* * *
Хороню я тебя у порога
декабря, средь усталой листвы.
Нелегко далась мне дорога,
без объятий твоих и любви.
И склоняются числа над нами,
и молчат на камнях имена.
А земля говорит под ногами,
над землею звучит тишина.
Хороню. Спину греет мне солнце;
чья-то тень над могилой сырой.
Не споёт эта женщина больше,
Мы не встретимся с женщиной той.
* * *
Не содрогнулась ветвь. Промёрз ручей.
Больной фонарь моргнул не в первый раз.
Забудется, как звучен соловей,
когда вокруг не встретишь пары глаз.
Плывет луна по синему пятну
и прячется за сигаретный дым.
Фигура сохраняет тишину
в преддверии беды.
И к горечи причастная сова
взлетит и взрежет небо на куски
О чем полёт? Кого поцеловать
смерть встала у реки?
* * *
Мне Родина –
пандур и праздный стол.
Мне дом –
тоска и мать – певучесть лиры
И кротость –
пара глаз в дырявый пол,
а детство –
тень плакучей старой ивы.
И на пороге гость –
телесней враг.
Еда мне –
горький хлеб под слоем соли.
Сын матери – не друг мне
и не брат
по Божьей неожиданнейшей воле.
Мне Родина –
пандур и голос лир,
а я умчалась
за другой святыней,
и в стенах
одинаковых квартир
чужое остаётся мне
чужбиной.
* * *
Я здесь редкий гость
я только гость.
Почему я здесь,
что привело?
Ваше из последнейших письмо.
Я без багажа,
коробки в бант,
без супруга, грызуна в подоле.
По коварной Божьей, Божьей воле.
Смерть любит играть.
Я здесь редкий гость.
Затем молчу.
Вспоминать пытаюсь эти лица,
слезы на чужих, чужих ключицах.
о какой-то женщине шучу.
Говорю: «Смеялась, пела,
губы
съеживала вдумчиво над стиркой
и любила очень-очень тихо,
руки были грубы».
Тени здесь,
над саваном, родные.
Не споет им…
Не споет нам женщина.
* * *
Я пришёл к Тебе, Бог.
Пред Тобой обнажён мой стыд.
Из прошедших дорог
не сносил бы свои мосты.
Потому что потери – кнут,
И награда – жизнь,
И греховный круг
омывают теперь дожди.
Я так горд, что один
всё изведал: печаль и страсть.
Я пришёл к Тебе в дни,
когда что-то готов отдать.
* * *
Покуда февраль обливается ложью,
весна, точно смерть, на пороге —
сирень не укроет вкус крови собою,
ребёнок не спросит о Боге.
И небо не радует поздним салютом,
и детские руки не машут пилоту.
Мне только б проснуться каким-нибудь утром
и ясную видеть погоду.
* * *
Есть женщина в тёмном. Есть
сосок на четыре рта
и девочка, для кого
неведом вкус молока.
Сквозь шторку десятка лет,
мостов, вереницу лиц —
кого-то внезапно нет;
четвёртый средь стаи птиц.
Здесь женщина в чёрном. Горе,
её молоко печалит.
А голос девочки в хоре
Никто никогда не признает.
* * *
Смотри, как слово мое грубое
рождает трещину в груди.
То чувство мне давно знакомое
То чувство родственно любви.
И тишину рождает выхлоп
скользящим ветром у двери.
Возможно, то – был верный выход
и завтра сменятся замки.
А слово будет жить меж нами.
И тень плиты падет на все,
и звать другими именами
теперь надежное плечо.
