Предисловие и перевод с осетинского Михаила Синельникова
Прошли годы потрясений, жестоко разъединившие всех и научившие нас жить по-новому. Но в памяти живут страны и лица. Иногда я вспоминаю могучие ущелья удивительной Осетии и бульвары Владикавказа, где в современной одежде гуляют скифы, изображенные на вазе из Чертомлыцкого кургана. Потомки нартов помнят древние сказания, образы мифологии и сегодня проникают в быт. Что касается осетинской поэзии, давшей великого Коста Хетагурова и проникновенные стихи Иласа Арнигона и Сека Гадиева, то ее история мне глубоко симпатична, ведь основы новой культуры заложены трудовой интеллигенцией, выучившейся на медные деньги. И несмотря на малочисленность народа, эта культура могла замечательно расцвести: в Осетии появился даже свой символист Алихан Токаев, сгинувший в дни гражданской войны, но успевший создать сильнейшие стихотворения. Которые мне так нелегко было переводить, а вот сам Алихан переводил Гейне и Уланда, Брюсова и Бальмонта… Во второй половине XIX века, когда в этих горах появилась оригинальная лирика, обнаружилось сходство систем стихосложения, русской и осетинской (это особо обязывает переводчика). Неожиданно стала культивироваться форма сонета… Продолжателем культурной традиции в наши дни является мой давний приятель Ахсар Кодзати, вдруг оказавшийся мастером старшего поколения. Уже забывший о ремесле перелагателя иноязычных стихов, я был рад получить от Ахсара новые произведения для перевода. Мой комплимент осетинскому поэту будет заимствован, но пушкински точным: “Он оригинален, ибо мыслит”.
Горечи в стихах Ахсара Кодзати много, но переводчику, пожалуй, не следует разбавлять этот вкус своим сахаром.
ПЕРЕД ИЗОБРАЖЕНИЕМ СВЯТОГО ГЕОРГИЯ
Будь ты неладен и твое копье –
все мучаешь чудовище! Доколе!
Все целишь в пасть… Опомнись, хватит боли,
вонзи же в сердце это острие!
Глядит на схватку, ждет конца ее
весь этот мир… Ты светел в ореоле,
но лучше бы сейчас по Божьей воле
ты уронил оружие свое!
Веков семнадцать длится эпопея,
ты, златокрылый всадник, несуров,
о всепрощенец, не убил ты змея,
и вот семнадцать выросло голов,
и все смеются надо мной с азартом…
Бей наповал, как подобает нартам!
ЛЕД
Я во льду застыл тюленем,
эта льдина – мой фрегат,
властно стиснутый бурленьем
подступающих громад.
Гомон волн во мраке моря,
Сотни звуков – злобный гул!
Каждый звук, с другими споря,
за собою потянул.
Дом и одр – на мертвом насте,
все мое владенье – лед.
Пусть мечты мои и страсти
буря в небо унесет!
Солнце – надо мной, а ниже –
только лед, суровый фирн.
Берегов уже не вижу…
Лед! Моя отчизна! Ир!1
1 Ир – Осетия.
СОН
…если безумие и злоба человеческие неизлечимы,
то остается одно доброе дело.
Мудрец должен запастись динамитом,
чтобы взорвать эту планету.
Анатоль Франс
Всевышний шевельнул земную ось…
Мы – в небе, всюду – ангельские лица,
нам на земле уже не воцариться,
и родословье наше пресеклось.
В лугах и рощах правят волк и лось,
клюет свой корм непуганая птица,
и лошадь неподкованная мчится,
травы не косят, стадо разбрелось.
И нет ни Парфенона, ни Аджанты,
во мраке джунглей – города-гиганты,
реакторы и пышные дворцы.
И под кустом забытая корона
жемчужинами смотрит изумленно.
и в ней щебечут горлицы птенцы.
ОСТРОВА ТЕРЕКА
Хаджи-Мурату Дзуццати
Любой из этих островов –
с воловью шкуру… В грезах канув,
вообразишь гряду вулканов,
но ровен гравия покров.
И для растений он суров,
лишь ивы чахнут средь бурьянов,
но грязный вал грызет их, прянув…
Не жизнь, а непрерывный рев!
Коварен Терек, злая пена
пловца уносит, как полено,
и не кончается разбой.
Зима избавит вдруг от гнета
и, словно жалуясь на что-то,
сойдутся островки гурьбой.
ПЕСНЯ КУЗНЕЧИКА
Мой маленький Орфей, мне снова спой!
Все в эту ночь побеждены тобой,
владеешь степью, долом, горным склоном,
все стало вдруг твоим “кузнечикстоном”,
пленил ты звезды в бездне голубой,
да и меня: я пред тобою слаб,
Ты – царь. Я – пленник, твой покорный раб.
ДОРОГА К ХРАМУ
Еве и Алану Малити
Плещет, обнимая,
нежно сердце тронув,
готика немая
ясеней и кленов.
Я ведь шел столетья
по дороге к храму,
в этом дивном свете
по дороге к храму!
Дышит здесь единым,
трепет одинаков,
песня с осетином
породнит словаков…
И скворцы над нами
песню заводили.
И орлы крылами
небеса пилили.
Здравствуй, Марианка![1]
Старый храм селенья
отворяй, селянка! –
станем на колени.
На колени стану,
помолюсь незримым,
родственным туману
местным серафимам.
И цветку и птице
боль свою открою…
Храму сладко слиться
с чашею лесною.
Храм – посередине,
в храмине природы,
и верны святыне
дерева и воды.
Сердцем, жадным слухом
вечно слушать буду
литургию духов
явору и дубу!
[1]-Марианка – название словацкой деревни.
АДАМУ
Все дети Адама – члены одного тела.
Саади
Текут века, а ты, Адам, в дороге,
остановиться ты нигде не смог.
Ты кто? Двуногий иль четвероногий?
Сто у тебя, иль миллионы ног?
Все месишь грязь, как глину для самана…
Куда бредешь, в какое бытие?
Ты человек, Адам, иль тень тумана?
Где голова и где лицо твое?
ИДЕАЛЫ
Ставши волами
мало-помалу,
ели мы сами
лишь идеалы!
На сеновале
пищи духовной
жадно жевали
силос условный.
Кушали с жаром,
и на здоровье.
Стало амбаром
брюхо воловье.
Скучно в овине,
сожрано вдоволь! –
Слышатся ныне
лишь пережевы.
СОНЕТ ОСЕТИНСКОМУ СЛОВУ
Давайте же, с высокого Кавказа
Будем говорить на языке нартов.
Г.Бараков
Родной язык! Как ты целишь уста!
Очаг, расцветший в сумерках былого,
живу твоею жизнью. Вновь и снова
клянусь тобой! Да сгинет темнота!
Вот эти угли, чья душа чиста, –
наследье Анахарсиса[1] седого,
твоя любовь, твое прямое слово
когда-то обессмертили Коста.
Но горе! – в евразийском бездорожьи
твой древний жар тревожной полон дрожи,
клад заповедный суховеем взят.
О, не сдавайся и потомство пестуй,
ты был рожден санскритом и Авестой,
живи, покуда их не воскресят!
[1]-Анахарсис – скифский мудрец, восхищавший древних греков. 1989
