свинья и свинья. Экая невидаль.
И вот Владикавказ — форпост Российской империи на Северном Кавказе. Иностранцам нельзя было просто так шляться по городу, и к нам прикрепили экскурсоводшу — безумно красивую рыжую осетинку, от которой даже у шофера из Кей-Джи-Би Лёхи делался дыхательный спазм. Она много что рассказывала, весьма подробно и интересно. Возила на Военно-Грузинскую дорогу, в аулы за городом, где дед мой в девятнадцатом и двадцатом скакал на коне.
— Закон гор был прост. Въезжают два всадника на пригорок с двух сторон, пускают коней в галоп и в какой-то момент палят друг в друга. Если оба выжили, подъезжают и разбираются, кто есть кто и, собственно, из-за чего.
Мне такие рассказы, понятное дело, нравились. Такое не может не нравиться мальчишке, только-только посмотревшему фильм «Дата Туташхия». Дата Туташхия — мой дед! Обалдеть!
Следующим вечером мы поднялись на один из минаретов мечети, и моя троюродная сестра от восторга — стоять на такой высоте и обозревать горы! — запела альпийский йодль: «Йоли-йоли-йоли кууу, йоли кууу». Пожалуй, навсегда у меня теперь вечер во Владикавказе связан с этим восторгом девушки. Уверен, Аллах простил ее. Это же радость человека перед творением господним. А я не помню ни убранство мечети внутри, ничего. Только узкую винтовую лестницу и йодль на фоне Кавказского хребта. И Казбек вдалеке сахарной головкой.
Много позже, уже не в Ленинграде, а в Санкт-Петербурге, провели вдруг очередные Good Will Games. Мы с друзьями забрались ночью на верхние хоры Троицкого собора, который только-только покинуло объединение «Ленмонументскульптура». Мы так же продирались узкими лестничками под самый купол, чтобы спеть. Мы пели, что могли, лишь бы с упоминанием Господа, поскольку не знали слов молитв. Уверен, Он услышал. Он не мог не услышать. Возможно, лишь от этой нашей нетрезвой студенческой молитвы я остался жив, когда пришло время в первый раз умереть.
Мы ездили на нашем «рафике» по окрестностям Владикавказа, а красивая осетинка рассказывала об истории Осетии, об истории Кавказа, а потом перешла к рассказам о годах Гражданской войны. И там был в рассказе эпизод, который, как я теперь понимаю, был скорее придуман, нежели случился на самом деле. О том, как белые расстреливали красных и на месте расстрела земля еще несколько дней шевелилась. Почему? Раненых засыпали вместе с убитыми, не сильно заморачиваясь. И тут мой дед зарыдал. Экскурсоводша решила, что старик-македонец впечатлительный. Но дед никогда не был сентиментален.
За сутки до того мы ходили по тем местам, где прошло его детство. Родился дед Александр в Воронеже, но ранние годы, включая гимназические, прошли во Владикавказе. Я помню истории, как они, гимназисты, ходили в городской сад, где играл духовой оркестр. Они усаживались в первом ряду и начинали грызть лимоны, морщась и сглатывая слюну. Через пять минут оркестр захлебывался слюной, концерт прекращался, а за гимназистами гнался городовой. Красиво? Не то слово!
Мы подходили к школе, когда-то той гимназии, где дед учился. Есть фотография его на лестнице. Я не пошел внутрь: «Ну их на фиг эти школы! Достали!» Мы были в парке, где когда-то стояла «ракушка» оркестра, были и рядом с домом, где прошли детство и юность деда Александра. Вот фотография, он сидит на крыльце. Нет, в дом мы не заходили, там другие люди, и старик просто это не выдержал бы. Вообще в нашей семье рассказывалась история, как совсем юный девятнадцатилетний дед Александр уехал в горы (читай, сбежал). Якобы в их дом забрались воры и он (охотник с ранней юности) подстрелил двоих, а потом и третьего, когда тот бежал к мосту. Опасаясь мести бандитов, дед Александр и был вынужден скрыться в горах. На самом деле все было не так. Это я узнал много лет спустя, когда тетушка Ксана поведала мне настоящую историю, рассказанную дядей Волей. Красные пришли арестовывать отца моего деда, генерала. И всех красных пострелял дед. Семья отправила деда к знакомым в аул, а сами собирались назавтра. Назавтра родителей деда забрали и спешно расстреляли. Такая вот история.
