Тамерлан ТАДТАЕВ. Мой друг Черо

РАССКАЗ

Памяти Алана Газзаева (Зывзыв),

Алана Пухаева (Гыццыл Пуха),

Заура Гучмазова,

Гамата,

Гамлета Бестаева посвящаю.

Их обаянье и широкие улыбки,

Землёй, как веками, сомкнутые глаза.

Эзра Паунд

Не знаю, почему эту огороженную бетонными стенами территорию называют водхозом. Думал, тут бассейн есть, где можно поплавать и понырять, благо распогодилось, хотя вон опять тучки на солнце наползают, и черные такие – как души врагов. Ну и весна в этом году выдалась – сплошные дожди. Воевать в такую слякоть никому не хочется. Бежишь, к примеру, на перестрелку сухой, а возвращаешься мокрый, как курица: кудах-тах-тах – бах! И прямо в глаз!

Трупу, конечно, фиолетово, какая на улице погода, его в гроб и в землю, а мне любви хочется. Вечерних прогулок с милой, поцелуев страстных под сиренью. Да мало ли чего хочется, когда ты молодой, пригожий и не знаешь, куда девать свою мужскую энергию. Немного, правда, болею, но об этом помалкиваю и тайком глотаю таблетки. Ищу, чем запить лекарство, однако в этом долбаном водном хозяйстве даже водопровода нет. А бойцов сегодня собралось тут много. Но еще не пронюхал, зачем. Кого бы спросить? Это не Черо там стоит? Он, собственной персоной, в камуфляже. Здоровенный такой бычара и высокий, я ему до плеча не достаю. А кулаки у него величиной с мою голову. Мы с ним прошлым летом в Реданте отдыхали. Я там на дно хотел лечь из-за одного российского солдата, который удрал из части, прихватив с собой несколько автоматов…

Дело в том, что я частенько приходил к турбазе «Осетия», где базировались российские военные. У них там в штабе работала девушка, за которой я ухаживал. Симпатичная такая, немного, правда, прыщавая, но на тот момент мне все девушки нравились. Бывало, провожаю Изету до дому и по дороге наворачиваю, какой я крутой. Наплел ей, будто однажды замочил заблудившегося в городе неформала. Ты выстрелил ему в спину, ужаснулась она. Чтобы придать рассказу больше трагичности, я опустил голову и, как герой кинофильма, прошептал: это война, любой на моем месте поступил бы так же. После таких признаний я пытался обнять Изету, но натыкался на жесткий отпор, даже получал зонтом по спине. Случалось, ее увозили с работы на командирском УАЗе, и я почти не сомневался, что она закрутила роман с каким-нибудь офицером, однако утешался тем, что военные сваливают, когда запахнет жареным.

А тут как раз намечалась большая заварушка. Вот я и ждал каждый вечер Изету у ворот турбазы, по ходу торгуясь с часовым, предлагавшим купить у него боеприпасы. Два-три магазина патронов я брал тут же на свои деньги, но если партия была большая, просил часового подождать и со всех ног мчался в город, ко второй школе, где собирались крутые парни. У них всегда было туго с патронами, зато бабла полные карманы. Как там насчет оружия, спрашивали они, отстегивая бабки, не продают еще? Пока глухо, отвечал я, забирая деньги. Ты, если что, знаешь, где нас найти. Само собой, ну я побежал за товаром. Куда так торопишься, не хочешь покурить с нами план? Если курну, то зависну здесь, и тогда солдат может всю партию грузинам толкнуть. Ладно, беги, хотя нет, лучше садись в машину, мы тебя сами подбросим.

В тот день Изета застряла на турбазе до ночи, и я жутко взревновал, представив ее в койке с офицером, может, даже не с одним. К воротам между тем подошел высокий, в тапочках на босу ногу солдат и спросил:

– Не хочешь купить стволы?

– Хочу, хочу, – говорю, а сам будто смотрю в замочную скважину двери, за которой стонет Изета.

– Шесть автоматов, – соблазняет солдат в тапочках.

