Творчество Роберта Каркусова представляет очевидно наметившуюся в осетинском искусстве линию станковой экологической живописи с присущими ей декоративностью и интерьерностью. В нем трудно обозначить предпочтение предметности или беспредметного искусства, поскольку значительная часть работ художника строится на тонком синтезе того и другого.
Лучшие произведения Роберта Каркусова, обладая стилистической индивидуальностью, в то же время отчасти являются выражением некоторых особенностей трансавангарда или так называемого синкретического постмодернизма, присущих отечественному и зарубежному искусству рубежа 20-21 веков.
Во многих холстах мастера в различной мере проявляются черты геометрического абстракционизма, в незначительной степени синтетического кубизма, а также неосимволизма и даже магического реализма, что и показывает такую особенность трансавангарда, как пронизывание и вбирание различных художественных течений мировой визуальной культуры или их отдельных признаков. В целом его творчество нельзя отнести к какому-то определенному направлению. Ассоциируясь с обозначенными художественными явлениями, пластические и стилистические находки этого живописца, тем не менее, носят аутентичный характер.
Роберт Каркусов, будучи выпускником Тбилисской государственной академии художеств, мастерской Николая (Коки) Игнатова, как и многие, вышедшие из ее стен живописцы, отличается особо развитым восприятием цвета. Глядя на ранние работы художника (Обнаженная», «Портрет друга» и др.) трудно поверить, что через десять лет его творчество столь разительно эволюционирует. Он отходит от чрезмерной экспрессивности и напряжения, развивая свой творческий метод по пути обобщения, стилизации и уплощения формы, ритмического и цветового обогащения. Это не означает, что он лишает свои произведения эмоциональности и динамики, что подтверждает его работа «Порыв ветра» (2003 г.), написанная для друга- дельтопланериста. Откровенной экспрессии и открытым цветам он предпочитает тонкие, сближенные, нюансированные колористические отношения и гармоничную, музыкальную структуру композиции.
Большинство произведений этого художника построено на предельной стилизации и декоративности. Эта особенность в совокупности с ритмическим и цветовым построением определяет их родство с композиционной природой гобеленов второй половины ХХ века. Живописно-фактурные решения, обогащающие «длительность» цветового пятна, еще более усиливают шпалерность холстов, написанных в традиционной масляной технике, и придают их поверхности мягкое, располагающее звучание.
Композиционное мышление художника, также близкое шпалерам, тканым картинам, тяготеет к вариативности, хотя уникальное чувство компоновки и равновесия цветовых и тональных масс свидетельствует, что мастер столь же успешно может заниматься архитектонической композицией. Он, подобно джазовому музыканту, найдя одну пластическую и тематическую линию, бесконечно варьирует ее в разнообразных цветовых и структурных воплощениях, добиваясь разнообразия оттенков настроения и новых образных концепций.
Объемно-пространственному изображению он явно предпочитает плоскостное или, во всяком случае, уплощенное. Картинная плоскость является у него ареной цветовых коллизий и одним из источников смысла. Она выступает метафорой души и памяти, где словно на небе, скользят лучи невидимых цветных прожекторов и оставлены цветовые инверсионные полосы – следы пролетевших мыслей, переживаний, ощущений, воплотившихся в отзвуки немногочисленных предметных образов.
Цветовое пятно на холстах Каркусова часто имеет четкие, почти геометрические очертания, оно длится, подобно звуку, и длится неповторимо разнообразно. Оно взаимодействует и живет на холсте рядом с другими пятнами, подобно звукам в аккорде, пребывая с ними в гармоническом равновесии.
Композиции «Нежность», «Солнечная прелюдия», «Грезы», «Белый стих», «Легенда гор» объединяет вариативная игра с определенным мультиобразным пластическим модулем, напоминающим трубы органа, карандаши и кисти, горы, деревья, башни со шпилями и куполами. Здесь художник создает ощущение восходящего движения. Словно кроны деревьев, вершины гор, шпили башен медленно летят вверх, пытаясь оторваться от земли и оставляя вертикальный цветовой след.
Многоассоциативность этого модуля дополняется совершенно конкретными, визуально стабильными изображениями тонкого юного деревца или стебля травы, также тянущегося вверх, и птиц («Грезы», «Белый стих»).
Птицы и деревья – очевидно излюбленные образы мастера. Птицы на многих холстах знаково похожи друг на друга и словно перелетают с одного на другой, хотя в то же время пластически существенно отличаются. деревья – всегда разные: с куполами крон, превращающимися в горы и облака, или напоминающими людей, сидящих за столом, кружева, древние знаки. Органные трубы стволов поражают неповторимо найденными ритмами пространственных пауз между ними («Холодный день», «Серебристая зима», «Звуки осени», «Пробуждение», «Ноябрь», «Сад. Дождь прошел», «Лето»).