Дед Александр прожил сложную, интересную жизнь. Он выучился на биолога, стал доктором наук, заведующим кафедрой мелкого животноводства Ставропольского сельхозинститута, был убежденным сторонником коммунизма, хотя в партии не состоял, добровольцем пошел в 41 год на фронт, получил контузию под Вязьмой и чудом остался жив. Да, я уже говорил, что дед как генетик попал в лагерь, но на короткий срок, и вышел по ошибке. Такое тоже бывало. Он всю жизнь боялся рассказать правду про своего отца, так боялся, что даже моему отцу, своему младшему сыну, не рассказал. Однако…
Старший брат деда Всеволод отступал с добровольческой армией из Крыма. Потом Галлиполийские лагеря, потом Белград, потом работа чистильщиком обуви в Париже, разгрузка вагонов, джигитовка в цирке в группе своего командира Султан-Гирея (да-да, того самого), потом работа таксистом. Потом отъезд в Америку. Во время войны дедушка Воля стал сопредседателем общества помощи России. Эмигранты собирали деньги на танки для русских. На те танки, которые отправлялись по каналам лендлиза, но за которые России не надо было платить золотом. За эти танки заплатила другая Россия. Тетушка рассказывала, что они собрали на сотни танков. На сотни! Многие тысячи не очень богатых русских людей, лишенных родины, отдавали свои деньги на оружие, которое защитит Россию от Гитлера. Почему? Потому что это Родина. Какое разное понимание Родины с коллаборантами. Султан-Гирея, как и Краснова, повесили за сотрудничество с гитлеровцами. Я доподлинно знаю, что, когда Султан-Гирей формировал свои части, он предлагал и дедушке Воле. Тот ответил категорическим отказом, сославшись на присягу, единожды данную. Присяга.
1981 год. Владикавказ. Ни я, ни отец, ни дед не знаем о существовании Гайто Газданова, судьба которого сплелась с судьбой нашей семьи. Возможно, что Газданов и Всеволод Орлов работали рядом. Это вполне возможно. На работу таксистом было не так просто устроиться, нужна была протекция. Скорее всего, протекцию осуществляли одни и те же люди. «Ночные дороги» Газданова — это ночные дороги Орлова, старшего брата моего деда.
Описанное Газдановым — это судьба той части моей семьи, что была волной времени выкинута из страны. Но, ей-ей, как важно, что в газдановских текстах нет обиды, есть только любовь. И мало того, что это любовь к прошлому, это смиренное принятие настоящего и этой схимы русского писателя в изгнании, любящего и боготворящего свою страну, отказавшую от дома.
Я много думал о том времени, когда уже вырос, когда белые и красные перестали быть фигурами речи, просто противопоставлением, а обрели черты человеческие. Огромное спасибо за то Алексею Толстому и его «Хождению по мукам», Шолохову, Куприну, Булгакову. Все главные примиряющие вещи были изданы не просто в Советском Союзе, но и при жизни «отца всех народов». Почему? Я много раз себя спрашивал, отчего спектакль «Белая гвардия» по пьесе Булгакова был одним из любимых у Сталина. У меня много ответов. Наверное, на целую книгу.
А потом страшная и великая Отечественная война вновь сделала белых и красных одним народом. И никто не сможет нас разделить, как бы ни старался. Это всё наша страна. Всё наша история. Всё наше, на нашей земле, где наши предки лежат рядом.
Я не знаю, где могила моего прадеда, генерала русской армии Александра Орлова. Может быть, ее и вовсе нет. Может быть, та самая земля шевелилась на рвах совсем с другими расстрелянными, а может быть, он был расстрелян на берегу Терека и тело его и его жены унесли бурные воды горной реки. Кто знает. Это время уже оплакано и искуплено русской кровью. Но для меня Владикавказ — дом моей семьи, начало многого, что было после Гражданской войны, и конец всего того, что было до этого. Нет-нет, не только точка на карте и вовсе не туристический маршрут.
Мне еще только предстоит заново найти все адреса и преклонить возле них колени. Уже взрослым человеком я окажусь там, где был мальчишкой, которому было просто не понять, как не понять сейчас моим дочерям. Так устроен мир.