Конечно, офицеров шесть, и все они стоят в комнате возле поскрипывающей койки с Изетой и голым капитаном.

– Задешево отдам.

Конечно, она дешевка.

– Я не шучу.

– Какие там шутки.

– Короче, если ваши не купят автоматы, я продам их грузинам.

– Кому?

– Кто заплатит. Мне нужны деньги.

К воротам изнутри, сверкая фарами, подкатил командирский «уазик», часовой бросился открывать. Мне послышался смех Изеты, и я немного поостыл, даже проявил любопытство к торговцу оружием:

– Сколько ты хочешь за ствол?

Солдат в тапочках при виде командирской машины спрятался в кустах сирени и выкрикнул оттуда цену. Я пообещал свести его с крутыми парнями, что и сделал на следующий день. Это было в пятницу, а в воскресенье в городе начался шухер. Дома крутых парней обыскивали, а в моем устроили засаду. Но меня предупредили, и я остался ночевать у одноклассника, который жил по соседству с Изетой. Мы проболтали с ним до самого утра. Вспоминали учителей, девчонок, ребят: тот женился и уехал в Россию, другая вышла замуж и недавно овдовела…

– Она же тебе нравилась в школе, – дразнил я одноклассника. – Можешь теперь навестить ее и утешить.

– А ты видел, какая она стала? Пес мой, и тот не позарится на нее.

– Все-таки жалко ее, глупышку, она же по любви вышла за него в восьмом классе. Проклятая война.

– Война тут ни при чем, ее мужа зарезал собутыльник.

Поговорили и о Роланде, которого замучили неформалы. Он был слепой на один глаз, другой ему выкололи эти бородатые скоты, а потом пытали паяльными лампами…

– Как ты думаешь, кто меня сдал? – спросил я одноклассника. – Военные так быстро не смогли бы найти мою хату.

– Я думал, ты знаешь, – бормотал сквозь сон одноклассник. – Весь город об этом говорит.

– И кто же?

– Изета твоя… Ладно, давай спать, а то мне завтра на посту стоять.

– Так и знал, что эта дрянь напакостит мне! Ну ничего, я еще доберусь до нее.

Вечером того же дня я отыскал крутых парней и рассказал им о засаде в моем доме. Они дали денег и посоветовали убраться из города хотя бы на недельку. Охренеть, сколько бабла! Спасибо! Может, вы дадите мне еще и гранату? Мои наверняка конфисковали военные. Один из крутых молча протянул лимонку, после чего они сели в машину и укатили. Я положил деньги в один карман, в другой лимонку и пошел на вокзал. Проклятые таксисты отказывались ехать по объездной дороге. Пришлось залезть в полупустой автобус, следовавший в Орджо по прямой через грузинские села. Место возле брюнетки в красной кофточке и черных брюках было свободно.

– Можно сесть? – спросил я.

– Конечно, – улыбнулась та и убрала с соседнего сиденья пушистый жакет с сумочкой.

Мы познакомились, и по дороге я начал хвастать, как однажды застрелил заблудившегося в городе неформала, но при въезде в Тамарашени заткнулся и задернул занавеску на окне, заметив, какие взгляды бросали на наш автобус кучковавшиеся на пятачках грузины.

– Что с тобой? – удивилась девушка. – На тебе лица нет.

– Спать хочу… Вчера всю ночь мы в засаде сидели.

– А чего дрожишь?

– Просто мерзну очень… Нет, серьезно, даже в такую жару не засну, пока не закутаюсь в теплое одеяло.

– Бедненький, на вот, накройся моим жакетом и поспи.

– Нет-нет, спасибо…

Ну не признаваться же такой милой девушке, что боюсь ехать через грузинские села, и вот-вот страх задует на моей макушке свечку. Здесь не люди живут – звери! Едет, к примеру, автобус полный народу, вдруг его останавливают неформалы, высаживают людей, отбирают молодых, уводят к реке и, поиздевавшись над ними, расстреливают, а трупы бросают с берега в Лиахву. Проклятая дорога! В следующий раз пойду пешком через Зар. Пусть пыльно, долго, но не так опасно. Себе-то хоть не ври: в последний момент все равно запрыгну в автобус с гранатой в кармане и с надеждой на авось.