Иные работы словно воспроизводят эффект чеканки, коллажа или аппликации с эффектом литохронии (фактур, получаемых при комкании бумаги или заворачивании в нее различных предметов). Как, например, картина «Серебряный лес», естественно, написанная маслом. Кроны деревьев здесь кажутся выполненными из жатой серебряной фольги. В то же время этот иллюзорный прием – всего лишь художественное средство, а не демонстрация авторской изобретательности. Древесные кроны в серебряном лесу изображены хотя и условно, но все-таки объемно. И лишь одно дерево, с голыми ветвями, изображено плоско, словно бестелесный призрак. Его обнаженность тревожно звучит на фоне черной полосы, безжалостно подчеркивающей драматизм его одиночества. Декоративные изыски, похоже, служат здесь некоему доступному смыслу. Что это? Размышления о маргинальности, жизни и смерти или силе единения?
Отношение к изображению фигуры у Роберта Каркусова особое. В композиции «Белые деревья», породившей стилистическую линию, ассоциирующуюся с окладами из тонкого серебряного листа (к которой относятся «Серебряный лес» и «Ноябрь»), таинственная светлая фигура располагается спиной к темному дереву и лицом к светлым, серебряным. Здесь невольно вспоминается седьмой стих одиннадцатого псалма «Слова Господни – слова чистые, серебро, очищенное от земли в горниле, семь раз переплавленное», который придает этой картине особый смысл, связанный с христианской символикой дерева и поисками человеком своего духовного пути.
Несколько произведений живописца посвящено женскому образу. Одно из самых поэтичных и загадочных – «Идущая по воде», где сквозь колеблющиеся цветные нити водных струй, подобно отражению, просвечивает светлая крылатая фигура обнаженной женщины. Несмотря на то, что пропорции, женственная округлость линий прелестного тела переданы вполне достоверно, нивелированный объем делает его бесплотным и подобным духу, воплощением окрыленной женской души. Та же условность, исчезающая, но намекаемая материальность, достоверность пропорций и объемной формы, больше выраженная через линию силуэта, обнаруживается в работах, навеянных мифом о похищении Европы. Огромный бык кажется прирученным и послушным, а юная женщина чувствует себя на его спине вполне защищенно («Похищение», «Нега», два варианта «Сна»). В картине «Восточный мотив» обнаженная появляется на ослике, держа в руке птицу. Трепетное поэтическое видение жанра «ню» прослеживается в холсте «Нега», где голубая фигурка женщины, замечтавшейся на спине плывущего животного, воспринимается как отражение неба.
Кроме того, художник работает в жанре натюрморта. Зрителю известны его светлые, напоминающие объемную вышивку по неотбеленной льняной основе, стилизованные букеты цветов, где лепестки и листья иногда напоминают тонкие пальцы поднятых женских ладоней. Его цветы столь же пластически многообразны и неповторимы, как и деревья.
Что касается перенесения декоративных эффектов, присущих одному виду (в данном случае – декоративно-прикладному искусству) в вид другой (живопись), то эта практика давно известна в истории мирового искусства. Достаточно вспомнить средневековую книжную миниатюру, активно использовавшую в языке графики иллюзорные имитации перегородчатых эмалей, скани, тисненой кожи, резьбы по дереву и камню, архитектурного готического декора и, наконец, витража. Что, безусловно, способствовало усилению художественной выразительности и появлению самобытной стилистики. Или взять знаменитую японскую ксилографию, которая была освоена позднее, чем живопись на свитках. Неповторимая гибкая линия и очерчиваемое ею текучее цветовое пятно гравюры происходят от упругого движения кисти по бумаге и шелку.
Холсты Каркусова вовсе не имитируют шпалеры или другие произведения прикладного искусства. Они просто вызывают ассоциации с ними, ни в коей мере не претендуя на их замену. И что бы не говорили сторонники «чистоты» внутривидового языка, еще у Борисова- Мусатова и Пауля Клее можно обнаружить привнесение черт гобеленовых композиций в станковую живопись.
Среди произведений художника есть картины, которые представляют живописные имитации уплощенного барельефа. Речь не идет о реальных выпуклостях на холсте. Он классически остается плоским. Иллюзия барельефа достигается живописными средствами и, даже скорее, – намекается, хотя пластическое решение доминирует над цветовым («Красный натюрморт», «Сон», «Натюрморт с камнями»). Эти работы – свидетельство того, что Роберт Каркусов, являясь автором солидного числа разнообразных произведений, пребывает в постоянном поиске новых художественных приемов, тем и жанров. Во вселенной его живописи живут стихии неба с птицами, воды с отражениями, земли с ее скалами и камнями, огня и металла, воплощенных в колорите и, конечно, дерева, которое является знаковым образом, магическим именем, обозначающим незримого персонажа – человека.
Главное достоинство живописи этого художника – музыкальность цвета и ритма.
Зритель, наделенный развитым синестетическим восприятием, сразу услышит и почувствует ее особую музыкальную драматургию. Цветовое и ритмическое звучание визуальной формы, созданной Каркусовым, провоцирует множество богатых, чувственных переживаний, которые невозможно выразить словами.
В одних работах художник узнается сразу, но есть и такие, которые представляют его как автора совсем неизвестного. И завораживающая музыка его «гобеленовой» живописи – только одна из многих сторон его творчества.