О нет! Я как предчувствовал! В Ачабети несколько вооруженных грузин выбежали на середину трассы и навели стволы на автобус. Эй, водитель, не останавливайся! Жми на газ, идиот! Дави, дави их, ублюдков! Ну вот, приехали. Куда бы спрятаться? Под сиденьем слишком узко – не помещусь, хотя стоит попробовать. А ты чего вылупилась? Тебя просто трахнут, в худшем случае пустят по кругу, и все, а меня поджарят, как беднягу Роланда! Чуешь разницу? Автобус между тем резко притормозил, и в салон влез бородатый, с перебинтованной головой грузин. Передернув затвор автомата, он начал орать, что вчера осетины убили его брата, и сейчас нам тут всем хана будет. Брюнетка в ужасе уставилась на мои руки, а я даже не понял, как в моей правой оказалась граната, в левой – кольцо. Правда, чеку на лимонке я сжимал так, будто собирался выжать из нее воду. Еще несколько грузин поднялись в салон и вытащили на улицу своего раненого товарища. Они даже извинились, но сейчас мне было не до любезностей: я схватился за смерть да так крепко, что не знал, как от нее избавиться.

– Ты нас всех погубишь! – рыдала брюнетка. – Выкинь ты эту штуку в окно! Умоляю тебя…

– Не время, – говорю, – еще кидать. Да ты не бойся, я попадал в передряги и покруче.

Только мы выехали за Кехви, я встал и, пробравшись вперед, к треснутому лобовому стеклу, попросил водителя остановиться. Спрыгнув с автобуса и подбежав к берегу, швырнул гранату вниз, в реку, откуда доносились голоса купающихся. Потом вернулся на свое место, обнял брюнетку, и мы стали целоваться. Минут через пять девушку начало трясти. Похоже, я довел ее до оргазма. Моя старая приятельница говорила, что я классно целуюсь, и уверяла, что любая девушка будет счастлива со мной. При этих словах ее старшая дочка отрывалась от книжки и с любопытством смотрела на меня.

– Милая, тебе хорошо со мной? – спросил я брюнетку, весьма довольный собой.

– Помоги мне сделать укол, – прохрипела она. – Пожалуйста, мне очень плохо.

Я отпрянул от нее как ужаленный:

– Какой еще укол, у тебя что, диабет?

– Нет, ломка. Открой сумку – там жгут и шприц.

Ну и девчонки мне попадаются! Одни шлюхи и наркоманки…

В Орджоникидзе я первым делом зашел в кооперативный магазин на проспекте и купил себе бурого цвета слаксы, черную рубашку, кроссовки и солнцезащитные очки. Удивительно, как шмотки меняют человека. Теперь я сам был похож на крутого парня и долго вертелся перед зеркалом в примерочной, придавая своему лицу свирепое выражение. Потом посчитал оставшуюся наличность и вспомнил про Редант, куда собиралась на отдых моя старая приятельница со своими дочками. Правда, они были еще малолетки, но время бежит так быстро. Вот я и приехал туда, поговорил с главврачом, купил путевку и заселился в небольшой двухместный номер с твердым намерением немного подлечиться.

Приятельницы в санатории не оказалось – надула старая шлюха, – зато я встретил Черо, прибывшего сюда еще неделю назад. Он приехал в Редант на красном «Икарусе» со своим дядей и водителем, который все время жаловался на духоту и пил водку не просыхая. Дядя Черо был родом из Тбилиси и собирался провернуть в Орджо какую-то аферу. Он брился раз десять на дню, одевался во все белое, тщательно выглаженное, и не выпускал из рук дипломат, как будто носил в нем не бутылку водки с колбасой, а миллион баксов. В общем, жулик еще тот. Черо типа крышевал его, но, похоже, дела у них шли плохо, и вскоре дядя Черо тоже стал жаловаться на жару, духоту, сырость, вспоминал сухой тбилисский климат и запил на пару с водителем.

Самого Черо я знал с начала войны, но тут мы подружились конкретно, потому что он любил рассказывать, а я слушать. Вместе ходили на дискотеки, кадрили теток, обкуривались. Анашу приносили ингуши. Они Черо крепко уважали, особенно после той драки в баре, трое на одного, где он вырубил какого-то их авторитета, второй до конца потасовки пролежал на полу, третий схватился за нож, но ретировался, увидев в руке моего друга ствол – отполированный такой наган. Ужасно красивый! Я даже хотел его однажды выкрасть, но раздумал, когда Черо рассказал, как он ему достался. Классная история! Пожалуй, она мне нравилась больше, чем его блестящее оружие.

Я так ясно представлял себе, как белая «шестерка» с неформалами мчится по Цхинвалу с развевающимся грузинским флагом. Возле пионерского парка, прямо напротив дома Парпата, «шестерку» нагоняет черная «Волга», открывает по ней огонь и исчезает за поворотом. Машину с продырявленными неформалами заносит к чертям на обочину; внутри стоны раненых, хрипы умирающих… Один из них – с бородой – вываливается наружу, на белую ткань знамени, и, истекая кровью, с проклятиями тянется к своему выпавшему из кобуры нагану. Люди бегут к месту происшествия, Черо, конечно, тоже. Он, клептоман такой, сразу же заметил на мостовой револьвер и знает, что будет, если он окажется в руке раненого неформала. Уж точно не благословлял бы из него собравшуюся вокруг него толпу. В момент, когда раненый хватает наган, Черо со всего разбегу бьет ногой по окровавленному лицу, и неформал катится в одну сторону, заворачиваясь в знамя, как голубец, а оружие летит в противоположную. Черо подбирает ствол и скрывается в переулке. Молодец!

А я и мой друг тогда катались на мотоцикле за городом и тоже примчались на выстрелы, но там уже столько народу собралось – не протолкнуться. Такая жалость! Неформалов уже отвезли в больницу, а машину выпотрошили. Там, говорят, столько оружия было и бабла!..

– Брехня все это, – сказал Черо, растянувшись на соседней койке моего номера. – Ничего там не было.

– Так ведь люди говорили.

– А ты слушай больше.

Я немного помолчал, думая, чем бы удивить такого великого человека, потом взял да и рассказал, как однажды в Присе выстрелил в курицу из карабина и попал ей в глаз. Черо чуть не свалился с кровати от смеха.

– Врушка ты, – сказал он, немного успокоившись. – Никому больше не рассказывай, не то посмешищем станешь.

Я не стал его разубеждать, хотя обидно было до чертиков. Ведь его историю я принял за чистую монету и ни разу не усомнился в ее подлинности. Черо весь день потешался надо мной, а вечером в пропахшем перегаром салоне «Икаруса» рассказал историю с курицей пьянице водителю и своему дяде-жулику. Те, конечно, сразу же принялись ржать, откупорили следующую бутылку водки и выпили за самого меткого стрелка, то бишь за меня. Пришлось выйти из автобуса, хотя на их тупые шуточки мне было совершенно наплевать. Просто решил прогуляться перед сном, подышать свежим воздухом.

И вообще мне надоела эта дерьмовая атмосфера. На дискотеки я перестал ходить, и либо читал в своем номере детективы, либо ехал в город и шлялся по коммерческим магазинам. Возвращался обратно в санаторий поздно и, приняв душ, ложился спать. Денег почти не осталось, и мне хотелось домой, в Цхинвал, хотя я все еще боялся военных, устроивших в моем доме засаду. Еще, бывая в городе, я частенько заходил в гостиницу, где обычно останавливались крутые парни, надеясь встретиться с ними и потолковать, как быть дальше, и как-то раз столкнулся в холле с самим Парпатом и двумя его телохранителями. Он спросил, какого черта я тут делаю.

– Прячусь от военных.

– Так ведь все давным-давно закончилось.

– Как так?

– Твои дружки вернули русским автоматы, так что можешь ехать домой, ни о чем не беспокоясь.

– Я бы с радостью, но у меня денег нет на дорогу.

– Поехали с нами, в машине есть свободное место.

В Цхинвале военные скрутили меня на следующий же день, привезли на турбазу и приковали наручниками к железной решетке оружейки, причем так высоко, что пришлось стоять на цыпочках. Допрашивали меня капитан и маленький черный прапорщик в краповом берете. Они считали меня зачинщиком всей этой истории с автоматами.

– Если не расскажешь все как было, – надрывался прапорщик, – мы отправим тебя в Тбилиси! Знаешь, что делают неформалы с такими, как ты? Ха-ха! Они тебя будут пытать и вернут твое тело по кусочкам, если вообще вернут! Ну давай, колись, сучонок, пока я сам тебя на ремни не порезал!

В ужасе я завыл:

– Отпустите меня, я ничего не знаю! Вам же вернули автоматы, чего вы еще хотите?!

– Мы хотим знать правду! – взревел капитан. – Почему этот дезертир вышел именно на тебя? И о чем в ту ночь ты говорил с часовым?

– Не помню! Я просто ждал свою девушку, она у вас работает.

Прапорщик и капитан отошли от меня на несколько шагов и стали говорить между собой, но так, чтобы я слышал:

– А чего мы с ним церемонимся? Просто сдадим его неформалам, и все дела.

– Прямо сейчас?

– Нет, пусть он еще немного подумает.

Часа через два меня, полуживого от страха и побоев, вывели за ворота турбазы, дали пинка под зад и велели убираться. Когда офицеры ушли, часовой спросил:

– Брат, купишь цинк патронов?

Военные оставили меня в покое, но с маленьким прапорщиком я столкнулся осенью в ночной перестрелке близ Мамисантубани, куда тот прибыл на БТРе.

– В чем дело, ребятки? – спросил он, спрыгивая с бронированной машины. – Неформалы спать не дают? Сейчас разберемся с ними.

Один из экипажа боевой машины подал ему ручной автоматический гранатомет, и маленький прапорщик, выбрав удобную для стрельбы позицию на возвышенности, стал давить огневые точки грузин. Отстрелявшись, он попрощался с нами и уже собирался свалить, как вдруг его взгляд задержался на моем кинжале. По правде говоря, он больше походил на короткий обоюдоострый римский меч. Его выковал хромой кузнец на заводе по моему заказу, с тремя кровостоками посередине клинка, и наточил так, что можно было бриться.

– По закону я могу отобрать у тебя этот кинжал, – сказал маленький прапорщик с подленькой улыбкой.

– Попробуй возьми, – прохрипел я, отступая назад, сжимая в одной руке кинжал, в другой – заряженный карабин с оптическим прицелом от снайперской винтовки. Тогда на турбазе этот маленький гондон бил меня резиновой дубинкой, и сейчас мне ужасно хотелось вернуть ему должок с процентами, прямо трясло от нетерпения схлестнуться с ним, а там будь что будет! Ребята вокруг тоже смолкли и ждали зрелища. Маленький прапорщик смекнул, что все может кончиться не так, как ему хотелось бы, и разрядил обстановку вопросом:

– Что ты хочешь за кинжал?

– Три цинка патронов, – выдохнул я, немного расслабившись. В принципе прапорщик был неплохой человек, просто рвал жопу перед своим командиром. Он и лупил-то меня не очень больно, просто для виду, высоко заносил похожую на конский член дубинку, сукин сын. До сих пор болит в пояснице! И если приглядеться к нему хорошенько, то не такой уж он и противный. Славный малый, одним словом! С ним можно подружиться, а потом выцыганить у него что-нибудь солидное: пистолет, например, или пулемет, но тогда придется расстаться с кинжалом. Ну что ж, хромой кузнец вроде не помер, закажу ему еще один.

– По рукам, – обрадовался маленький прапорщик.

Он взял кинжал, повертел в руке, попробовал острие пальчиком, порезался и велел прийти за патронами дня через три на турбазу. Но надул и ничего не дал, даже через три месяца, а еще через месяц военные ночью слиняли из города. Они всегда так – как только запахнет жареным, поминай как звали.

С Изетой я встретился как-то на улице и хотел поколотить, но она была брюхатая, пришлось плюнуть и пройти мимо. Однако любопытство одолело меня, и я поинтересовался у одноклассника, жившего с ней по соседству, кто женился на этой стукачке.

– Какой-то хрен, – сказал тот. – Он до войны в издательстве работал, книжки издавал, худой такой, лысый.

Как же, как же! Прекрасно его помню, ужасно нервный тип. В восьмом классе мы с ним сцепились в кинотеатре, и тоже из-за девчонки.

Вон он, кстати, стоит, собака. А ему чего тут надо, в водхозе? В камуфляж вырядился, чертов книжник! Проходя мимо, я нарочно задел его плечом и чуть не сбил с ног, но он даже не пикнул. Черо заметил меня и помахал рукой: мол, дуй сюда. Пробираюсь к нему через знакомых и незнакомых бойцов. Внимание всех приковано к парню, он целится из автомата в недавно подбитый в Присе вражеский БМП, который потом отбуксировали сюда на ремонт. После короткой очереди ребята устремляются к боевой машине. Пробил, кричат вокруг. Форменный гроб на гусеницах, раз ее пробивает пять сорок пять! У меня семь шестьдесят два, гордо говорит отстрелявшийся парень. Ну, тогда конечно, семь шестьдесят два намного сильней, чем пять сорок пять. Тут начинаются споры, какой калибр мощней, однако длинная пулеметная очередь закрывает всем хлебала. Это парень со шнобелем пробует свой пулемет на броне подбитой машины. Вот кто ставит все точки над «и»! Правда, появился еще боец с гранатометом, изъявивший желание пальнуть в БМП из своей трубы, но его отговаривают, дескать, на войне попробуешь, а сейчас нельзя, поранишь кого-нибудь. Прячьтесь, орет тот и готовится выстрелить. К настырному гранатометчику продирается похожий на ласку Маленький Пуха и начинает бить по морде. Их растаскивают, а я подхожу к Черо, жму его ручищу, интересуюсь, как у него дела, хотя мог бы и не спрашивать – так он него пахнет анашой.

– Отлично, – хохочет он. – Расскажи, как ты курице глаз подбил. Надо ж придумать такое!

Ну, началось! А я-то ему обрадовался как старому доброму другу.

– Это была простая случайность, – говорю. – Я не целился в глаз курице, просто удачный выстрел.

– Ладно, – рычит Черо, и видно, что он завелся не на шутку, черт бы его побрал. И пошли наши обычные дебаты. – Видишь пушку на БМП?

– Ну?

– Представь, что снаряд этой пушки попал тебе в глаз. Да от тебя мокрого места не осталось бы, случись такое. И если твоя пуля попала в глаз курице, как ты говоришь, с ней случилось бы то же самое.

– Моя голова круглая, как яйцо, и из костей…

– Хочешь сказать, что у курицы в голове одно только мясо?

– Нет, почему же, там есть кости, но все дело в том, что у курицы голова плоская, как ладонь.

– И что?

– А то, что, если нарисовать на ладони куриный глаз и выстрелить в него из карабина, там будет дырка, а не мокрое место.

– Засунь свою ладонь в зад!

– В чей, твой? Нагнись!

Черо выхватывает из-за пазухи наган и делает вид, что хочет застрелить меня, а я делаю вид, что пугаюсь, бегу от него со всех ног и натыкаюсь на Маленького Пуху. Здороваясь, мы обнимаемся, и он спрашивает в чем дело.

– Черо хочет застрелить меня.

– Из-за чего?

– Мой удачный выстрел в Присе лишил его разума.

– Я ему сейчас объясню, – смеется Маленький Пуха и вступает в дискуссию с подоспевшим Черо. По правде говоря, мне эта история с курицей чертовски надоела, и я иду к подъехавшему желтому УАЗу, откуда выпрыгнул Парпат. Бойцы его тут же окружили, а я влез в машину и сел рядом с зеленоглазым водителем-блондином. Он-то и сказал, куда собираются ребята, – в Дменис. За каким чертом? Детей хотят оттуда вывезти, стариков, женщин. На чем? На вездеходах. Супер! Тогда я тоже с вами!

Тут появляется Парпат и смотрит на меня так, будто я наступил ему на яйца, и орет:

– Какого хрена ты тут расселся!? Вечно под ногами путаешься!

Я ничего не понимаю и с глупой улыбкой смотрю на беснующегося командира. А тот вообще разошелся, ямочка на его остром подбородке исчезла, вот-вот воткнет это копье мне в грудь.

– Да что я сделал такого? – обращаюсь я больше к блондинистому водителю. – Просто я тоже хочу поехать в Дменис…

– Он хочет поехать в Дменис! – бесится Парпат. – Никуда ты не поедешь!

– Поеду, – говорю. – И никого не спрошу…

– Объясните ему, – хватается за голову Парпат. – Объясните, пока я не замарал об него руки!

Ребята вокруг молчат, а клептоман Черо, наклонившись к Парпату, иронично так говорит:

– Возьми его с собой, он хороший снайпер…

Зеленоглазый водитель, приблизив свои пушистые усы к моему уху, шепотом объясняет, что я сел на командирское место и Парпат оттого так злится. Ах вот оно в чем дело! Так ведь мог просто намекнуть или подмигнуть, так нет же, развонялся. Ужасно неприятно, когда на тебя орут при всем честном народе в присутствии мужа моей врагини, этой стукачки, чтоб ей лопнуть!

Черо, гад, продолжает нашептывать в ухо командиру:

– Возьми его, не пожалеешь, такого меткого стрелка ты днем с огнем не сыщешь, он в глаз курице попадает…

Я потихоньку вылезаю из УАЗа под сочувственные взгляды ребят и думаю, у кого бы одолжить ствол, чтоб всадить пулю в поганое хлебало Черо – так он достал с этой курицей.

– Это же был случайный выстрел, – говорит, нахмурившись, Парпат, и по всему видно, что ему не нравится фамильярность Черо, а еще больше он не хочет дать меня в обиду, своего солдата.

Тогда под Эредом Парпат, я и Серега под диким огнем пробились к церквушке возле грузинского кладбища и стали ждать Гамата с его отрядом, но тот со своими людьми медлил – должно быть, завяз в перестрелке. Чуть выше от нас окопался вражеский БМП и изрыгал огонь из всех своих орудий. Парпат сразу же засек его и, выйдя на простреливаемую, заросшую травой проселочную дорогу, трассерами показал Сереге, куда надо стрелять.

Тот докурил сигарету, вскинул на плечо гранатомет и, покинув спасительную стену храма, подошел к Парпату и, остановившись возле него, прицелился в замаскированный ветками БМП. Я тоже выбежал из укрытия, встал позади громовержца и, чтоб показать, что мне совсем не страшно, дурачился, заглядывая в трубу на плече гранатометчика. Вдруг Парпат схватился за голову и закричал. Из-за стрельбы я не очень хорошо понял, что он хочет. Но тут Серега повернулся ко мне и очень вежливо сказал:

– Сейчас я выстрелю, и огнем из трубы тебе оторвет башку. Просто отойди в сторону.

Супер! Солнце на миг затмило взлетевшей вверх башней броневой машины пехоты.

Вот как Парпат беспокоится о своих солдатах. Он может словом опустить тебя в унитаз, полный дерьма, и тут же извлечь, как меня сейчас, например. Я прошелся гоголем мимо потухшего Черо.

– Ну да, случайный выстрел, – кривится Парпат и, пробравшись к желтому УАЗу, усаживается на нагретое мной командирское место. – Я даже съел ножку этой курицы тогда в Присе…